Читать книгу: «Последний исповедник»

Часть I: Исповедь

Глава 1: Цифровая исповедальня

Отец Томас Лазарь сидел в полной темноте своей квартиры, освещаемый лишь холодным светом экрана. Он поправил очки с нейроблокирующими линзами – неприметную, но жизненно важную защиту от вездесущих сканеров эмоций. Часы показывали 2:43 ночи – идеальное время для тех, кто хочет остаться невидимым для Департамента когнитивного здоровья.

– Сеанс подготовлен, – сообщила Майя, ее голос через шифрованный канал звучал с легким металлическим оттенком. – У вас есть сорок две минуты до следующего сканирования сети.

– Благодарю, – ответил Томас, сохраняя невозмутимое выражение лица, хотя знал, что камеры в его квартире временно обмануты зацикленной записью его сна. – Сколько сегодня?

– Пятеро. Обычные грехи, ничего особенного, – в ее голосе сквозила усталость с примесью цинизма. – Ну, может, четвертый будет интересным. Выглядит напуганным.

Томас недовольно поморщился.

– Майя, это не развлечение.

– Простите, отец, – быстро отозвалась она, и он услышал искреннее раскаяние в ее тоне. – Иногда циничный юмор – единственное, что помогает справиться с тем, что мы делаем.

Он понимающе кивнул, хотя она не могла этого видеть. Майя Чен, тридцатичетырехлетний гений кибербезопасности, тайная буддистка и, пожалуй, единственный человек, которому он мог доверять в Новом Вавилоне, не принадлежала к его пастве. Но она разделяла его убеждение, что люди имеют право на духовную жизнь, даже если Протокол когнитивной безопасности объявил веру "опасной формой самообмана и источником социальной нестабильности".

– Первый готов к подключению, – сообщила Майя.

Томас глубоко вдохнул, мысленно перекрестился – жест, который он уже много лет не делал физически, – и нажал на мерцающий символ.

Перед ним открылось диалоговое окно с простым интерфейсом. Никакой графики, никаких изображений – только текст на абсолютно черном фоне. Специальная разработка Майи, предельно энергоэффективная и почти невозможная для отслеживания.

"Я слушаю тебя, дитя мое", – набрал Томас стандартное приветствие.

"Простите меня, отец, ибо я согрешил", – появился ответ секунды спустя, буквы формировались одна за другой, как будто невидимая рука медленно выводила их в темноте цифрового пространства.

Первая исповедь была короткой и предсказуемой – мелкое воровство на рабочем месте, обман в отчетности, присвоение корпоративных ресурсов. Обычные грехи Нового Вавилона, города, где выживание часто требовало компромиссов с совестью. Томас дал короткое наставление, назначил епитимью – двадцать минут медитации над текстом псалма, закодированным в форму безобидного стихотворения, которое не вызвало бы подозрений при сканировании.

Второй и третий кающиеся также не преподнесли сюрпризов. Прелюбодеяние, зависть, мелкая ложь… Грехи старые как мир, лишь обретшие новые формы в цифровую эпоху. Четвертой была женщина, судя по стилю письма и деталям исповеди. Она долго молчала после установления соединения, и Томас терпеливо ждал, зная, как трудно бывает начать разговор о том, что тяготит душу.

"Отец, я не знаю, с чего начать", – наконец появились слова на экране.

"Начните с того, что тяготит вас больше всего", – ответил Томас.

Снова долгая пауза, затем текст полился быстро, словно прорвав невидимую плотину:

"Я убила своего мужа. Не напрямую. Не своими руками. Но я виновата в его смерти так же, как если бы я вонзила нож ему в сердце".

Томас не позволил себе ни малейшего движения, хотя внутренне напрягся. Это было серьезнее обычных исповедей. Он мог бы предположить, что это проверка – Департамент иногда засылал провокаторов, чтобы выявлять подпольных священников. Но что-то в стиле письма, в рваном ритме появляющихся на экране слов говорило о подлинности этой исповеди.

"Продолжайте", – набрал он.

"Мой муж страдал от дегенеративного нейронного синдрома. Три года назад ему назначили экспериментальное лечение – дорогое, но эффективное. Препарат сдерживал развитие болезни, но требовал точного соблюдения дозировки. Если пропустить прием или превысить дозу, побочные эффекты могли быть… катастрофическими".

Томас наблюдал, как слова появляются на экране. Женщина явно собиралась с духом, чтобы продолжить.

"Два месяца назад я встретила другого человека. Это не оправдание, отец. Я знаю, что совершила грех прелюбодеяния. Но дело не только в этом. Мой любовник – врач. Он предложил… способ облегчить страдания. Он дал мне другой препарат – внешне идентичный, но с другим действием. Сказал, что это поможет мужу уйти без мучений, что это акт милосердия".

Томас почувствовал холодок, спускающийся по позвоночнику. Он вспомнил новостные ленты двухмесячной давности – скончался известный физик, ведущий специалист по квантовым вычислениям. Умер от осложнений дегенеративного синдрома. Его вдова получила соболезнования от министра науки.

"Я заменила его лекарство. Не сразу, постепенно. Сначала через день, потом каждый день. Он умер через две недели – тихо, во сне. Все решили, что это прогрессирование болезни. Даже вскрытие не выявило ничего подозрительного".

Пальцы Томаса замерли над клавиатурой. Женщина продолжала исповедь:

"Он оставил мне все. И теперь я понимаю, что мой любовник интересовался не мной, а наследством. Он исчез через неделю после похорон. А я осталась наедине с тем, что сделала".

Последовала пауза, а затем:

"Отец, я не ищу прощения. Я не заслуживаю его. Я просто больше не могу носить это в себе".

Томас глубоко вздохнул. В прошлой, домракобесной жизни, когда он был профессором теологии и семиотики, он написал целую монографию о природе исповеди как семиотическом акте – передаче бремени греха через языковые знаки. Теперь, в мире, где само понятие греха было объявлено "когнитивным искажением", эта теория приобрела новое, горькое значение.

"Ваш грех тяжек, дитя мое", – медленно набрал он. – "Но нет греха, который нельзя было бы искупить искренним раскаянием и делами покаяния".

Он помедлил, подбирая слова. Случай был сложным – не просто убийство, но и нарушение множества других заповедей. И все же его долг – предложить путь к искуплению, а не осуждение.

"Для начала вам следует анонимно связаться с медицинскими властями и сообщить о враче, предоставившем вам запрещенный препарат. Это предотвратит возможные будущие смерти".

"Я не могу, отец", – ответ пришел мгновенно. – "Он работает в Департаменте когнитивного здоровья. Если я заговорю, они узнают, что я обращалась к исповеди".

Томас нахмурился. Связь с Департаментом делала ситуацию гораздо опаснее. Эта организация, созданная для "лечения религиозного мышления", обладала почти неограниченной властью. Они могли не только стереть воспоминания человека, но и полностью переписать его личность через "когнитивную коррекцию".

"Тогда ваша епитимья будет иной", – решил он. – "Вы должны использовать унаследованные средства на анонимную помощь страдающим от того же заболевания, что и ваш муж. Найдите способ финансировать исследования или обеспечить лечение тем, кто не может себе его позволить".

Он продолжил, описывая молитвенную практику и размышления, которые она должна выполнять ежедневно. Хотя официально даже мысленная молитва считалась признаком "когнитивного заражения", для подпольных верующих она оставалась основой духовной жизни.

"Я отпускаю тебе грехи во имя Отца и Сына и Святого Духа", – завершил Томас традиционной формулой.

"Благодарю, отец", – был ответ, и соединение прервалось.

Томас откинулся на спинку кресла, чувствуя тяжесть в груди. Эта исповедь потрясла его сильнее, чем он мог ожидать. Не столько из-за тяжести греха – за годы подпольного служения он слышал немало шокирующих признаний – сколько из-за упоминания Департамента. Связь между исповедью и правительственным органом, ответственным за преследование верующих, была тревожным сигналом.

– Осталось десять минут, – напомнила Майя через наушник. – Еще один ждет.

Томас кивнул и подключился к последней исповеди вечера. Эта оказалась короткой – молодой человек, судя по стилю общения, признавался в мелких нарушениях корпоративной этики и сомнениях в официальной идеологии рационализма. Ничего необычного, но Томас все равно уделил этой исповеди полное внимание, ощущая священную ответственность за каждую душу, доверившуюся ему.

Когда сеанс завершился, и соединение с защищенным сервером было разорвано, Майя снова заговорила:

– Можно задать вопрос, отец?

– Конечно, – ответил Томас, потирая переносицу под очками. Глаза устали от всматривания в экран в темной комнате.

– Вы верите, что это помогает? Я имею в виду, все эти исповеди, отпущения грехов… В мире, где само понятие греха считается устаревшим психологическим конструктом?

Томас позволил себе слабую улыбку. Майя не первый раз задавала подобные вопросы. Ее собственная вера – упрощенная форма дзен-буддизма, адаптированная для выживания в пост-религиозном мире – была более философской, чем догматической. Для нее помощь подпольной церкви была больше актом сопротивления системе, чем религиозным служением.

– Каждый человек нуждается в искуплении, Майя, – медленно ответил он. – Даже те, кто отрицает понятие греха, ощущают тяжесть своих поступков. Исповедь дает не только прощение, но и возможность взглянуть правде в глаза, назвать вещи своими именами. В мире, где язык контролируется так же жестко, как и мысли, это становится актом освобождения.

– Но вы не можете реально повлиять на что-то, – возразила она. – Все эти люди возвращаются в систему, продолжают жить по ее правилам. Ничего не меняется.

Томас почувствовал укол сомнения – того самого, которое иногда посещало его в долгие бессонные ночи. Действительно ли его служение имело смысл? Не было ли оно просто утешительной иллюзией, позволяющей ему чувствовать, что он все еще сопротивляется системе, уничтожившей его семью и отнявшей его призвание?

– Изменение начинается изнутри, – произнес он слова, которые говорил себе каждый день. – Если человек сохраняет внутреннюю свободу, если он способен осознать грех как грех, а не как "нейрохимический сбой" или "эволюционный атавизм", значит, система еще не победила окончательно.

Майя хмыкнула – не то с сомнением, не то с уважением.

– Время истекает. Завершаю протокол безопасности. Увидимся через три дня, если что-то не изменится.

Связь прервалась, и Томас остался один в темноте своей квартиры. Он снял очки и потер глаза. Усталость навалилась внезапно, как будто все напряжение последних часов решило обрушиться одновременно.

Он встал и подошел к окну, слегка отодвинув жалюзи. Новый Вавилон расстилался перед ним – величественный, устрашающий, прекрасный в своем технологическом совершенстве. Уровни города поднимались один над другим, соединенные воздушными мостами и скоростными лифтами. Его квартира находилась на средних уровнях – достаточно высоко, чтобы избежать нищеты и преступности Корней, но недостаточно, чтобы привлекать внимание жителей Сияющего города.

Город никогда не спал. Даже в три часа ночи потоки транспорта струились по многоуровневым магистралям, голографические рекламные щиты сменяли друг друга, проецируя лозунги когнитивной гигиены и рациональной этики: "Ясный разум – ключ к счастью", "Рациональность – наше спасение", "Свобода от иллюзий – подлинная свобода".

Томас позволил жалюзи закрыться и вернулся к своему рабочему месту. Следовало уничтожить все следы подключения к даркнету. Майя позаботилась о цифровой стороне – зашифрованные каналы, временные серверы, ложные следы – но физическое оборудование оставалось его ответственностью.

Он извлек квантовый ключ из порта и поместил его в небольшую коробочку, внешне неотличимую от контейнера для линз. Затем запустил программу глубокой очистки системы – еще одна разработка Майи, имитирующая стандартную дефрагментацию, но на деле уничтожающая любые следы запрещенной активности.

Пока система работала, Томас позволил мыслям вернуться к четвертой исповеди. Женщина, убившая мужа… Интуиция подсказывала, что речь шла о Элизабет Кларк, вдове знаменитого физика Джеймса Кларка, умершего два месяца назад. Их история подходила по всем параметрам. Новости широко освещали его смерть – Кларк работал над проектом квантовых компьютеров, способных моделировать человеческое сознание, что считалось следующим шагом к созданию идеального общества когнитивной чистоты.

Если его интуиция верна, и если упомянутый ею "любовник из Департамента" действительно предоставил запрещенный препарат… это могло означать, что внутри системы существуют свои игры и интриги. Возможно, кто-то хотел устранить Кларка не по идеологическим, а по более прагматичным причинам. Эта мысль была одновременно тревожной и обнадеживающей – тревожной, потому что указывала на возможную коррумпированность системы, и обнадеживающей, потому что коррумпированная система не была монолитной, в ней появлялись трещины, которые могли стать точками сопротивления.

Компьютер издал тихий звук, сигнализируя о завершении программы очистки. Томас окинул взглядом свое жилище – маленькую квартиру, заполненную нейтральной, функциональной мебелью и безликими репродукциями одобренных государством абстрактных картин. Ничто не выдавало в нем бывшего профессора теологии, ничто не намекало на его нынешнее тайное служение.

Только в самом дальнем ящике комода, под стопкой идеально сложенных рубашек, хранилась единственная личная вещь – маленькая фотография, напечатанная на настоящей бумаге (уже сам по себе анахронизм в эпоху цифровых изображений). На ней Ева, его жена, держала на руках их крошечную дочь, Сару. Фотография была сделана за месяц до того, как они обе погибли во время "когнитивной чистки" их университетского кампуса. За месяц до того, как мир Томаса рухнул, и он понял, что единственный способ сохранить рассудок – продолжать служение в новой, подпольной форме.

Томас не стал доставать фотографию – это был ненужный риск. Вместо этого он лег в постель и закрыл глаза, готовясь к короткому сну перед рабочим днем. Официально он был аналитиком данных в крупной корпорации – работа, идеально подходящая для прикрытия, поскольку требовала минимального взаимодействия с коллегами и предоставляла доступ к вычислительным ресурсам, которые иногда можно было незаметно использовать в иных целях.

Как обычно перед сном, он мысленно прочитал молитву – не ту формальную, которую он произносил в прошлой жизни, а свою собственную, рожденную годами подполья:

"Боже, дай мне силы служить истине в мире лжи. Дай мудрость видеть Тебя даже там, где Твое имя запрещено. И если это возможно, дай надежду, что однажды свет вернется".

Сон пришел неожиданно быстро, погружая его в темноту без сновидений – единственное полное убежище в мире, где даже мысли находились под подозрением.

В другой части города, в пентхаусе, парящем над уровнями Сияющего города, человек сидел перед голографическим дисплеем, анализируя потоки данных. Его безупречный костюм из метаматериала, меняющего цвет в зависимости от освещения, сейчас имел глубокий синий оттенок, подчеркивающий холодную голубизну его глаз.

Доктор Виктор Мерсье, заместитель директора Департамента когнитивного здоровья, специализирующийся на "религиозных патологиях", изучал информацию об обнаруженном пакете данных, переданном через даркнет. Системы Департамента зафиксировали активность, но не смогли отследить источник – слишком хорошая защита, слишком продуманная анонимизация.

– Снова исповедь, – пробормотал он, обращаясь к личному ИИ-помощнику. – Уже четвертый случай за месяц. Одна и та же сигнатура, один и тот же стиль шифрования.

– Вероятность религиозного подтекста – 97,8%, – отозвался искусственный интеллект нейтральным женским голосом. – Вероятность христианской направленности – 92,3%. Католической – 85,7%.

Мерсье позволил себе холодную улыбку.

– Интересно. Они адаптируются. Больше не используют традиционные религиозные символы и кодовые слова. Учатся на своих ошибках.

Он откинулся в кресле, глядя на ночной город через панорамное окно. Как красиво выглядел Новый Вавилон сверху – идеальная геометрия дорог, гармоничное сочетание архитектурных форм, чистота линий. Такой же порядок он стремился навести и в человеческих умах, освобождая их от древних суеверий и иррациональных страхов.

– Нам нужен прямой доступ к этим исповедям, – произнес он задумчиво. – Информация оттуда могла бы быть… полезной.

– Предлагаете внедрение? – уточнил ИИ. – Вероятность успеха при стандартном подходе – менее 40%.

– Нет, – Мерсье покачал головой. – Нужно что-то более креативное. Что-то, что заставит их раскрыться самостоятельно.

Он вызвал на экран досье Элизабет Кларк. Информация о ее визите к психологу Департамента, данные нейросканирования, показывающие признаки стресса и вины, расшифровки перехваченных разговоров, указывающие на возможное "когнитивное заражение" религиозными идеями.

– Мадам Кларк может стать нашим ключом, – медленно произнес Мерсье. – Если она действительно исповедовалась, и если я правильно понимаю психологию этих подпольных "священников", то связь между исповедью и… последствиями… могла бы заставить их выйти из тени.

Он не уточнил, какие именно "последствия" имел в виду. Его ИИ-помощник, запрограммированный на абсолютную лояльность, не требовал пояснений.

– Подготовь подробный анализ передвижений Элизабет Кларк за последние два месяца. Особое внимание удели периодам информационной "слепоты" – моментам, когда она выходила из-под наблюдения. И подготовь досье на всех психологически уязвимых лиц, обращавшихся за терапией после потери близких.

– Выполняю, – отозвался ИИ.

Виктор Мерсье повернулся к окну, глядя на город. Где-то там, среди миллионов граждан, прятались те, кто продолжал держаться за устаревшие концепции греха и искупления. Те, кто предлагал простые ответы на сложные вопросы, отравляя умы людей утешительными иллюзиями вместо суровой правды реальности.

Он найдет их. И когда найдет – покажет миру истинное лицо веры. Не возвышенную духовность, которую они проповедуют, а примитивный страх и догматизм, лежащие в ее основе.

Мерсье улыбнулся своему отражению в стекле. Эта охота будет увлекательной.

Глава 2: Первая кровь

Тело обнаружили в шесть утра.

Эффективный жилищный дрон, совершавший плановый обход сектора 47-B Матрицы, зафиксировал отсутствие движения в квартире в течение семнадцати часов при постоянном потреблении энергии, что активировало протокол проверки. Медицинский модуль констатировал смерть, наступившую приблизительно двенадцать часов назад, и передал информацию в соответствующие службы. К семи часам утра квартира Элизабет Кларк была заполнена представителями городской безопасности, медэкспертами и одним детективом.

Инспектор Александр Ковач стоял у панорамного окна, рассеянно наблюдая, как город просыпается. Утренний свет окрашивал нижние уровни Матрицы в золотистые тона, маскируя признаки износа и бедности. Выше, в Сияющем городе, небоскребы правительственных и корпоративных комплексов уже вовсю пульсировали светом и энергией.

– Предварительный анализ завершен, инспектор, – доложил молодой техник, отрываясь от портативного анализатора. – Причина смерти – острая полиорганная недостаточность, вызванная нейротоксином типа Х-43. Вещество обнаружено в домашнем репликаторе пищи и частично в чашке на прикроватной тумбочке.

– Х-43? – Ковач оторвался от созерцания города. – Это же экспериментальный препарат, разрешенный только для специальных нейрохирургических операций. Откуда он у нее?

Техник пожал плечами: – Судя по данным в системе репликации, субъект сама запрограммировала синтез. Все данные совпадают с ее биометрическими показателями и нейропрофилем. Департамент когнитивного здоровья уже подтвердил, что последние три сканирования показывали признаки депрессивного состояния.

Ковач медленно кивнул, обводя взглядом квартиру. Элитное жилище на верхнем уровне Матрицы, всего в двух ярусах от Сияющего города. Безупречный дизайн, сочетающий ретро-элементы с ультрасовременными технологиями. Ничего лишнего, ничего личного – идеальное жилье образцового гражданина.

– Так, значит, самоубийство? – спросил он, уже зная ответ.

– Всё указывает на это, – кивнул техник. – Стандартный случай. Вдова, потеря социального статуса после смерти мужа, проблемы с адаптацией… Департамент когнитивного здоровья назначил ей терапию, но, видимо, она решила… ускорить процесс.

Ковач подошел к кровати, где лежало тело женщины. Лет сорока, все еще привлекательная, с изящными чертами лица, застывшими в выражении странного умиротворения. На прикроватной тумбочке – почти пустая чашка с остатками золотистой жидкости. Никакой записки, никаких объяснений.

– Кем был ее муж?

– Джеймс Кларк, – ответил техник, сверяясь с данными. – Физик, специалист по квантовым вычислениям. Умер два месяца назад от дегенеративного синдрома. Над этими случаями работает другой отдел.

Ковач нахмурился, вспоминая. Имя казалось знакомым.

– Это тот самый Кларк, который работал над проектом моделирования сознания?

– Совершенно верно. Один из ведущих ученых проекта "Когнитивная гармония". Его смерть была существенной потерей для программы.

Ковач медленно обошел комнату, осматривая детали, на которые не обратили внимания дроны и техники. Репликатор пищи был новейшей моделью с расширенным функционалом, позволявшим синтезировать широкий спектр веществ – стандартная привилегия для семей высокопоставленных ученых и чиновников.

– Откуда у нее доступ к формуле Х-43? – задумчиво произнес Ковач. – Это вещество под строжайшим контролем.

– Очевидно, она использовала коды доступа мужа, – пожал плечами техник. – Как его вдова, она унаследовала часть его исследовательских привилегий. Наверное, сохранила их при передаче имущества.

Ковач кивнул, но что-то продолжало его беспокоить. Он подошел к встроенному в стену дисплею и провел рукой по сенсорной панели, активируя систему.

– Домашний ИИ, доступ к логам последних коммуникаций Элизабет Кларк.

– Доступ ограничен постановлением о когнитивной приватности, – отозвался мелодичный голос системы. – Требуется ордер Департамента информационной безопасности.

– Переопределение: протокол расследования подозрительной смерти, код альфа-девять-зета.

– Подтверждаю доступ. Открываю логи коммуникаций за последние 72 часа.

На экране появился список вызовов, сообщений и информационных запросов. Ничего особенного – стандартные бытовые коммуникации, несколько разговоров с подругами, запросы к медицинской службе, переписка с юридическим ИИ по поводу наследства.

– Странно, – пробормотал Ковач. – Никаких признаков суицидальных намерений, никаких прощальных сообщений…

– Возможно, решение было импульсивным, – предположил техник. – Такое случается при депрессивных состояниях. Одно болезненное воспоминание – и человек решается на крайний шаг.

Ковач еще раз оглядел комнату. Все выглядело слишком… аккуратно для импульсивного самоубийства. Чашка стояла идеально ровно, постель была безупречно застелена вокруг тела, как будто женщина легла поверх покрывала, заранее приготовившись к тому, что произойдет.

– Проверьте камеры внешнего наблюдения за последние 24 часа, – распорядился он. – И дайте мне полный токсикологический анализ, не только на Х-43.

Техник выглядел немного удивленным: – Вы подозреваете что-то необычное, инспектор? Все указывает на стандартный случай когнитивной дисфункции с суицидальным исходом.

Ковач не ответил. За двадцать лет работы в полиции Нового Вавилона он научился доверять своей интуиции. А она сейчас говорила, что в этой идеально инсценированной сцене самоубийства что-то не сходилось.

Томас Лазарь услышал новость во время обеденного перерыва. Он сидел в корпоративной столовой, машинально поглощая безвкусный, но питательный стандартный обед, когда на большом экране появилось экстренное сообщение.

"Вдова известного физика Джеймса Кларка обнаружена мертвой в своей квартире. Предварительная причина смерти – самоубийство. Департамент когнитивного здоровья напоминает всем гражданам о важности регулярных сеансов эмоциональной гигиены и признаках когнитивного дисбаланса, которые необходимо отслеживать…"

Томас замер с вилкой на полпути ко рту, чувствуя, как холодок пробегает по спине. Элизабет Кларк. Женщина, исповедовавшаяся ему менее 36 часов назад. Женщина, признавшаяся в убийстве мужа. Женщина, получившая отпущение грехов и епитимью, предполагавшую долгий путь искупления.

Она не могла решиться на самоубийство. Не после исповеди.

Если только…

Мысль была настолько шокирующей, что Томас с трудом сохранил невозмутимое выражение лица, сознавая, что камеры столовой фиксируют каждое микровыражение для анализа эмоциональной стабильности сотрудников. Он медленно положил вилку, сделал глоток воды, затем поднялся и направился к выходу, соблюдая все правила поведения идеального гражданина – не слишком быстро, не слишком медленно, с расслабленной осанкой и отсутствующим выражением легкой удовлетворенности на лице.

Только в уборной, удостоверившись, что вокруг никого нет, а единственная камера направлена на зону раковин, он позволил себе на мгновение прислониться к стене и закрыть глаза.

Элизабет мертва. Отравлена. Точно так же, как она отравила своего мужа.

Совпадение? Томас не верил в такие совпадения. Его аналитический ум, отточенный годами академических исследований и тайной работы в подполье, сразу выстроил версию: кто-то узнал о содержании исповеди. Кто-то решил наказать Элизабет тем же способом, которым она совершила свой грех.

Но как? Система цифровой исповеди, разработанная Майей, была безупречна. Многоуровневая анонимизация, квантовое шифрование, временные серверы, существовавшие ровно столько, сколько длилась исповедь… Теоретически, перехват был невозможен.

Теоретически.

Томас вымыл руки, посмотрел на свое отражение в зеркале. Человек средних лет с преждевременно поседевшими волосами и пронзительными серыми глазами за стеклами очков смотрел на него с выражением тревоги, которое он немедленно трансформировал в нейтральную маску профессионального спокойствия. Выработанная годами привычка контролировать выражение лица даже наедине с собой – необходимая защита в мире, где камеры могли быть повсюду.

Вернувшись на рабочее место, он провел остаток дня, механически выполняя свои обязанности аналитика данных, в то время как его разум лихорадочно работал, анализируя ситуацию.

Если кто-то действительно перехватил исповедь и использовал эту информацию для убийства Элизабет, это означало катастрофу. Не только для него лично – его жизнь давно уже не имела для него особой ценности – но для всего подпольного религиозного сообщества. Для тысяч людей, которые все еще рисковали своей свободой и жизнью, сохраняя веру в мире, объявившем ее вне закона.

Но еще хуже была другая мысль: что, если перехвачены и другие исповеди? Что, если другие кающиеся тоже в опасности?

Томас должен был предупредить Майю немедленно. Но установленный протокол безопасности запрещал внеплановые контакты – любое нарушение распорядка могло привлечь внимание алгоритмов наблюдения.

К счастью, сегодня был вторник – день его регулярного визита в Публичную библиотеку Сектора 12, где он якобы изучал исторические материалы для своего хобби – создания статистических моделей социального развития (полностью одобренное государством занятие, поощряющее рациональный анализ). На самом деле, библиотека была одним из немногих мест, где сохранялись слепые зоны в системе наблюдения, благодаря устаревшей инфраструктуре и особенностям архитектуры.

После работы Томас отправился в библиотеку привычным маршрутом, следя за тем, чтобы его походка, выражение лица и даже частота моргания соответствовали его обычным показателям, зафиксированным в системе.

В библиотеке он занял свое обычное место, активировал терминал и начал просматривать исторические данные. Через пятнадцать минут, убедившись, что его поведение не вызывает подозрений, он незаметно активировал миниатюрный генератор помех, замаскированный под медицинский имплант (еще одна разработка Майи, за которую им обоим грозила бы "глубокая когнитивная коррекция" в случае обнаружения).

Затем, продолжая просматривать исторические данные на основном экране, он подключил скрытый коммуникатор к порту данных под столом – старомодный физический порт, сохраненный в библиотеке для совместимости с архивными устройствами.

"Экстренная ситуация. ЭК мертва. Способ смерти идентичен греху. Возможен перехват исповедей. Проверь безопасность. Жду в стандартном месте в стандартное время."

Сообщение было зашифровано и отправлено через цепочку прокси-серверов, прежде чем достичь Майю. Томас отключил коммуникатор, деактивировал глушитель и продолжил работу как ни в чем не бывало еще сорок пять минут, прежде чем покинуть библиотеку.

Оказавшись на улице, он влился в поток вечернего движения – тысячи людей, возвращающихся домой после рабочего дня. Над их головами парили дроны наблюдения, а вдоль улиц размещались сенсорные панели, регистрирующие эмоциональные показатели прохожих. На огромных экранах транслировались рекламные сообщения, перемежающиеся с напоминаниями о "когнитивной гигиене" и важности рационального мышления.

"Помните: эмоциональный баланс – ключ к социальной гармонии!" "Распознали признаки иррационального мышления у коллеги? Сообщите в Департамент когнитивного здоровья – это забота, а не донос!" "Ясный разум – залог счастливой жизни. Посетите ближайший Центр когнитивной регуляции сегодня!"

Томас шел сквозь этот шум, сохраняя выражение спокойной заинтересованности на лице, в то время как внутри него росло тревожное чувство. Если его подозрения верны, если каким-то образом содержание исповеди Элизабет стало известно убийце, то вся система была под угрозой. Возможно, были перехвачены и другие исповеди. Возможно, другие кающиеся уже в опасности.

Он мысленно перебирал исповеди последних недель, пытаясь вспомнить, были ли среди них признания в серьезных грехах, которые могли бы стать мотивом для подобной "казни". К сожалению, их было немало – мир, отрицающий понятие греха, порождал его в избытке.

Но что, если убийство Элизабет было не связано с исповедью? Что, если это действительно самоубийство, или убийство, мотивированное чем-то другим?

Томас покачал головой. Слишком много совпадений. Слишком точное отражение греха в способе убийства. Кто-то знал. Кто-то слышал. И этот кто-то решил стать судьей и палачом.

Возможно, рациональнее было бы прекратить сеансы исповеди, залечь на дно, исчезнуть на время. Но Томас не мог себе этого позволить. Слишком много людей нуждались в его служении, слишком много душ искали утешения и прощения в мире, где сама концепция искупления была объявлена "вредной психологической конструкцией".