Читать книгу: «Дикая природа», страница 3

И это было не единственное наше интервью. Мы давали их довольно часто. Не помню, что появилось раньше – статьи в газетах, телерепортаж или журнал с нашими фотографиями на обложке. Мы оказались в центре общественного внимания: четверо сирот, оставшихся без крова и без средств к существованию – трогательное зрелище. Поступало огромное число запросов на новые репортажи, и Дарлин всегда отвечала согласием, если за это платили деньги.

На какое-то время семья Макклауд стала лицом случившейся трагедии. Помнится, я сидела на коленях у Дарлин, а оператор велел мне не улыбаться. В память врезался заголовок одной статьи: «Самая горемычная семья в Мерси». Ниже была помещена фотография, на которой сидим мы трое – Дарлин, Джейн и я, – растерянные, жалкие, как бездомные котята.

Было во всем этом что-то постыдное. После того как телерепортеры и журналисты перестали приезжать и звонить, мы поняли, что обитатели Мерси наше поведение не одобрили. Я привыкла к тому, как жители городка смотрят на меня – до сих пор. С приторной жалостью. С некоторой брезгливостью. Похлопывают меня по руке. Специально подходят к кассе, чтобы заплатить за меня, когда я покупаю товары для школы в долларовом магазинчике. Дарлин приветствовали чопорно, словно не были с ней знакомы. Торнадо мы пережили вместе, но теперь от нас все отвернулись. Дарлин продала трагическую историю нашей семьи, а вместе с ней и всех нас. И это пятно позора лежало на нас по сей день.

В ту пору Такер очень злился. При приближении репортеров мгновенно отворачивался. Ни в какую не желал фотографироваться. Жаль, что нельзя у него спросить, почему он так себя вел, да и вообще у меня к нему много вопросов, но, разумеется, задать их ему я не могу. Вскоре после трагедии брат сбежал от нас. А я надеялась, что, может, хотя бы он знает, как нам перестать быть самой горемычной семьей в Мерси. Это определение пристало к нам, как клеймо.

4

В понедельник я пошла в начальную школу Мерси в последний раз. Правда, сама я этого, конечно, еще не знала. Не знала, что скоро исчезну.

Утро выдалось неудачным. Еще до рассвета меня разбудила соседская собака. Красавчик был дружелюбный пес, на привязи его никогда не держали, он спокойно разгуливал по трейлерному поселку, спал под машинами, выпрашивал объедки. Я и сама нередко подкармливала его, когда никто не видел. А теперь он то и дело заходился лаем, от которого я проснулась.

Я села в кровати. Джейн даже не шелохнулась, спала как спала, ей любой шум был нипочем. Отодвинув занавеску, я увидела, что солнце еще не взошло. Красавчик казался тенью на фоне дымчатого пейзажа, белые пятна на его спине светились во мгле. Пес стоял на краю оврага и лаял, глядя вниз.

За стеной раздался голос Дарлин:

– Черт бы побрал этого пса!

Я выскользнула из постели. В гостиной моя сестра, копошась в темноте, натягивала толстовку и резиновые сапоги – первую попавшуюся пару обуви. Она ринулась к выходу, в гневе даже не заметив меня.

Приятно было босыми ногами ступать по влажной от росы траве. Воздух полнился пением первых летних цикад. Прищурившись, я взглянула на небо, и меня поразил плавный переход цвета от голубовато-синего на востоке до черного на западе. В вышине еще мерцали несколько звездочек. Дарлин впереди меня шла быстрым решительным шагом. Она резко наклонилась к Красавчику, а тот – сгусток напрягшихся мускулов – все лаял и лаял, в тревоге задрав хвост.

– Мы уже поняли, – рявкнула на него Дарлин. – Ты что-то услышал в овраге. Да, там, наверное, какой-то зверь. Да уймись же ты! Пойдем я отведу тебя домой.

Она взяла пса за ошейник. Красавчик стал лапами упираться в землю, пытаясь найти точку опоры. Я наблюдала, как они идут по дороге. Их силуэты клонились в противоположные стороны.

Я подошла к краю оврага. Передо мной земля круто уходила вниз, кусты и заросли куманики на склоне переплетались в паутину веток, в которых застревала темнота. Я не животное – не могла услышать то, что слышал Красавчик, не могла почуять то, что учуял он. Что же все-таки пряталось в тенях оврага?

За завтраком я была не в духе. Дарлин принимала душ. Работал телевизор. На стене плясали радужные отблески кристаллов, которые развесила на окнах Джейн. Она считала, что это красиво, а меня раздражало, что весь трейлер переливается световыми бликами.

Джейн, что-то ворча про себя, опустилась на стул рядом со мной. Она держала в руках мобильник и, судя по выражению ее лица, писала сообщения мальчишкам. Я в задумчивости наблюдала за ней. В нашей семье не было красивых женщин. Все мы были широкоплечие, с угловатыми чертами лица: большой выпуклый лоб, упрямый подбородок. Это нам досталось по наследству от мамы, если судить по фотографиям, которые я видела. Сама я была тощим ребенком, и тело мое украшали отметины, свидетельствовавшие о том, что я росла в сельском районе Оклахомы: голени в царапинах, следы от укусов клещей, шрамы от падения с деревьев. Я даже не могла похвастаться собственным стилем, поскольку ходила в обносках с чужого плеча. Джейн отличали выпирающие передние зубы и большой нос, но, как ни странно, ее это не портило: она производила впечатление миловидной девочки. Спокойная, уравновешенная, с отсутствующим взглядом, казалось, она постоянно думает о чем-то бесконечно далеком. Я завидовала ее умению отвлекаться от реальности, в мыслях переноситься в другие края.

Джейн прибавила громкость телевизора. На экране появилась ведущая выпуска новостей – блондинка с идеально уложенными волосами и яркой помадой на губах. Читая сообщения, она активно жестикулировала, сверкая полированными ногтями. У нее за спиной на экране возник схематический рисунок взрывного устройства, заложенного в трубу. Насколько я поняла, на вид это действительно был кусок трубы, заполненный взрывчаткой, с детонатором.

Сообщалось, что полиция получила результаты экспертизы, которые показали, что кровь, обнаруженная на месте преступления, принадлежала человеку, а не животному. По итогам хромосомного анализа, предполагаемым преступником был конечно же мужчина. У него оказалась редкая группа крови, какой не было ни у кого из работников фабрики. Получалось, что это кровь преступника. Полицейские не знали, сколь серьезно тот пострадал. Возможно, он находился в бегах и нуждался в экстренной помощи. Фоторобот подозреваемого обещали показать в ближайшее время. Сейчас же проводился анализ его ДНК.

Очевидно, преступник сделал взрывное устройство из подручных хозяйственных материалов. Из обычных компонентов – трубы, пороха и нитки – он создал опасное оружие. Хорошо хоть, что не пострадали ни в чем не повинные люди, подумала я. Животные при взрыве не погибли, но, выпущенные на волю, они оказались в условиях дикой природы, где сами о себе позаботиться не могли. Семь гончих, тринадцать кроликов, тридцать две белые крысы и один шимпанзе стали жертвами нежеланной свободы. Жителей предупредили о возможности их появления в жилых районах. Они не могли выжить без посторонней помощи.

Дарлин высадила меня у школы. Мы приехали с опозданием на несколько минут. Я устало поднялась по широкой каменной лестнице, толкнула входную дверь и увидела полный вестибюль встревоженных лиц. Школьники, толкая друг друга, расходились по классам. Одна девочка неподвижно стояла у своего шкафчика с поднятой рукой, как будто хотела что-то достать с верхней полки, а потом передумала. Вся начальная школа Мерси пребывала в поганом настроении.

О причине я догадалась. Торнадо нередко называли «деянием Господа», а по-моему, Господь тут ни при чем. Члены моей семьи церковь не посещали, но религиозность – вездесущая, как летняя жара, – пропитала все сферы жизни в Оклахоме, и я волей-неволей усвоила ее основные понятия. Я знала, что Бог – это олицетворение порядка и безопасности, рай для праведников и ад для грешников. Но к торнадо все это не имело отношения. Стихия нанесла удар без предупреждения, вне всякой логики и системы. Торнадо не сразил нечестивцев, пощадив добродетельных граждан. Торнадо – это просто ветер, атмосферный вихрь, который уничтожает все без разбору.

До сих пор район, в котором воронкообразное облако коснулось земли, оставался страшным памятником взбесившейся стихии. В свое время там проводились работы по ликвидации последствий катастрофы: бульдозеры сгребли в кучи строительный мусор, расчистили дороги. Но потом обнаружили первую бочку с токсичными отходами. Огромную – емкостью в пятьдесят пять галлонов. Черного цвета. С логотипом «Джолли косметикс». Бочка была повреждена, из нее что-то вытекало. Намокшая земля под ней источала ядовитое зловоние.

Бригада по разбору завалов сразу же прекратила работу. Стихия сотворила одновременно чудо и кошмар: воронка торнадо обошла стороной косметическую фабрику, но с ревом пронеслась по дальней автостоянке к востоку от нее, где хранились бочки с опасными химреагентами, ожидавшие вывоза и утилизации. Вихрь поднял и расшвырял по округе больше дюжины двухсоткилограммовых бочек, обстреляв ими, словно пулями, весь район, где жила моя семья. Они разбились в канавах, в руслах рек. Яд попал в грунтовые воды. Погибли растения. Воздух наполнился едким смрадом.

Это ознаменовало гибель нашего района. Теперь уже ездить через него в другие части города неопасно. Но наш дом и хозяйственные постройки никогда не будут восстановлены. Жители забрали все, что удалось спасти, и разъехались кто куда. Местное правительство оказалось в затруднительном положении, столкнувшись с необходимостью соблюдать требования природоохранного законодательства при отсутствии финансовых средств. Время от времени проводились общие собрания представителей органов власти и населения, но они ни к чему не привели. А старый загрязненный район – заброшенный и необитаемый – оставался где-то на задворках всеобщего внимания, словно коллективное бессознательное жителей Мерси. Мы все знали, что он существует, никуда не делся, но мы не ездили через него без крайней необходимости. По возможности старались его объезжать.

Я не винила «Джолли косметикс» за то, что ее химреагенты загрязнили наш город. И никто ее не обвинял. Компания обеспечивала хранение опасных отходов в соответствии с действующими требованиями. Но налетел торнадо и посеял хаос. Причиной катастрофы стали действия людей, но не их намерения. Они не допустили ошибки, не стремились нанести ущерб. Просто случилось несчастье.

И вот теперь какой-то придурок устроил взрыв. Еще одна катастрофа, но не из разряда неизбежных. Это уже было слишком. Для всех. Моему разумению не поддавалось, как можно умышленно причинить вред. Одно дело торнадо, но злостное применение насилия – это совсем другое. Кто-то специально выбрал в качестве жертвы наш тоскливый городок. Мерси не купался в богатстве и до торнадо. А сегодня, три года спустя, население кое-как перебивалось благодаря продовольственным талонам, чекам на оплату социальных нужд и собственному упорству. Способность населения терпеть невзгоды была на исходе. Мне вспомнились слова Такера: удача – не дама, удача – подлый пьяница, который не отдает себе отчета – бьет и бьет, не соображая, что пора бы уже остановиться.

Во время школьных занятий кое-кто из учеников не выдержал, сломался. Один мальчик разревелся прямо на уроке, когда учитель рассказывал про образование облаков: его отец работал на косметической фабрике и мог погибнуть при взрыве. Несколько детей обратились в медпункт с жалобами на боль в животе. Люди стали шептаться об опасности лишиться работы, о возможных задержках зарплаты. Говорили, что фабрику надолго закроют. Раньше такого не случалось. На следующий день после торнадо фабрика работала. Стихия ее не задела; ураган разнес по округе отходы, но сама фабрика не пострадала. Предприятие избежало удара стихии, и вот три года спустя подверглось нападению человека.

В обеденный перерыв в столовой произошла драка. Я осторожно глодала свой бутерброд, стараясь не кусать его там, где была плесень, как вдруг над моей головой просвистела банка с газировкой. Школьники стали подниматься из-за столов, двигаясь как в кадрах замедленной съемки. Посреди столовой яростно дрались два мальчика. Работницы столовой выбежали из-за прилавка и разняли их.

Позднее я узнала, что одну девочку постарше, пятиклассницу, учительница на руках отнесла в медпункт, а та все время кричала, что на Мерси лежит проклятие. Мои одноклассники перешептывались об этом, передавали друг другу записки. Сидя за партой, я тоже об этом размышляла. В принципе, для такого мнения основания имелись. Последний час школьных занятий я думала о том, какие злые чары околдовали наш бедный иссушенный городок.

Сквозь жалюзи пробивались лучи солнца, испещряя класс золотистыми полосками. Учительница что-то бубнила под скрип пишущих карандашей и тиканье часов. Но я ее не слушала. Снова думала о Такере. Он не выходил у меня из головы.

Я вспомнила запах плесени в нашем убежище под домом, стук дождя. Вспомнила, как Такер с Дарлин вместе пытались открыть дверь. Снаружи ее завалило мебелью и кирпичами, так что нам не сразу удалось выбраться. Я вспомнила, как Джейн стиснула мою руку, когда мы вышли из бункера и оказались на развалинах нашего дома. Вспомнила, как я изумленно заморгала, ослепленная небом, которого из подвала, конечно же, не должно быть видно.

Какое-то время мы так и жили – четверо детей против всего мира. Все вместе мы встретились с социальным работником. Мы всегда держались рядом, старались не отходить далеко друг от друга, постоянно прикасались друг к другу. Дарлин продевала палец в петельку на спине моей рубашки, Такер склонял голову на ее плечо. Когда кому-либо из нас нужно было в туалет, мы шли все, Такер ждал нас за дверью. Все вокруг виделось как бы на расстоянии – нечетко и даже иллюзорно. Словно опустилась полупрозрачная занавеска, затуманивавшая и отдалявшая от нас остальной мир. Лишь сестры и брат в моем восприятии не утратили четкости. Порой мне казалось, что я не просто вижу их, а чувствую, словно у меня появилось инфракрасное зрение, как у змеи. На фоне серого унылого окружающего пейзажа, только мои родные светились ярким светом.

Две недели мы кочевали, перемещаясь из одного здания в другое: ночевали то на почте, то в муниципалитете, то в чьей-то гостиной. Мы мерзли, спали на полу – без подушек, в чужих спальных мешках – в окружении наших бывших соседей. Еды всегда не хватало, и мы перебивались бутербродами из торговых автоматов и соками из пачек. Душа тоже нигде не было. Эта неустроенность меня не очень раздражала, такая жизнь чем-то напоминала походный лагерь. Но меня нервировало ожидание. Нервировало безделье. Не устраивало то, что мои сестры вели себя, как выжившие герои в фильмах про зомби. Джейн все время спала. А у Дарлин был такой вид, словно ее только что отхлестали по щекам.

Состояние Такера было не лучше. Просто стресс проявлялся у него по-другому. Он был как огненный шар. Неугомонно ходил взад-вперед. Постоянно дразнил меня: «Не догонишь», а потом удирал со всех ног. Он украдкой выскальзывал на улицу, чтобы покурить тайком от Дарлин. Казалось, брат вообще не спал. Помню, как-то я проснулась в незнакомом вестибюле, где мы ночевали вместе с другими бездомными, которых, как и нас, лишил крова торнадо. В темноте слышалось только тихое сопение спящих. Дарлин спала, прижавшись ко мне, Джейн – по другую сторону от нее. Мрак рассеивало лишь красное свечение таблички «Выход». Мой взгляд упал на брата, стоявшего у стены. Спина прямая, руки запущены в волосы, в лице – благоговение и ужас. Он был как каменное изваяние, словно внезапно на него снизошло озарение.

Но в целом Такер, казалось, был такой, как всегда. Именно он впервые завел меня в трейлер номер 43. Потом притащил откуда-то матрас, на котором мы с Джейн спим до сих пор. Первым опробовал нашу новую духовку, разогрев в ней замороженную пиццу. Он пел мне на ночь песни, делая вид, что аккомпанирует себе на гитаре. Показывал фокусы, чтобы меня развеселить – притворялся, что якобы гнет ложки и достает у меня из уха монетку. Именно Такер как-то раз ночью повел меня смотреть чужих лошадей на далеком поле.

Мне не очень запомнились подробности того вечера, когда брат сбежал. Началось все со ссоры между ним и Дарлин. Я лежала в постели, рядом с Джейн, но та, конечно, уже спала. За стенкой кто-то из них грохнул кулаком по столу. Я слышала почти все, что они кричали, но ничего не понимала. Не могла взять в толк, из-за чего они ссорятся. Оба гневались, бросая друг другу непонятные обвинения, произносили какие-то длинные слова, внезапно перескакивали с темы на тему, перебивали друг друга. Как будто они говорили на неизвестном мне языке. Я затаила дыхание в темноте, теребя край простыни. Молилась о том, чтобы Дарлин овладела собой, а Такер уступил, чтобы оба постепенно остыли.

Но вместо этого я услышала, как с грохотом захлопнулась дверь. За стенкой Дарлин тихо всхлипнула. Скрип шагов на гравийной дорожке.

И все. Такер нас покинул.

5

Жара была такая, что, казалось, воздух спекается в пастообразную массу. Стоявшие в ряд трейлеры почти не отбрасывали тени. Высоко в синем небе кружили два грифа. Я пребывала в предвкушении: несколько часов наш трейлер будет полностью в моем распоряжении. У Джейн семинар, потом – тренировка; они с Дарлин вернутся поздно вечером. Вокруг стрекотали яркие, как изумруды, кузнечики со сверкавшими на солнце крыльями. С каждым днем трава становилась выше, насекомые – крупнее.

Возле нашего трейлера я остановилась. Почувствовала что-то неладное. Дверь была приоткрыта, чем-то измазана. Я в недоумении уставилась на пятно, пытаясь сообразить, что это может быть. Должно быть, краска. Большое неровное малиновое пятно. Присмотревшись, я увидела, что дверная ручка тоже испачкана красным.

Я стояла в нерешительности, чувствуя, как ремни рюкзака врезаются в плечи. Солнце нещадно палило. Я все еще мечтала о том, как проведу вторую половину дня: перекушу арахисовым маслом и солеными огурцами, побалдею в одиночестве час или два, посмотрю какие-нибудь мультики.

В приотворенную дверь я увидела знакомый линолеум, край дивана. Отступила на шаг и стала думать. Ведь надо что-то предпринять. Мне уже девять лет, у меня есть свой ключ от дома. Я шустрая, меня не так-то легко напугать. Обычно я возвращалась домой на школьном автобусе и сама отпирала дверь. Я знала, как действовать, если в трейлер постучится кто-то чужой. Знала, что делать, если засорится туалет. Или отключат электроэнергию. Я знала, где у нас огнетушитель.

Но такой ситуации я никогда не предвидела. Мозг кипел, но не соображал, толку никакого. Где-то каркнула ворона. Я бросила рюкзак на землю и, приставив ладонь ко лбу, окинула взглядом из конца в конец вереницу безучастных трейлеров. Никого.

Наклонившись к двери, понюхала. Кровь…

– Эй, кто здесь? – крикнула я.

Никто не откликнулся. Я распахнула дверь, стараясь не прикасаться к красному пятну. Изнутри донесся грохот, потом всплеск. В ванной полилась вода, застучали трубы. Шум смываемого унитаза – оглушительный, как львиный рык.

На линолеуме – кровь, отпечаток подошвы с узором. Длинный след по всему трейлеру. Но только одной ноги. Кровь свежая, еще не высохла, блестит. Спрятаться у нас особо негде. Трейлер представлял собой простой прямоугольник, на одном конце кухня, на другом – наша с Джейн спальня. В середине – ванная, вдоль нее проход, узенький, как кроличья нора. В гостиной было сумрачно, в воздухе мельтешили пылинки.

Внезапно дверь ванной с грохотом распахнулась. Ко мне вышел какой-то человек.

Одну руку он неловко держал на весу. Пальцы на ней были как-то странно вывернуты, сама ладонь напоминала кровавое месиво. От неожиданности я онемела. По запястью незваного гостя текла кровь. На рубашке проступали алые пятна.

Левая штанина джинсов была разорвана. Из-под лохмотьев ткани виднелась рана. Она выглядела столь ужасно, что я на миг впала в ступор. Никак не могла понять, что у меня перед глазами, и возникшее чувство нереальности происходящего подействовало на меня успокаивающе. Из голени был выдран кусок, словно медведь постарался. Кожу будто изрезали на лоскуты. На пол натекла лужа. Носок пропитался кровью. Ботинок тоже.

– Слава богу, – сказал он. – Помоги мне, пожалуйста.

Я закричала. Крик вырвался из моего нутра, словно вой сирены скорой. Казалось, столь объемный звук, высокий и пронзительный, просто не мог уместиться в моем теле.

– Убирайся! – визжала я. – Это мой дом! Убирайся!

– Успокойся, – сказал он.

– Смотри, что ты наделал! Весь пол залил кровью, а Дарлин его недавно мыла!

Незнакомец отступил назад, поднял здоровую руку, пытаясь меня утихомирить. Я тоже отступила на шаг, подальше от него. Вдохнула острый запах освежителя воздуха и невольно сжала руки в кулаки. И только теперь заметила, что его каштановые волосы завязаны в неряшливый конский хвостик, а на лице – густая золотистая бородка.

– Не знаю, насколько серьезны мои раны, – проговорил он. – Возможно, я умираю.

Я пристально посмотрела на него.

– Я так рад, что это ты, – сказал он. – Очень хотел, чтобы это оказалась ты.

Озадаченная, я окинула его растерянным взглядом еще раз. Высокий, долговязый, худой. Одна ладонь раздроблена, наверное, и не заживет. Пальцев на ней не хватало, а те, что остались, были не той длины. На месте мизинца и безымянного торчали кровоточащие обрубки. Синие джинсы пропитались грязью и кровью. Он стоял на правой ноге, левая, согнутая в колене, едва касалась пола. Рубашка пестрела красными загогулинами, похожими на иностранные буквы, но раны под ней, видимо, не было. Смуглое и в то же время бледное лицо. Широкий подбородок. Прямой нос. Наконец я встретила его взгляд.

Он пошатнулся, ухватился за стену, чтобы не упасть. И я с радостным криком бросилась к нему. Это же мой брат!

6

Такер сказал, что он голоден, и я сделала ему сэндвич. Он попросил воды, и я принесла ему стакан. Он стал с жадностью пить, проливая воду на подбородок. Я сделала ему еще один бутерброд. Снова и снова наполняла водой его стакан. Он ел и пил с ненасытностью дикаря, будто пищи и воды не видел несколько недель. Торопливо поглощая сэндвич, пачкал кровью хлеб, но все равно запихивал его в рот.

Он велел, чтобы я помогла ему раздеться. От него исходил смердящий запах – грязи, пота, нечистот и чего-то кислого, как от дохлых мышей, которых я иногда находила в ловушках, расставленных Дарлин в кухне. Одежда Такера затвердела от крови, и это создавало трудности. Ткань не поддавалась. Несколько пуговиц приклеились наглухо – вообще не расстегнуть. Раны были рваные, к таким лучше не прикасаться, но я плохо представляла, как стянуть с него рубашку и брюки, не задев поврежденные участки тела. В конце концов я взяла ножницы и срезала с брата одежду, как это делали врачи в телефильмах. Меня больше не тошнило и не трясло. Серьезность ситуации вынудила меня настроиться на прагматичный лад.

Такер велел промыть раны. Сказал, что я должна быть храброй и не отступать, даже если он будет кричать. Я повела его в ванную. Он шел впереди, я поддерживала его сзади, потому что в узком коридоре идти рядом мы не могли. Вместо ванны в трейлере имелась только душевая кабинка. С моей помощью Такер, теперь уже в одних трусах, залез в нее и грузно опустился на плитку. В глаза мне сразу бросилась его худоба – выпирающие ребра, бугорки позвонков на спине. Он прислонился щекой к стене и смежил веки.

Я научилась обрабатывать ссадины и порезы, но с подобными ранами имела дело впервые. Поразмыслив пару секунд, я взяла мыло Дарлин. Мыло было гипоаллергенное, без запаха, и я рассчитывала, что оно будет не так сильно щипать раны, как те средства для ухода за кожей, которыми пользовалась Джейн. Я капнула гель на ладонь, но потом замешкалась, не решаясь прикасаться к брату. Мне казалось, что он задремал, развалившись на кафеле.

– Давай, – произнес Такер, не открывая глаз.

Я включила душ. Он дернулся в сторону от брызг. Я намылила ладони и наклонилась к нему, приготовившись взяться за дело. На фоне облицовки неприятного цвета морской пены капли крови сверкали как неон. Я осторожно приподняла изуродованную ладонь Такера. У левого мизинца не хватало одной фаланги, у безымянного пальца – двух. Края ран почернели. Крови было немного, как будто ожог загерметизировал концы обрубков.

Другие пальцы, хоть и обескровленные, с содранной кожей, оказались целыми. Я отвернула лохмотья кожи на одном покалеченном пальце и намылила все мелкие расщелинки в ране. Такер взревел. От кожи на ладони вообще ничего не осталось – липкое кровавое мясо. Неуклюже сидя на корточках возле унитаза, я вытаскивала мелкие камешки из оголенных волокон мышцы. Потом намылила все до единой дырочки. В слив стекала кровавая пена. Через открытую дверцу кабинки на пол, на унитаз и на меня летели брызги воды.

Наконец я занялась ногой Такера. При более пристальном рассмотрении выяснилось, что раны на икре не столь ужасные. Длинные, но не глубокие. Я постаралась прочистить их как можно тщательнее. Направляя струю вдоль волокон мышцы, вымывала мыльную пену и песчинки. К тому времени, когда я закончила, Такер уже не морщился и не вскрикивал. Он был пугающе молчалив.

– Поднимайся, – сказала я.

Он не шелохнулся. Я встряхнула его за плечо.

– Вставай!

Такер шевельнулся, заморгал, глядя на меня.

Я повела его в комнату. Он еле-еле передвигал ноги, сильно наваливаясь на меня: я думала, что упаду под тяжестью его тела. В гостиной я помогла брату лечь на диван. Он был в полубесчувственном состоянии, периодически проваливался в забытье. На какое-то время затихал, дыхание его становилось ритмичным и глубоким, как у спящего, мышцы расслаблялись. А потом вдруг вздрагивал, морщился, открывая глаза, и давал мне указания. Из аптечки я принесла бинты и пластырь. Раны обработала дезинфицирующим средством, срок годности которого истек несколько лет назад. Наложила повязки как могла, неумело обмотав белыми бинтами его руку и голень, так что после моих манипуляций он стал похож на мумию.

Такер лежал с закрытыми глазами. В одних трусах. Почти голый. Я только теперь обратила на это внимание и с любопытством рассматривала его мужскую фигуру. Узкие бедра; плоская грудь; соски в пучке волосков, как клубника в саду; на ногах ни грамма лишнего жира. Мужчина, скроенный из углов и прямых линий.

Сквозь мокрую ткань белых трусов я видела контур его паховых волос и различала очертания гениталий – вялую свернутую змейку. Почти всю жизнь я жила среди женщин, Дарлин и Джейн видела во всех состояниях раздетости, но Такер был животное иного рода. Его мужская природа повергала в изумление.

– У Дарлин есть лекарства?

– Что? – спросила я, очнувшись от своих мыслей.

– Такие, что отпускают по рецепту?

– Вряд ли. Только от мигрени и болей в животе.

– Неси, что есть. – Он пожал плечами.

В аптечке я нашла несколько флаконов с болеутоляющими средствами, которые обычно мне брать не разрешали. Такер из каждого флакона вытряхнул в ладонь по горсти таблеток, пересчитывать не стал.

– Мне холодно, – сказал он.

На моих глазах его кожа покрылась пупырышками. Я кинулась к шкафу, стала рыться в вещах Дарлин. Достала старые спортивные штаны, утратившую форму выцветшую футболку и шерстяные носки. Как быть с обувью, я не знала: ботинки Такера пропитались кровью и были безнадежно испорчены, а ноги у него были большие, в кроссовки Дарлин он бы не влез.

Я вернулась в гостиную и помогла брату одеться. Такера сильно знобило, и мне приходилось крепко его держать, контролируя движения, подобно тому как мать управляется с новорожденным. Сквозь бинты на покалеченной руке уже проступила кровь.

– Я правда здесь, да? – спросил он.

– Да, – подтвердила я.

Когда брат оделся, я села рядом с ним на диван, но к нему не прикасалась. Впервые я почувствовала запах самого Такера – не вонь его ран, грязного тела и крови, а резкий пьянящий дух взрослеющего юноши, присущий только ему.

– Получилось? – спросил он.

Я не поняла, что он имеет в виду, но решила, что лучше его успокоить. Ответила:

– Да.

– Нормально получилось? Мне казалось, я все предусмотрел.

– У тебя здорово получилось.

Я обвела взглядом трейлер. У стены лежал окровавленный ворох изрезанной одежды Такера. Его раненая нога оставила на полу цепочку кровавых следов. Ванная была забрызгана кровью. Даже входная дверь была испачкана.

– Который час? – спросил Такер.

– Семь, – удивленно ответила я, глянув на цифры, светившиеся на микроволновке. Прошло всего несколько часов, а казалось, что целая вечность. Небо за окном было будто подернуто дымкой. Зависшее над горизонтом солнце наполняло трейлер каким-то плотным потусторонним светом.

– Время идет, – расстроенно произнес Такер. – Так, теперь ты должна всё убрать. Всё, слышишь? Наведи порядок. Сделай так, как было раньше.

Этого я никак не ожидала. Я рассчитывала на похвалу за свой героизм, а не на новые поручения. Но мне и в голову не пришло ослушаться брата. Пока он отдыхал, я отдраила ванную, грязные полотенца запихнула в стиральную машину, наполнив ее холодной водой, чтобы кровь отстиралась, а не запеклась на белье. Затем вымыла шваброй пол. Когда оттирала кровь с входной двери, держа в одной руке чистящий спрей, в другой – бумажные полотенца, мне казалось, что я стою на грани двух миров. У меня за спиной садилось солнце; обычно гладкое небо Юго-Запада усеивали овальные облака. В трейлере на диване лежал мой пропавший-объявившийся брат. Каждый раз, когда мой взгляд падал на Такера, я изумлялась тому, что снова вижу его – настоящего, во плоти, одновременно призрачного и живого, незнакомого и до боли привычного.

– Избавься от моей одежды, – велел он.

– Хорошо.

Такер приподнялся на локте, морщась от боли.

– Ее нужно уничтожить, – сказал он. – Может быть, закопать или… Сжечь сумеешь? Лучше всего сжечь.

Мне не полагалось играть с огнем, но иногда я экспериментировала. Умела зажечь спичку, знала, как долго можно держать палец над огнем, чтобы пламя его не опалило. На участке соседей с задней стороны трейлера стоял металлический мусорный контейнер. Мистер Авила как-то раз сказал мне, что сжигает в нем старые документы: «Это лучше, чем бумагорезка, если вдруг власти заявятся к тебе в дом». Они с женой были не очень дружелюбные люди, но я привыкла к их сварливости и не боялась заходить к ним на участок в случае крайней необходимости.

Я собрала одежду Такера – то, что от нее осталось, – и снова выскользнула на улицу. Начинало смеркаться, воздух наполнялся особым благоуханием, тени удлинялись. Ветер доносил стрекот цикад. Соседей видно не было. Авилы работали допоздна: она была официанткой, он – барменом, их смены всегда заканчивались глубокой ночью, и оба приходили в ярость, когда Джейн в субботу и воскресенье по утрам будила их ударами футбольного мяча о стенку нашего трейлера. Я запихнула вещи Такера в мусорный контейнер, принесла бутылку керосина, которую мистер Авила прятал в тайнике, зажгла спичку, и улики с шипением вспыхнули, обдав меня жаром слепящего огня.