Читать книгу: «Экспонат. Сборник непредумышленных историй», страница 2

– Вот еще.

– Ладно, пошли по берегу, а то напротив лагеря бродить неинтересно.

Отошли мы с ней. Вроде и лагерь видно, да уже и далековато. Поднимается она по бережку наверх и не оборачивается даже. Я за ней. Холмик такой небольшой. Сбоку кустарник, из-за него коров не видно, чуть ниже малинник с крапивой. Место встречи непримечательное, только трава под ногами густая такая, мягкая, коровами не поеденная. Вот она наклоняется, по траве рукой проводит и говорит:

– Вот здесь и позагораем, – и ложится на траву эту. – Ложись рядом. Места хватает.

Я на нее, лежащую, глянул и совсем охренел. Сейчас, думаю, вот увидит, как мои трусы вздыбятся, с ума сойду. И пока мое настроение не успело так видимо проявиться, тут же рядом и упал на живот. Так ведь оно безопаснее… мне так подумалось. А откуда эта безопасность возьмется, если рядом такой соблазн валяется? Организм на соблазн соответственно и отреагировал. И теперь мне ни встать, ни сесть – все здоровье из меня так и прет. Она какое-то время молча полежала, видать, ей скучно стало. Она сорвала соломинку, ко мне боком повернулась и давай меня щекотать меж лопаток, по шее.

– Прекрати. Щекотно.

– Да брось. Приятно ведь.

– Щекотно, говорю.

– А ты повернись, щекотно не будет.

– Не хочу.

– Ладно. Я на первый раз помогу.

Я на нее глянул, а она лифчик от купальника сидя снимает, потом легла на спину, выгнулась вся и плавки туда же – снимает. Я тут же и оглох, и ослеп. У меня в голове такой шум стоял, что я толком ничего и не соображал. Она плавки сняла, голову повернула, посмотрела на меня.

– Иди ко мне. Любить буду, – и рукой меня за шею к себе притянула.

Я смутно помню, как это все начиналось. Скорее даже и не помню вовсе: я уже на ней, она подо мной, стонет, я умираю от удовольствия и старательно работаю телом. Только трусы мои мне несколько мешают, я их только до колен приспустил. Или она это сделала? Да и наплевать. Мне безумно хорошо, и еще я понимаю, что мне так никогда еще хорошо не было.

А потом произошло то, что произошло. Меня что-то ужалило в задницу. Прямо в дышащий от удовольствия анус. Это было как удар током. Можете представить, когда вы уже дошли до наивысшей точки наслаждения и готовы от этого удовольствия взорваться, вас бьет током! Я так ей двинул, что она закричала, затем закричал я. Боль была страшенная. Я вскочил. Я буквально обезумел от боли. Успел заметить только, что подружка моя, лежа на спине с раздвинутыми ногами, ошарашенно таращится на меня. Такое, наверно, у нее было впервые. Я же стал скакать словно безумный, ведь трусы были у меня чуть ниже колен. Это как прыжки в мешках на празднике. Правда, праздника не получилось, я упал и покатился с уклона прямо в малинник с крапивой. Все мое оголенное возбужденное хозяйство, пока я пытался встать, получало крапивные компрессы, если же, стараясь избежать жалящей меня крапивы, я поворачивался, то добавлял «удовольствие» своей уже пострадавшей заднице. Причем я орал. Я орал так, что коровы стали покидать пастбища. Наконец я выбрался из малинника. Я увидел реку. На мне все горело и полыхало (так мне тогда казалось). Я так прыжками и допрыгал до реки и с разбегу нырнул. Трусы, естественно, река у меня отобрала. Я, размахивая руками, ринулся на противоположный берег. «Зачем?» – спросите вы. А я знаю? Мне так было плохо…

Я когда нырял, вообще ни о чем не думал. А зря. Нырнул я как раз напротив закидушек, которые сам же с моими друзьями и наставил (действительно, не напротив же лагеря их ставить, понятно, что поодаль). Когда уже подплывал к другому берегу, первую и поймал, в ногу она впилась, вторая тоже, я их вроде и не очень почувствовал от боли, которую мне крапива и задница причиняли, а вот когда одна уже мне прямо в конец впилась, я опять заорал…

Кое-как я на берег выполз. Без трусов, обмотанный леской с крючками, по пояс красный, как ошпаренный рак. Вот таким меня все на берегу и застали. Они, как мои вопли услышали и увидели, как я там скакал, да в речку бросился, да потом опять заорал, поначалу решили, что я рехнулся от радости, что уже не девственник. А потом побежали поздравлять. Все побежали. Сволочи! Хотя они же не знали…

Подруга моя тоже вплавь перебралась, когда оделась. Правда, немного в другом месте. Парняги подсказали, где переплыть. И вот они смотрят на меня стоят и не знают, что со мной делать. Они ведь не знают, что произошло, а я только стоны издавать могу. Кое-как сообразил, что сам идти не могу, еще этот крючок в члене. Сделали, принесли две жердины, чем-то там их перетянули и потащили в деревню, чтоб скорую вызвать или в город как-нибудь отправить. И вот такая процессия ползет по сельской дороге, они меня чем-то прикрыли и тащат, как киношного раненого командира. Я им потихоньку рассказываю, мол, на приходе уже какая-то тварь прямо меня в очко ужалила. И все! А потом все остальное и получилось. Девчонки охать стали, парняги, меня дослушав, вдруг ржать начали. Смешно им, блин, стало. Потом и девки ржать принялись.

Тут на ту пору телега с местным мужичком ехала по дороге. Подъехал мужичок, видит, дорогу компания молодых перегородила и все ржут. И носилки на дороге со мной стоят. Мужик сурово так:

– Дайте проехать, шалопуты, а потом ухахатывайтесь.

Ну они на меня показывают и ему говорят:

– Возьми раненого в деревню, очень уж надо доставить. Помоги.

– Чего ж вы ржете, ежели он раненый?

– А он тебе по дороге расскажет, мужик. Ты уж довези.

Слез мужик с телеги, подошел к носилкам, чем я был накрыт, приподнял, посмотрел.

– Да, – говорит, – если вы его сразу не сварили, то, наверно, спасти можно. Тащите его на телегу. И дайте кого-нибудь в сопровождение. Пусть с ним сам валандается, когда сгрузим.

Почему-то все решили, что сопровождать меня должна моя новая подружка. Все ведь парами были, чего удивляться. А мне хоть черта лысого, лишь бы до больницы дожить, так я весь страдал.

Вот мы в деревню и покатили на телеге. Она хоть телега и современная, на резиновом ходу, да сельская дорога все больше для тракторной тяги предназначена, потому трясет не хуже, чем на железных ободьях. Въехали в деревню, едем, значит, по улице, недолго, правда, мы ехали, на этой же улице свадьбу гуляли. Молодожены только из районного загса на машине с кольцами и колокольцами и местные кто на чем, зато много. Никак нам с телегой с ними не разминуться. Встали. Из машин все уже веселые и довольные жизнью повылазили, хлебосольная деревня, все друг дружке родня и знакомые. Деда в плен вместе с телегой и содержимым. Деду хрендали на свадьбе не погулять? А мне какого? Правда, дед за меня что-то там им сказал, аж жених с невестой лично пошли выяснять, что да как… Ну моя им новоявленная подруга и выложила все, что со мной случилось.

Что тут случилось… на меня ходило смотреть все мужское население деревни, присутствующее на свадьбе на тот момент. Женская половина деревни, узнав от невесты суть вопроса, горестно вздыхала, и я даже слышал жалостливые фразы типа: «Ведь молоденькой совсем еще… жалко-то как… и чего их на шершневый луг понесло?.. Шершень, наверно, его так… вот ведь не повезло пареньку…»

Тут тот, кто был менее всех навеселе, подал наконец-то здравую мысль:

– Может, пацана в больницу отправить? Не мешало бы. Спасти, так сказать, на перспективу.

Идея была подхвачена и поддержана, но… свадьбу никто добровольно покидать не хотел – даже ради меня с покалеченной уже судьбой. Правда, нашла выход из, казалось бы, безвыходного положения будущая теща: рассчитываясь за машину со свадебной атрибутикой, решила меня с ней и отправить. Шоферу все одно в город, пусть меня туда и доставит. Шофер отдельно везти меня никуда не хотел, не из лени, понятно, а так: не такси он, а машина, достойная других – благих дел. Теща доплатила, и все стало возможным: и моя доставка, и мое будущее.

Минимальными усилиями и с некоторыми затратами поменяло мое пострадавшее тело деревенскую телегу на кортежную свадебную машину. О подруге моей при перемещении забыли, впрочем, от ее отсутствия я ничего не потерял. Она, будучи в состоянии расстройства от не удавшегося для нее похода на природу, осталась при невесте давать консультацию о прохождения без последствий и с наибольшим удовольствием брачной ночи. Я отбыл в сторону города без нее.

Мы когда на трассу из деревенских ухабов выбрались, шофер полюбопытствовал, что со мной произошло. Я вкратце ему пересказал случившееся. Какое-то время он молча ехал. Потом он стал похохатывать, видно, его фантазия стала дополнять мой суховатый отчет происшедшего. Затем он уже в голос стал смеяться – задорно и взахлеб. Смешливый гад попался. И смеялся он все громче и громче, это коренным образом повлияло на возможность безаварийного вождения вверенного ему авто. Машина стала вилять, по ходу движения выписывая пируэты, затем остановилась на обочине, шофер распахнул свою дверь и, держась за живот, вывалился на проезжую часть, держась от смеха за живот.

Случилось это в пределах видимости поста ГАИ, где его увидела стоящая там пара милиционеров. И что им, выполнявшим свой долг, увиделось? Едет свадебная, в лентах с кольцами машина, виляя на ходу, как пьяница к ночи пятницы, останавливается, открывается дверь, водитель выпадает из нее, смеясь и плача… ясное дело – пьяная сволочь за рулем. Непорядок! Придерживая фуражки, бегут они к машине свадебной. Добежали. Шофера подымать, а он уже чуть не икает от смеха и объяснить ничего им толком не может, лишь рукой в сторону машины машет. И главное, спиртным от него ни грамма не пахнет. Ну, сунулись они в салон. Там я в непотребном виде. Они меня спрашивают:

– Что за дела, пацан? Что это с ним, да и с тобой тоже?

Мне-то не до смеха, я им тоже вкратце:

– Первый раз с женщиной был, да в самый ответственный момент меня шершень в зад. Вскочил. Упал. Да неудачно – в крапиву, из крапивы – в реку, да там на снасти расставленные нарвался и крючков насобирал… А этому гаду, хоть и везет он меня в больницу, смешно стало, что мое лишение девственности мне на всю жизнь запомнится.

Отошли они от моей двери, подошли к шоферу, он так и сидит у переднего колеса и лишь руками машет, ничего сказать не может и уже не смеется, а все равно толку от него – ноль! Мне из окна видно: сначала у одного милиционера плечи от смеха затряслись, на него второй глянул и тоже туда же. Стали уже они ухахатываться. Видно, до них тоже… дошло.

И вот сижу я в машине, страдаю и душой, и телом, а эти сволочи, шофер да два постовых, ха-ха поймали, серьезное такое ха-ха. Едет мимо в это время кортеж штабной генеральский. И что проезжающие штабные чины видят? Стоит свадебная машина, рядом шофер у колеса сидит и два постовых; те, кто должен проезжающим честь отдавать и от служебного рвения «глазами есть», просто стоят рядом и по-конски ржут. Тут любого генерала от такого нарушения субординации должна как минимум кондрашка хватить или инфаркт, в конце концов.

Кортеж по тормозам! Задним ходом обратно. САМ покидает свой передвижной трон и появляется перед смеющимся народом во всей красе своего праведного гнева. Картина, конечно, еще та…

Генерал с лицом от злости оттенка моей ошпаренной плоти, вращая глазами, начинает орать:

– Да я вас, сукиных детей, так-перетак, по гауптвахтам сгною. Вы у меня свой дембель к старости увидите! – и все в этом роде. Тем, конечно, уже не до смеха, а остановиться не могут – истерика. Шофер отошел первый. Поднялся, генерала обошел и так пальцем его к открытой задней двери манит. Генерал чуть от ярости не лопнул, но к двери открытой, за которой я был, подошел. Заглянул. Ничего из увиденного не понял.

– Доложить, как положено, о причине смеха и происходящем, – зычно так, по-командирски. (Выучка.)

Один из постовых стал во фрунт и по всей форме докладывает: так, мол, и так… и то, что им вкратце выложил, это генералу и втюхивает.

Генерал, он и есть генерал. Открыв машину, заглянул и мне:

– Призывник?

– Да.

– Не да-а-а, а так точно! Привыкай, боец. На тебя как на будущий образец боеспособности армии равняться следующие будут. Понял?

– Да.

– Не да-а-а, а так точно! Повтори!

– Так точно!

– Хорошо! Ты, – это он свадебному доставщику, – куда его везешь?

– Да в ближайший травмпункт сдам. Куда мне его?

– Отставить! Вы, – это уже к гаишникам, – подгоняйте ваш драндулет, включайте иллюминацию и за мной в госпиталь военный. Быстро и не отставать. Вы со своим ха-ха мне бойца угробить могли. А без бойцов кто родину защищать будет? Вы? Приказ ясен? Приступить к выполнению, – и к машине своей.

Те, кто из кортежа повылазил и стоял поодаль, согласно званиям и регалиям, вновь стали занимать свои посадочные места в своих членовозах. Меня смешливый шофер на пару с гаишниками перетащили в их служебную, подогнанную поближе машину. И повезли меня с почестями целой кавалькадой в госпиталь – возвращать в строй для блага родины и генерала. Ведь без бойцов, оказывается, генералам и не жить. Очень генералам бойцы надобны.

В госпиталь мы заехали, по барски заняв автомашинами весь двор. Видно, адъютант метнулся в приемный покой, отдал соответственный приказ. Гляжу, несутся уже от входа два медбрата с носилками. Не вальяжно, как у любого уважающего себя медперсонала принято, а с серьезными лицами и с пониманием задачи в их ответственных глазах. Подбежали. Аккуратно достали с заднего сиденья, без вопросов и улыбочек погрузили на носилки и скорым шагом прямиком в здание. Генерал со свитой следом. Никаких лишних эмоций ни на лице, ни в действиях. Меня на разделочный стол для осмотра и лечения. Пришли военврач, сестра, выслушав указания генерала: «Осмотреть. Оказать помощь для возвращения бойца в строй», – принялись за дело.

Чем был прикрыт, убрали, осмотрели, и врач согласно инструкции задал вопрос:

– И что с вами, боец, произошло?

Решив сузить возможность надо мной ухахатываться, я ответил по-военному лаконично:

– Я упал в малинник.

– А как вы в малинник упали без трусов? Нарочно?

– Нет. Я был с женщиной.

– И что? От женщины без трусов стремятся сбежать, только если она вас жениться на себе заставляет.

– Меня, когда я на ней был, в анус шершень ужалил. Я вскочил и упал в малинник с крапивой.

– Ну а крючки с леской вы в малиннике насобирали?

– Нет. Мне после крапивы ничего не оставалось, как только в реку нырнуть. Там я их и нацеплял.

Врач был в маске, и, что у него отразилось на лице, когда он услышал мои ответы, я видеть не мог, как и у сестры в такой же маске. Он на нее посмотрел, она отвернулась и посмотрела на генерала.

– Я так понял, что у бойца это было впервые. В смысле – с женщиной, – это он им говорит.

– Боец! Тыл у солдата в любых обстоятельствах должен быть прикрыт во избежание любых неприятностей. Понятно? – это уже он мне.

– Так точно, – я уже знал, как избежать дальнейшего диалога.

– Работаем, – это врач сестре. – Будет жив-здоров, товарищ генерал. Вернем в строй, – военврач генералу так доложил о принятом им решении.

Генерал пошел на выход, у дверей обернулся.

– Знаете, боец, я в первый раз женщину попробовал, еще будучи в суворовском. Тот еще случай со мной произошел… – он улыбнулся чему-то своему – давнишнему и памятному. Тогда мне стало понятно, что генералы тоже люди, в свое время были молодыми и все у них было, как и у всех нормальных людей.

Все врачебные действия, какие были положены, со мной произвели: обезвредили крючки, обработали меня какой-то обезболивающей дрянью, даже заглянули (извиняюсь за подробности) в анус и там чем-то смазали, где надо, налепили пластырь. Мне значительно стало легче. На прощанье мне выдали старые солдатские штаны (ведь своих я был лишен) и отправили домой, пожелав крепкого здоровья и легкой службы в армии.

До армии друзья звали меня Шершень. А после не каждый уже и помнил, что со мной произошло в день, когда я лишился девственности… и, может, это и к лучшему… Так я закончил свою историю под веселый смех моих новых знакомых.

Они отсмеялись.

– Ты хороший враль. Почти как я, – Юля посмотрела, улыбаясь мне прямо в глаза.

– Ну тогда, если правильно говорить, то врун, а не враль, – решила поправить ее Лиза.

– Да нет. Врун пытается скрыть правду. Враль – приукрасить серость действительности. В этом разница.

– С чего ты взяла, что я соврал?

– Тебя никогда не кусал шершень. А меня кусал. Но история мне понравилась. Если ты хочешь, чтобы в нее поверили, замени шершня хотя бы на осу или просто скажи: «Кто бы там меня в зад ни ужалил, вы даже представить не можете, что я тогда испытал». Немного тайны – и пусть слушатель домысливает сам.

– А больно это, когда шершень бьет?

– Ты бы остался на своей девочке надолго. Просто в отключке.

– Видишь ли, а как с названием деревни быть? И что потом я любых насекомых видеть не могу? И с чего я решил, что это шершень?

– А так и рассказывай: «С чего-то свадьба решила, что если меня такая оказия на шершневом лугу настигла, то и попал в меня шершень. Это естественно».

– У меня это была импровизация.

Мы разговаривали, как профессионалы о любимом деле, в котором заключена лучшая часть нашей жизни.

– Так ты нам наврал? Фу-у-у. А я, блин, сочувствовала. Поверила как дура, – до Елизаветы дошло, о чем мы вели речь.

– Зато было интересно. Особенно когда его как чудо-чудное друг другу передавали и ржали над ним, – Юля почему-то решила на мой развод не обижаться.

– Ты вообще на хрена наврал-то столько? – Лиза не успокаивалась.

– А как бы я мог с вами познакомиться?

– И что, для этого врать надо?

– Всегда! – мы воскликнули это в голос. Юлька и я. И нам с ней вновь стало весело. Для себя же я нашел девушку, которой будут интересны мои истории и моя невыразительная жизнь. Еще про себя я добавил слова моего отца: «Женщина может простить многое, кроме незанимательной лжи!»

Новосибирск

Катастрофа

Нет одинаковых людей. Даже если поступки этих самых разных личностей кажутся нам одинаковыми из-за индивидуальности последних, они последствиями своими, несущими эти индивидуальности, таковыми не являются. Женщины – вот что является примером непредсказуемости поступков и действий. Женщины бывают разные. Желание их познать как можно больше и глубже не делает их к нам, мужчинам, ближе, скорее, наоборот: чем больше ты познаешь, тем больше понимаешь, что ни черта в этом вопросе не смыслишь.

 
                                     * * *
 

Работал я в свое время директором стоянки для дальнобойщиков. Откатав с ними экспедитором семь лет, специфику профессиональной деятельности знал как нельзя лучше. Но назначен я был директором не за это. Пришел на стоянку работать я сторожем. Мне достался по случаю уазик, малость – не на ходу, а чинить и ставить некуда. Вот и сподвигло меня устроиться сторожем. Стоянка – без оплаты и возня с ремонтом – безарендная, тем паче шофера-профи всегда подскажут, если где не получается. Уазик не «Жигули», свои тонкости.

Стоянка была от жуликов уралмашевских, потому рано или поздно директором все равно стал бы… тоже – «специфика производства». Побыв директором какое-то время, человек обнаруживал, что им интересуются определенные органы. Органы в лице оперов ставили условие его дальнейшего существования, беззастенчиво предлагая начинать стучать, то есть держать в курсе событий, происходящих на стоянке. Происходило это примерно после трех месяцев «директорства», именно тогда, когда человек становился уже компетентным в вопросе управления и движения денег и прочих внутренних движух. Уралмашевцы дураками не были и вовремя производили ротацию кадров. Все шло своим чередом. Все всё знали, но, по традиции, каждая из сторон делала свою часть работы в независимости от обстоятельств. Поработав свое положенное время, я стал очередным «директором», можно было отказаться, но… уазик доделан не был – остался, надеясь до финала своей карьеры довести машину до ума.

Ленчик приходить на стоянку стала еще тогда, когда я сторожевал. Была она миниатюрной девушкой с маленькой грудью и ослепительной улыбкой, с глазами, удивленно распахнутыми на мир. Мужики шутили: «Если поддомкратить КамАЗ, она в полный рост под ним пройдет». Годков ей было от силы двадцать пять, позже выяснилось – двадцать три. Была она замужем, имела ребеночка, но… была она шальная. Нравились ей взрослые крепкие мужики и машины их – грузовики со спальниками. Из дома сбегала она регулярно. Дня по три зависала на стоянке с очередным дядькой. Никому вреда это не доставляло, скорее – наоборот. Запросов «на отдых» у Ленчика не было: пива – одна бутылка, и то растянутая на весь день. Она ее только время от времени пригубляла, наверное, из приличия. Бывало, глянешь в окошко из будки, а ее бутылка недопитая у кого-то на бампере забытая красуется. Через пару-тройку дней приезжал на «крузере» ее отец и забирал ее молча со стоянки домой – к семье и ребенку. Был он коммерсом состоятельным, судя по прикиду и авто, но поделать с дочерью ничего не мог, а может, и не хотел, кто знает? Мужик у Ленчика тоже был мент, но видеть его никому не приводилось. Что он думал по поводу загулов жены, она не распространялась. Да и кому это было интересно… Главно – денег Ленчик за встречи не просила, никаких обязательств не требовала и чужого не брала, что тоже было плюсом.

Позже, правда, отношение водил к Ленчику стало меняться. Стали замечать мужики, стоило Ленчику с кем-нибудь подзависнуть, и с машиной обязательно случалась поломка – несмертельная, но поломка…

Первым заметил это Серега с МАЗа, мужик под пятьдесят. Отдохнув с ней положенное время (а именно, пока ее не забрали), взял заявку и… в путь. Да недолог был тот путь. Провернуло движок у машины в обратную сторону. Так далеко от стоянки и не отъехал, притараканили обратно. И стал он его, двигатель, чинить, приговаривая: «Ах ты ж, Ленчик, невезуха шоферская, где ж ты сейчас, милая, помогла бы чем». Посмеялись, посудачили с хохотом мужики. Да и поразъехались.

Следующим стал МАN. Машина серьезная, да и мужики питерские с опытом и знаниями. На момент их стоянки и появилась Ленчик на их питерские головы. Баню заказали чин-чинарем, посидели, выпили и айда любить по очереди Ленчика. Затем и в кабину уволокли. Так до отъезда и жила у них. А отъезжали они на второй день. Пришли рассчитываться за «хлеб-соль» и между прочим поинтересовались, можно ли Ленчика до Питера прокатить. С возвратом. Обратно с кем-нибудь отправят. «Она ничейная, вольная. Если хочет, то ее не привяжешь». На том и разошлись.

И поехала Ленчик до Питера… семьдесят километров! Притащили мужиков на сцепке. Рессора лопнула. А рессора у МАNа – четыре сантиметра. Вся стоянка ходила смотреть, как такое могло случиться. Однако же случилось. Ленчик благополучно где-то по пути вышла, до Питера не добравшись.

А затем уже шло все по сценарию написанному и срежиссированному кем-то свыше. Появлялась Ленчик, обязательно был на стоянке кто-то новенький из дальнобойщиков и, видя симпатичненькую самку, просто плыл по течению своей похоти (в чем, возможно, позже раскаивался). Даже один из бывших «директоров» Игорек, мужик, побывавший в двух лагерях и не боявшийся ни черта, ни ладана, разок попал под раздачу. Подсадил Ленчика, чтобы подбросить до остановки – метров пятьсот до трамвая всего. Беззлобно и со смехом. А вот когда на веревке притянули обратно, клял и Ленчика, и голову свою глупую, которая додумалась ее в машину пустить, зная ее репутацию. Пробил оба колеса, помяв при этом диски, а машина у Игорька была хорошая – «мерс» – хоть и небольшой, 180-й, но с «Жигулей», опять же, ничего не переукомплектуешь. И тогда решил Игорек, что Ленчик эта – КАТАСТРОФА шоферская! И пускать ее в любой автомобиль себе дороже. Прозвище сразу к Ленчику прилипло, и решено было на стоянке прибывших о сем факте предупреждать заблаговременно во избежание недоразумений. Да разве кто в это верил? Ржали новенькие рисковые мужики все, жизнь под себя подмявшие – да чтоб бабы с вершок ростом испугаться… Вот и велась понемножку статистика от Ленчика потерпевших. Те же, кто был с ней и уже обжегся на любви этой каверзной, обид не держали, а приглашали Ленчика уже на нейтральную территорию, снимая или баню, или номер в будке, наспех переоборудованной в «гостиницу».

Узнав, что дали ей кликуху Катастрофа, нисколько этим не смутилась, а при знакомстве порой так и говорила: «Лена я, Катастрофа». При вопросе глупом: «Почему Катастрофа?» – «Могу доказать!» И все! Мужик попал…

День, о котором я расскажу, выдался ничем не примечательным. Холодно, сыро и дождик промозглый. Одним словом, дрянь день. Еще и на стоянке сменщик предыдущего, сторожившего до него, приболел запоем, пришлось отложить директорство и самому присматривать за стоянкой. Был я на то время холост, потому и неважно мне было, где я буду и как.

До меня ночью заехал на МАЗе мужик, до трех дня отсыпался, затем выполз наружу, походил по стоянке и, найдя какого-то своего знакомого по трассе, зарулил с ним в вагончик, под кафе переделанный, и там завис под водочку. Ничего необыкновенного в этом не было, все, как всегда. С дороги мужик. Может с устатку и оттянуться. Его право. Сотоварищ его лишь поднялся с просьбой подсобить с банькой, мол, с дороги – сам Бог велел! Да и подсобник еще не ушел, потому истопил он им баню. А затем все и началось…

Ну не могут некоторые спокойненько, бесхлопотно водку пить. Им кураж подавай, да чтоб со зрителем. Пришел в будку этот мужик да без церемоний этак: «Вызови-ка нам шлюх…» Посмотрел я на него. И непьян, ощущение, что водка ему по барабану. А лицо злое, неприятное, и складки вокруг рта жесткие, губы тоненькие – ниточкой, и глаза маленькие, льдисто-серые. Противный видок, хотя видно, жилист и крепок. И росточком не заморыш. Да видно, наглюч дядька, таких сразу не осадишь, ярмо попытаются надеть. Нервотрепствовать не хотелось. Я ему говорю: «Вот телефон на столе, под стеклом список диспетчеров и там же надпись „Мамки“, звони сам». Помолчали мы какое-то время оба. Я думал, возбухать начнет, тогда и осажу, о чем он думал, тут, как говорится, «собака след не берет, товарищ майор; хрен его знает, какой зверь здесь ходил».

Умный оказался, взял телефон и сам себе девок вызвал, даже цену не спросил, сказал: «Двоих на ночь». «Мамки» обычно такие заказы ценят: оплата сразу и забирать своих надо только утром. А иногда те и так сами по себе добираются.

Прикатили аж на двух машинах. Повылазили девки, выстроились все чин-чинарем. Смотрины. Крепостное право в отдельно взятой волости. В окошко наблюдал: дождик моросит, девки ежатся. Курточки и юбочки только-только срам прикрывают. Выбрали мужики пару себе по нраву – и в баню. Чуть позже одна в еще открытое кафе метнулась, обратно уже с пакетом. Ближе к полуночи смотрю, вывалились все из бани наружу. Думаю, сейчас по спальникам разбредутся и закончат начатое уже по отдельности. Как бы не так!

Залез мужичонка вредного вида к себе в кабину да как даст по «воздушке»! Да еще разок! Думал я, случайно он, люди ведь спят уже: кто с рейса, кому в рейс. Нет, вижу, знакомый его пошел по кабинами стучать, будить тех, кто спит, кто не спал, и так повылазили. На стоянке «воздушкой» не пользуются, только в крайнем случае. Посмотрел я на это. Думаю, надо вниз двигать, пьяных дурней осаживать.

По сырости и слякостности кожанку свою надевать не стал, лагерная телогреечка от освободившегося парняги на гвоздика висела, от срезанной бирки выгоревшее пятно клеймом красовалось. Зонтик прихватил, чего мокнуть-то…

Смотрю, открывает мужик ящик с инструментами, что под кузовом, достает все для разбортовки колес, бросает у кабины и зовет девок проплаченных подойти. Те, естественно, идут, куда деться? Он им и заявляет: «Вы шлюхи! Вас привезли – е… ться! Вот сейчас этим и займетесь. Колеса с МАЗа снимать будете». И ржет так невесело. Надевает ключ на футорку, трубу – на ключ, берет за шиворот одну из них, подталкивает к колесу и… начинай!

У мужиков хохот, подначки. Кто-то высказывает мнение: «Пусть узнают, как шоферская копейка добывается. Это – не ноги раздвинуть да отчмокивать по-быстрому».

Попыталась она гайку сорвать. Только рассмешила мужиков пуще прежнего. Знали ведь, там здоровому-то мужику сил сколько надо, а тут курица подмоченная. «Ты ей вторую в помощь дай, может, у них двоих получится?»

Разошлись мужики. Глумятся над девками. Дождик, как назло, припустил удвоенно. Смотрю, мужики кто за курточкой сходил, кто, вышедши в сандалях, сбегал переобулся. Цирк ведь. Бесплатный причем. Еще и проучить девок не мешает. Сколько денег на них трачено…

Стою. Смотрю. Девки, думая – шутка, поднапряглись, сорвали футорку. Одну. А их на колесе – тридцать две! А вид уже жалкий. При такой-то одежке, как говорила моя бывшая, «прощай придатки, долго ли до бронхита?». Стоят, мордочки, кисло улыбаются. А он им: «Че встали, лярвы траханные? Другую срывайте!»

Одна попробовала заскулить: «Может, одной хватит?» Думала, наверно, пошутил мужик. Дура дурой. У него же на роже написано – садист. Да еще если и безнаказанно покуражиться есть возможность, то сопли его только заводят. Глупые девки, молоденькие. Вот его и понесло: «Бросите работать, зубы повышибаю, чтоб отсасывать легче было. Еще и почки поотобью, чтоб рожать не могли, вам это все равно ни к чему. Вас, шлюх, калечить надо, все равно – мрази! – последнее он прямо с остервенением выкрикнул.

Дело принимало нешуточный оборот. Позже, конечно, приедет крыша сутенерская, но будет все это позже. Хотел уйти в будку, в тепло, приходилось оставаться. Запахнулся лишь в телогреечку поплотней да из промерзшей ладони зонтик в другую переложил. Стал ждать дальнейшего развития событий. Нашел взглядом второго, поймав его взгляд, поманил к себе. Вразвалочку подошел. Гоголем.

– Вы бы цирк заканчивали. Это не «плечевые». И место неподходящее. Хорошо?

– Да ладно, ты че? Проучим девок. А то: «Мы в жопу не даем… мы не такие».

– Ты это «мамке» претензии высказывай. Заканчивайте…

Отплыл он к корешу своему. Поговорил с ним вполголоса. Тот, работая на публику, все и вывалил наружу. Причем громко так, чтоб все слышали:

– Мы шлюх на ночь до утра взяли е… ться? Вот они и будут е… ться до утра. А как – это уж нам решать. По понятиям товар не портим. ПОКА! – причем слово ПОКА было сказано с ударением и довольно многозначительно. – Там уж если ДАМЫ начнут отказывать, мы тогда их гордость и подлечим, как по понятиям и положено. Они – шлюхи! И впрягаться за шлюх – западло.

И девки, и шофера, стоявшие вокруг, все слышали. Сказано ведь было не им, а мне. Вторая футорка была сорвана, труба слетела с ключа, ударив одну из них по ноге. Девка ойкнула и заплакала.