Вспомнить всё

Настоящее: тень прошлого

В конце длинного коридора горит свет – тусклая лампа освещает небольшой участок пространства, и рассмотреть можно только широкий дверной проем. В пятне света пляшут неясные тени. Длинные, вытянутые силуэты людей – они словно движутся в танце, сменяя друг друга. Сходятся и расходятся, не давая понять, что всё-таки происходит.

Она уверена, что бежит на свет со всех ног. Нечёткий рисунок обоев не двигается ни на миллиметр. Бежит, но остаётся на месте. Чувствует, как быстро бьётся сердце и как поселяется где-то в душе необъяснимый, животный страх. Откуда-то она знает, что в конце коридора не ждёт ничего хорошего.

– Прячься! – слышит она женский голос. Такой знакомый и такой чужой одновременно.

Замерев на месте, прислушивается к доносящимся звукам: к возне и грохоту, к очередным крикам. Мужским и женским. Кажется, что там, где горит свет, сейчас полно людей, но она никого из них не знает. От кого ей нужно спрятаться?

В обратную сторону она бежит по-настоящему. Поворачивает за угол и оказывается в маленькой заставленной мебелью комнате. Кровать у окна разобрана, на ней и около неё валяются игрушки – новенький плюшевый медведь, кукла со спутанными волосами и несколько кубиков. Она спешно заталкивает всё под кровать, словно тоже пытается спрятать, и невольно вскрикивает от боли.

В ладонь впивается иголка от приколотой к медведю броши. Она крепко прижимает к себе игрушку. Та, ровно как и украшение, кажется ей по-настоящему важной, ценной. Она не может оставить их здесь, а если спрячет туда же, куда и всех остальных, то их обязательно найдут.

Шторы на приоткрытом окне колышутся от ветра. На улице уже темно – точно так же, как в комнате. Не горят фонари, не видно фар проезжающих мимо дома машин. Откуда-то ей известно, что улица эта спокойная и тихая, машины тут ездят редко. Особенно ночами.

Из коридора слышатся тяжелые шаги, и она судорожно мечется от забитого одеждой шкафа до небольшого столика у окна. Не может выбрать, не может понять, где её не станут искать. Страх подгоняет, заставляет нервничать сильнее и крепче сжимать в руках небольшую брошку. Рана на ладони кровоточит.

Когда в дверях наконец-то появляется чужой силуэт, она прижимается спиной к столу. Не успевает спрятаться. Ей не разглядеть ни лица, ни одежды этого человека. Он напоминает тень – громоздкую, мрачную и неясную. Чёрное пятно.

Он подступает все ближе и ближе. Страх сдавливает горло, иногда она забывает дышать. Забирается на небольшой стол и понимает, что единственный выход – прыжок вниз. Выбраться на узкий карниз, по водосточной трубе спуститься на мощеную дорожку во дворе, на мягкий и влажный от росы газон.

Стригут его каждую среду. Об этом она точно знает.

– Не надо было выходить в коридор, – голос у чёрной тени искаженный и неясный. То ли мужской, то ли женский – она понимает слова и чувствует интонации, но больше ничего. Тень злится. – Тогда не пришлось бы.

Она группируется всем телом и жмурится от страха, стоит только тени подойти вплотную, но удара так и не следует. Когда она открывает глаза, то видит только окно. Оно отдаляется от неё все сильнее и сильнее, а из-за колышущихся занавесок сверкают чьи-то глаза. Их блеск – всё, что она помнит.

Когда она понимает, что падает, становится слишком поздно. Крик застревает в горле, от удара спиной о землю из лёгких выбивает весь воздух. Боль прошивает тело от макушки до поясницы, хочется подняться или хотя бы перевернуться на живот, но она не может пошевелиться.

Чужих глаз больше не видно.

Ванесса Кларк просыпается в своей кровати в интернате под названием «Дом Святой Марии». Этот сон снится ей уже третий месяц, и каждый раз обрастает новыми деталями. Сначала она видела лишь коридор, потом появился голос, за ним – черная тень, а теперь она всё время падает.

По освещенному лунным светом потолку бродят тени, и на мгновение ей мерещится то самое окно. Она вздрагивает. Что происходит во сне? Ей кажется, будто когда-то это случилось на самом деле, но ведь ей ещё в детстве говорили – родители погибли в автомобильной аварии. Разбились насмерть, а она выжила лишь чудом, отделалась тяжелой травмой позвоночника.

Ванесса с грустью поглядывает на стоящую у кровати инвалидную коляску. В отличие от своей соседки по комнате, она давно уже не ходит сама. Когда-то, когда она жила дома вместе с бабушкой, та рассказывала об аварии. Рассказывала, потому что она сама ничего о ней не помнит. Вся жизнь до пяти лет – сплошное черное пятно, кое-как залатанное рассказами бабушки и мистера Джейсона – её преподавателя из начальной школы, ставшего близким другом семьи.

Того самого мистера Джейсона, который несколько лет назад устроился воспитателем в «Дом Святой Марии».

Кое-как сев на кровати, Ванесса касается пальцами висков. Голова неприятно гудит, да и сна теперь ни в одном глазу. Хочется выбросить из головы длинный коридор и сверкающий взгляд жуткой черной тени, но теперь она видит их повсюду: в темных уголках комнаты, под кроватью соседки. И Ванесса уверена, что приоткрой она дверь в комнату – за ней обязательно окажется тусклый свет.

К своим семнадцати годам она научилась управляться со всем сама – умеет без травм спускаться с кровати, подтягиваться на руках и устраиваться в коляске; может легко проползти по комнате и без коляски вовсе. К своему недугу она привыкла быстро. Но Ванесса знает, что стоит ей показаться в коридоре посреди ночи – и ничего хорошего из этого не выйдет.

Оставаться в постели невыносимо.

Она старается вести себя потише и замирает каждый раз, когда соседка ворочается. Почти не дышит и медленно, осторожно двигается в сторону двери, кое-как устроившись в коляске. В ночной тишине шорох колес, скрип дверных петель и даже дыхание звучат оглушительно громко. Ванесса уверена, что одно неосторожное движение – и она всех перебудит. И соседку, и воспитателей, и даже сторожа с первого этажа.

В длинном коридоре темно и пусто. Из окон льётся искусственный свет горящих на улице фонарей. Подъехав к одному из них поближе, Ванесса смотрит вдаль – нет ни мощеной дорожки, ни газона. Лишь серый асфальт и обтянутый металлической сеткой простенький забор.

Ничего общего с пейзажем из сна. Она вдруг представляет, что случится, выпади она из окна. Первый этаж – сломает руку, да и всё на этом. Во сне же она летит так долго, что кажется, будто падает этажа с десятого. Откуда-то она знает, что лишь со второго.

Ванесса уверена, что сон – никакой и не сон вовсе. Она вспоминает. Так ведь говорил врач много лет назад? Амнезия может оказаться временной и когда-нибудь она всё вспомнит.

По ночам в коридорах спокойно, и ей хочется, чтобы так было всегда. Никто никуда не несётся, никто не торопит и не смотрит то с сочувствием, то с неприязнью. Ванессе не нравится, когда её пытаются жалеть. Не нравится, когда думают, что её жизнь неполноценна лишь потому, что её ноги не работают как надо. Противно. По ночам смотреть на неё некому.

Она едва успевает проехать половину коридора, когда в самом конце загорается свет. Ванесса вздрагивает. В тусклом свете виднеется длинная тень, и она невольно пятится назад, перебирая ладонями по колесам.

«Прячься!» – крик из сна эхом отдаётся в сознании.

– Что ты здесь делаешь, Ванесса? – из-за угла выходит мистер Джейсон с фонариком. Вид у него уставший, под глазами залегли глубокие тени, а обычно зализанные назад темные волосы взъерошены. – Уже несколько часов как был отбой.

Она с облегчением выдыхает. Мистер Джейсон – не просто не жуткая тень из её сна, а ещё и воспитатель, с которым всегда можно договориться. Встреть она миссис Донован – за глаза все воспитанники интерната зовут ту Мегерой – и никакими оправданиям было бы не спастись.

– Не спится, – честно признается Ванесса. Смотрит внимательно, щурится от непривычно яркого света. – Вам никогда не снились кошмары? Знаете, одни и те же, как будто зацикленные.

– Нет, – он останавливается в нескольких шагах от неё, поглядывает сверху вниз и хмурит брови, но глаза у него такие, будто врёт. Или ей просто кажется? – Тебе обратиться бы к медсестре, а не спасаться прогулками по коридору. Ты же понимаешь, что будь на моём месте любой другой воспитатель – и в лучшем случае тебя отправили бы к куратору?

– Конечно. Но никому другому я бы об этом и не рассказала, – она едва заметно пожимает плечами и поправляет накинутую на плечи поверх пижамы кофту. Ночами в коридорах прохладно. – Мне кажется, это не просто кошмары.

Она не знает, зачем рассказывает об этом. Единственный человек из детства, мистер Джейсон, – ей стоит звать его просто Лиамом, но язык не поворачивается – он кажется ей почти своим. По-настоящему близким, родным… Нет, родным не кажется. Ванесса знает точно.

Ей просто хочется поделиться с ним своими мыслями. Он знает о ней так много, он почти вырастил её – когда-то помогал бабушке, а потом устроился в интернат – и едва ли кто-то, кроме него, стал бы её слушать. Разве что соседка по комнате.

– Знаете, это как… – она пытается подобрать нужные слова, но на языке вертится одна чушь. После сна тяжело собрать мысли в кучу. – Как будто я что-то вспоминаю. Сон повторяется, но обрастает новыми деталями. Как книга. Если я дочитаю до конца, то точно узнаю, что там происходит. Только страниц в ней не хватает. Обидно даже.

Несколько мгновений они молчат, просто глядя друг на друга. Ей начинает казаться, что она ошиблась, и тема оказалась слишком уж личной. Наверняка он теперь считает её глупой, полной несбыточных надежд и слепого желания вернуть хоть частичку потерянного прошлого.

Родителей она вернуть не сможет, бабушку – тоже, но на воспоминания-то понадеяться можно? Теперь ей не хочется слышать ответ. Не хочется рвать тонкую нить надежды. Единственную нить, что у неё ещё есть.

– Неужели ты до сих пор хочешь вспомнить аварию? – наконец-то выдыхает он. В его голосе слышатся усталость и легкое недовольство. Об аварии они говорят уже далеко не впервые. – Поверь мне, Ванесса, нет в таких воспоминаниях ничего хорошего.

– Мне снится не авария, – она качает головой и невольно, почти инстинктивно тянется своей рукой к его – сжимает крепко, едва ли не до боли. – Это всегда какой-то коридор, свет, а потом кто-то велит мне прятаться, и через несколько мгновений я падаю из окна своей комнаты, когда ко мне подходит кто-то другой. Не знаю, кто – во сне не разглядеть.

Тишина становится почти осязаемой. Ванесса слышит глухой вой сигнализации за окном, свои шумное дыхание и биение сердца. То грозится выскочить из груди – от страха, от волнения и от желания быть понятой правильно. Мистер Джейсон старше почти на семнадцать лет и мыслит совсем другими категориями.

Пожалуйста, не называйте это глупостями. Не отвергайте мои догадки. Не отбрасывайте в сторону настолько важные вещи.важныеПожалуйста, не называйте это глупостями. Не отвергайте мои догадки. Не отбрасывайте в сторону настолько важные вещи.

Он сжимает её руку в ответ.

– Ты слишком много об этом думаешь, Ванесса, – он качает головой и передает ей фонарик. Когда он толкает вперёд коляску, она уже догадывается, что будет дальше. – Хочешь, я достану для тебя газетные архивы в местной библиотеке? Наверняка сохранились какие-нибудь выпуски, где об этом писали.

Не таких слов она от него ждала. Ванесса с любопытством поворачивается в кресле, крутит в руках фонарик, но делает только хуже – в этом ярком свете его лица не разглядеть, да и светит она ему прямо в глаза. Мистер Джейсон щурится и недовольно морщится.

– Простите, – она вновь направляет фонарик вперёд. – Вы серьёзно? Одну меня не выпустят, да и неудобно…

Говорить об этом тоже неудобно. В интернате она знает каждый угол и прекрасно передвигается сама, но за его пределами… Даже на каникулах она предпочитает гулять проверенными маршрутами – там, где точно не застрянет вместе с коляской. Ближайшая библиотека находится в нескольких кварталах от «Дома Святой Марии», и добираться туда нужно либо на автобусе, либо на машине, а ехать на автобусе Ванессе хочется в последнюю очередь.

Даже если вдруг отпустят.

– Знаешь, ты можешь обращаться ко мне на «ты», когда вокруг никого нет, – усмехается вдруг он. – И да, я серьёзно. Если дело дошло до ночных кошмаров, то с этим нужно что-то делать. И съездить в библиотеку или попросить у медсестры снотворное – меньшее из того, что я могу сделать. Как твой воспитатель и не только.

«И не только», – Ванесса несколько раз повторяет про себя эти слова. Что значит «и не только»? Она гадает, считает ли он себя её другом, а может, думает, будто заменяет ей отца или старшего брата. Или… Нет, от последней мысли она отказывается сознательно.

Так бывает только в фильмах, и то в неправдоподобных. Она на героиню фильма уж точно не похожа.

– А потом отвлекусь и «тыкну» прямо при Мегере. Она же мне после этого голову открутит!

Ванесса смеётся.

– Звать Донован Мегерой ты, значит, просто так не боишься, – и мистер Джейсон смеётся в ответ. Точно так же тихо, как и она сама. – Ещё и в беседе с другим воспитателем. Тебе должно быть стыдно, Несс.

Стыдно ей не становится, зато становится спокойно. Их короткая беседа словно сбрасывает с её плеч груз жуткого сна. Когда Ванесса оглядывается по сторонам, тени уже не кажутся зловещими, а окна – пугающими.

Она знает, что никто не станет толкать её вниз.

Останавливаются они у дверей комнаты. Она возвращает Лиаму фонарик. Спустя столько лет ей странно звать его по имени даже в своей голове. Как будто так они становятся друг к другу ближе; как будто «мистер Джейсон» – это серьёзный и взрослый воспитатель, а «Лиам» – просто друг. Лиамом можно назвать кого-то из сверстников или хорошего знакомого, а он… Он должен оставаться мистером Джейсоном.

– Спасибо, что подбросили, мистер Джейсон, – улыбается Ванесса.

– Не за что, мисс Кларк, – он подыгрывает ей. – Не забудьте зайти ко мне за газетами на следующей неделе. И не разгуливайте больше после отбоя. Я прослежу.

Она слышит, как он глухо смеётся себе под нос, когда уходит. Иногда ей кажется, что они с ним одного возраста.

Вернувшись в свою комнату, Ванесса хочет выбросить из головы эту глупую мысль. Не выходит. Она почти уверена, что только та и помогает ей уснуть и не видеть навязчивого, из раза в раз повторяющегося кошмара.

Настоящее: правда или ложь

В комнате нет стола, и Ванесса раскладывает пожелтевшие от времени, потрепанные страницы газет по кровати. Первые полосы неизменно заняты крупными происшествиями или громкими новостями: об открытии железнодорожной станции, об аварии на путях, даже о разводе когда-то живущих в городке звезд. О чём угодно, только не об авариях.

Она не замечает, как нервно перебирает пальцами по колесам и двигает свою коляску то вперёд, то назад. Аккуратно, с осторожностью откладывает в сторону одну страницу за другой, но не видит ничего из того, что действительно хочет увидеть. Вот какая-то авария на другом конце города – мужчина и двое детей разбились насмерть; а вот ещё одна – по вине пьяного водителя столкнулись на перекрестке несколько автомобилей, но никто не погиб. Ни одного знакомого имени.

– Что ты ищешь-то? – Эрика – её соседка по комнате – отрывается от чтения книги и поднимает на Ванессу взгляд. – Я же и помочь могу. Книга всё равно скучная, такое впору детям читать.

У неё в руках «Русалочка» – сказка Андерсена, и когда-то Ванесса зачитывала ту до дыр. В двенадцать лет она не могла понять жертвенности самой русалочки, но понимала другое – понимала, что с удовольствием променяет и голос, и что угодно ещё на здоровые ноги. Сейчас всё воспринимается гораздо проще: она прекрасно понимает, что жизнь в инвалидной коляске полна ограничений, но представить себя немой ей куда сложнее.

Простыми разговорами можно решить кучу проблем. Столько, сколько зачастую не могут решить и самые здоровые ноги на планете.

– Заметку о своих родителях, – нехотя признается Ванесса, бегло просматривая ещё одну страницу. – Новость об аварии на Грин-стрит двенадцать лет назад или хотя бы некрологи. Что угодно. Мне просто нужно знать, что эта авария – не плод моего или бабушкиного воображения.

Она не представляет, для чего бабушке врать. Очнувшись в больничной палате в пять лет Ванесса едва ли что-то понимала: ничего не помнила и даже бабушку свою не узнала. Весь мир был для неё как новая, ещё ни разу не прочитанная книга, и она буквально училась жить заново. Передвигаться и даже общаться. Тогда всё казалось таким чужим, таким… ненастоящим.

Бабушка Анна заботилась о ней, помогала свыкнуться с реалиями новой жизни и исправно возила на реабилитацию каждые вторник и четверг. Ванесса до сих пор помнит её старенький автомобиль, где всегда пахло ромашкой и касторкой. Сочетание не из приятных, но когда-то ей даже нравилось. И она не видит ни одной причины, по которой бабушка могла бы скрывать правду.

Ни единой.

– Давай сюда, – подобравшись поближе, Эрика бесцеремонно сгребает к себе половину газет. – Вдвоем побыстрее будет.

Некрологи занимают меньше четверти страницы в конце каждого номера, и пару раз они даже замечают Кларков – вот только совсем не тех. Впервые Ванесса жалеет, что носит такую простую, распространенную фамилию. Рядом с ней сидит Эрика Лихтштайнер, и вот её родственников они могли бы найти с одной попытки. Ванесса уверена, что кроме них в их небольшом городке эту фамилию не носит никто.

Тяжело выдыхая, она откладывает в сторону ещё один номер. Разве может такое быть? Она не задумывалась об этом в детстве, но сейчас, после навязчивых кошмаров… Неужели о её родителях не осталось ни единого упоминания хоть где-нибудь? Пусть даже это будет авария, верить в которую с каждым днём становится всё сложнее.

Один из номеров городской газеты «Уайт Порт Ньюс» выглядит новее прочих. Бумага плотнее, его будто и не читали вовсе, в отличие ото всех остальных. Ванесса с трудом перелистывает страницы, среди новостей – пара заметок об открытии ресторана в центре города, статьи о заблокировавших станцию подростках и забастовке заводских рабочих. Ничего интересного.

Когда она добирается до колонки о дорожных происшествиях, у неё перехватывает дыхание. Вот оно.

«В ночь на двенадцатое июня на углу Грин-стрит и Молтен-авеню черный «шевроле» столкнулся с туристическим автобусом. По предварительным данным, водитель за рулем легкового автомобиля был пьян и не справился с управлением. Сила удара опрокинула автобус, «шевроле» вылетел в кювет. Среди пострадавших – пожилая женщина и несколько детей, водитель и один из пассажиров легкового автомобиля скончались», – Ванесса с жадностью вчитывается в каждую букву, несколько раз перечитывает написанное.

Двенадцатое июня. Она ещё помнит, что в себя пришла в августе – ей было пять, и доктор долго объяснял, что она провела в коме почти два месяца. Говорил о травме позвоночника и о том, что на восстановление уйдёт далеко не один месяц. Тогда ей просто хотелось домой.

Нужные некрологи должны найтись в этом же выпуске. Дрожащими руками открывая нужную страницу, она скользит взглядом по строчкам. Картер, Касл… Кларк!

«Джонатан и Алисия Кларк – погибли в автомобильной аварии 12-го июня 1972-го года», – дальше Ванесса не читает. Не хочет. Кажется, ещё пара строк и ей станет дурно. Что и кому она пытается доказать? Сны – это просто сны. Может, и правда стоит обратиться к медсестре и пропить курс снотворного или успокоительного.

– Я нашла, Эрика, – произносит она безо всяких эмоций, крепко стискивая в руках нужный выпуск «Уайт Порт Ньюс». Газета мнётся. – Можешь больше не смотреть. Скинь оставшиеся выпуски мне на кровать, я сложу, а потом… Потом, наверное, мистер Джейсон их заберет.

– Мистер Джейсон? – Эрика цепляется только за имя воспитателя. – Ты заставляешь его таскать тебе газеты из городской библиотеки? Ты что, спишь с ним, что ли?

Она похабно, противно хихикает собственной остроте. Ванесса кривится от одной только мысли об этом, и неприязнь наверняка отражается у неё на лице.

– Прости, глупая шутка, – уже куда спокойнее продолжает Эрика. – Тем более с твоими… особенностями.

– Ты делаешь только хуже, – она закатывает глаза. – Просто закроем тему. Я его с детства знаю, он мне как родственник, а не то, что ты там себе придумала.

– Ладно-ладно. Показывай давай, что нашла, – та тянется за газетой и мнёт ещё сильнее. – Странная какая-то. Бумага как новая, а ей же двенадцать лет уже. Хотя кто вообще берёт газеты в библиотеке?

Эрика повторяет её собственные мысли. Этот выпуск отличается ото всех остальных – он будто бы до сих пор, спустя столько лет, пахнет типографской краской. Он такой же пожелтевший от времени, но не такой тонкий и потрепанный, словно лишь притворяется старым.

С ним что-то не так.

– А чего ты просто у него не спросила, если с детства его знаешь? – интересуется Эрика. Валится обратно на кровать и теребит в руках «Русалочку». – Наверняка он в курсе.

– В курсе, – кивает Ванесса. – И говорит то же самое, о чем написано в газете.

– Так и в чём твоя проблема, Несс? Скучно, что ли, сильно? Давай тогда за меня реферат по истории напишешь – там как раз столько литературы перерыть надо, что тебе работы на неделю вперёд будет.

Конечно же та не понимает. О своих ночных кошмарах Ванесса не рассказывала никому, кроме мистера Джейсона. Может быть, её соседка по комнате слышала, как она ворочается во сне или как время от времени выбирается в коридор посреди ночи, но и только.

Ванесса уверена, что стоит ей обратиться с таким вопросом к местному психологу – тот тоже скажет, будто это игра её воображения. Никто из них не чувствует того, что чувствует она во сне. Дом, коридор и окно второго этажа – реальны точно так же, как их тесная комната в «Доме Святой Марии» или библиотека, откуда мистер Джейсон привёз газеты.

Доктор из детства – пожилой мужчина с добродушной улыбкой и густыми, словно у моржа, усами – наверняка понял бы. Она не помнит ни его имени, ни даже специальности. Для неё он просто доктор. Первый, кого она увидела, когда пришла в себя.

Миллиган? Милфорд? Миллер? Не помнит.

– Обязательно, – наконец произносит Ванесса с долей иронии. – Как только ты напишешь за меня точно такой же по зарубежной литературе.

– Уела, – хихикает Эрика, прежде чем снова взяться за «Русалочку».

Помятые, но сложенные в аккуратную стопку газеты остаются лежать на тумбочке между их кроватями.

***

Кабинет мистера Джейсона – это всего лишь небольшая каморка подле учительской. Здесь тесно и душно, едва умещаются рабочий стол и несколько высоких полок, заставленных книгами, папками и какими-то толстыми тетрадями. Здесь нет даже окна, и Ванесса не перестаёт удивляться тому, что это помещение вообще может быть чьим-то кабинетом.

Она помнит помещение совсем другое. Несколько раз она бывала в кабинете директора: светлом и просторном, с большим, выходящим в тихий двор окном. Там стоит красивый лакированный стол со множеством ящиков, книжные полки стройным рядом возвышаются вдоль одной из стен, а напротив располагается небольшой мягкий диван. Тогда она не придала значения этому всему, но, однажды побывав в кабинете воспитателя, уже не может отделаться от мысли, что о своём комфорте директор Уильямс заботится куда сильнее.

Другим говорит, что это вопрос престижа. Так он обычно выражается.

– Вы на прошлой неделе так и не зашли, – произносит Ванесса, когда с трудом умещает стопку старых газет на столе. – Так что я принесла их сама. Не думаю, что они мне ещё понадобятся. Но вот номер за июнь семьдесят второго… Вы его вообще читали?

– Прости, забегался, – он оправдывается, будто она в чём-то его обвиняет. Есть ли у неё право требовать? Он и курирует-то чужую группу, не её. Она чувствует себя не в своей тарелке и нервно постукивает пальцами по коленям. – Это который выглядит почти как новый? Я ещё в библиотеке спрашивал, не напутали ли там чего. Говорят, просто переиздавали, потому что старый кто-то из читателей испортил.

Мистер Джейсон что-то записывает в одном из журналов, а потом наконец откладывает тот в сторону и поднимает на неё взгляд. В его карих – почти ореховых – глазах читаются усталость и какая-то тяжесть. Ванесса не может разобрать. Он выглядит таким же невыспавшимся и замотанным, как и на прошлой неделе. Длинные волосы растрепаны и лежат как попало, воротник рубашки расстегнут, а на манжетах небольшое пятно от чернил. Удивительно. Ей не понять, куда делись его аккуратность и привычка всегда выглядеть опрятно.

Они с ним познакомились в те годы, когда бабушка Анна была ещё жива и здорова. Тогда Ванесса ходила в самую обычную начальную школу – ближайшую к дому. Добираться туда было просто, а вот учиться – уже не очень. Нет, у неё не бывало особых проблем с учебой, но на всю школу нашёлся всего один пандус, и тот на крыльце. Она ещё помнит, как колесила вокруг крутой школьной лестницы в попытках попасть на второй этаж. И неприятные смешки ребят вокруг помнит тоже.

Лиам помогал ей чаще прочих преподавателей, а потом позаботился о том, чтобы обращение бабушки попало прямиком на директорский стол. Мистер Джейсон. Ванесса недовольно кривит губы.

Пандусы в школе всё-таки появились.

– Газеты не переиздают, – говорит она с такой уверенностью, словно точно знает. Газеты – не книги, их выпускают одним тиражом, и они теряют свою актуальность в тот же момент, когда появляется следующий выпуск. Ей кажется, что нет никакого смысла переиздавать старые газеты даже для библиотечных архивов. – Простите, мистер Джейсон. Вы вообще-то можете пожаловаться на меня директору – и будете правы. Я сама выберусь в библиотеку на следующих выходных, чтобы больше вас не мучить. Вы и так…

Она не может подобрать правильных слов. Выглядите не очень? Сильно устали? Все это звучит как оскорбления, даже если ей хочется как лучше.

– Много для меня делаете, – в конце концов произносит Ванесса. Улыбается и на мгновение оборачивается, чтобы проверить, что дверь в учительскую точно закрыта. – Уверена, что другие воспитатели меня бы и слушать не стали.

– Я живу не так далеко от библиотеки, Ванесса, – с усмешкой говорит он, когда поднимается из-за стола. Теперь кажется, что в кабинете места ещё меньше, чем есть на самом деле. – Считай, что я просто заскочил туда по дороге. Не знаю, что ты там себе вечно надумываешь, но меня твои просьбы не напрягают. Сколько лет мы уже знакомы?

– Девять, – слова срываются с языка быстрее, чем Ванесса успевает себя остановить. Вопрос мистера Джейсона риторический. – Но вы же сами говорили, что знакомство не наделяет меня какими-то правами и поблажек вы мне давать не будете. Года эдак три назад.

Он улыбается в ответ, и улыбка его такая же усталая, как и взгляд. Светлая, уверенная, но всё-таки усталая. Ванесса понятия не имеет, сколько у того ещё работы и когда он её заканчивает – если заканчивает вообще, раз так часто остаётся на ночные дежурства – и чувствует себя виноватой. Она отнимает у него лишнее время.

– И «выкать» мне за девять лет ты так и не отучилась.

Ванесса наблюдает за тем, как он обходит стол и подходит ближе; вскидывает брови, когда он наклоняется к коляске, а их лица оказываются на одном уровне. От него пахнет резким, свежим одеколоном и бумагой. Наверное, так могли бы пахнуть книги, если оставить рядом с ними открытый флакон этого одеколона.

Она не понимает.

– Что-то вы нарушаете мои личные границы, мистер Джейсон, – неуверенно произносит Ванесса. Не знает, куда деть собственные руки – он опускает ладони прямо на подлокотники коляски – и лишь сильнее стискивает пальцами острые коленки. – Если вам надо, чтобы я обращалась к вам на «ты», то можно же и без крайностей.

Это странно. Ей в голову часто приходили самые разные мысли, и о внимании со стороны противоположного пола в том числе. О мальчишках из интерната особо не задумывалась – большинство из них младше, да и разве посмотрят они в её сторону, когда вокруг столько здоровых девушек? Ванесса не дура и прекрасно понимает, что проигрывает на фоне тех, кто умеет ходить на своих двоих. И не только ходить.

Но мистер Джейсон? Едва ли он фигурировал в её фантазиях. Разве что совсем немного, иногда. Они так много прошли вместе, – от смерти бабушки Анны до жизни в интернате – что Ванесса не может представить свою жизнь без него и часто примеряет на него самые разные роли. И в некоторых из них назвать его «мистером Джейсоном» язык не повернется.

– Я отвезу тебя в библиотеку, – произносит он совсем не те слова, каких она от него ожидает. Ванесса облегченно выдыхает. – Но мысли твои о крайностях… О чём только не подумаешь в семнадцать лет, а, Ванесса?

Щеки и уши горят огнём – их наверняка заливает краской. Она смущенно фыркает себе под нос. Стоит пропить курс успокоительного и читать меньше романтической литературы.

– Гормоны, мистер Джейсон, – Ванесса берёт себя в руки и криво усмехается. – Я ничего не могу с ними поделать.

На мгновение кажется, что в его улыбке проскальзывает нечто неправильное. Кажется, будто во взгляде можно уловить нотки веселья и интереса. И Ванесса уверена, что ей именно кажется.

– А стоит ли? – он заглядывает ей в глаза, и ей хочется отодвинуться подальше. Позади лишь спинка инвалидной коляски и закрытая дверь в учительскую.

Странно. Ненормально. Ванесса никак не может понять, что это – затянувшаяся глупая шутка, или настоящая попытка флиртовать с ней. Со стороны учительской слышатся шаги, тяжелый грохот и приглушенные голоса. Она пытается представить, как выглядит их беседа с мистером Джейсоном со стороны, и понимает – отвратительно.

Он наклонился к ней слишком близко.

– Стоит, – уверенно говорит Ванесса, едва не прижимаясь затылком к двери. – По крайней мере, пока что.

Мистер Джейсон – может быть, теперь ей стоит звать его Лиамом – смотрит на неё так долго, так пристально, что в какой-то момент становится страшно. Она представляет себе, как он отказывается прислушиваться к её словам и делает всё по-своему. Позволяет себе куда больше, чем может позволить воспитатель в отношении ученицы.

Точно так же, как позволяет себе она, пусть и совсем в другом смысле.

– Ты выглядишь такой напуганной, что мне почти стыдно, – наконец-то он выпрямляется и снова смотрит на неё сверху вниз. С безопасного расстояния.

– Спасибо, мистер Джейсон, – Ванесса хмурится. – Честно говоря, вам должно быть стыдно.

Слушать дальше не хочется. Она спешно покидает кабинет, на время и думать забыв про злополучную газету. Хмурая, с покрасневшими от смущения и возмущения щеками, она проезжает мимо недовольной миссис Донован и выезжает в коридор.