Читать книгу: «Исправитель. Книга 1. Первомай», страница 5

6. Эмигрант

– Что вы себе позволяете?! – возмущённо воскликнула Женя, подлетевшему к ней сержанту.

– Давай-давай, жертва похищения, – проскрежетал тот, хватая её за руки.

– Старлей, ты сейчас нарываешься, – пытаясь сохранять спокойствие, отчеканил я. – Очень сильно нарываешься!

– Что?! – мгновенно вскипел старший лейтенант Зубатый, и глаза его блеснули злобой. – Ты, щенок! Я тебя засажу к херам!

– На служебное расследование!

– Что?!

– Нарываешься на служебное расследование, старлей. Бабки преступные хочешь прикарманить. Это разве твоё дело похищения расследовать? Напомни, твоя задача какая?

– Кого ты слушаешь, Боря! – недовольно проговорил сержант. – Увезём их к Антохе, и там разберёмся.

– Или с вами разберутся, – усмехнулся я. – А вдруг деньги меченые?

Усмехнулся, но далось мне это непросто. Сердце так стучало, что на всю округу, наверное, слышно было. Главное было не сесть к ним в машину! Особенно с Женей.

– Рапорт уже на столе у Богданова.

– У кого?

– У замначальника главного управления кадров. Не слыхал про такого? Услышишь ещё. Так что усугублять не советую.

Про Богданова я знал благодаря работе над сценарием по другому делу, а он, как раз, там участвовал.

Менты переглянулись.

– Боря, да он тебе мозги пудрит! – прорычал сержант.

– Или зад спасает, – пожал я плечами. – Хоть и не бескорыстно. Лучше не усугубляй положение.

– А ты кто такой есть? – озадаченно спросил Зубатый и прищурился, пытаясь просветить меня насквозь.

Я глянул на испуганную и совершенно обалдевшую Женю, и мне очень захотелось свернуть этому говнюку нос, но нападение на представителя власти при исполнении… М-да… Поэтому я сказал с видимой неприязнью:

– Не положено тебе знать, Зубатый.

Видать, действительно, было во мне что-то такое, актёрское, раз продюсер позвал на съёмки. Я хмыкнул. Вероятно, то, как я себя повёл, было настолько нетипично, что старлей стушевался и даже безбашенный сержант чуть притормозил. Не дожидаясь, пока они опомнятся, я взял Женю под руку и потянул в сторону улицы.

– Эй! – окликнул меня старлей.

– В понедельник позвоню, – не оборачиваясь, бросил я. – Всё ещё можно поправить, хоть получится и недёшево.

В груди горел огонь, сердце металось, как сумасшедшее, а в ушах по наковальне били молотки. Адреналин, твою мать, адреналин! Зрачки у меня были, наверное, как у кошки, потому что Женя, взглянув мне в лицо, слегка отшатнулась.

– Что это значит, Саш? – растерянно и испуганно прошептала она.

– Тихо! – немного резко скомандовал я. – Потом расскажу.

Она умолкла и шла, часто перебирая ногами, чтобы успевать за моими уверенными широкими шагами. Сзади на нас смотрели раздражённые и злые менты. Я это практически физически чувствовал, но, представив, как мы выглядим со стороны, тихонько засмеялся.

– Ты чего? – испуганно спросила Женя. – Ты чего?

– Да… анекдот вспомнил.

– Анекдот?

– Да. Борман ехал по улицам Берлина. Позади машины бежал Штирлиц и делал вид, что прогуливается.

– Что?

– Это как ты сейчас.

– О чём ты?!

Мы завернули за угол, выйдя из поля зрения озадаченных служителей закона.

– Я не поняла, – покачала головой она, но я потянул её сильнее, переходя на бег, и ей сразу стало не до Штирлица.

Обогнув здание, мы выбежали к проезжей части, и я тут же увидел приближающийся зелёный огонёк.

– Удача, Жень!

– А?..

Я поднял руку и практически бросился под колёса машины, так что таксисту ничего другого не оставалось, как резко ударить по тормозам. Я запихнул Женю на заднее сиденье, а сам обежал машину, запрыгнул и сел рядом с ней.

– Эй! – недовольно воскликнул водитель. – Куда?!

– Жень, говори, куда!

Она удивлённо раскрыла глаза, глядя на меня и назвала адрес.

– Комсомольский проспект, дом девятнадцать.

Неплохо.

– Саша…

– Чего? – бросил я и повернулся назад, вглядываясь в темноту.

Проблесковых маячков не наблюдалось.

– Саша… я ничего не понимаю… Ты что… сотрудник?

– Да, сотрудник швейной фабрики.

– Нет-нет… это мы так думали… А на самом деле?

– И на самом деле, Жень. Нужно же было что-то говорить. Или ты хотела прокатиться со светомузыкальными эффектами?

– Но за что? – подняла она руки и потрясла ими.

Практически, воздела к небу.

– Потом расскажу, – кивнул я на таксиста, и она замолкла, прикусив язык.

Замолкла, но во все глаза смотрела на меня.

– Так может быть… – не выдержала она. – Ты не мог мне звонить из-за того, что нельзя было?

– Не звонил? – нахмурился я.

Дурак ты, Саня. Такая девушка, а ты не звонил.

– Из-за… службы?

– Женя! – криво улыбнулся я. – Какая, нафиг, служба! Я просто отбоярился, понимаешь? Наврал с три короба, чтобы нас отпустили…

– Наврал?

– Да. Так что можешь успокоиться и выкинуть это маленькое происшествие из головы. Я не гэбист.

– То есть… Нет… Нет-нет… Ты что, с такой лёгкостью врёшь? То есть, получается, что ты отлично врёшь, а, с другой стороны… значит ты что-то натворил?

– Давай немного помолчим.

На этот раз она замолчала и до самого конца дороги не произнесла ни слова. Из радиоприёмника лились песни и немного праздничного настроения, заметного в голосах дикторов.

Люди встречаются, люди влюбляются, женятся

Мне не везет в этом так, что просто беда

Вот наконец вчера вечером встретил я девушку

Там, где тревожно стучат, гудят поезда…

Я расплатился с таксистом и пошёл за Женей, медленно бредущей к подъезду.

– Жень!

– Знаешь, – задумчиво начала она, останавливаясь и встряхивая волосами. – Я думаю, что если ты не звонил мне не потому, что не мог…

– Я, правда, не мог, Жень. Я ведь был в таких местах всё время, где и связи-то нет.

– А что ты там делал? Ты же в снабжении работаешь.

– Ну… мелкие предприятия, кустарные, практически… Там свет-то не везде есть…

– Сейчас у тебя значительно хуже получается, – грустно усмехнулась она.

– Что получается?

– Врать, Саш. Сейчас ты это делаешь очень неумело.

– Ну, вот, а ты сказала, что я врун прирождённый.

– Нет, такого я не говорила. Но милиционерам ты мастерски головы запудрил. Я тоже поверила, что ты прям агент какой-то.

– Джеймс Бонд, – кивнул я.

– Вот-вот… Я думаю, нам обоим нужно время, чтобы собраться с мыслями.

– Что это значит? Хочешь поставить всё на паузу?

– Как-как? – удивилась она. – Поставить на паузу? Пожалуй… Но только дело в том, что ты сам поставил всё на паузу. Не я, а ты, Саш. Ну, если тебе надо ещё подумать, чтобы что-то там понять или переоценить, я не против. Я подожду. Но только не очень долго, хорошо? Потому что мне в таком подвешенном состоянии находиться не очень приятно. Я понимаю, ты уехал, хотя мог бы остаться, но был не готов принять решение. Мне не нравится, но ладно. Только то, что ты просто исчез с горизонта, мне немного непонятно. Это неправильно, на мой взгляд. Я ясность люблю, ты же знаешь. Так что скажи сам, когда будешь готов хоть что-то сказать.

Я закашлялся. Неожиданно, блин. Так это значит я её динамил… ну то есть… Саня Жаров. А я-то сразу и не понял. Ну и дурак ты, Саня.

– Жень, ты не сердись, – попробовал я спасти ситуацию. – Я ничего на паузу ставить не хотел и не ставил. Я думал, что это ты сама… Как сказать-то…

Ну что же, Александр, раз мне пришлось стать тобой, придётся исправлять твои косяки. А что, если я должен был остаться здесь надолго или даже навсегда? Что тогда? Надо же как-то приспосабливаться, что-то делать, как-то жить, причём своей собственной жизнью, чтобы не быть вечной тенью другого человека.

– Что?! – распахнула глаза Женя. – Я?! Ты думал, что это я виновата?! Ну, знаешь! Твоя ревность была совершенно беспочвенной и необоснованной. И если ты решил таким образом меня наказать за то, чего я никогда не делала, то нам говорить не о чем. В общем, определяйся. Я всё та же. И жду твоего решения.

Она резко повернулась и, зашагала к подъезду. Я пошёл за ней, довёл до квартиры, но она нарочито меня не замечала. Тогда я вышел из дома, перебежал проспект и пошёл к метро. Постоял, глядя на мозаичное панно над входом на «Фрунзенскую» и поехал домой.

Теперь, когда я никуда не бежал, не решал проблемы, а просто ехал среди радостных москвичей и гостей столицы, мне было хорошо. Сердце пело. Пятачок, старый турникет с круглым зелёным окошком, подёргивающийся эскалатор, запах метрополитена, толстые пружинящие сиденья в голубых вагонах и стремительный бег этих вагонов, сопровождаемый грохотом и ветром из форточек – всё вызывало острое чувство счастья. Будто я в собственной юности оказался.

Я вышел на «Охотном ряду», вернее, на «Проспекте Маркса» и пошёл вверх по Тверской, которая снова оказалась улицей Горького. Я шёл мимо ожившего кафе «Космос», мимо главпочтамта, мимо Пушкинской площади.

Всё было, как тогда, после присяги, на первом курсе училища, когда передо мной лежала большая жизнь. Прошлого не было. Да, тогда у меня не было прошлого, о котором хотелось бы вспоминать, но зато были ожидания прекрасного будущего. И, какая ирония, сейчас, по большому счёту, прошлого у меня снова не оказалось, оно было чужим, Жаровским, зато восторженные ожидания снова могли наполнить сердце. Я это чувствовал.

Когда я добрался до дома, Зубатого и сержанта поблизости видно не было. Бывшего интеллигентного человека тоже. Я зашёл в подъезд и доехал на лифте до верхнего этажа. Поднялся по лестнице и встал в центр площадки.

Естественно, ничего не произошло. Софиты не появились, дверь на крышу была закрыта. На самом-то деле, если бы меня кто-то спросил, чего я хочу больше, остаться или вернуться в своё время, я бы ответил, что хочу… остаться.

Молодость и сила, энергия и драйв… я давно не ощущал ничего подобного. Ни вкуса, ни аромата – ничего не чувствовал. И такой свободы, которую, оказывается даёт юность. Ну, и здесь я бы мог, например, принести пользу обществу. Я много чего помнил.

Молодые мозги позволяли вспомнить все подробности и детали. Это было круто. Чувство было такое, будто я мог всё. Абсолютно всё. Нет, если бы появилась возможность, я бы, конечно, вернулся. Ушёл бы, скрепя сердце, чтобы не занимать чужое место. Но возможности-то не было.

А раз не было возможности вернуться, нужно было подумать, как жить в новой реальности. Я бы, например, с удовольствием остался в Москве с бабушкой. С Женей бы наладил отношения, осмотрелся бы и потихоньку занялся делом. Сообщил бы в милицию больше подробностей. Написал бы не наскоро, как сегодня ночью, а с деталями каждого предстоящего преступления.

Глядишь, и жизнь в стране стала бы лучше и безопасней. А там, и политические предсказания можно было бы начать делать. И Горби, и Ельцина не допустить до власти. Нужно было многое продумать, поразмыслить над конспирацией, над подходами, над методами и над тем, что именно стоило говорить, а что нет.

В общем… я бы с удовольствием остался в Москве, но нужно было ехать в Верхотомск. Уволиться, вероятно, было нельзя, поскольку меня послали по распределению. Интересно, что я закончил, нужно было бы посмотреть фотографии и поболтать с бабушкой.

И, хотя денег у меня было много, не работать тоже было нельзя, с тунеядцами, как я помнил, велась жестокая борьба. Возможно, мне бы удалось со временем найти способ устроиться куда-нибудь фиктивно. Но деньги нужно было зарабатывать. На первое время премии, полученной от Кофмана, мне бы хватило, но всю жизнь на эти деньги прожить было невозможно.

Словом, как ни крути, нужно было двигать в Сибирь. Ну, а что, где наша не пропадала, как говорится.

– Ну что, помирились? – спросила бабушка, как только я переступил порог.

– Так мы и не ссорились, – пожал я плечами.

– Тьфу! – она в сердцах махнула рукой и пошла на кухню. – Бестолочь ты, Саня. Такая девка. Чего тебе ещё надо-то?

Ну… мне бы осмотреться. А так да, девка замечательная. Правда, я её совсем не знаю, да и она меня тоже. А это для человека с жизненным опытом дело далеко не последнее.

– Ба, давай фотографии посмотрим.

– Вот я тебе дам сейчас «ба»! – выглянула она из кухни. – Протяну скалкой по хребту. И вмиг отучу.

Я улыбнулся.

– Доставай, да смотри, – проворчала она, качая головой.

– Давай вместе?

Она ещё что-то пробурчала себе под нос и снова скрылась. А я прошёл в гостиную и уселся на диван перед работающим телевизором. Передавали праздничный концерт. Вечер в студии Останкино.

Прошу тебя, в час розовый

Напой тихонько мне,

Как дорог край березовый

В малиновой заре.

– Ну, чего, где альбом-то? – спросила бабушка, заходя в комнату. – Ты чего делаешь?

– Ностальгирую, – признался я. – Малиновку заслушался.

– Ностальгирует он. Тоже мне, эмигрант нашёлся.

Она подошла к шкафу, открыла дверку и вытянула пухлый альбом с грязно-жёлтой бархатной обложкой. Держи. Давненько мы с тобой не смотрели фотокарточки. С детства твоего. А бывало, приведут родители тебя, сами побегут в театр или в гости, а мы с тобой перелистываем страницы. Помнишь хоть?

– Конечно, – кивнул я.

– То-то…

Она уселась рядом со мной и открыла альбом. На меня глянули удивлённые лица родственников. Старые чёрно-белые, немного коричневатые фотографии. Мужчины, женщины, старики, дети…

– О, смотри, примадонна какая! Узнаёшь меня?

– А как же. Ты почти не изменилась.

– Почти. Видишь какая была? Артистка. А вот мамочка моя, какая красивая. Да-а…

– А это кто?

– Это же тётя Шура. Её сестра двоюродная. Та, которая за лётчика вышла. Тоже сидела с тобой, когда я не могла. Вот видишь? Себя-то узнаёшь? А вот тут я папкой твоим беременна была.

Она тяжело вздохнула.

– А это дедуля твой… Видишь какой? Подполковник уже. Месяц до победы не дожил… Э-хе-хе… А это Петенька, родился только. А голод такой был, мне Шура вот столечко молочка доставала. Лётчик её договаривался. И тётя Таня тоже помогала. А так бы и не знаю, как выкормила. Видишь какой Петенька довольный… А тут он только с мамочкой твоей познакомился… Вон, как смотрит на него…

На экране телевизора грустно кружилась Пугачёва:

Придумано не мной, что мчится день за днем,

То радость, то печаль кому-то неся.

А мир устроен так, что все возможно в нем,

Но после ничего исправить нельзя…

Иногда можно, Алла Борисовна. Иногда исправить можно. Я попытаюсь…

Перед глазами мелькали лица родственников. У меня в той жизни такого никогда не было, поэтому сердце жадно впитывало улыбки и взгляды, желая стать частью этой истории. Родители погибли в автокатастрофе на Кавказе, когда Саше Жарову было девять. С тех пор он жил с бабушкой. Он жил с ней, а она, судя по всему, жила им. Спасибо, бабуля…

– Саня, ты мне до отъезда кран на кухне поправь, а то уедешь завтра, и я останусь с носом.

– Поправлю, бабуль. Поправлю… И… знаешь что. Я в шкафчике на кухне деньги оставил…

– Что за деньги?

– Премию хорошую дали. Мне там деньги особо не нужны, а тебе пригодятся. Ты их только трать, не экономь…

Вечером в воскресенье шасси ТУ-154 ударили по бетонной полосе аэродрома. За иллюминаторами можно было рассмотреть только тёмную туманную мглу.

– Уважаемые пассажиры. Наш самолёт произвёл посадку в Верхотомске. Местное время двадцать один час, пятьдесят минут. Температура воздуха минус десять градусов…

Не жарко. Когда самолёт остановился, я встал со своего места, снял с багажной полки свой командировочный портфель и пальто с шапкой. Оделся. Выйдя на трап, вдохнул морозный воздух, поёжился и поднял воротник. Бр-р-р… Остановился на мгновенье, всматриваясь в расплывшиеся в тумане огни аэровокзала, и начал спускаться. Точно бабушка сказала, эмигрант. Эмигрант и есть…

Подошёл вместе со всеми к жёлтому «Икарусу»-гармошке и протиснулся внутрь. В салоне было холодно и сильно пахло отработанной солярой. Пассажиры, недовольные и помятые, уставшие после четырёх-часового перелёта, хмуро поглядывали друг на друга.

Я прикрыл глаза, вспоминая полёт. Так бы летел и летел, никогда не приземляясь, кружил бы над землёй, слушал хрустальные голоса стюардесс, грыз взлётные конфеты и ел синюю куриную ножку с рисом из прямоугольной тарелочки со скруглёнными углами. Кстати, ножка была вкусной. И рис был вкусным. Фирменный, «Аэрофлотовский» рис. А ещё пил бы крепкий чай из коричневой плоской чашечки.

В полёте было хорошо, приятно. А сейчас реальность снова вставала передо мной во всей красе. Новая реальность. Нужно было придумать какую-то болезнь, чтобы свалить на неё провалы в памяти и временное отупение. Я был уверен, что быстро разберусь и справлюсь со служебными обязанностями, но начальный период мог оказаться непростым.

Я чуть было даже не отказался от полёта, но в последний момент заставил себя шагнуть к трапу. В самолёте же мне стало хорошо, и я решил смотреть на будущее с фатализмом человека, отброшенного назад более, чем на сорок лет. И ставшего, кстати, совсем другим.

– Зато молодой и полный сил, – сказал я вслух.

Заспанный и хмурый пассажир, похожий на большого начальника, внимательно и строго посмотрел на меня, но ничего не сказал.

– И с двумя ногами, – добавил я и подмигнул.

Он недовольно отвернулся. Двери закрылись и автобус, испустив натужный стон, повёз меня в новую жизнь.

Сев в такси, я назвал адрес, указанный в паспорте.

– Это в центре? – уточнил я.

– Не совсем, – откликнулся водитель. – Приезжий что ли?

– Вроде того.

– Командировочный?

– Да.

– Понятно. На швейную фабрику, значит? Это ведь их общага.

– Точно.

– Я там частенько бываю, – хохотнул он и достал из пачки сигарету. – Так-то туда много, кто проникнуть пытается.

– Это почему? – удивился я.

– Ну, как же, там ведь, практически, одни девки проживают. На швейной фабрике мужиков раз-два и обчёлся. Будешь там, как султан в гареме. Надолго к нам?

– Как получится, – уклончиво ответил я.

Таксист приоткрыл окно, а потом протянул руку и вдавил прикуриватель. Когда тот отщёлкнулся, он закурил. По салону распространился табачный дым. Капец. Сейчас бы на него столько жалоб накидали… Ну, то есть не сейчас, а в будущем…

– Центр там, – махнул водила, показывая рукой вперёд. – Это Тухачевского, а за ним проспект Ленина. Но мы вот тут повернём на Сибиряков-Гвардейцев. Так короче будет. Деньги-то не лишние, правильно?

Он засмеялся и, резко свернув налево, погнал вдоль трамвайных путей и покосившихся частных домов. Из труб шёл дым, в окнах горел свет. В свете тусклых фонарей кучи снега у ворот казались чёрными и некрасивыми. Сумрак сгущался.

– Почему снег такой чёрный? – спросил я.

– Из-за угля. Углём топят, вот копоть да пыль и летят, – охотно пояснил таксист и засмеялся. – Не видел чёрного снега раньше?

– Не настолько.

– Ну, вот, у нас так. Угля много, пыли ещё больше.

Выглядело это дело довольно угрюмо а я, честно говоря, помнил, что в целом, город был очень даже ничего, не такой, как эта улица. Я ведь здесь уже бывал, по резонансному убийству, копался в архивах МВД, добывал информацию для сценария. Впрочем, где я только не бывал…

Минут через пятнадцать, потянулись хрущовки и более современные девятиэтажки. Таксист свернул с дороги, заехал во двор, остановился у кирпичной пятиэтажки и махнул рукой в сторону здания.

– Ну вот, командировочный, – сказал он. – Приехали. Поднимайся на то крылечко.

– Спасибо, – поблагодарил я и протянул трояк.

– Ага. Будь здоров.

Постараюсь. Я вышел из машины и осмотрелся. Двор был тёмный, неприветливый, в окнах общаги горел свет. Неподалёку от входа стояли трое лбов, курили, громко матерились и смеялись. Похоже, бухие. Машина развернулась и уехала.

Я сунул руку в карман и вытащил ключ. Взвесил его на руке. Ещё раз посмотрел на номер. На металлическом брелоке было выбито число 128. Ну, ладно. Нужно было идти. Тем временем, из двери общаги выскочила девушка в искусственной шубке и быстрыми торопливыми шагами направилась в мою сторону.

Она смотрела под ноги и постаралась проскочить мимо пьяных парней побыстрее и на максимально возможном расстоянии. Постараться-то она постаралась, да вот только ничего у неё не вышло.

– А это у нас кто? – развязно засмеялся один из балагуров и, отделившись от приятелей, загородил ей дорогу.

Он выставил руки в стороны и заржал. Почти, как конь. Девушка попыталась проскользнуть, но ей не удалось. Он схватил её и прижал к себе.

– Куда торопишься, родная?

– Пусти! – пискнула она.

– Ой-ой-ой! Целку только из себя строить не надо! Я ж тебя знаю, Жанка!

– О, Жанка-защеканка? – оживились второй и третий хулиганы.

Они подскочили к девушке сзади и начали лапать.

– Отпустите! Я кричать буду!

Зачем же предупреждать? Кричи, дурочка. Кричи, что есть мочи.

– Да хоть заорись, – заржал первый кент. – Даже по кайфу будет.

– Ага! – подхватили его дружки и тоже заржали.

– Давайте её за будку, пацаны. Чё ты кобенишься, дура?! За щеку возьмёшь по-быстрому и вали, куда хочешь!

В голове щёлкнуло. У меня с гневом были проблемы в своё время. Серьёзные проблемы. Чуть не сел однажды. Но я над собой работал и даже научился побеждать свою вспыльчивость. Только вот сейчас мои методы нихрена не действовали. Юность и новое горячее сердце не оставили от тех моих побед и следа.

Меня накрыло густой чёрной волной. Стало нечем дышать, в груди разлился огонь, кулаки сжались.

– Эй, козлята, – едва сдерживаясь прохрипел я. – А ну-ка, сдристнули отсюда.

– Чё? – обалдело уставились они на меня. – Ты чё сказал, чмо?

– Лапы, говорю убери, дебил!

– А ну, Гиря, держи эту сучку, а мы с Вованом…

Он не договорил и бросился на меня.