Читать книгу: «Записки прадеда», страница 4

Глава V. Война

В воскресенье 22 июня мы с компанией собирались в кино, а затем посидеть на берегу с вином и песнями, но увольнения неожиданно отменили. Командиры молчали. Чтобы как-то занять время, решил проверить пружины одного ШКАСа. Осмотрел, проверил, осмотрел и проверил другой, третий, ну и завозился с одной из пружин. И тут забегает Макар, орет: быстрей, быстрей, пошли, пошли. Но я без него уже слышал, что по громкоговорителю выступает Молотов, и от его слов неприятный, противный холодок ползет по всему телу. На деревянных ногах я двигался к репродуктору и слушал, что в 4 часа утра германские войска без предъявления каких-либо претензий, без объявления войны напали на нашу страну, вероломно, несмотря на пакт о ненападении, о котором все в последнее время говорили. Вражеские самолеты уже бомбят наши города, и какие? Как они могли решиться на такое? Подумать только, бомбят наши советские города Житомир, Киев – мать городов русских, Каунас, Севастополь – город славной истории. И я не услышал в словах народного комиссара иностранных дел уверенности в легкой победе, ни слова, что, мол, бить врага малой кровью на его территории, а услышал сравнение с вторжением Наполеона. Не от страха у меня похолодело в животе, а оттого, что понял: никогда больше нам не жить счастливо, что теперь все будет плохо, очень плохо, что жизнь никогда не будет прежней и, может, я никогда больше не увижу родителей, братишек, сестру. Противная тоска неизбежности чего-то черного, страшного превратила меня, сильного, жизнерадостного и уверенного, в потерянного рохлю, так что это сразу заметил Макар:

– Микола, что с тобой, ты чего такой, мало ли дураков на нас нападало, да мы сейчас за неделю мокрого места от них не оставим.

– Да, – я вдруг сорвался, – а какого же черта им до Киева с Севастополем долететь дали, это что тебе, села у границы? А какого же хрена он про Наполеона заикается, что, Москву сожженную вспомнил?

Макар кинулся, заткнул мне рот рукой, испуганно озираясь по сторонам. По расширенным от ужаса глазам, побледневшему лицу и разинутому рту я понял, что это не моих политически опасных крамольных слов он испугался, а то, что осознал, какая страшная беда на нас надвинулась, что смерть теперь стоит за каждым из нас, за семьями, любимыми, городами и всей страной.

По команде мы пошли на митинг перед столовой, где замполит повторил слова Молотова и что враг пожалеет, что напал на нашу страну.

Стало необходимо пообщаться с родным человеком, и я пошел к Шуре, я почему-то был уверен, что сейчас никто меня не остановит. Но на КПП я встретил зареванную Шуру. Попытался ее успокоить, говорил, что Красная армия всех сильней, враг будет разбит и что вообще ничего страшного не происходит, но сам чувствовал фальшь в своем голосе.

***

С началом войны началась новая жизнь – маскировка самолетов и всего аэродрома, тренировки по отражению авиаударов противника.

На вооружение роты охраны поступила зенитная установка из счетверенных пулеметов системы максим. Я, посчитав себя обязанным, а больше из технического интереса, подключился к изучению и обслуживанию нового механизма, сборке-разборке, установке на треногу. Тульские инженеры хорошо доработали систему. Четыре максима соединили в одну установку, увеличили боезапас вдвое, а чтобы к каждому пулемету не приставлять по Анке, как в фильме «Чапаев», специальным рукавом усовершенствовали подачу ленты из коробки в патронник, создали интересную систему охлаждения стволов с помощью ручного насоса и удобный кольцевой прицел.

После нескольких тренировок по наземной цели пулеметный расчет стал неплохо попадать в неподвижную мишень. Кто-то из командиров охраны предложил смастерить фанерный самолет, чтобы можно было возить за автомобилем или телегой. Предложение было поднято на смех летным составом, «сапогу» объяснили, что современный боевой самолет летит со скоростью 350–500 километров в час. А кто-то в продолжение предложил привязать фанерный самолет к длинному тросу и полетать перед счетверенными пулеметчиками. В результате пулеметному расчету определили тренироваться на самолетах нашего УРАП. Естественно, без выстрелов, представлять мишень и условно открывать заградительный огонь за два-три корпуса перед пролетающим мимо самолетом и летящим на тебя. При этом не тратить патроны на летящий от тебя и на самолет, у которого из-за расстояния не видно эмблемы на фюзеляже. После этого, наблюдая, как зенитчики гоняются прицелом за нашими самолетами, отпускали шуточки типа: «Смотри, не стрельни» или: «Эй, патроны забыли». Не обошлось без муштры, которую так любят в роте охраны. Бойцы расчета счетверенной зенитной установки по команде «к бою», где бы ни находились, должны были бегом получать дополнительный боекомплект, естественно, условно, и мчать к боевому расчету, находящемуся на дежурстве, а мы с хохотом смотрели на этот куриный переполох.

Но, как говорил Суворов, тяжело в учении, легко в бою. В один из дней я кашеварил в наряде по кухне. Каша загустела и стала подгорать, я пытался перемешать самодельной деревянной черпалкой, но она треснула, мешать было нечем. И тут на аэродром налетела пара юнкерсов Ю-87, которые стали поливать аэродром из пулеметов. Я упал за полевую кухню, а пролетающие юнкерсы прошивали все, что находилось на аэродроме, – палатки, землянки запаса топлива, автомобили. Чудом обошлось без потерь. И когда пошли на второй заход, сработала выучка зенитчиков – один из Ю-87 прошел сквозь заградительный огонь, приняв вдоль всего борта очереди четверых максимов и рухнул в 150 метрах от моей кухни. Второй юнкерс, не открывая огня, отклонился и, взмыв вверх, скрылся.

Одно крыло сбитого юнкерса отлетело и рассыпалось на десятки алюминиевых трубок. Когда все кинулись к самолету, я вылил бак кипящей воды в котел и кинулся к этим трубкам, выбрал две мешалки и успел спасти кашу, она почти не подгорела.

***

По мере приближения фронта самолеты УРАП приступили к боевым вылетам и с каждым разом их количество катастрофически уменьшалось. Первым не вернулся Игнат, самый смелый, грамотный, умелый летчик, лучше всех в полку разбирающийся во всем, что связано с военно-воздушными силами, но не имеющий боевого опыта. Звено Игната встретило в небе над Перекопом звено юнкерсов, и Игнат с ходу сбил ведущего, а когда погнался за следующим, наткнулся на строй следующего звена фашистов и был сбит. Ведомые Игната совершили маневр и ушли от превосходящего противника. Они видели, как самолет Игната столкнулся с землей. Смерть бравого летчика гнетуще подействовало на меня и всех его друзей. Такие, как он, должны были побеждать врага, совершать подвиги и внушать страх противнику, а не погибать, пусть и героически, в первом же бою. Но после Игната были остальные, отчаянно пытавшиеся противостоять технически превосходящим немецким машинам и погибавшие в воздушных боях. Так, однажды не вернулись Макар с Ильей, последние друзья счастливой беззаботной юности. Я ушел в палатку, чтобы никто не видел, потому что не смог сдержать слезы. Я рыдал как ребенок и не знал, как рассказать об этом их девушкам. Вспоминал фотографии их родителей, братьев, сестер. Пытался от горя спрятаться в работе, но 5 августа не вернулся последний самолет полка.

Джанкойский аэродром, 7-й учебно-резервный полк погрузился в уныние. Весь август и середину сентября мы были в неведении, просились на фронт. Из мрачных сводок Совинформбюро о непонятных боях на непонятных направлениях становилось ясно, что фашистами захвачены Минск, Львов, Смоленск. Бессилие нашей в песне непобедимой и легендарной армии, которая сильнее всех с северных гор и до британских морей, сводило с ума.

Командиры успокаивали, мол, скоро дадут новые самолеты, и мы начнем крушить врага с удвоенной силой. Но только иногда на аэродром садились машины других авиаполков, которые после обслуживания, заправки и снаряжения боеприпасами улетали.

Шура вместе со своими подружками Тоней и Полей – девушками моих погибших друзей, пошла на курсы санитарок, они всерьез собирались на фронт. Я несерьезно относился к этому, уговаривал Шуру вместе с родителями поехать к моим в Николаевск. Но она, обычно такая податливая и мягкая, превратилась в товарища санинструктора и собиралась воевать рядом со мной. Я говорил, что если она пойдет в армию, ее пошлют не туда, куда она хочет, и что она будет лечить других мужиков, а здоровые будут за ней бегать, но она отвечала, что умеет добиваться своего. Так получалось, что при каждой встрече мы что-то лишнее говорили друг другу, стали реже встречаться и начали отдаляться друг от друга.

Глава VI. Морская пехота

12 сентября 1941 года нам объявили, что 7-й УРАП расформирован. Через несколько дней на аэродром прибыли грузовики с вещевым имуществом. Нас переодели в матросскую форму, в полосатые тельняшки и бескозырки, а защитное обмундирование увезли. Позже некоторые говорили, что это было сделано, чтобы мы не сдавались в плен. Так или нет, но тогда много красноармейцев, оставшихся без командования, без снабжения, связи и боеприпасов, оказавшись перед хорошо подготовленным и опытным врагом, сдавались, а у немцев был лозунг: «Бей жидов, политруков и черных комиссаров». Под черными комиссарами подразумевались матросы и морская пехота. В плен нас не брали, расстреливали на месте. Причем в подразделениях, формирующихся в Севастополе, как я потом узнал, наоборот, заметную морскую форму меняли на сухопутную, оставляя только тельняшки.

Оставаясь на аэродроме, мы стали частью 2-й и 3-й рот 3-го батальона 7-й бригады морской пехоты. Командовал бригадой полковник Жидилов, командир батальона – капитан Мальцев, у которого я даже пару недель был ординарцем. Мальцев был очень толковый офицер, позже в боях он никогда не терялся в любой обстановке, дурацких приказов и команд не отдавал, и потери в нашем батальоне по сравнению с другими были минимальны.

В 20-х числах сентября немецкие пехотные дивизии при поддержке танков и авиации начали штурмовать позиции 51-й армии на Перекопском перешейке, на усиление отправлены наши 1-й и 4-й батальоны, которые первыми в бригаде вступили в бой. А уже 27 октября вся 7-я бригада морской пехоты получает приказ выдвинуться на поддержку 51-й армии.

Последний раз мы виделись с Шурой, когда нас отправляли на позиции. Я умолял ее уехать ко мне на Волгу, в Сталинградскую область, но она сказала, что они с подружками разыщут командование 7-й бригады и заставят определить их в медсанчасть. В какой-то момент я не сдержался и накричал, требуя прекратить заниматься глупостями и немедленно с родителями или без ехать к моим родственникам. Но Шура повернулась и ушла. Это был первый и последний раз, когда мы расстались без поцелуя. Больше с Шурой мы не увиделись.

Наш батальон занял позиции на подступах к Джанкою. Стояла полная неразбериха, поступали противоречивые приказы.

Сидим в окопе. Не имея боевого опыта и какой-нибудь военно-полевой выучки, я спрашивал, что мы должны делать, если появятся фрицы, но получал в ответ усмешки со стороны матросского состава, считающих береговых ниже себя, типа: «Будешь умело бить врага!»

Наспех сколоченное подразделение только называлось морской пехотой, некоторые впервые держали в руках винтовку, пулеметов почти не было. У меня оставалось в хозяйстве несколько ШКАСов, и я смог бы приспособить их к полевым условиям, но их увезли вместе с обмундированием и другим хозяйством бывшего УРАП, еле полевую кухню отстояли.

Через позиции нашего батальона отходили части 51-й армии, оборонявшие Перекоп. Отступающие красноармейцы были грязные, уставшие, кто раненый, кто просто упавший духом. Я пытался задавать вопросы, но кроме тяжелых безнадежных взглядов в лучшем случае отмах руки, означавший «не приставай» или «что там говорить – все пропало». Но иногда разговор все же получался.

По ходам сообщения я прошел за водой к бочке. Там уже стояла очередь из отступающих солдат. Обычно кок, как называли матросы повара, отгонял водохлебов других подразделений, но здесь, видно, рука с черпаком не поднялась прогнать изможденных, пропыленных, с въевшейся в лица грязью и копотью с потрескавшимися ртами и какими-то седыми глазами солдат. Я встал за пожилым воином, наверное, единственным, кто имел опрятный и чистый, насколько возможно, вид, сохранившим не только вещмешок. Он был подпоясан ремнем с полными подсумками для запасных магазинов от мосинки, а еще фляжка и охотничий нож с наборной рукояткой. Сама винтовка была вычищена и блестела как новенькая, обернутая в месте затвора чистой мешковиной. Через плечо перекинут противогаз. Все на нем, включая каску на вещмешке и винтовку на ремне за спиной, было ладно подогнано. Ничего не мешало, не бряцало и не болталось, в руках он держал странного вида квадратный котелок и фляжку в непривычном чехле из шинельного сукна с большой крышкой-стаканом. Хотя солдату на вид было лет 50, а то и больше, его бравый вид и уверенная подтянутая фигура в отличие от остальных бойцов не вызывали уныния. Хотелось быть похожим на него. Я стал внимательно разглядывать, как он несет вещмешок со скаткой шинели и винтовкой за спиной, как прилажена каска и как скручена и приторочена другая поклажа. Я рассмотрел за голенищем его сапога рукоятку еще одного ножа, саперная лопатка, которой уже ни у кого из его товарищей не было, прилажена ручкой вверх на вещмешке, а не болтается, как нас учили, на поясе, неудобно стукая по ляжкам. Заметив, что я его рассматриваю, пожилой боец воткнул в меня вопросительный взгляд.

– Здравия желаю, дядька, – сказал я.

– И тебе не хворать, – ответил он, продолжая на меня смотреть. Не спеша, не ропща, спокойно ожидая своей очереди к бочке с водой, он был готов говорить.

– Извиняюсь, но вот спросить хочу, – я не знал, с чего начать.

– Говори, – не меняя интонацию, разрешил старый воин.

Он явно много знал, и я многое хотел у него узнать. Но как успеть в короткое время его ожидания очереди за водой спросить обо всем, и чтобы ему хватило времени до того, как он подставит свои странные котелок и фляжку под струю воды, все мне рассказать, потому что я понимал: он не будет тратить время, закрутит крышку и, забыв обо мне, пойдет дальше уверенным походным шагом непоколебимого солдата, ожидающего только своего часа, когда бог войны пошлет шанс встретить врага для победы, а не для отступления.

Поэтому я все вложил в вопрос:

– Что будет?

– Вот так и будет. Пока воевать не научимся.

– А научимся?

– Научимся, – сказал он протяжно и уверенно, бережно подставляя фляжку под струю чистой воды, – всегда научались. – И, уже уходя, обернулся. – Ты это, идите отсюда, ничего уже здесь не высидите.

***

Когда начались бои нашего батальона с прорвавшими ишуньские позиции немецкими и румынскими частями, мы познакомились с убийственно жесткой немецкой тактикой. Наблюдатель засек группу мотоциклистов и бронетранспортер, заорал: «НЕМЦЫ!» Подали команду к бою, и только успели нырнуть в окоп, когда над головами и по брустверу раздались пулеметные очереди такой плотности, что мы не то что выстрелить, а и думать встать с дна не могли, так плотно ложились пули по верху окопа, выбивая комья земли и противно свистя. И почти сразу на наших позициях стали рваться мины. А когда минометный обстрел прекратился, ранив осколками несколько бойцов, ни мотоциклов, ни бронетранспортера уже видно не было. Так продолжалось несколько раз вдоль всего переднего края. Как мы потом узнали, немецко-фашистское командование определяло наши позиции, и капитан Мальцев приказал сместиться на сто метров назад и отрыть индивидуальные окопы для стрельбы стоя. Это было очень своевременно, так как фашист открыл такой шквальный артиллерийский огонь, что разметал треть окопов нашего переднего края, а мы вжимались в наспех вырытые ямки и молились. Страшно было до потери ума: некоторые, свернувшись калачиком на дне, накрыв голову руками и всем, чем можно, заткнув уши, орали, кто-то молился, кто-то звал мамку.

Так в перерыве между столкновениями мы начали отход.

29 октября, отступая, мы уже вели бои в Красногвардейском районе. Успев изучить тактику немецкой мотопехоты, когда при столкновении с ней на нас обрушивалась подавляющая плотность пулеметного огня, а затем залп из минометов, причиняя большие потери, мы стремились сразу же сменить позиции. Проще говоря, значительно уступая врагу в маневренности и плотности огня, после одного-двух винтовочных выстрелов в сторону противника мы просто драпали с места боя, стараясь сохранять боевой порядок. При этом другая группа фашистов на мотоциклах или бронетранспортерах обязательно пыталась зайти к нам во фланг или в тыл и тоже обрушиться пулеметным дождем. Но враг берег своих солдат, поэтому после одного-двух маневров пехота прекращала преследование, а на место, откуда мы отстреливались, обрушивались от трех до десяти минометных залпов.

30 и 31 октября пытались закрепиться на северных и северо-западных подступах к Симферополю, но после мощного артобстрела командование, понимая, что не может противостоять фашистской артиллерии и пулеметно-минометной мотопехоте, во избежание неоправданных потерь, а также чтобы не дать себя отрезать от основных частей, опять приказало отступать. Отступление уже походило на бегство. Отходили мы со скоростью до 60 км в сутки. Только займем одну позицию, как поступал приказ идти дальше, выбиваясь из сил и разбивая в кровь ноги. А куда было деваться, ведь мы были краснофлотцы, которых в красивой морской форме ждала только смерть.

В итоге отхода через Бахчисарай 6 ноября 1941 года мы оказались в Ялте. Командир бригады полковник Жидилов с взводом конной разведки ускакал по горам в Севастополь.

***

7 ноября 1941 года мы встретили по-крымски. В Москве парад, снег, мороз, а у нас ласковое солнышко. Гадаем, как в положении отступающих будем отмечать годовщину революции.

С утра построились. После спокойной ночи и завтрака пшенной кашей с селедкой настроение приподнятое, праздничное.

Вышел капитан Мальцев:

– Товарищи краснофлотцы, от имени командования поздравляю вас с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.

– Ура! Ура! – кричим негромко и нестройно.

– Готовы бить врага?

– Готовы, – отозвались мы неожиданно стройно и громко, неизвестно с чего воодушевившись.

– Матросы, а также кто с Волги и Дона, два шага вперед.

Почти вся команда нашего бывшего БАО набиралась из уроженцев Ростовской и Сталинградской областей, поэтому большая часть батальона, включая бывших матросов, шагнула вперед. Подразумевалось, что мы умеем плавать, а остальных человек 150 повели на мол «крестить» в морских пехотинцев. Их загрузили на большой катер, который отплыл на 150 метров, и приказали прыгать в воду, десантироваться на берег. Крики, хохот, плеск воды.

Когда первые уже подплывали к берегу, началось самое интересное. На корме катера сгрудилось около десятка бойцов, которые не умели плавать и отказывались прыгать за борт. Раздалась команда: «За борт котят!» Экипаж дюжих матросов по одному выдергивал их с общей кучи и под хохот бурлящих в воде моряков пинками отправлял в воду. Не умеющие плавать с криками и матом смешно плюхались и оказывались в дружном обществе, которое не давало утонуть, но и расслабляться не давало. Котят пинками и рывками заставляли грести и держаться на плаву. Чудо, но пока «котята» добрались до берега, все уже умели плавать, по-собачьи, но умели. Я теперь знаю, как надо учить плавать.

Как новообращенные морпехи обсохли, нас всех – около 1200 человек, погрузили на суда, и мы пошли в Севастополь.

Праздничный день продолжился живописной морской прогулкой. Я сидел на бакене на скатке с вещмешком, привалившись к борту, и любовался морем, с удовольствием вдыхая морской воздух, слушал плеск воды и крики чаек. Какая же красота вокруг! Ничего больше не надо в жизни, простое счастье сидеть на берегу и чувствовать запахи моря и прохладу. И, конечно, вспомнил Шуру. Свежесть и легкость любимой девушки и море. Шура смотрела и улыбалась. Смотрела, как всегда, загадочно, словно шептала: «Закрой глаза, я тебе подарочек приготовила», а ветерок трогательно колышет мягкие густые волосы и легкое, облегающее стройные изгибы платье. Ее дыхание приблизило поцелуй, и я уже почувствовал мягкие губы и обхватил невесомую фигурку, когда тычок в плечо и дружный хохот вернули меня на борт и в настоящее. Осмотрев товарищей сонным хмурым взглядом, я глубоко вздохнул и потянулся. Счастливое видение улетучилось, но оставило приятную расслабленность и умиротворение. Остаток пути просто скользил взглядом по морской глади, не шевелясь и ни о чем не думая.

Я не знал, что Шура погибла при артобстреле при отступлении. Они с девушками все-таки уговорили командование бригады взять их в медсанчасть, а потом в грузовик с медикаментами, в котором ехала Шура, попал снаряд. Узнал об этом случайно уже в Севастополе от девчонки-санинструктора.