Читать книгу: «Новый день», страница 5

Эпилог

Глазница грота озарилась мягким светом. В глубине пещеры вновь слышались голоса.

– Я покончил с поклонением Митре, – самоуверенно заявил Кронос.

– Неужели? – недовольным голосом спросила Деметра. – Теперь бесчисленные мистерии в честь Митры проводят по всей провинции!

– Не может быть! Я же уничтожил объект их поклонения!

– И это лишило людей привязанности к одному месту. Теперь они ищут милости Митры, принося кровавые жертвы где им вздумается.

– Он обманул нас, и мы должны отомстить ему за это!

– Нет, с меня хватит! Тебе, похоже, пора на покой.

– А ты? Что же будет с тобой!?

– Я ещё что-нибудь придумаю. Только на этот раз уже без тебя.

Свет погас, и ущелье наполнилось привычной ночной тишиной.

Когда перестанут гореть фонари…

– Не смотри так на меня, пожалуйста. Можно подумать, я каждый день прихожу к тебе с подобными разговорами. Просто, понимаешь, мне больше не с кем такое обсудить. Я знаю, как ты не любишь всякие такие штуки…

А, прости, задержал. За дружбу! Эх, хорошо пошла. Ну, теперь к сути дела.

У тебя же есть такой фонарь? Ох, проклятая сумка… Можешь не отвечать, я и так знаю, что есть. Да не кивай ты так растерянно. Мне, может, и четвёртый десяток, но на память пока не жалуюсь.

Ты свой, небось, где-то на чердаке или в кладовке запрятал или вообще выкинул за ненадобностью во время очередной уборки. Принял его за старый ненужный хлам и, как обычно, в своём репертуаре.

Ладно, мой вот тоже не знаю, как уцелел. Смотри, на нём места живого нет: краска везде облупилась, стёкла все затёртые, одно вообще треснуло – еле держится. Даже ручка и то умудрилась сломаться, а она ж из чугуна литая!

В общем, не знаю, что с ним было и где он умудрился износиться. В последний-то раз, когда я его в руках держал, он был совсем новехонький! Хотя это лет двадцать назад было…

Так вот, на той неделе собрался я крышу подлатать и решил для начала прибраться на чердаке. Стал, значит, мусор всякий оттуда выгребать, а эта дурында чугунная возьми и треснись на меня с какой-то полки. Чуть череп не проломила! Может, тогда стекло и треснуло… не суть.

Смотрю – это фонарь какой-то, допотопный и тяжеленный, как будто и не ручной совсем. Я ради интереса вышел к свету – рассмотреть его получше. Дай, думаю, открою. А он проржавел весь, скрипит – ну, кое-как справился…

Ага, понял. Давай за то, чтоб всё у нас было хорошо! Ух, что-то резковато, ты трохи меньше в следующий раз лей.

Так вот, открываю я этот фонарь, а там всё в копоти, пепел какой-то на дне, угольки – черте что. Дай, думаю, пальцем всю эту труху вытряхну и гляну, может, он ещё на что-нибудь сгодится.

Ну, я раз – и обжёгся! Смотрю получше-то, а там кроха какая-то до сих пор еле-еле тлеет.

Ты на стол разлил, хех.

Я тогда тоже струхнул, думаю, что за чертовщина – я на чердаке года два уже не был, откуда там мог взяться зажжённый фонарь?! И тут я вспоминаю про эти наши фонари из детства.

Нет-нет-нет! Не делай опять вид, что ты ничего не помнишь. Давай третью за былые годы, может, она тебе память освежит.

Ну, вспомнил? У всех ребят из нашей ватаги такие были, да и у других, по-моему, тоже. Только они тогда какими-то совсем лёгкими казались, а этот-то – попробуй. Да не бойся – он не кусается и даже не обжигает, если пальцы в огонёк не совать, хе.

Скажи же, как бревно по весу? Даже странно, как мы такую тяжесть малыми таскали.

Но мы их и в лес с собой брали, и на горку зимой. Летом вообще постоянно, когда на круче собирались после заката. Поставим их в кучу, вокруг усядемся и давай истории всякие, сказки там, страшилки, кто чего знает, рассказывать. А огоньки в фонарях пляшут, большие такие, не то что сейчас. И тепло от них такое… доброе исходило. Нам и костёр никакой не был нужен…

Самое время, думаю, и за чудо пропустить. Уф, подай-ка хлебушка.

И, понимаешь, я стоял, все эти чудеса вспоминал, смотрел на этот облезлый фонарь, который у меня остался, и не знал даже, что мне делать. Так захотелось вернуть это полузабытое чувство постоянного волшебства. Или даже не волшебства, а какой-то светлой мечты, заветного желания что ли, которое вот-вот исполнится. Надо только чуть-чуть подрасти, и точно дотянешься до того, что загадал ещё малышом. Сейчас ничего такого уже, вроде как, и не осталось…

Не согласен? Ну, скажи мне тогда, о чём ты мечтаешь? А что делаешь для исполнения мечты? Вот о том и речь.

Это всё точно исчезло… ну или почти. Как этот огонёк.

А ведь это несбыточное, на первый взгляд такое нереальное, было частью нас, самых что ни на есть настоящих и реальных нас. Выходит, куска меня уже и нет… да к тому же я сам его от себя и отрезал.

Так мы, наверное, и исчезаем по частям. Смотришь, а ты уже только ешь да пьёшь и всё на этом – больше-то ничего и не осталось. Страшно как-то.

Давай ещё по одной…

Всю прошлую неделю я спать спокойно не мог. Ломал себе голову, как бы этот фонарь разжечь. Просто же щепок подкинуть или масла залить в него нельзя – он же не так устроен – горит всё так же, только пламя становится хуже видно. В детстве-то мы ничего туда не подкладывали, мне бы хоть один случай да вспомнился, а полыхали у всех эти светильники – будь здоров!

Самое печальное, что я совсем не помню, откуда мы эти фонари брали, хотя они были почти у всех детишек. Не думаю, что родители стали бы малышам такую странную игрушку покупать: там же огонь внутри – и обжечься можно, и чего ещё похуже.

Раздавал нам их кто-то? Тоже вряд ли – ничего такого в памяти не всплывает. А у тебя? Вот и говорю – совсем непонятно выходит.

И спросить-то ведь не у кого. Родителей уж нет давно, из детства все – кто поразъехался, с кем не общался уж сто лет – так запросто в гости и не зайдёшь, как к тебе. Ты у меня один и остался, да тоже ведь только куски из юности помнишь.

Как его разжечь? Ума не приложу…

Последний раз, помню, я подруге своей на струнах играл, песню сам сочинил, а фонарь рядом стоял, вроде как для романтики. Горел он тогда на славу, аж светляки слетелись. Но струны я позавчера пробовал перебирать, куплеты старые повспоминал. Только не реагирует он теперь на музыку, да и я сам, если честно, тоже… в тягость оно как-то стало. А раньше ведь так нравилось!

Любил я эти мелодии всей душой. Даже музыкантом хотел стать, на жизнь себе по копеечке зарабатывать… да где там. Песнями себя не прокормишь…

Выпьем за молодость, дружище! За то, чего мы навсегда лишились.

Знаешь, мне прошлой ночью такая мысль пришла… пугающая. Я потому и решился пойти к тебе и всё рассказать. Что если этот огонёк – наша жизнь? Ну, вроде как, сколько нам отведено. А как он потухнет, так и всё, конец.

Я смотрю на этот уголёк, вспоминаю детское пламя, и мне кажется, я со дня на день должен преставиться. Жуть, да и только.

Ну что? Не чокаясь, за тех, кого с нами нет!

Ох, грустно обо всём этом думать. И не знаю, надо ли…

…

Смотри! Кажется, он малость разгорелся!

За это можно и выпить!

Хотя нет, постой, а то, может, мне от выпитого и кажется, будто всё начинает налаживаться. Ну его, давай обождём немного. Ты мне лучше расскажи пока про свой фонарь. А то я всё о себе да о себе.

Твой-то, поди, должен полыхать, как прежде. Оттого ты так и стушевался, когда я свой огарок на стол выставил? Не хотел меня расстраивать, да?

Понимаю-понимаю, дружище. Спасибо, конечно, за заботу, но хватит уже таить своё сокровище. Неси его сюда! Может мы от него и мой фонарь прикурим, хех

– Мой давно потух.

Куда же ты ушёл?

– Эй, мужчина, что случилось?!

В нескольких шагах от тропинки, так чтобы его было видно с дороги, у небольшого дерева стоял аккуратно одетый человек лет сорока. Он растерянно оглядывался по сторонам, словно обращались не к нему, и посторонние звуки просто отвлекали его, не давая сосредоточится на чём-то очень важном. Как только отзвуки чужого голоса окончательно терялись среди деревьев, он снова принимался ощупывать ствол и крупные ветви невысокой осины, проверяя её на прочность.

То и дело по грузному телу мужчины короткой судорогой пробегала нервная дрожь, заставляя его прерывать осмотр дерева. И всякий раз ему приходилось растирать покрасневшую шею под замятым воротником тщательно выглаженной голубой рубашки, чтобы избавиться от неприятной тяжести, оставленной в мышцах назойливыми спазмами.

– Мужчина! – снова прозвучал приближающийся со стороны зарослей голос.

Сквозь ветки и молодую поросль продирался высокий худощавый парень. Оказавшись прямо перед упорно не замечающим его странным мужчиной, он ещё раз громко повторил:

– Что-то стряслось?

Обратив, наконец, внимание на источник звука и поняв, чего от него добиваются, мужчина оторопел. Он молча рассматривал возникшего, как ему казалось, из ниоткуда бледного юношу. Всклоченная шапка непослушных тёмных волос, заострённые черты лица, застывшая на губах полуулыбка, свободная неприметная чёрная одежда – мужчина тщетно пытался найти в этих деталях какую-нибудь подсказку.

– Что-то случалось? – вновь прозвучал такой простой на первый взгляд вопрос.

– Наверное… – отводя взгляд от юноши, растерянно ответил мужчина.

– Эм-м, это, в смысле, точно произошло или, наоборот, вряд ли?

– Не знаю, – честно признался мужчина.

– Погоди, это как? – оживился парень. – Ты не знаешь, что с тобой произошло?

– Ну, да… Звучит, конечно, странно, но я, правда, не знаю… Совсем не помню, как здесь оказался и… вообще, кажется, ничего не помню. Даже имени.

– Да ладно, брось, так не бывает. Ты ж помнишь, как разговаривать, стоишь вот ровненько, да и вообще не выглядишь каким-то поломанным. Может, тебе кислород в голову ударил?

– Это как?

– Говорят, такое бывает, когда чистым воздухом давно не дышал. А по тебе сразу видно, что на природе ты давненько не был, иначе бы ты в рубашке и брюках в рощу бы не пошёл.

Мужчина задумался. Он опустил глаза на свои слегка запылённые коричневые туфли, скорее по привычке, чем из-за необходимости отряхнул левую брючину и, почувствовав в своей шее зарождение очередной судороги, попытался расслабиться и, глубоко дыша, расстегнул воротник рубашки. К его удивлению на этот раз дрожь отступила, не успев начаться.

Всё это время юноша стоял, прислонившись спиной к крепкому дубу, и тщательно собирал едва заметные соринки с рукавов своей чёрной футболки.

– И что теперь делать? – после затянувшейся паузы, наконец, спросил мужчина.

– Пойдём, выведу тебя в город. Вдохнёшь пылюки как следует, подвыветришься, восстановишь, так сказать, баланс, – юноша широко улыбнулся, – и вернётся к тебе твоя память.

– Думаешь?

– А то! Не кажешься ты мне безнадёжно потерянным.

Мужчина вопросительно посмотрел на парня, но тот уже успел выйти на тропинку и быстрым шагом двигался вперёд.

– Ты так говоришь, как будто каждый день людей с амнезией здесь находишь, – догнав юношу, сказал запыхавшийся мужчина.

– Ох, поверь мне, я много кого в самых разных местах и состояниях повидал.

– Ты что врач?

– Я?! Да не дай Бог. А ты?

– … Не зн… Нет.

– Видишь, – радостно объявил юноша, – многоэтажки едва сквозь деревья показались, и ты уже стал давать однозначные ответы о своём прошлом.

– И правда, – удивился мужчина.

Он стал перебирать в уме вопросы касательно его возможной профессии, семьи, возраста, имени, и пытался отвечать на них только да или нет. Но мысли то и дело путались, разбредались в разных направлениях, увлекая за собой, и неизменно уводили несчастного мужчину всё дальше от искомых ответов. От перенапряжения он почувствовал давящую боль в висках и решил ненадолго закрыть глаза, чтобы хоть как-то совладать с неприятной тяжестью, медленно заполнявшей его голову.

Теперь мужчина шёл с полуопущенными веками, лишь изредка сверяя траекторию своего движения с идущим впереди юношей. Боль понемногу стихала, и с каждым шагом вслепую он чувствовал себя лучше.

Ему нравился тихий шелест листвы, неожиданно, но так гармонично прерываемый птичьи щебетом, влажный запах леса, мягко пружинящий дёрн под ногами. Он отчётливо помнил, что любил всё это и раньше, и невольно подумал: «А нужно ли мне вспоминать что-то ещё?».

Словно ответ, раздался голос юноши:

– Вот почти и пришли.

На выходе из рощи тенистая прохлада деревьев начинала уступать духоте жаркого летнего дня, а извилистые лесные тропинки сбегались к асфальтированной дороге центральной аллеи. Мужчина нехотя открыл глаза.

Щурясь от яркого солнца, проступающего сквозь рваный занавес редеющих крон, юноша повернулся и спросил:

– Ну как? Вспоминается что-нибудь?

– Как тебе сказать…

– Как есть.

– Нет.

– Хорошо. То есть плохо. Попробуй тут вспомни что-нибудь на таком языке! – недовольно добавил юноша. – Давай ещё немного пройдёмся.

Мужчина понуро зашагал по разогретому солнцем асфальту вслед за парнем. Дорога спускалась в низину, и очень скоро они оказались на небольшой парковочной площадке. Свободных мест практически не было, и некоторые машины стояли на обочине вдоль дороги.

– Спасибо, что помогаешь мне… – сказал мужчина, поравнявшись со спутником. – Как тебя кстати зовут?

– Паша.

– Спасибо тебе, Павел.

– Как тебе вон та машина? – не обращая внимания на благодарность, неожиданно спросил юноша. – Интересно, что за модель?

– Ты про синюю шевроле?

– Ага, – подтвердил Паша, направляясь к автомобилю.

– Далеко не новая, но видно, что ухоженная, – заинтересованно рассуждал мужчина. – Даже блестит, как будто только что вымыли. Я бы от такой не отказался.

– Ну, так и не отказывайся, – юноша обошёл машину кругом. – Надо же, ни единой царапины. Давай сядем!

– Куда? Ты что шутишь?!

– Да что ты переживаешь! Ты ж всё равно ничего не помнишь, какой с тебя будет спрос?

– А ты?! – ещё больше возмутился мужчина.

– А я ничего не понимал и шёл у тебя на поводу, пытаясь хоть чем-то помочь в сложившейся ситуации. Кругом одни безрассудные герои и отчаявшиеся пострадавшие. Ни одного злодея. Мы чисты.

– Прекрасно! – засмеялся мужчина. – Только она закрыта. Об этом ты не подумал?

– Ты, значит, ничего не помнишь, но зато точно знаешь, что она закрыта.

– Смотри! – в подтверждение своих слов мужчина уверенно потянул дверную ручку и ахнул от неожиданности, когда дверь с глухим щелчком резко открылась.

Паша демонстративно аплодировал:

– Вот это представление. Бис, маэстро, бис!

– Не может быть, – мужчина продолжал ошарашенно смотреть на распахнутую дверь.

– Да что ты. Разрешишь? – юноша указал на переднее пассажирское кресло.

– Да, конечно, – пытаясь прийти в себя, машинально ответил растерянный мужчина.

– Но где же мы возьмём ключи? – пробормотал он.

– Я думал, мы только посидеть собираемся, – улыбаясь, сказал Паша и залез в машину.

Юноша громко захлопнул дверь и не услышал, как, по привычке хлопая по карманам, мужчина на мгновение замер и, отерев со лба выступившие капли пота, еле слышно сказал:

– Забыл выложить.

Побледневший мужчина сел в машину, молча завёл двигатель, аккуратно тронулся и не спеша поехал в сторону жилых районов.

Паша с интересом наблюдал за происходящим, но с расспросами не спешил, и обозначал своё присутствие в машине лишь частой сменой радиостанций.

– Может, мне нужно к доктору? – наконец заговорил мужчина – Я, кажется, помню дорогу к поликлинике.

– Ну какие поликлиники, сегодня воскресенье, к тому же праздник. Сейчас не то что врача на рабочем месте не найдёшь, скорой не дождёшься. Иначе, ты думаешь, стал бы я с тобой столько таскаться. Поехали по третьему микрорайону прокатимся, вдруг большое скопление многоэтажек твою память освежит. Дорогу помнишь?

– Вроде да.

– Вот и славно. А я пока попытаюсь найти приличное музыкальное сопровождение для нашего путешествия.

Паша с удвоенным рвением принялся переключать немногочисленные радиостанции.

«По статистике число суицидов за последний год резко…», – раздалось из динамиков. Паша прервал диктора на полуслове, сменив волну в поисках музыки.

– Как думаешь, увеличилось или уменьшилось? – то ли в шутку, то ли всерьёз спросил юноша.

– А? Что?

Мужчина старался ни о чём не думать, так, ему казалось, он не отвлекал мозг от выбора нужных поворотов. И он был прав, вскоре автомобиль въехал в плотно застроенный район, и водитель смог расслабиться. Он сбавил скорость и медленно катился меж домов, разглядывая прохожих на тротуарах и пешеходных переходах в надежде встретить знакомое лицо.

– Давай тут запаркуемся, а дальше пешочком пройдём, – сказал Паша, прерывая тщетные поиски.

– А дальше это куда? – аккуратно ровняясь к бордюру, спросил мужчина.

– Вдоль улицы, например.

– Хорошо.

Спутники вышли из машины. На этот раз мужчина запер автомобиль и, на всякий случай, дважды дёрнул дверные ручки.

– Может, она вообще не твоя, – с улыбкой заметил Паша.

– Вряд ли. Мне кажется, я её лет десять уже вожу. Куда пойдём?

– Предлагаю заглянуть вон в тот двор. Отсюда он выглядит чистеньким и тихим. Уверен, ты мог бы жить в одном из таких домов.

– Думаешь?

– Почему нет.

Двор, и правда, оказался аккуратно прибранным, но вместо ожидаемой тишины их встретил громкий крик.

Из окна четвёртого этажа, по пояс высунувшись в настежь открытое окно, на весь двор звонким детским голосом кричал темноволосый мальчик лет семи в белой на вырост купленной майке.

– Серёжа! Серёжа! Ну куда ты ушёл?! Вернись!

Мужчина, точно завороженный происходящим, медленно пошёл в сторону не перестававшего кричать мальчика. Он старался как можно лучше рассмотреть лицо отчаянно зовущего кого-то ребёнка, и уже стоял под самым окном, как вдруг мальчик затих и скрылся в окне, с грохотом захлопнув раму.

Мужчина повернулся к стоявшему всё это время позади Паше и с ужасом произнёс:

– Меня зовут Серёжа.

Внезапно у мужчины закружилась голова. Он увидел, как Паша, вытянув руки, устремился на помощь, но в тот момент он почему-то показался ему совсем нереальным. Юноша стал очень бледным, даже полупрозрачным, а чёрная футболка повисла на нём бесформенным лоскутом, словно под ней вовсе и не было тела.

– Значит, вспомнил…

В глазах потемнело.

Ветка с хрустом обломилась. Тело глухо ударилось о землю, и птицы испуганно вспорхнули от неестественно громкого вдоха.

Некролог

Пролог

– И что?

– Что?

– Я готов…

– Ну, раз готов, иди.

– А куда идти?

– Да куда хочешь.

– Это как?

– Очень просто. Встаёшь, задвигаешь за собой стул, уходишь и не задерживаешь очередь.

– Какую очередь? Я же здесь один? И как я выйду, если в этой комнате ни одной двери?!

– Так же как вошёл сюда.

– Я… Я не помню, как здесь оказался…

– Зато я помню. Как и большинство, очень посредственно.

– А есть выдающиеся случаи?

– Редко, но бывает всякое. Я смотрю, готовности в тебе поубавилось?

– Нет. Просто не каждый день разговариваю в таком месте.

– А вот я здесь каждый день. И разговаривать мне с тобой не о чем.

– Не о чем? Так зачем ты тогда здесь сидишь…

Реплики раздавались в такт мерным раскачиваниям тусклой лампочки, повешенной на длинном грязно-сером кабеле. Старый металлический плафон собирал лучи слабого света в широкий конус, который последовательно высвечивал буро-зелёную штукатурку стен, две сидящие на табуретах фигуры в длинных, до пола, балахонах с накинутыми капюшонами в тон здешнего интерьера и грубо сколоченный пустой деревянный стол между ними.

Слова продолжали множиться и петлять друг за другом, не в силах выстроиться в нужную комбинацию, и диалог всё дальше уходил от сути происходящего.

Блёклому свету так и не удавалось наткнуться хоть на какое-то подобие двери в стенах этой крохотной комнаты…

Интервью

– Привет, – говорит сонная жена рано встающему на работу мужу.

– Здравствуйте! – говорит заворожённый красотой восхода мальчишка, заметив курящего на смежном балконе соседа.

– Счастливого дня, – говорит задумчивый дворник вслед приветливым, спешащим на службу прохожим.

– Ещё полчасика, – говорит студент, упрашивая сквозь сон будильник.

– Черт бы побрал это утро… – говорит Антон, поднимаясь через силу с жёсткой постели.

Странно, но оказалось, что такой редкий индивид, как Антон, скорее ближе к студенту, чем к обычному человеку.

Давайте же узнаем поподробнее, как начинает он свой обычный (или не совсем?) день.

Следующий фрагмент является частью дневника, записанного Антоном по нашей просьбе специально для этого интервью (орфография и пунктуация автора полностью сохранены).

***

С уверенностью заявляю, что утро – самое поганое время суток, вне зависимости от того во сколько вы встали. Да-да, и не пытайтесь меня переубедить, счастливое утро бывает только в рекламных роликах.

Вечер, ночь, они расслаблены, полны надежд, покоя, граничащего с магией, ради них стоит претерпеть неисчерпаемую суматоху дня.

Но утро… оно бесцельно, бракованное звено, соединяющее в цепочки череду дней. Оно, как молния, пробивает покойный небосвод сна и начинает гнать тебя навстречу однотипной суете, в которой так просто растерять все драгоценные дары ночи: хоть чего-то да стоящие мысли, уверенность, планы. К концу дня ничего из этого у тебя уже нет, и ты, увлечённый ночной безмятежностью, снова отправляешься на поиски подлинных ценностей, надеясь, что теперь-то точно удастся их сохранить.

Но утро безжалостно.

Этой ночью, мне кажется, я почти смог понять, почему именно мне довелось оказаться в числе немногих, отправленных то ли в награду, то ли в наказание (я больше склоняюсь ко второму) обратно. Нерешительность, сомнения, страх – всё завязано на этом. Но усталость заставляет меня уступить, и несколько мыслей, записанных в полудрёме – то немногое, что удаётся спасти.

*

Перечитал вчерашнее – в момент написания оно казалось мне более значимым. Но зато теперь вы понимаете, с какими чувствами я встретил это утро (впрочем, как и любое другое).

Сегодня интервью (на которое я непонятно зачем согласился), наверное, поэтому ежеутренний ритуал разглядывания себя в зеркало я растянул на бессовестные полчаса. Случалось, что я объяснял себе бледность и худобу особенностями освещения в комнате и старостью кое-где совсем помутневшего и затёртого зеркала (до сих пор не могу понять, кому пришло в голову притащить такую громадину в маленькую избушку: может, низкая цена на барахолке не дала бывшим хозяевам пройти мимо этого потрепанного раритета). Тем не менее, на этот раз я был уверен, что выгляжу и вправду неважно.

Высокий, но безнадёжно сутулый, весь торс в длинных синюшных рубцах, руки и ноги, кажется, каким-то чудом приводятся в движение тощими тяжами слабых мышц под тонкой кожей. Лицо… это отдельная история.

Мне кажется, что моё лицо изображает застывшую навеки раннюю весну: из под грязно-белого покрова кожи тут и там пробиваются к свету разрозненные пучки жиденькой растительности, всклоченные жесткие волосы на голове продолжают редеть и напоминают нагромождение пустых ещё с осени веток, серо-зелёные лужицы глаз подсыхают на первом обманчивом солнышке.

В общем, такой себе видок. Пришлось набрать из колонки побольше воды и бриться, умываться и причёсываться в два раза тщательнее обычного. Прям как на свидание. Стало даже как-то жаль, что это не так (хотя кому я такой недобитый сдался).

Думаю, стоит надеть парадно-выходную оранжевую футболку (скроем блёклое существование за яркими цветами!) и очки – день обещает быть солнечным. Или лучше кепку? Тогда к чему я столько причёсывался?

И зачем я вообще пишу всё это? Хотя мне сказали записывать всё подряд, видите ли, их очень интересует мой внутренний мир. А там ничего, пусто, нечем интересоваться! Осталась от меня одна неполноценная оболочка да ворох никуда не годных потрохов, а всё хорошее, что должно было отлететь в мир иной, споткнулось на полпути и растворилось в небытии. Вот так и продолжает Антошка небо коптить.

И что меня дёрнуло в это ввязаться! Сидеть тут, расписывать… Пошло бы оно всё…

***

Собственно, это все записи, сделанные Антоном в тот день. От дальнейшего ведения дневника он отказался. Интересно почему, не правда ли? Может, слова, что он сдерживает внутри, приносят ему гораздо больше боли, чем внешние изъяны, на которые он лишь пытается сместить акцент, скрывая свои настоящие переживания.

Это мы и попытались выяснить у него во время личной беседы.

***

– Вам не кажется, что вы сильно выделяетесь на фоне других местных жителей?

– Выделяюсь? Только если на фоне вашей парочки своей пока ещё более-менее сносной физиономией.

– С чем связана такая ваша… как бы деликатнее выразится… грубость, озлобленность… нет, скорее даже ядовитость?

– О, как! Ну, последнее, могу точно вас заверить, заслуга трупного яда, подтачивающего меня изнутри столько времени. Вот и случается, что ненароком выплеснешь пару капель.

– Иными словами, это не ваше обычное состояние, и мы просто попали под раздачу?

– Знаете, под раздачу, а если быть точным под штрафы, попаду я, если не буду в конторе у шефа через полчаса.

– Простите, насколько я могу понять, вы где-то работаете?

– Прощаю. Я ж ещё вчера вам говорил, что мне к десяти на работу надо успеть.

– Да, теперь нам бы хотелось уточнить, кем именно вы работаете, если это, конечно, не секрет.

– О, я даже записал на всякий случай, чтоб не забыть… Промоутер-аниматор! Проще говоря, весело раздаю рекламные флаеры магазина экопродуктов в костюме кабачка.

– Вы этим занимаетесь для души?

– Ага. Для денег.

– А для чего вам собственно эти деньги?

– Ну, знаете что, знатоки потусторонней жизни, я, может, и разделяю с вами кров и, так сказать, культурно-смысловое поле, не по своей воле, хочу заметить, но прозябать здесь целыми днями в ожидании неизвестно чего я не намерен.

– Именно это мы и имели в виду, когда вначале заговорили о вашей индивидуальности и непохожести на остальных.

– Да вы ж сами работаете, что ж тут особенного? Скажи только, что за бесплатно. Но это скорее ваше личное упущение, давно бы уже какой-нибудь рекламы понапихали себе в газету.

– В том-то и дело, что нам, как и всем здесь, не нужны деньги. Для нас журналистика это своего рода отдушина. Она помогает читателям и нам самим отвлечься от повседневной неподвижности.

– Отлично! Очень рад за вас и ваших читателей. Но мне помогает отвлечься вкусный ужин в уютном кафе. А для этого по-прежнему нужны деньги.

– Выходит, вы так и не смогли принять здешних ценностей?

– Например, каких? Дожидаться второй кончины в мучительных размышлениях, будет ли она вообще?

– Вам не кажется, что вы слишком утрируете и прямо-таки изо всех сил пытаетесь всё очернить?

– Нет. Я же покойник. А они, как известно, самые подлинные реалисты. По крайней мере, мне так казалось до встречи с вами.

– Каким вы видите своё будущее?

– Ну, хоть вы и уличали меня в пессимизме, до конца лета я рассчитываю дослужиться до повышения.

– Интересно, и что оно за собой повлечёт?

– Ничего кардинально нового, но пара приятных мелочей в виде свеженького костюма апельсина, работы в торговом центре, а не только на улице и повышения оклада будут очень кстати.

– У вас очень скромные планы на будущее. Или костюм апельсина для вас действительно значимая цель?

– Вы так недоверчиво к этому относитесь, потому что никогда не работали в этой сфере. Овощи у нас – это низшая каста, а апельсин – это совсем другой уровень… удобный костюм, фотографируются все, вокруг сплошь детские улыбки…

Нам, наверное, пора закругляться, а то одно опоздание – и не видать мне в обозримом будущем никаких повышений.

– Хорошо, тогда последний вопрос. Что могло бы стать вашим призванием в этом мире?

– Страдание.

Вот так неожиданно и закончился наш разговор с самым неоднозначным жителем Воскресенского. Пожелаем ему удачи в его начинаниях и внутренних сил для поиска себя и своего места.

А следующий номер «По ту сторону» читайте уже через неделю.