Читать книгу: «Пыль. История современного мира в триллионе пылинок», страница 5

Пока рабочие Департамента ремонтировали акведук, а газетчики Лос-Анджелеса бурно обсуждали причины взрыва, городские следователи приступили к выяснению обстоятельств происшествия. Разбираясь, откуда взялся динамит, они пришли на склад, принадлежавший двум братьям. Уилфред и Марк Уоттерсоны, приветливые и богатые джентльмены, владели банком округа Иньо и управляли Ирригационным округом долины Оуэнс – организацией, пытавшейся сохранить воду в долине для локального использования. Следователи предложили вознаграждение в 10 тыс. долларов за информацию, но никто не откликнулся. Следы обуви и шин на месте взрыва указывали, что причастны более сорока человек, однако расследование не продвинулось. Как отметил детектив Джек Даймонд, «любой житель долины знает, кто устроил взрыв, но никто не признается»¹²².

Лето было неспокойным. Тянулись юридические разбирательства. Днем люди устраивали митинги, а после работы – собрания на ранчо Уилфреда Уоттерсона. Группа сопротивления отчаянно искала способы сохранить воду в долине. Тем временем внешние силы увидели в противостоянии возможность достижения собственных целей. По всей Америке снова стал набирать силу Ку-клукс-клан. Его члены увидели, что конфликт в долине Оуэнс можно эскалировать: превратить местную оппозицию властям Лос-Анджелеса в масштабную борьбу против городов, либерализма, крупного бизнеса – и евреев. Вербовщик ККК приступил к работе в долине, чтобы открыть там отделение¹²³.

Тем не менее округ не выступал против Лос-Анджелеса единым фронтом. Некоторые фермеры и бизнесмены с радостью продавали воду городу, увидев, сколько на этом можно зарабатывать. Это обострило напряженность и раскололо семьи. Одним из главных пособников города был банкир Джордж Уоттерсон – дядя братьев, возглавлявших сопротивление. Члены ККК стали стучаться к нему по ночам и советовали убираться из долины, если жизнь дорога.

Еще одним видным коллаборантом был адвокат Лестер Холл. Двадцать седьмого августа 1924 года в ресторан в Бишопе, где он сидел за стойкой, ворвались несколько мужчин. Они скрутили Холла, затолкали в машину и рванули на юг. Один из похитителей плотно обхватил Холла за шею и держал всю дорогу – тот чуть не потерял сознание от нехватки воздуха. Машина остановилась у тополя, Холла окружили 25 человек и достали веревку. Всем понятно, что будет дальше. «Мне стыдиться нечего, – сказал Холл. – Передавайте привет Уоттерсонам. Я же понимаю, что они за этим стоят». Напоследок (как утверждается в одном из наиболее ярких пересказов) Холл, когда он уже висел в петле, показал странный жест: масонский сигнал бедствия. Узы этого братства были превыше уз клана, поэтому из толпы вышел другой масон и спас Холла. Лестера освободили, откачали и выгнали из округа Иньо, велев никогда не возвращаться. Имена нападавших он так и не раскрыл¹²⁴.

В следующие три года протест выражался как словами, так и действиями. Подходы чередовались – и разделились между братьями Уоттерсонами. Марк выступал за легальное решение вопроса. Его кампания была направлена на реституцию, то есть на получение компенсации. Если уж Лос-Анджелес хочет заполучить воду, то должен либо купить все фермы в долине по справедливой и независимо согласованной цене, либо гарантировать долине достаточные объемы воды для восстановления ее сельскохозяйственного процветания ¹²⁵. Уилфред Уоттерсон тем временем скоординировал прямую атаку, чтобы Лос-Анджелес точно обратил внимание. Шестнадцатого ноября 1924 года 70 человек из Бишопа подъехали к водосбросу, открыли ворота и вывели из строя механизм, который их закрывал. Вода хлынула в пустыню со скоростью 8 м ³/с (таким потоком можно заполнить плавательный бассейн всего за 10 секунд). Городской акведук опустел¹²⁶.

Когда шериф прибыл раздать мужчинам запретительные судебные приказы, они выбросили бумаги в воду и не сдвинулись с места. К полудню следующего дня 20 женщин приехали из Бишопа покормить мужей. Вскоре собралась целая толпа: одни хотели поддержать, другие – просто поглазеть. Участники разожгли костры, установили палатки и кровати. Это была наполовину акция протеста, наполовину – окружная летняя ярмарка: мясники и бакалейщики везли из Бишопа еду для коллективного барбекю; кинорежиссер Линн Рейнолдс, снимавший вестерн неподалеку, прислал оркестр; подтянулись люди из близлежащих городов ¹²⁷.

«Вода с ревом продолжала выливаться уже четыре дня подряд, – пишет Реми Надо. – На краю акведука женщина молча наблюдала за потоком. Вдруг кто-то указал на крошечные травинки, которые стали прорастать по краям. “Да, эта вода – жизненная силы нашей долины, – вдумчиво заметила она. – Если дать ей снова циркулировать, долина оживет”»¹²⁸.

Акция протеста была крайне успешной с имиджевой точки зрения: историю отважных фермеров из маленького городка, защищающих свою землю от большого города-хищника, с заметным сочувствием освещали газеты по всей стране. В мае 1925 года суд принял закон о репарациях. Вскоре жители долины потребовали от города компенсацию ущерба в размере 3 млн долларов. Но процесс рассмотрения претензий затянулся сначала на месяцы, а потом и на годы. А Департамент не собирался платить ни цента без решения суда, поэтому в середине 1926 года люди вернулись к более прямым действиям. Акведук еще не раз подрывали. Люди разрушили сифон, 60 футов¹²⁹ трубы и ГЭС, а потом еще и зарыли бомбу в склон холма, чтобы акведук накрыло оползнем. За один только июнь 1927 года случилось четыре атаки. После этого город послал на защиту акведука сотню вооруженных охранников. Потом еще сто. В долине фактически ввели военное положение.

Я рассказываю вам обо всем этом настолько подробно потому, что сегодня, спустя 100 лет, активисты-экологи снова задумались: возможно, подрыв трубопровода – и правда единственный способ добиться реакции от властей. А что поменялось?

Андреас Мальм – историк, с которым мы познакомились в прошлой главе, – в 2019 году написал книгу How To Blow Up A Pipeline («Как взорвать трубопровод»). В ней он призывает западное экодвижение выйти за рамки догматического, но неэффективного пацифизма и заняться «умным саботажем». Под ним подразумевается стратегическое нанесение ущерба инфраструктурам, которые стремительно, основательно и непоправимо вредят нашей планете. Полвека проходили марши и сидячие забастовки – а воз и ныне там, на краю пропасти. «Когда же мы начнем бороться по-настоящему?» – спрашивает Мальм.

В книге он опирается на глубокую историю конфронтационных тактик. Нить тянется от Гаитянской революции 1790-х годов до британских суфражисток, которые сражались с полицией и закладывали бомбы по маршрутам королевских визитов в начале XX века. Такая воинственность была важной частью борьбы за деколонизацию. Нельсон Мандела подчеркивал, что ненасильственное сопротивление, к которому он призывал, должно быть эффективным. Мальм рассказывает: диверсии на трубопроводах были ключевой тактикой Африканского национального конгресса. Там «считали нефть ахиллесовой пятой апартеида» и в 1980 году напали на государственную нефтяную компанию Sasol. Член АНК Френе Джинвала заявила, что эта атака «разрушила миф о неуязвимости белых», на котором держался режим апартеида¹³⁰. Движения сопротивления в Палестине и Нигерии использовали похожие методы.

И все же по какой-то причине Мальм не включает подрыв акведука в Лос-Анджелесе в список примеров для подражания. Возможно, потому что речь идет о воде, а не о нефти или газе, хотя экстрактивистская логика – та же: отношение к окружающей среде как к чисто экономическому «ресурсу», который можно превратить в прибыль, невзирая на потенциальные долгосрочные последствия. А возможно, дело в том, что это история откровенной жестокости, на которой сегодня учиться не стоит. Сведения о том, как Ку-клукс-клан манипулировал напряженностью в долине, чтобы проповедовать антисемитизм и расовую ненависть, предупреждают нас: порой «союзниками» защитников природы могут оказаться крайне правые, которых ни в коем случае не надо принимать.

Еще Мальм не до конца признает, что взорвать трубопровод на самом деле очень трудно. Одна из причин, по которым такой метод менее популярен, чем хэштеги и демонстрации, заключается в том, что протестующие в Америке сталкиваются с растущей криминализацией даже мирного сопротивления. В 2016 году представители индейской резервации Стэндинг-Рок, заручившись поддержкой коренных народов и экоактивистов со всей страны, протестовали против запуска нефтяного трубопровода Keystone XL, опасаясь загрязнения почвы и воды. Они ничего не разрушали, а только мешали: пристегивали себя к строительной технике и блокировали территорию дорожными заграждениями. Полиция ответила резиновыми пулями и водометами, а ведь на дворе стоял морозный ноябрь. Сотни людей получили травмы и переохлаждение¹³¹. Если бы кто-то тогда попытался устроить взрыв, протестующие вряд ли выбрались бы оттуда живыми.

Что-то меняется, что-то остается неизменным. Для историков и журналистов фраза «вода – это сила» – один из величайших уроков калифорнийских водных войн. Однако у протестующих в Стэндинг-Рок был тот же девиз, что и в долине Оуэнс веком ранее: «Вода – это жизнь» (Mní Wičóni на местном языке лакота). Это действительно так. И за живительную влагу стоит сражаться.

* * *

Вернемся к истории долины в тени Сьерра-Невады. В апреле 1927 года Марк Уоттерсон был настроен оптимистично и писал одному газетному журналисту: «По-моему, город сел в оборону. Надо атаковать сильнее и чаще, не давая им времени прийти в себя»¹³².

У его дяди Джорджа были другие мысли на этот счет. Водный конфликт навредил его бизнесу и расколол семью Уоттерсонов на две части, поэтому Джордж принялся копаться – при поддержке и поощрении со стороны Департамента – в счетах банка, принадлежащего племянникам. И нашел финансовую черную дыру. Два с лишним года банк использовал депозитные деньги, то есть коллективные сбережения долины, для поддержки других своих предприятий: шахты, компании по производству минеральной воды и курорта. Их счета были абсолютно фальшивой компиляцией остатков, которых на самом деле не существовало, и обязательств по займам, которые уже были погашены. В общей сложности братья нажили 2,3 млн долларов (это около 38 млн в 2023 году). Им предъявили обвинение в 36 эпизодах растраты и кражи в крупном размере. Это тюрьма – без вариантов.

Почти весь бизнес в долине Оуэнс проходил через банк округа Иньо. Крах банка все парализовал. Семьи, продавшие ранчо городу, лишились доходов; друзья, хранившие ценные бумаги в депозите, обнаружили, что их сбережения исчезли; у магазинов осталась только наличка в кассах. Несмотря на все это, многие местные продолжали верить Уоттерсонам, ведь считали, что братья пошли на эти меры ради спасения долины. В итоге община, которая и так получила сильнейший финансовый удар, заложила оставшуюся собственность и собрала еще миллион долларов, чтобы попытаться удержать на плаву предприятия Уоттерсонов – и, как следствие, экономику долины.

Но такая солидарность братьев не спасла. Их приговорили к десяти годам лишения свободы в государственной тюрьме Сан-Квентин. Когда поезд, который вез их в Сан-Франциско, проезжал мимо Бишопа, там уже устанавливали новый знак: «Границы Лос-Анджелеса»¹³³. Отныне местом управлял город. По сей день Лос-Анджелесу принадлежит 89 % частной земли в долине Оуэнс ¹³⁴. Бой был окончен. Маленький человек проиграл.

А выиграл ли вообще кто-нибудь?

Фредерик Итон попытался продать городу свои землевладения в Лонг-Вэлли в качестве потенциального резервуара, но запросил миллион долларов. Малхолланд посчитал это вымогательством. Мужчины, которые полвека были партнерами, отдалились друг от друга. Когда рухнул банк Уоттерсонов, с ним рухнули и финансы Итона. Его деньги в основном были заемными¹³⁵.

Малхолланд построил резервуар в другом месте: на мягкой красноватой скале каньона Сан-Францискито, к северо-западу от Лос-Анджелеса. В ночь с 12 на 13 марта 1928 года плотину прорвало. На долину обрушилась 40-метровая стена воды, 431 человек погиб. Незадолго до трагедии сам Малхолланд осмотрел плотину в связи с обнаруженной протечкой, признал безопасной и заявил, что повода для эвакуации нет. Позже на допросе он сказал: «Виноват только я, больше никто. Если имел место человеческий фактор, то человек известен – это я»¹³⁶.

Эта катастрофическая ошибка сломила Малхолланда. Мужчина, десятилетиями не бравший отпуска даже на неделю, ушел в отставку и замкнулся в своем горе. Он отказывался разговаривать, почти не ел и не мог спать. «Да что же со мной такое?!» – воскликнул он в разговоре с дочерью Роуз. Но сам же и ответил на вопрос: «Меня ничего не интересует. Пропало желание жить»¹³⁷.

Но все же можно сказать, что победил Лос-Анджелес, ведь он стал активно развиваться, а в капитализме это сродни победе, разве нет? Сегодня в Большом Лос-Анджелесе проживает 18,7 млн человек. Это двадцатый по величине мегаполис мира.

* * *

Без воды сады и пшеничные поля, на которых полвека держалась долина, были обречены. Начался стремительный упадок. В 1920 году в Мансанаре (с испанского – «яблоневый сад») возделывалось около 5 тыс. акров¹³⁸ яблоневых, персиковых и грушевых садов. Кроме того, там выращивали цветы, овощи, картофель и кукурузу. Фрукты из Мансанара выигрывали конкурсы на ярмарке штата в Сакраменто и обеспечивали небольшое процветающее поселение, где были 25 домов, двухкомнатная школа и универмаг. Уже через 10 лет все это пустовало ¹³⁹. Пайюты, которых двумя поколениями ранее изгнали с их земель, работали на фермеров и владельцев ранчо в долине. Оставшись без сельскохозяйственной работы, они столкнулись с нищетой. В Мансанаре никто не жил до марта 1942 года – тогда, после нападения на Пёрл-Харбор, город использовали в качестве концлагеря для интернирования 10 тыс. американцев японского происхождения. «Мы спали в пыли, мы дышали пылью, мы ели пыль, – вспоминал один из узников. – Забыть такое отвратительное существование невозможно, как бы мы ни старались сохранять терпение, понимать и храбро принимать ситуацию»¹⁴⁰.

Пышная долина, которую некогда называли «Швейцарией Запада», теперь превратилась пустыню. Озеро, простиравшееся на 110 квадратных миль¹⁴¹, высохло и почти исчезло к 1926 году. Вдоль западного побережья осталось несколько водоемов с гиперсоленой водой. Их заполонили галофильные археи (это такие одноклеточные организмы), из-за чего вода окрасилась в красный. Значительная же часть дна сияла белизной – и это жуткое сияние на горизонте наблюдали водители, ехавшие по 395-му шоссе в сторону Рино.

Когда дул ветер (а в длинной и узкой долине Оуэнс он действительно мощный), дно озера «возможно, становилось самым крупным или самым интенсивным на планете источником пыли, возникшим из-за человека», – пишет Тодд Хинкли из Геологической службы США¹⁴². С уверенностью можно сказать, что это был крупнейший источник пыли в стране: годовые объемы пыли составляли от 900 тыс. до 8 млн тонн. Во время сильной пыльной бури со дна озера могло подниматься 50 тонн пыли в секунду – а это приводило к высочайшей концентрации PM10 в воздухе за всю историю американских наблюдений¹⁴³.

«Ежегодно выбрасывается 300 тыс. тонн пыли, и она не исчезает бесследно, – говорил на судебном слушании о загрязнении воздуха Гарри Уильямс, представитель племени пайютов из Бишопа. – Умножаем 300 тыс. на 80 лет. Все это где-то оседает. Пыль опускается на водно-болотные угодья, на животных. И она влияет на все вокруг»¹⁴⁴.

Шлейфы пыли поднимались высоко в воздух и летели на север над Белыми горами. Там они цеплялись за древние остистые сосны. Это удивительные деревья – старейшие в США. Возраст некоторых – 4,8 тыс. лет, то есть они были саженцами, когда египтяне строили первые пирамиды. Эти деревья настолько же древние, как само понятие «города». Если вы добрались до них по длинному бездорожью и увидели вживую, вам может показаться, что они существуют вне времени и пространства. Но пыль им все же вредит, окутывая мучнистой белой пеленой. Это едкие щелочные соли.

Жителям на дне долины пыль тоже навредила. Они называли ее «туманом Килера» в честь города на берегу бывшего озера. «В детстве я и правда считала ее туманом, – писала в 2006 году Карен Пайпер, выросшая тут же, в Риджкресте. – Потому что она, словно туман, надвигалась с гор и заслоняла солнце. Она висела в воздухе, как туман, даже когда не было ветра. Бывали дни, когда солнце исчезало и было трудно дышать, но никто так и не объяснил мне, что это такое. И тогда еще никто не знал, что это опасно»¹⁴⁵.

«Эта пыль, похожая на муку, накрывает мой родной город, когда дует ветер, – говорит Пайпер. – Иногда она белая от соли, иногда розовая от водорослей, иногда – грязно-серая».

Ветер поднимал в воздух и разносил именно соль. Дно озера Оуэнс превратилось в сухую и потрескавшуюся поверхность размером с Сан-Франциско, где только грязь, песок и ил. Такая поверхность называется плайя. Это самая плоская форма рельефа на Земле, поскольку образуется в результате испарения. Достаточно лишь нескольких сантиметров воды, чтобы превратить многие километры дна озера в мерцающее зеркало. Периодические наводнения вынесли на поверхность все соли, отложившиеся за тысячи лет, пока река Оуэнс текла вниз со Сьерра-Невады. Когда же вода испарилась, она оставила после себя соляную корку.

А соляные корки – явление странное. Одни из самых пыльных мест на Земле – это как раз такие донья высохших водоемов. Однако в других местах (в некоторых частях бывшего Аральского моря в Узбекистане, в Тунисе или африканской пустыне Намиб) соляные корки очень твердые и устойчивые к ветровой эрозии. Так почему же тогда высохшее озеро Оуэнс превратилось в такую угрозу для окружающей среды?

Первая проблема заключается в том, что соль кристаллизуется, как это называют геологи, «вытесняющим» способом, то есть она раздвигает другие минералы, а не заполняет пробелы между ними. Из-за этого, во‐первых, увеличивается количество мельчайших частиц в почве, а во‐вторых выталкиваются на поверхность и подвергаются ветровой эрозии частицы песка и ила. Насколько пыльной будет плайя, зависит от типов соли. Разные виды солей образуют разные кристаллы – и некоторые из них менее устойчивы к сильному ветру. К сожалению, на дне озера Оуэнс как раз такие соли. Это тенардит и мирабилит, образующие тонкие, заостренные, призматические кристаллы. А еще галит – соляную корку от него геологи называют «пушистой» или «волосатой», потому что в ней полно пространств. Наконец, озеро Оуэнс время от времени снова восполняется за счет сильных зимних дождей. Соли продолжают растворяться и потом, до следующего растворения, успевают превратиться лишь в крошечные отдельные частички ¹⁴⁶. Все эти факторы в совокупности приводят к тому, что на поверхности полно очень мелких и слабо связанных частиц соли и почвы, которые легко разносит ветер.

Такой тип эрозии называется сальтацией (от латинского saltus – «прыжок»). Более крупные частицы способны лишь немного «подпрыгнуть» и перед приземлением зависают, создавая характерную низменную дымку в долине. А вот более мелкие частицы уносятся ветром выше и дальше. Они гораздо опаснее для здоровья, ведь настолько малы, что проникают глубоко в кровь и кости, минуя защитные системы организма.

В течение XX века озеро Оуэнс за год выбрасывало в атмосферу около 300 тыс. тонн PM10 – крошечных пылинок размером менее сотой доли миллиметра ¹⁴⁷. По данным Агентства по охране окружающей среды, 30 тонн составлял мышьяк, а 9 – кадмий. Оба представляли огромную канцерогенную опасность для населения ¹⁴⁸. Мышьяк вызывает кожные поражения, а затем и рак кожи. Воздействие мышьяка в утробе и в раннем детстве препятствует когнитивному развитию и увеличивает смертность среди молодежи от рака легких и мочевого пузыря, сердечных приступов, заболеваний легких и почечной недостаточности. Кадмий, в свою очередь, токсичен для почек, ослабляет кости, вызывая остеопороз и переломы, а также вредит дыхательной системе. Люди в долине Оуэнс вдыхали эти тяжелые металлы каждый день.

«Я заинтересовалась озером Оуэнс из-за пыли, которая за 18 лет накопилась в моих легких, – пишет Карен Пайпер. – У моей сестры развилась форма волчанки. У трех девочек из моего района тоже было диагностировано это заболевание, две из них уже умерли. У моего друга детства, с которым мы ходили в церковь, острый респираторный дистресс-синдром. У четырех детей из той же церкви – тоже. А у маминого соседа недавно диагностировали поражение легких при ревматоидном артрите – он на ИВЛ. Я же всю жизнь страдала от приступов пневмонии и астмы, а также опасных для жизни аллергий. В городе многие болеют раком. Мама часто звонит и читает некрологи. “Многим [жертвам] нет и 50 лет”, – однажды заметила она»¹⁴⁹.

Пыль распространялась. Врач скорой помощи из Общественной больницы Риджкреста, что в 50 милях¹⁵⁰ от озера, отметил, что во время пыльных бурь наплыв пациентов возрастал в 10 раз: «Когда над перевалом появлялось белое облако, отделения скорой помощи и кабинеты врачей заполнялись людьми, которым резко поплохело. Это довольно простая причинно-следственная связь»¹⁵¹. Пыль летела до самого Лос-Анджелеса – по следам украденной воды долины Оуэнс ¹⁵². И от последствий никуда не деться, как бы город ни пытался их отрицать.

Целый век жители долины злились, что живут в условиях экологического кризиса, а Лос-Анджелес делал вид, будто ничего не происходит. «Год за годом мы наблюдаем, как зелень сменяется сорняками, – еще в 2014 году говорила Салли Мэннинг, директор по охране окружающей среды племени пайютов в Биг-Пайн. – Время идет, а ничего не делается»¹⁵³.

А почему? Потому что Лос-Анджелесу нужна была вода. От нее зависели рост и прогресс города.