Читать книгу: «Счастливый человек. История сельского доктора», страница 3

– Не так уж плохо, – сказал он, – если б не винты в ноге.

Ни отец, ни дочь, ни сын не спросили доктора о старухе. Он сказал, что вернется вечером.

Когда врач вернулся, в гостиной было темно. Его это несколько встревожило. Он позвал и, не получив ответа, на ощупь поднялся по лестнице, ведущей прямо в спальню. Увидел свет под дверью.

В комнате стоял запах болезни: под туалетным столиком, на котором располагались свадебные фотографии в кожаных рамках и детская кружка XIX века с выгравированным изображением «Смерти и Похорон Малиновки» ⁴, была эмалированная миска с мочой и слюной, слегка окрашенной кровью. Дочь объяснила, что каждый раз, когда мать кашляла, она слегка, непроизвольно, мочилась. Старуха стала еще бледнее, и ей на лоб положили влажную тряпку. Комната вокруг тлела, весь ее уют сгорел и пропитался потом, а затем вновь загорелся.

Доктор снова послушал ее легкие. Старуха изможденно лежала.

– Мне жаль, – сказала она, будто это было не извинение, а факт.

Он измерил температуру и артериальное давление.

– Знаю, – ответил он, – но вы скоро уснете, а потом почувствуете себя отдохнувшей.

Ее муж сидел в темноте в соседней комнате. Доктор не заметил его, когда поднимался по лестнице. Дочь проводила обоих мужчин вниз, но по-прежнему не зажгла свет. На мгновение показалось, что лестница и гостиная были частью хозяйственных построек, неосвещенных и неотапливаемых, словно стойло для животных.

Казалось, что дом сузился до кровати с балдахином в освещенной верхней комнате, где умирала старуха, нежная белизна груди которой с годами не исчезла.

Когда дочь внезапно всё же включила свет, доктор и старик на время ослепли. Они словно очутились на сцене. Знакомая мебель была частью декораций, и обоим приходилось играть роли, которые были совершенно чужды их природе. Оба ухватились бы за малейший шанс вернуться к привычной жизни.

Старик сел, положив пальто на колени.

– У нее пневмония, – сказал врач, – и она должна принять еще одно лекарство, помимо тех, что я давал. Как думаете, она сможет проглотить таблетки? Они довольно крупные. Или она предпочла бы лекарство в жидкой форме? Жидкость предназначена для детей, но можем увеличить дозу. Как думаете, что лучше?

Дочь, покорная и находящая единственную слабую надежду в доверии, сказала:

– Мы полагаемся на вас, доктор.

– Нет, – ответил он. – Я спрашиваю вас. Сможет ли она проглотить таблетки?

– Может, жидкость? – сказала дочь, теряя остатки надежды. Врач дал ей несколько таблеток снотворного – как для отца, так и для матери. Они, по крайней мере, будут спать ночью под действием одного и того же препарата.

Пока врач объяснял дочери, как принимать лекарства, старик сидел, глядя перед собой, его руки сжимали и разжимали тяжелую материю пальто.

Когда доктор закончил объяснения, воцарилось молчание. Ни отец, ни дочь не пошевелились, чтобы проводить его или спросить, когда он вернется. Они как будто чего-то ждали. Врач сказал:

– Непосредственная опасность миновала, еще полчаса, и она могла бы умереть, теперь ей придется расплачиваться за перенесенный приступ.

– Забавно, – сказал старик, не поднимая глаз. – Болезнь сердца, а затем пневмония. Забавная смесь. А вчера была вполне здорова. – Он начал плакать, очень тихо, как обычно плачут женщины: слезы просто наворачивались на глаза. Доктор, который уже поднял одну из своих сумок, поставил ее на место и откинулся на спинку стула.

– Не могли бы вы приготовить нам по чашке чая? – попросил он.

Пока дочь готовила чай, мужчины говорили о фруктовом саде и яблоках этого года. Когда дочь вернулась, обсудили ревматизм отца. После чая доктор ушел.

Следующее утро было таким же осенним, как и предыдущее. Каждый лист каждого дерева существовал отдельно от других. Солнечный свет, просачивавшийся сквозь ветви деревьев в саду, играл на полу спальни старой женщины. Она, встав с постели, перенесла второй приступ. Врач прибыл через четверть часа. Губы у нее были фиолетовые, лицо цвета глины. Руки не двигались. Умерла она быстро.

Старик стоял в гостиной, покачиваясь. Доктор намеренно не протянул руку, чтобы поддержать его. Вместо этого повернулся к нему лицом. Старик был выше его на девять дюймов. Глаза врача за стеками очков расширились, он тихо сказал:

– Для нее было бы хуже, если бы она выжила. Было бы хуже.

Он мог бы рассказать о королях и президентах, так и не оправившихся от смертей своих жен. Он мог бы сказать, что смерть – это часть жизни. Он мог бы сказать, что человек неделим и это, по его мнению, единственное, над чем смерть не властна.

Но что бы он ни сказал, старик так и продолжал бы стоять и покачиваться, пока дочь не опустила его в кресло перед незажженным камином.

Только ноги выдают ее. Есть что-то такое в ее походке. Своего рода безответственность по отношению к ногам. Выглядит довольно по-детски. Пропорции ее фигуры – 36–25–36 дюймов.

Она заплакала, войдя в операционную.

– Что случилось, Уточка?

– Чувствую себя немного несчастной.

Она сидела так же, как раньше сидели и плакали другие девушки, решившие, что они беременны. Чтобы облегчить ей задачу, доктор спрятал этот вопрос среди других.

– Что тебя расстроило?

Никакого ответа.

– Болит горло?

– Сейчас нет.

– Как водопровод, работает?

Она кивнула.

– Температура?

Она покачала головой.

– Месячные регулярные?

– Да.

– Когда были в последний раз?

– На прошлой неделе.

Доктор сделал паузу.

– Ты помнишь сыпь, которая раньше была у тебя на животе? Она снова появлялась?

– Нет.

Он наклонился в кресле вперед.

– Тебе просто хочется поплакать?

Она еще ниже склонила голову к груди.

– Это мама с папой уговорили тебя прийти ко мне?

– Нет, я сама.

– Даже когда ты покрасила волосы, лучше не стало?

Она слегка рассмеялась, оценив, что он заметил.

– На какое-то время.

Врач измерил ей температуру, осмотрел горло и велел оставаться в постели два дня. Затем продолжил расспросы.

– Нравится работать в прачечной?

– Это просто работа.

– А как другие девушки?

– Не знаю.

– Ладишь с ними?

– Нас наказывают, если застают за разговорами.

– Думала заняться чем-нибудь еще?

– А чем?

– Кем бы хотела стать?

– Секретаршей.

– У кого бы хотела быть секретаршей?

Она рассмеялась и покачала головой.

Ее лицо было грязным от слез. Но глаза и нижняя часть лица с полными накрашенными губами говорили о той же силе, что наполнила ее бюст и бедра. Она достигла зрелости во всём, кроме образования и возможностей.

– Когда тебе станет немного лучше, я отпущу тебя с работы на несколько дней, если хочешь, и ты сможешь пойти на биржу труда узнать, как можно пройти обучение. Существуют различные варианты.

– Да? – спросила она беззаботно.

– Как ты училась в школе?

– Никудышно.

– Получила начальное образование?

– Не. Бросила.

– Ты же не глупая, не так ли? – он спросил это так, будто ее ответ каким-то образом отразился бы на нем.

– Нет, не глупая.

– Хорошо, – ответил он.

– Работа в прачечной ужасна, я ее ненавижу.

– Нет смысла жалеть себя. Если я дам тебе неделю больничного, ты действительно ей воспользуешься?

Она кивнула, жуя свой влажный носовой платок.

– Можешь прийти в среду, а я позвоню на биржу труда, потом обсудим, что они скажут.

– Мне жаль, – сказала она, снова заплакав.

– Не извиняйся. Твой плач говорит о том, что у тебя есть воображение. Если бы у тебя его не было, ты бы не чувствовала себя плохо. А теперь отправляйся в постель и оставайся там до завтра.

Через окно операционной он смотрел, как она шла по дорожке к дому, в котором он принимал роды у ее матери шестнадцать лет назад. После того как она завернула за угол, он продолжил смотреть на каменные стены по обе стороны переулка. Когда-то это были сухие стены. Теперь камни в них зацементировали.

Ходили слухи, что они в бегах. Что она проститутка из Лондона. Что Совету придется принять меры для выселения их из заброшенного дома, в котором его владелец, фермер, разрешил им временно остановиться (поговаривали, из-за того, что он встречался с этой девушкой в Лондоне), но они поселились там как сквоттеры.

Трое детей играют у задней двери с какой-то проволочной сеткой. Мать на кухне. Это женщина лет двадцати с небольшим, с длинными черными волосами, тонкими руками и серыми глазами, яркими и очень проницательными. Кожа выглядит испачканной, что скорее связано с анемией, а не с грязью.

– Вы не сможете остаться здесь на зиму, – говорит он.

– Джек собирается всё подлатать, когда появится время.

– Небольшой ремонт дому не поможет.

На кухне стол и два стула. Рядом с каменной раковиной коробка из-под апельсинов, в которой лежит несколько чашек, тарелок и пакетов. Половина окна над раковиной разбита и закрыта куском картона. Солнце струится сквозь другую половину, и серая пыль медленно поднимается и опускается сквозь луч света, так медленно, что кажется частью другого, необитаемого мира.

Позже, в гостиной, она садится на кровать и задает вопрос, ради которого и посылала за ним.

– Доктор, могут ли у женщины моего возраста быть проблемы с сердцем?

– Возможно. Болели ли вы ревматизмом в детстве?

– Не думаю. Но у меня одышка. Если я наклоняюсь что-то поднять, я едва могу разогнуться.

– Дайте мне вас послушать. Просто поднимите блузку.

На ней сильно поношенная черная кружевная нижняя юбка. В комнате так же мало мебели, как и на кухне. В одном углу большая кровать с одеялами и еще несколько одеял на полу. Там же стоит комод с часами и транзисторный радиоприемник. Окна увиты густым плющом, а поскольку потолок не оштукатурен и в стропилах зияют дыры, у комнаты нет четкой геометрии, поэтому она больше походит на лесную хижину.

– Мы обследуем вас должным образом, когда вы будете в стационаре, но сейчас могу уверить, что серьезных проблем с сердцем у вас нет.

– О, это такое облегчение.

– Вы не можете продолжать в том же духе. Вы понимаете, не так ли? Давайте вытащим вас отсюда.

– Есть намного более несчастные люди, чем мы, – говорит она.

Доктор смеется, она тоже. Женщина еще достаточно молода, чтобы эмоции полностью меняли ее лицо. На нем появляется удивление.

– Если бы я сделала удачные ставки в футбольном тотализаторе, – произносит она, – купила бы большой дом и организовала приют для детей, хотя говорят, в наши дни из-за таких вещей возникают всевозможные трудности.

– Где вы жили до приезда сюда?

– В Корнуолле. Там, на берегу моря, было чудесно. Смотрите.

Она открывает верхний ящик комода и из-под чулок и детских носков достает фотографию. На ней она запечатлена в туфлях на высоком каблуке, обтягивающей юбке и шифоновом шарфе с мужчиной и маленьким ребенком, прогуливающимися по пляжу.

– Ваш муж?

– Нет, это не Джек, это Клифф со Стивеном.

Доктор удивленно кивает.

– Джек, – продолжила она, – не делает различий между детьми, теми, что его, и теми, что от других мужчин. Мы всё делим поровну, пятьдесят на пятьдесят. Он лучше относится к Стиву, чем его собственный отец. Просто он ко мне не прикасается.

Она смотрит на фото, держа его на расстоянии вытянутой руки.

Врач спрашивает, хотят ли она и муж остаться в этом районе и как они отнесутся к тому, что он попытается поговорить о них в Совете. Она отвечает, не отрывая взгляда от фотографии.

– Вы должны спросить об этом Джека. Мы всё делаем поровну, пятьдесят на пятьдесят.