Читать книгу: «Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию», страница 11

10. Тревожный год

24 февраля 1525 года военачальники Карла V приказали под покровом темноты сломать стену французского укрепления вокруг Павии, и сотни испанских стрелков, пробравшись через пролом в стене, спрятались неподалеку среди деревьев. Заметив перемещение вражеских войск, Франциск на рассвете отправил в атаку несколько отрядов тяжелой кавалерии, но испанские стрелки перестреляли из своих аркебуз всех всадников. После этого из Павии выдвинулись гарнизонные войска, которые оттеснили французскую пехоту к реке Тичино, мосты через которую были разрушены. Около 3000 человек утонуло, и еще 10 000 было взято в плен, включая самого Франциска. Не веря своей удаче, Карл продержал французского короля три месяца в Ломбардии, потом переправил в Геную, а затем – в крепость Мадрида¹.

Генрих ликовал. Наконец представилась возможность, которую он так долго ждал: Франциск был повержен. По приказу Генриха в соборе Святого Павла со всей пышностью отслужили торжественную мессу, после чего он намеревался немедленно возобновить Великую кампанию. «Настало время,– говорил он послам Маргариты Австрийской,– когда мы с императором можем наконец подумать, каким образом получить полную сатисфакцию от Франции. Нельзя терять ни часа»².

Однако Карл отказался его поддержать. Деньги закончились, император устал от войны и не желал делить с кем-то свою победу: ту, которой, по его мнению, Генрих посодействовал крайне незначительно. Сейчас, когда Франциск был его пленником, у Карла появился шанс вернуть бургундские владения, аннексированные Францией. Король Англии ему был больше не нужен.

Генрих был возмущен предательством Карла. Тем временем Европу охватил новый кризис. В 1521 году армия турок-османов под предводительством нового правителя султана Сулеймана I двинулась вверх по Дунаю и, захватив Белград, расширила территорию Османской империи до границ с Венгрией. В июне 1522 года флот Сулеймана начал осаду Родоса, и к концу года островная крепость пала. Святой престол был бессилен против экспансии турок. Поддерживавший Генриха папа римский Лев Х неожиданно умер от лихорадки, а его преемник папа Адриан VI Утрехтский страдал от почечной недостаточности и правил недолго. Когда Джулио де Медичи, считавшийся в Ватикане своим человеком, стал папой Климентом VII, он с самого начала совершил непоправимую ошибку, вступив в союз с Венецианской республикой и Францией за шесть недель до победы Карла в Павии³.

Екатерина была обескуражена: пренебрежительное отношение племянника к ее мужу лишало ее твердой почвы под ногами. Чувство досады из-за допущенного ею политического просчета усиливало в ней ощущение, что время ее уходит. Ей было почти сорок лет, а как минимум четыре неудачные беременности, закончившиеся мертворождением или выкидышами, преждевременно состарили ее: она поправилась, обрюзгла и едва походила на ту молодую девушку, что так очаровала всех, прибыв из Испании. Уверенная в том, что у нее наступила менопауза, она прекратила интимные отношения с Генрихом за несколько месяцев до того, как начались приготовления к турниру за Замок верности. К лету 1525 года этот факт был уже хорошо известен Катберту Тансталлу⁶¹, о чем свидетельствует письмо, которое он пишет Генриху из Толедо, отважившись предостеречь его:

Ее Величество королева уже давно не дарила Вам ребенка, и, хотя Бог может послать ей еще детей, она уже вышла из того возраста, в котором женщины обычно приносят потомство. По этой причине единственная надежда на продолжение Вашего рода возлагается на миледи принцессу.

Проблема заключалась в том, что принцесса Мария была помолвлена с Карлом, а тот настаивал на том, чтобы девочка воспитывалась в Испании и была в любой момент готова к их свадьбе, в том случае, если он не передумает жениться на ней⁴.

Генрих, которому только что исполнилось тридцать четыре года, видя неудачи дипломатической политики, начал постепенно брать все под свой личный контроль. Он все меньше полагался на Уолси и все чаще принимал собственные решения, когда их мнения расходились⁵. Он становился все более настойчивым в своих требованиях. Диктуя пространные дипломатические депеши, он указывал, что именно следует говорить послам в той или иной предполагаемой ситуации. Один из первых примеров – инструкция на сорока страницах, составленная им лично для Тансталла, который должен был выведать планы Карла относительно судьбы Франциска. Тансталлу предписывалось сначала выяснить, собирается ли Карл и дальше держать короля Франции в плену или он намерен потребовать выкуп за его освобождение и вернуть ему трон. В первом случае Тансталл должен был выдвинуть четыре главных аргумента, касающиеся того, почему и как на Генриха должна быть возложена корона Франции, причем каждый аргумент подкреплялся множеством дополнительных пунктов. Во втором случае Тансталл должен был действовать по другому сценарию – отстаивать притязания Генриха на земли Нормандии, Аквитании, Бретани и Пикардии, особенно «упирая» на его права на Пикардию⁶.

Оценивая последствия победы в Павии, Генрих вновь ощутил шаткость своего положения. Это чувство было знакомо ему еще с детства и обострялось каждый раз, когда кто-то давал ему повод для подозрений. Он понимал, что, если не контролировать Карла, тот подчинит себе значительную часть Западной Европы. Когда Тансталл сообщил ему, что Карл действительно попросил освободить его от обязательств жениться на принцессе Марии, Генрих больше не сомневался. Зная о том, что казна пуста, а волнения в Саффолке и других восточных и центральных графствах грозят перерасти в войну, он после, пожалуй, самого короткого совещания с Уолси отвернулся от Карла и переключил внимание на Луизу Савойскую, которая в это время фактически управляла Францией в качестве регента своего сына. Его запрос на заключение перемирия получил немедленный отклик: Луизе было необходимо как можно скорее уладить конфликт. 7 июня 1525 года она поручает Джованни Джоаккино ди Пассано, цистерцианскому священнику из Генуи, служившему экономом при ее дворе, и канцлеру Алансона Жану Бринону тотчас же отправиться в Англию⁷.

Пока Анна продолжала страдать от запрета, наложенного кардиналом на их отношения с Перси, Томас Уайетт решил рискнуть и завязать с ней более близкое знакомство. Его внук Джордж Уайетт так описывает их первую встречу:

Рыцарь, перед чьим взором внезапно предстала такая красавица, был очарован и даже поражен увиденным; она приковала к себе его слух остроумной и изящной речью, и ему показалось, что его сердце сказало: «Я готово с радостью поддаться и связать себя навеки узами любви к ней». Есть основания полагать, что об этих чувствах он писал и в своих стихах⁸.

Уайетт вскользь упоминает об их отношениях в сонете «Ах, если б пробудившая любовь была ко мне небезразлична» (If waker care), автобиографическое содержание которого можно легко угадать по тому, что он называет свою возлюбленную «брюнеткой». Мы находим подтверждение, читая строки рукописного оригинала:

 
Хотите знать, кто, без сомнения, меня пленил в былые времена?
Та самая, из-за кого когда-то пришла в смятенье вся страна,
Чье место простодушной Филлис отныне в моем сердце занимать,
Брюнетка там была. Сейчас другая. Но прежний образ возвращает вспять⁹.
 

Брюнетка, судя по всему,– та женщина, которую Уайетт пытался забыть, или та, что когда-то отвергла его. В более поздних редакциях он предусмотрительно заменил строку «та самая, из-за кого когда-то пришла в смятенье вся страна» на «брюнетка, что смутила мой покой». Поскольку Анна – единственная брюнетка, которую можно было обвинить в том, что она привела «в смятенье всю страну», неудивительно, что Уайетт скрывает ее настоящее имя. Известно, что в своей жизни Уайетт любил двух женщин: одна из них – та самая брюнетка, имя которой легко угадать, другая – Элизабет Даррелл, молодая фрейлина, а впоследствии придворная дама Екатерины, которая станет его любовницей и матерью его сына и которую, возможно, в своем сонете он называет Филлис¹⁰.

Уайетт, развивая тему известного сонета Петрарки, продолжает говорить о своих чувствах в сонете «Жаждущему преследовать» (Whoso list to hunt):

 
Кто хочет, пусть охотится за ней,
За этой легконогой ланью белой;
Я уступаю вам – рискуйте смело,
Кому не жаль трудов своих и дней.
Порой, ее завидя меж ветвей,
И я застыну вдруг оторопело,
Рванусь вперед – но нет, пустое дело!
Сетями облака ловить верней.
Попробуйте и убедитесь сами,
Что только время сгубите свое;
На золотом ошейнике ее
Написано алмазными словами:
«Ловец лихой, не тронь меня, не рань:
Я не твоя, я цезарева лань»⁶²¹¹.
 

В куртуазной литературе любовное преследование уподобляется охоте на лань: волнение от погони и сила смертельного удара метафорически передают страстное стремление овладеть женщиной. Популярная в свое время баллада «Труби в свой рог, охотник!» (Blow thy horn, hunter!), написанная Уильямом Корнишем, тем самым, который исполнял роль Страстного желания на балу-маскараде Зеленого замка,– не что иное, как откровенное приглашение к физической близости, написанное языком двусмысленных намеков и сопровождавшееся мелодией охотничьих песен¹².

Вдохновляясь сонетами Петрарки и используя замысел превращения из «Метаморфоз» Овидия (известный сюжет об Актеоне и Диане), Уайетт описывает сцену охоты на молодую лань (трехлетнюю самку оленя), которая, защищаясь от преследования охотников, указывает им на свой золотой ошейник и предостерегает их: «Не тронь меня!» (лат. Noli me tangere). Эти слова из Евангелия от Иоанна приводятся в тексте Вульгаты и сопровождаются предостережением: «Я цезарева лань» – явный намек на то, что она принадлежит королю¹³. Здесь возникает отсылка к апокрифической истории о том, что олени и лани, принадлежавшие Юлию Цезарю в Англии, имели особую метку «Не тронь меня, я принадлежу Цезарю» (лат. Noli me tangere, quia Caesaris sum)¹⁴.

В сонете Уайетта дикая лань с нежной шеей⁶³ – тонкая и нежная шея Анны была отличительной чертой ее внешности, на которую многие обращали внимание,– добыча, которую нелегко поймать; этот образ метафорически соединяет в себе опасность и эротику. Охотиться за ней все равно, что «сетями облака ловить» – здесь автор прибегает еще к одной метафоре, понятной его современникам, которым была хорошо знакома охота с сетью: на убегающее животное накидывали сеть, и оно запутывалось в ней, становясь легкой добычей для охотничьих собак, или ее убивал на месте сам охотник, пользуясь тем, что животному некуда деться¹⁵. Тщетность усилий лирического героя, который понимает, что все труды напрасны, «что только время сгубите свое», отсылает нас к трагической истории, рассказанной Овидием: охотник Актеон наблюдал за купающейся Дианой, за что был превращен в оленя и растерзан собственными собаками¹⁶.

Когда впоследствии апологеты католической веры пытались очернить Анну, они припоминали ей фривольные истории из ее прошлого, и образ, созданный Уайеттом, приобрел некую одиозность, которая добавляла пикантной остроты их сочинениям. Одним из них был католический полемист Николас Харпсфилд, много писавший в 1550-х годах. В частности, он является автором «Трактата о мнимом разводе Генриха VIII и Екатерины Арагонской» (A Treatise of the Pretended Divorce of Henry VIII). Харпсфилд отмечал, что, когда Уайетт узнал о намерениях Генриха жениться на Анне, он не преминул предостеречь короля: «…она не подходит для того, чтобы соединиться с Вашим Величеством». По его словам, он знал об этом из собственного опыта «плотских удовольствий с ней»¹⁷.

Автор «Испанской хроники»⁶⁴, довольно ненадежного источника, написанного в Антверпене примерно в то же время, утверждает, что незадолго до женитьбы Генриха Уайетт предупреждал короля о том, что Анна – «испорченная женщина», за что и поплатился ссылкой на два года. Когда Анна впала в немилость, он якобы напомнил королю об этом разговоре, добавив еще одну подробность: во время их очередного ночного свидания Анна поцеловала его и была готова на большее, но ее спугнули тяжелые шаги в комнате наверху¹⁸. Это описание почти в точности повторяет подлинный эпизод из жизни Уайетта, уже хорошо известный во время написания «Испанской хроники», однако не имевший к Анне никакого отношения. В 1540 году Уайетт отправляет Генриху дипломатическую депешу из Гента, в которой выражает радость по поводу его несостоявшейся женитьбы на шестнадцатилетней Кристине, принцессе Датской, двумя годами ранее. «Я не могу не радоваться,– пишет он Генриху,– что вы счастливо избежали этого»¹⁹.

Чтобы развеять грязные слухи, Джордж Уайетт предложил более безобидный вариант истории отношений его деда с Анной, схожий с тем, что произошел в Турне из-за невинного кокетства Маргариты Австрийской с Чарльзом Брэндоном, герцогом Саффолком. Флиртуя с Анной, молодой Томас Уайетт в шутку схватил медальон, свисавший на ленточке из ее кармана, и отказался вернуть ей эту безделушку. По прошествии некоторого времени Генрих за игрой в кегли с Саффолком и Фрэнсисом Брайаном стал оспаривать бросок, сделанный кем-то из них, заявив, что одержал двойную победу: в игре и в отношениях с Анной. Он взмахнул перед ними рукой, на которой «красовалось ее кольцо», указывая пальцем на кегли и демонстрируя при этом ее подарок. Посмотрев Уайетту прямо в глаза, он многозначительно произнес: «Говорю же тебе, оно мое». Когда в ответ Уайетт показал медальон, Генрих побледнел и вышел из зала, бормоча под нос, что его обманули. Анна тут же представила королю «веские и убедительные доказательства» и объяснила, как Уайетт завладел медальоном, на этом инцидент был исчерпан²⁰.

Насколько правдива эта история? Документы подтверждают, что примерно в это время Генрих действительно играл в кегли с Брайаном и проиграл²¹. Но надо иметь в виду, что дворцы Генриха были рассадником интриг, сплетен и лженовостей, а хулители Анны немало преуспели в том, чтобы слепить из разрозненных обрывков домыслов и слухов единую картину, порочащую ее имя. В мае 1530 года стало известно, что «герцога Саффолка временно отлучили от двора»: он якобы сообщил Генриху, что Анну «застали за au délit [пожалуй, лучше всего перевести это с французского как «любезничанье»] с одним придворным». Сколь бы заманчивой ни была мысль о том, что это был Уайетт, такой сценарий маловероятен, поскольку где-то в сентябре 1529 года Генрих назначил его маршалом Кале, там Уайетт и прожил в течение последующих пятнадцати месяцев. Впрочем, есть и другие «слухи», которые объясняют отсутствие Саффолка «иными причинами»²².

Поводом для слухов также стал произошедший ранее инцидент с тем же или, возможно, другим придворным, подвергшимся преследованиям «по подозрению» в некой любовной связи с Анной²³. Если этот инцидент имел место осенью или зимой 1527 года, то виновником – если таковой действительно был – мог оказаться и Уайетт, который исчез из придворной жизни сразу же после своего возвращения вместе с сэром Джоном Расселом из дипломатической поездки в Италию, где он приобрел новейшее издание стихов Петрарки. Скрываясь в замке Аллингтон, он проводил время за чтением и работой над английской версией сочинения Плутарха «О спокойствии духа» (Περί ευθυμίας), которое перевел на латинский язык французский ученый Гийом Бюде; свой перевод трактата Уайетт отправил с гонцом Екатерине в качестве подарка к новому, 1528 году²⁴.

Вероятно, Уайетт предложил «служить» Анне, как это предписывал рыцарский кодекс, но слишком увлекся и всерьез в нее влюбился, однако с ее стороны вряд ли было нечто большее, чем просто флирт, кокетство и, возможно, даже насмешки – этим мастерством она со временем овладела в совершенстве²⁵. Какими бы достоинствами ни обладал Уайетт, у него было два существенных недостатка, препятствовавшие их отношениям: он был беден и к тому же женат. Если она не сразу уступила ухаживаниям женатого Генриха, то с какой стати ей отдаваться Уайетту? Как пишет Джордж Уайетт, «эта молодая леди, занимая высокое положение при дворе и находясь в окружении стольких неженатых галантных кавалеров, едва ли могла остановить свой выбор на человеке, который уже был женат». Кавендиш, которого тогда вряд ли можно было заподозрить в симпатиях к Анне, ничуть не сомневался в том, что в то время, когда Генрих впервые обратил на Анну внимание, она была «девицей»²⁶.

Летом 1525 года, пока Уайетт добивался расположения Анны, в Англию для переговоров прибыли послы Луизы Савойской. Ди Пассано появился в Лондоне в июне, а Бринон задержался и приехал лишь 26 июля. В то время Генрих был погружен в размышления о том, как «следует» поступать монарху в вопросах передачи власти. Тансталл предупредил его об опасностях спорного престолонаследия. Обстоятельства складывались так, что его единственной наследницей была принцесса Мария, однако в этот период жизни король и помыслить не мог о том, что престол может наследовать женщина. В истории Англии еще не было случая, чтобы страной правила женщина-монарх, ведь основные аспекты королевской власти, такие как командование войсками, традиционно считались мужской прерогативой. Если женщина на престоле выходит замуж за англичанина, то он (по словам самого Генриха) становится «ее правителем и, таким образом, в конечном итоге правит страной». Если же она выходит замуж за иностранца, это неизбежно создает для страны угрозу порабощения. Он был убежден в том, что женщина на троне – это неизбежный риск кризиса престолонаследия или гражданской войны²⁷.

Впрочем, в то время у Генриха уже был сын. 18 июня во дворце Брайдуэлл, подальше от Екатерины, но на виду у всех остальных, Генрих возвел своего внебрачного сына Генри Фицроя в самый высокий дворянский ранг. Сначала ему был присвоен титул графа Ноттингемского, после чего шестилетний мальчик преклонил колени перед отцом и был пожалован титулами герцога Ричмонда и герцога Сомерсета. Вскоре Генрих наделил его полномочиями лорда – наместника Ирландии и хранителя Шотландских Марок²⁸.

В то время мало кто удостаивался столь высоких званий. Отец Генриха носил титул графа Ричмонда, когда завоевал корону в сражении при Босворте. Последними обладателями титула герцога Сомерсета были предки Генриха по линии Бофортов, появившиеся на свет в результате внебрачной связи Джона Гонта и Кэтрин Суинфорд. Последним графом Ноттингемским был Ричард, герцог Йоркский, младший из принцев, бесследно пропавших в Тауэре. Для Екатерины Арагонской все это могло означать одно – ее дочь может лишиться прав на престол.

Она не ошибалась в своих предчувствиях. Положение незаконных детей могло полностью измениться. К примеру, папская булла и королевский указ 1396–1397 годов позволили узаконить четырех внебрачных детей Джона Гонта и Кэтрин Суинфорд. Екатерина, которая всегда ревностно оберегала положение и титулы своей девятилетней дочери, ничем не выдала внутреннего негодования, однако ее действия не на шутку разгневали Генриха²⁹.

Щедрость короля коснулась не только Фицроя. В тот же день он возвысил своего двоюродного брата Генри Куртене, пожаловав ему титул маркиза Эксетера, а его племянник Генри Брэндон, сын младшей сестры Генриха и герцога Саффолка, стал графом Линкольном, хотя ему было всего два года. Повышение получили несколько соратников Генриха по турнирам, а отец Анны был удостоен титула виконта Рочфорда. Болейны наконец-то были причислены к высшему сословию напрямую, а не через выгодные браки. Томас Болейн покинул должность придворного казначея³⁰.

Получение дворянского титула не могло не обрадовать брата Анны, Джорджа Болейна, поскольку титул передавался по наследству. Джордж к этому времени уже занимал должность камергера личных покоев короля и пользовался расположением Генриха. Ранее в этом же году он женился на Джейн Паркер, и король пожаловал львиную долю ее приданого, составившего 2000 марок (более 1,3 миллиона фунтов в переводе на современные деньги)³¹. В числе свадебных подарков было шесть серебряных блюд и четыре серебряные тарелки, на которых позже появится новый герб семьи и будут выгравированы буквы I (она же J) и B³².

Вспышка чумы заставила многих жителей Лондона бежать из столицы, и Генрих провел оставшиеся месяцы 1525 года в продолжительной охотничьей поездке, которую он начал в Виндзорском лесу, а потом не спеша сделал круг, проехав через Бакингемшир и Хартфордшир к Амптхиллу в Бедфордшире. Куда бы он ни направлялся, за ним неизменно следовали его верные слуги, среди которых был и Джордж Болейн³³. Порой Генрих останавливался на ночь в принадлежавших ему поместьях и охотничьих домиках, кочуя от одного места к другому, иногда – в специально приготовленных для него покоях в монастырях, таких как Редингское или Уолтемское аббатство, или в приорате Данстебл, которые когда-то были основаны его предшественниками. Время от времени король возвращался в более привычную для себя обстановку Виндзорского замка. Часть пути его сопровождала Екатерина, однако потом она удалилась в аббатство Уоберн, не желая ограничивать его свободу.

Уолси тоже покинул Йорк-плейс в Лондоне и переехал в Мур (или Мур-парк), обнесенный рвом особняк, расположенный в живописной местности неподалеку от Рикмансворта в Хартфордшире. Здесь, получив указания от Генриха, которые доставил гонец, Уолси уединился на несколько недель с ди Пассано и Бриноном, чтобы завершить работу над первым этапом проекта, который должен был кардинально изменить ситуацию в международной политике. Генрих был разгневан предательством Карла после сражения в Павии и отказом императора оказать ему достойную поддержку в Великой кампании. В обмен на гарантии мира и будущего военного сотрудничества Луиза согласилась заплатить Генриху два миллиона золотых экю (более полумиллиарда фунтов в современной валюте): из них 50 000 Англия должна была получить сразу, а остальную сумму – частями. Луиза также пообещала долю прибыли от доходной торговли каменной солью. Так начиналась подготовка к совместным действиям Англии и Франции против Карла³⁴.

Возможно, надеясь расстроить англо-французский союз, Карл предложил выплатить часть долгов Генриху, но при этом подтвердил свое намерение жениться на своей кузине Изабелле Португальской. Свадьба должна была состояться во дворце Алькасар в Севилье на Новый год. Получив эти известия, Генрих почувствовал, что его решение сблизиться с Францией было вполне обоснованным³⁵.

Рождественские праздники 1525 года прошли тихо. Поскольку эпидемия чумы в столице еще не закончилась, Генрих и Екатерина провели зимний сезон в Элтеме, в окружении двора в уменьшенном составе³⁶. В первые дни нового года Генрих продолжил разъезжать по стране в сопровождении нескольких членов свиты и окончательно вернулся в Гринвич к концу января³⁷. Ему было о чем подумать: его любовница Мэри Болейн ждала ребенка. Ее сын, которого она назовет Генри в честь короля, скорее всего, был не от Генриха, а от ее мужа Уильяма Кэри. Ребенок должен был родиться в марте. Дата его рождения часто оспаривается, однако в трех разных документах есть сведения о его возрасте на момент смерти его отца, Уильяма Кэри, что позволяет сделать довольно точные расчеты³⁸.

Генрих, должно быть, знал или, во всяком случае, догадывался о беременности Мэри. Источники умалчивают о причинах их расставания, но, судя по всему, их было две. Скорее всего, он оставил ее, как только подозрение на беременность подтвердилось. У него уже был внебрачный сын (хотя как раз в это время он начал предпринимать шаги, чтобы узаконить его положение), и ему был не нужен еще один бастард – конечно, при условии, что ребенок от него³⁹. Вторая вероятная причина – их отношения просто сошли на нет, и Мэри вернулась к мужу. Как бы то ни было, Генрих остался без любовницы и начал присматривать новую пассию. Если про Екатерину можно было сказать, что ее сексуальное влечение постепенно угасало, то с Генрихом все обстояло иначе.

Новости из Европы обнадеживали – ситуация менялась в пользу Генриха. Новый папа римский Климент VII, сильно опасавшийся военных действий со стороны герцога де Бурбона в Италии, призвал к созданию антигабсбургского альянса. Целью этого союза, известного как Коньякская лига, было изгнание войск Карла с итальянского полуострова⁴⁰. Весной 1526 года началось активное формирование Лиги. Потерпев поражение в битве при Павии, Франциск был вынужден подписать с Карлом Мадридский мирный договор, по которому он отказывался от своих притязаний на Италию, отдавал Бургундию и в рамках гарантии выполнения положений договора соглашался отправить двух старших сыновей к испанскому двору в качестве заложников в обмен на свою свободу. Условия были жесткими, однако у Франциска едва ли был другой выбор. Когда Маргарита Ангулемская, отважившаяся на долгое и трудное путешествие в Мадрид, чтобы увидеться с братом, предложила Карлу в качестве выкупа три миллиона крон, тот отказался. Франциск признал свое поражение, однако предварительно он тайно в присутствии нотариуса зафиксировал свой протест, поклявшись не идти ни на какие уступки в том, что касается нарушения территориальной целостности Франции⁴¹.

Буквально через несколько часов после того, как Франциск вернулся домой и воссоединился со своей матерью, он поспешил выразить благодарность Генриху за то, что тот не вторгся в его владения, пока Франциск находился в плену, и за те усилия, которые английский монарх приложил к его освобождению. В обращении к Генриху, которое было дословно записано и переведено Джоном Тейлором, доверенным лицом Уолси, Франциск благодарил своего «доброго английского брата», которому он, «второму после Бога, признателен за свою свободу»: «…отныне я обязан служить Вам всегда… И хотя между нами была война, я прекрасно осознаю, что это была не более чем формальность»⁴².

Наступил поворотный момент в политической карьере и личной жизни Генриха. Теперь все его помыслы были направлены на достижение более полного и всестороннего сближения с Францией – новая идея захватила его вопреки сложившимся культурным традициям. На этом фоне он не мог не заметить Анну, в которой, как в миниатюре, воплотилось все французское. Он не удостаивал ее вниманием раньше, и, если бы события международной политики не приняли столь драматический оборот, он, возможно, никогда бы не стал добиваться ее любви. Внезапно она предстала перед ним в новом свете – и он был сражен, как он выразился сам, «стрелой любви».