Читать книгу: «Записки прадеда», страница 3

Глава IV. Служба

Накануне нового, 1941 года пришла повестка в армию. Cдав склад, буйно отмечал Новый год и проводы. Моя первая любовь уехала с семьей в Сталинград, где ее отец устроился на тракторный завод. Маруся обещала писать, но скоро узнал, что она познакомилась с молодым инженером и собирается замуж. Ну что же, скатертью дорога, девчонок у нас много.

Впервые много пил водки, самогона и тому подобного. Передвигаясь от дома к дому, от стола к столу, часто с веселыми девчатами на коленях, а тем более просыпаясь с бодуна в чужом доме, а то и на незнакомом сеновале, дрожа от холода, о прежней любви больше не вспоминал – занят был.

Я начинал новую жизнь и легко, с радостью подарил свой гардероб отцу и младшим братьям: черный строгий костюм, которому завидовал председатель, спортивные брюки, три рубашки и две футболки со шнурками, спортивная куртка. Короткое пальто из плотного шикарного драпа а-ля Хмурый, только новое, и новый полушубок из белой овчины а-ля Васька-балагур с волчьим воротником. Три шапки-ушанки: лисья, собачья и кроличья. Но особая гордость – обувь. Две отличные пары ботинок: одна добротная пара для работы, а другая – штучный образец от знакомого сапожника под заграничный фасон. И самое главное – охотничьи сапоги из толстой, но мягкой яловой кожи отличного качества темно-коричневого цвета с красноватым оттенком, которые достались мне, когда мастер нуждался в деньгах, а заказчик два месяца не являлся за ними. Я почти их не надевал, но часто примеривал и мазал гусиным жиром. Очень хотелось пойти в них в армию, если бы не цвет, фасон, и наверняка бы их отобрал у меня первый же командир-начальник. Но как бы они шикарно смотрелись с военной формой!

Когда восьмого января сорок первого года я прибыл в райвоенкомат, то представлял страшное зрелище. Недельный перегар и щетина. На ногах портянки, всунутые в дореволюционные калоши 46-го размера (не знаю, как они оказались в нашем маленьком доме), каждый по килограмму с гаком, прожженный ватник и дедовский треух из загадочного меха. В довершение к этому разбил себе нос так, что разнесло все лицо.

Военкомат располагался в старинном двухэтажном особняке с крутыми лестницами, и, спускаясь сверху, загреб носищами калош так, что своим носом посчитал полтора десятка ступеней вниз, получив первое военное ранение. Нос сломал, синяки под глазами, но как только кровотечение остановилось, признали годным к воинской службе.

Наверное, из-за вида не попал в танкисты, потому что все трактористы уехали одной группой, когда военком приговаривал: «Кого поприличней». Ну, тут понятно, на приличного призывника я похож не был. Через какое-то время меня и других неприличных перевели в Камышинский призывной пункт, затем дальше, и так почти два месяца.

Запомнился Сталинградский призывной пункт, где вкусно кормили наваристой кашей с армейской тушенкой и командовали подтянутые сержанты в отутюженной форме и начищенных сапогах. Мы ночевали в казарме, которую учились доводить до блеска: стекла окон, ручки дверей, даже деревянные полы, отполированные специальным составом, сваренным из хозяйственного мыла и воска. Кровати, подушки на них, мощные табуреты, ошкуренные осколками стекла, все не менее часа ровнялось по нитке. Как сказал про нашу казарму приехавший за призывниками командир: «Блестит, как шахматы».

Мне было неловко за вахлацкий вид, и я постарался сменить обувь, постригся наголо и побрился. Мы впитывали рассказы сержантов о службе и радостно ржали от армейских баек. Как ни странно, мы держались ближе к сержантам. От них я узнал о дисциплине, о том, что есть ефрейтор и старшина, которые на ближайшие годы будут роднее папы с мамой. Как пришивать подворотнички на ворот гимнастерки, чистить сапоги, ухаживать за оружием. Я узнал, что такое армейский порядок, который работает как отлаженный механизм, где каждый солдат, сержант и офицер как качественные детали мощного механизма четко выполняют свои функции.

Несколько раз перед нами выступали офицеры и политработники, которые рассказывали, что такое рабоче-крестьянская Красная армия, сокращенно РККА. Чем она отличается от армий капиталистических стран, где офицеры набираются из правящего класса, а солдаты нанимаются. В отличие от них, наша армия рабочих и крестьян. Офицеры в ней – плоть от плоти трудового народа, подготовленные красными военными профессорами, передавшими опыт своих побед в империалистической и гражданской войнах. И что самое главное, нашу армию поддерживает весь советский народ, потому что она защищает нашу Советскую Родину в отличие от иностранных армий, которые защищают капиталы своих нанимателей-колонизаторов.

Главное выгодное отличие РККА от армий других стран, которое я усвоил, это отличие набора в армию по призыву и по найму. В нашей армии солдат, пройдя боевую подготовку, возвращается к мирной жизни, остается солдатом и всегда готов, если начнется война, снова встать в строй. Профессиональные наемные армии империалистических стран воюют с мирным населением своих колоний, а в войне с серьезным противником способны на один бой, поэтому войны у них называются кампаниями. Но случись настоящая война, потери надо будет восполнять свежими силами, которых у буржуев не окажется. А когда объявят мобилизацию, то призовут неподготовленных людей, обреченных на поражение и плен. Это уже подтвердилось поражением Франции и Польши, когда одни из лучших армий Европы проиграли, а страны захвачены.

Перед нами выступил пожилой воин, прошедший империалистическую и гражданскую войны, участник обороны Царицына, который рассказал, что город имел большое стратегическое значение, находится на пути на Кавказ к нефтяным месторождениям, а также на юг России и Среднюю Азию. Для взятия Царицына белогвардейцы собрали несметную армию под командованием своих лучших генералов: Деникина, Краснова, Мамонтова. Но товарищ Сталин собрал под своим командованием всю артиллерию Красной армии, ввел грамотное тактическое руководство, основанное на крепкой обороне и маневрах с ударами во фланг противника, и смог отстоять Царицын, что привело к победе в гражданской войне. Поэтому в благодарность советский народ и Коммунистическая партия назвали город Сталинградом.

***

В марте 1941 года меня направили в крымский город Джанкой, где формировался учебно-резервный авиаполк (7-й УРАП), в батальон аэродромного обслуживания (БАО). Природа, как в Поволжье: степь, сухостой перекати-поле, а вместо сусликов жирные хомяки.

В батальоне выдали форму х/б, вещмешок, шинель и повседневное обмундирование – черный комбинезон. Вместе с ботинками и пилоткой это лучше, чем ботинки с обмотками, которые из солдата делали клоуна. Я с детства мотаю портянки и считаю, что в походных условиях они практичнее носков. Но обмотки – это от безумного тыловика, который жмется выдавать солдатам сапоги, чтоб те не в атаки бегали, а спотыкались и падали. Я их так и не научился нормально мотать. У меня всегда так: если встречаю глупость, отваливается способность схватывать на лету. Необходимость обмоток, кроме бедности снабжения, никто не смог здраво объяснить. Мокнут от росы, не говоря про лужи, цепляются за коряги и разматываются, и кто бы ни мотал, все равно размотаются. Единственное назначение – стоять в строю. Правда, я встречал виртуозов, которые гордились натяжным обматыванием и совершенством своего искусства – защипки наверху, замазывание гуталином, даже полирование. Но любой профессор обмоток всегда с радостью переобуется в сапоги, только дай.

На аэродроме я впервые увидел самолеты и пошел любоваться. Когда подошел к большому, мощному красавцу, то остановился в восхищении. Он поражал размерами и плавными контурами. Я ходил вокруг него, гладил обшивку, трогал соединения колес шасси, восхищался совершенством деталей, интересными решениями соединений. Теперь трактор СТЗ-15/30 казался громоздким, неуклюжим уродцем. Тут подошел настоящий живой летчик. Он был чуть старше меня в таком же черном комбинезоне, только отглаженном и перетянутым портупеей с кобурой, а в отвороте виднелись два кубаря на голубых петлицах. На голове фуражка летного состава, а в руке летный кожаный шлем.

– Это бомбардировщик АНТ-40, – сказал он, – устаревшая модель, уже есть более современные, разгоняются в небе до 500 км/час. Скоростной бомбардировщик, но плохой обзор и маневренность. Японцы их сбивали на Халхин-Голе.

– Да ладно, – сказал я для поддержания разговора.

– Кто по образованию?

– Механизатор, – тихо сказал я.

Тут подошел авиамеханик и еще один летчик, которые, узнав, о чем разговор, заспорили. Во-первых, говорили они, АНТ-40 – это модель базовая, а не устаревшая, во-вторых, на Халхин-Голе они нормально воевали, и только в начале боев некоторые летчики не имели боевого опыта, а затем перехватили инициативу и перебили все самолеты Квантунской армии. И в Испании эти бомбардировщики со способностью истребителей почти переломили ход войны. В общем, разгорелся жаркий спор на жаргонно-техническом языке, который я не мог понять, но слушал и наслаждался. Со стороны могло казаться, что я, деревенский простофиля, стою рядом с ними с открытым ртом. На самом деле я впитывал и запоминал каждое слово, старался раствориться в летной атмосфере, при этом твердо решил изучить все механизмы на аэродроме.

Спор явно не сейчас начался.

– Ну и где твоя Испания? – не соглашался критик АНТ-40, – республиканцы проиграли.

– Республиканцы проиграли, потому что франкистов снабжали все европейские буржуи, а после гибели Мате Залки интербригады не смогли объединиться под одним командованием. Но любой тебе скажет, что АНТы и И-15 в небе Испании добились превосходства над люфтваффе.

Тут оба летчика заметно стушевались и перешли на технические доводы. Нельзя было обсуждать Германию как противника.

Дальше спор перешел на И-15 бис, который тоже устарел, потому что развивал скорость не больше 350 км в час, предыдущий И-15 был более удачный и маневренный. Но оппонент заявил, что И-15 принято хвалить, потому что хорошо зарекомендовал себя в Испании и на Халхин-Голе, а испанцам они понравились, потому что просты в управлении и ремонте, любой фермер в сарае мог его починить.

Ну, раз фермеры в Испании смогли разобраться с И-15, значит, механизатор с Николаевской слободы тоже со временем разберется, решил я.

***

В батальоне меня поставили на должность мастера-оружейника, поэтому механизм, который я сразу изучил, – авиационный пулемет ШКАС (Шпитального – Комарицкого авиационный скоростной), которым вооружены все самолеты на аэродроме. Показали несколько раз, как его собрать-разобрать, после чего я справлялся с ними сам. В мои обязанности входило перед боевым вылетом получить пулемет в комнате хранения, разобрать, снять смазку с механизмов, удалить оружейное масло с канала ствола, проверить исправность всех деталей, особенно пружин, которые в условиях скоростной работы механизмов могут быстро изнашиваться. Дальше обеспечить пулемет боепитанием, после чего удалить слой смазки с турели и установить на нее пулемет, проверить подвижность и работоспособность механизмов. Также после возвращения снять пулеметы с турелей, разобрать, почистить, осмотреть исправность всех деталей и пружин, смазать тонким слоем оружейного масла механизмы, прочистить канал ствола и смазать его оружейным маслом, чтобы через пару часов вытереть и еще раз нанести тонкий слой масла, потому что налет пороховых газов разъедает ствол оружия и его надо тщательно удалять, причем из любого огнестрельного оружия.

На аэродроме базировалось 10 средних бомбардировщиков АНТ-40, 10 истребителей И-15 бис и шесть истребителей И-153 «Чайка», внешне такие же, как И-15 бис, только верхнее крыло в месте крепления к корпусу было изогнуто в форме крыла чайки. Итого, как говорят на складе, вооружение всех самолетов, составлявшее по четыре ШКАСа, включая запасные, мое хозяйство включало 120 пулеметов. Помимо этого, вместе с авиамеханиками я отвечал за исправность бомболюков.

Правда, Игнат – недовольный летчик, раскритиковал и мои ШКАСы:

– Калибр 7,62 для авиационных пулеметов – это вчерашний день, не дай бог война, а мы с винтовкой против современных машин противника? Вот «Березина» калибра 12,7 мм – вот это огневая мощь. Может быть, скоро нас перевооружат.

В мае я уже был опытным оружейником, подружился с авиамеханиками и помимо основной работы по обслуживанию пулеметов вместе с авиационными техниками осматривал и ремонтировал крылатые машины. Еще не прошло и двух месяцев, а я уже считался своим на аэродроме. Ежедневно мы с любовью ухаживали за самолетами, чинили, латали дыры, ведь обшивка самолетов оказалась тряпочная.

Передняя часть фюзеляжа обшита дюралюмином и покрыта полотном, задняя часть полностью тряпичная: специальным авиационным полотном обшивался алюминиевый каркас, хвост и оперение тоже обшивались полотном, но на стальной каркас, только крылья были из стальных лент-профилей и тоже обшиты полотном. Все полотно, то есть весь самолет сверху, покрывалось специальным лаком – перкалью. После обмазывания специальным клеем и накладывания полотняных латок закрашивали где серебрянкой, где защитной краской и опять покрывали перкалью. Сверху самолеты должны были окрашиваться в защитный цвет под окружающую растительность, чтобы с воздуха противник их не сразу мог заметить, а снизу самолет окрашивался серебрянкой, чтобы средствам ПВО их труднее было разглядеть в небе.

Шла интенсивная боевая учеба. Я только успевал обслуживать ШКАСы перед и после полетов, а в свободное время, которого почти не было, вместе с механиками занимался обслуживанием самолетов.

В отличие от сухопутных воинских частей, где солдаты постоянно заняты муштрой, строевой подготовкой, внешним видом, беготней и наведением порядка, в летных частях главное, чтобы порядок был в небе. Мы не ходили строем в столовую, не совершали изнурительные марш-броски, но занимались боевой предполетной подготовкой, и мне очень нравилось заниматься делом. Наблюдая за службой роты охраны, где цель жизни от сержанта до офицера поймать и наказать за что-нибудь солдата, постоянно приговаривая про священный долг защиты Родины, а цель солдата, соответственно, не попадаться, а с винтовки только один раз стреляли перед присягой по три патрона. Поэтому я радовался, что занимаюсь настоящим делом и что по-настоящему участвую в защите Родины.

Как я уже сказал, за то короткое время, что я появился на аэродроме 7-го УРАП, я зарекомендовался нужным специалистом и опытным во всех смыслах бойцом. Поэтому, когда прибыли призывники – выпускники гражданских аэроклубов, один из самых ушлых обратился ко мне за советом, как лучше и куда сбегать до девчонок.

Я общался с кадровым составом авиамехаников, у которых женский вопрос так или иначе был в порядке, а мой призыв, в основном, оказался в роте охраны, чей распорядок и присмотр ефрейторов, сержантов и офицеров не способствовал ночным похождениям. Поэтому, когда появились молодые летчики, у меня появились компаньоны в амурных делах.

Я разузнал про места для посиделок, выбрал укромное место на берегу местной речки Степной, а проходя мимо хлопкоочистительного комбината, познакомился с веселыми девчатами и пригласил их на день рождения к «знаменитому летчику».

На следующий день с двумя товарищами с купленными на базаре фруктами, булками и домашней колбасой встретились на окраине Джанкоя с девушками Тоней, Полей и Шурой, которые несли корзинки с местным вином. Мне сразу приглянулась большеглазая стройная Шура с загадочной улыбкой и точеной фигуркой, я забрал у нее корзинку, и как хороший знакомый, продолжая как бы ранее начатый разговор, стал задавать смешные вопросы: «Ну как, девчонки, решили, кто первая замуж выйдет?» Девчонки хохотали, а Шура, не меняя загадочной улыбки, взяла меня под руку и стала внимательно рассматривать.

На берегу, уютно расположившись на песчаной опушке в зарослях камыша, мы провозглашали тосты за знакомство, за красивых девушек, за смелых летчиков и так далее. Увидев, что Шуре наскучили рассказы о самолетах, небе и службе, я на ушко предложил ей пойти ловить рыбу. Она сначала расхохоталась, а затем взяла меня за протянутую руку, и мы перешли на другую опушку, где я стал разматывать приготовленную леску с грузилом и крючком, а глаза Шуры стали еще больше от удивления.

– Я думала, шутишь про рыбалку, интересно было, что придумаешь, а ты вон что, и правда, – со смехом сказала Шура.

Я закинул донку, закрепил за корягу и еле успел поймать Шуру в охапку, которая чуть не свалилась в реку. Я не собирался упускать свою удачу – отпускать Шуру из объятий, а она, крепко прижатая ко мне всем телом, прошептала:

– Я сразу поняла, что ты не летчик.

– Это почему?

– Потому – что не дурак.

Последние слова я прекратил осторожным нежным поцелуем в противовес крепким, не оставляющим шанса на освобождение объятиям.

Поцелуй был очень продолжительный, а когда прорвался первый вдох, обмякшая Шура неожиданно прошептала: «Клюет», и мы взорвались продолжительным громким хохотом. Я никогда еще так долго и счастливо не смеялся. Смех рождался из глубины души, он еще не успевал вылететь, когда новая порция счастья уже распирала изнутри, дополняя сладкое головокружение. Мы не заметили, как продолжали хохотать, прижимаясь друг к другу и лежа на теплом песке.

Отдышавшись, мы лежали обнявшись и не шевелились, боясь спугнуть счастье. Мы не знали, сколько прошло времени, когда наша компания стала звать нас.

– Шура, домой пора, – позвали девушки.

Обратно мы с Шурой шли молча обнявшись. Макар с Тоней справа, держась за руки, и юный пилот продолжал обольщение, рассказывая о технических подробностях устройства истребителя И-16. Слева от нас шла грустная Поля, а справа от Макара с Тоней хмурый Илья, засунув руки в карманы.

Мы прощались на окраине города, на перекрестке с фонарем. Шура крепко обняла меня за шею, поцеловала и прошептала на ухо: «Жду завтра». Макар попытался поцеловать Тоню, но та уклонилась и помахала ручкой. Илья молча повернулся и двинулся в сторону аэродрома.

Мы возвращались гордые и счастливые с первого военного свидания: первые из призыва решились на самоволку, и первые познакомились с девушками. Мы шли, держа руки в карманах, вспоминая подробности, хлопая друг друга по плечам.

– Ты давно с Шурой? – спросил Макар.

– Столько же, сколько ты с Тоней.

– Да ну! Ну, ты ас! – удивился он.

– А у вас что? – спросил Макар Илью.

– Да ну ее, недотрога какая-то, – с досадой произнес тот. – Стакан с вином даю, говорит: «Сама возьму», булку предлагаю – «Не хочу», руку подаю, чтобы встать помочь, – отталкивает. Видно, не нравлюсь.

– Да ладно, – заговорщицки толкнул меня Макар. – И мне Тонька и Кольке Шура сказали, что Полька как тебя увидела, так ноги подкашиваться стали, так что решила тебя в отдалении подержать от греха подальше, чтоб сразу не отдаться.

И мы разразились громким хохотом.

Неожиданно поперек дороги выросли пятеро парней, и грубый наглый голос остановил нас:

– Э-э-э, кто это тут у нас, такие веселые?

– А кто нужен, – также вызывающе ответил Макар.

Наверное, это были местные, джанкойская шпана, о которых предупреждали авиамеханики. Не знаю, как бы я поступил, встретив их раньше, но сейчас выпитое вино, товарищи, идущие со мной плечо к плечу, и принадлежность к сильнейшим в мире военно-воздушным силам подняли боевой дух и придали необъяснимую и непоколебимую уверенность в победе, несмотря на превосходящую численность противника.

– А-а-а, – продолжил грубый блатной голос, – да это мальчики-солдатики от мамки убежали, а ну-ка иди к дяде, шкет.

– А тебе, мальчик, мамка разрешает гулять так поздно? – ответил Макар.

– Ах ты ж говно зеленое, – проорал блатной и кинулся на меня, стоявшего чуть впереди остальных.

Не знаю, что бы со мной сделал кулак с кастетом, но отработанный на гвоздях прием сработал безотказно – я отклонился, схватив рукав под кистью и, провернувшись вокруг своей оси, пропустил долговязого мимо себя, инстинктивно добавив ему за ухо кулаком без молотка. Парняга, центнер с гаком, рухнул всем весом на пыльную дорогу и больше не шевелился. Второй, перехваченный за руку в следующую секунду, споткнувшись о долговязого и отработанно получив кулаком по затылку, рухнул рядом. Провернувшись туда-сюда, я услышал топот ног третьего убегавшего противника и увидел Илью, отказавшегося от попытки догнать, который развернулся и саданул ногой по ребрам навалившегося на Макара последнего хулигана, который скрючился, скатился с Макара и, схватившись за бок, остался лежать рядом. Как потом оказалось, боксер Илья одновременно со мной отправил своего противника с дороги в кусты, откуда тот больше не появлялся.

Мы втроем стояли над поверженным противником, который просил его отпустить и прощения.

– Ты что же, вражина, – орал Макар, – против красной авиации прешь?

– Нет, товарищи, простите, я ж не знал, я ж в темноте не разглядел.

– Что ты с ним нянчишься, сейчас заберем, и к стенке, пока темно, – подхватил Илья.

– Ну, прям к стенке, какие скорые, – подхватил я игру, – в часть доставим, а там с ним пусть особисты разбираются. Шутка, что ли, на Красную армию нападать. А мы с мирным населением не воюем.

– Ага, – подхватил Макар, – только пиндюлей даем.

И мы заржали, оглашая темную улицу громким хохотом, не обращая внимания на убегавшего сначала на карачках, а затем бегом хулигана.

Так, смеясь и гордясь своими похождениями, мы дошли до известной нам одним прорехе в колючей проволоке, ограждавшей аэродром, и уже без приключений прокрались к своим палаткам и счастливые заснули без задних ног.

Через пару дней до аэродрома докатились городские слухи, что трое летчиков расправились с бандой Битюга, а самого Битюга и его приятеля забрали на аэродром, и больше их никто не видел. Как поговаривают, их или расстреляли на рассвете за аэродромом, или в Сибирь сослали без права переписки.

Конечно, нам очень хотелось рассказать о нашем геройстве, но если это станет известно командованию, мы серьезно влипнем – за самоволку полагается трибунал. Поэтому мы поклялись друг другу, что ни одна живая душа, даже наши девушки, никогда об этом не узнают. И больше не рисковали ходить в самоволки. И, как оказалось, в этом не было необходимости, помог случай.

Во время внезапно испортившейся погоды И-15, уходя от грозовых облаков, совершил вынужденную посадку на дороге, завершив пробег на пашне, и там крепко застрял. Когда мы прибыли на место посадки, я нашел общий язык с местным бригадиром и после полевого совещания с ним и главным механизатором на глазах комсостава УРАП предложил верное решение закрепления самолета при выдергивании его из грунта с помощью двух тракторов ХТЗ-15/30. Так мы вытащили самолет на дорогу и без происшествий целый и исправный доставили на аэродром. На следующий день меня вызвал комбат, объявил благодарность и сообщил, что теперь я буду оказывать техническую помощь колхозу в обмен на овощи и фрукты для нашей столовой, а для этого мне разрешается свободно покидать территорию аэродрома. Через некоторое время я обговорил и возможность ночевки в колхозе с прибытием к подъему.

Особенно моим техническим успехам была рада Шура, встречи с которой стали регулярными и насыщенными. Подготовка к свиданиям была похожа на явки разведчиков. Мы придумали систему условных знаков, включая расположение цветка на подоконнике, указывающих, дома родители или нет. Расположение виноградной лозы на калитке указывало: дожидаться на фабрике, ушла в магазин, ушла с родителями, ушла к соседке или сразу идти на сеновал. Мы встречались во дворе ее дома, когда родители и соседи были в поле, вечером я помогал в ремонте вернувшихся с поля тракторов, а затем опять шел гулять с Шурой. Естественно, что основных обязанностей по обслуживанию ШКАСов с турелями с меня никто не снимал, и я перестал нормально высыпаться, но я был молод, полон сил, и недосып был лишь досадным неудобством, зато меня любит Шура, ценят колхозное начальство и командование аэродрома.

Так я и жил в счастливом круговороте: аэродром, тракторы и любимая Шура. Мы мечтали, что через два с небольшим года после службы мы поженимся. Мы были счастливы, нас ждало прекрасное будущее. Я останусь на сверхсрочную или после демобилизации вместе уедем в Николаевку, где я буду занимать хорошую должность, а может, останусь в Джанкое и построю нам огромный красивый дом, куда перевезу родителей и братьев с сестрой, если она не выйдет замуж. Вот так мы мечтали. Теперь это называется «мечтали», а тогда это были просто планы, ни какие-нибудь сказочные, а самые обычные, которым ничего не могло помешать. Я и думать не мог, что что-то могло случиться.