Читать книгу: «Алчность», страница 2

– Странно, – подумал он, – для чего делать печь с таким секретом в виде тайника, а в тайнике пусто? Может, в ней кто–то сам прятался при нужде?

Он еще раз осмотрел тайник. Выходить не хотелось. Он повернулся вокруг, держа свечу перед собой. Ничего, кроме кирпича и золы на стенах. Он вышел разочарованным. Отряхнул золу с одежды.

– Ну разве поймешь, зачем кто–то сделал тайник в печи? А, может, и был там клад, да вынули давно. Да, видимо, так, – думал Никита Селиванович, вытирая золу с руки. – Но, если есть зола, значит, должны были печь топить. А как ее топить, если она не может быть растоплена. Тогда зола откуда? Это уже фантазия, какая-то, – размышлял Бруслов.

Снова зашел в тайник, поднес свечу к закопченной стене. Копоть была старая, пыльная, уже без сажи. Он взял тряпку и потер стену – эффекта не было. Он потер сильнее, после плюнул на стену. Под слюной появилось что-то белое. Бруслов взял ведро воды, окатил стену и начал тереть наотмашь, нервно и сильно. Через несколько минут перед ним был очищен маленький участок стены, на котором виднелась надпись, ничего не значащая для Никиты Селивановича, – «Калуга».

5

Лев Петрович Одинцов любил гулять после завтрака до полудня. Природа только начинала дышать, день только набирал силу, и старому генералу уважаемого Фельдъегерского корпуса тоже казалось, что в это время и у него все только начинается и все еще впереди. Это приводило его меланхолическую натуру в состояние бодрое и даже молодцеватое.

В конце каждой подобной прогулки он взял за обычай в прыжке достать кончиками пальцев ветку акации над дорожкой. И надо сказать, что ему это удавалось, хотя ветка была не низко. Каждый раз, достигая результата, он, довольный, говорил себе:

– Еще рано подковы сдирать!

Со стороны это смотрелось, видимо, необычно, так как прыгающий пожилой господин – это еще полдела, но вот прыгающий, словно школяр, генерал – это, признаться, нонсенс. Вот и сегодня, достав рукой ветку, он довольно крякнул, по привычке обернулся: не увидел ли кто? Сзади никого не было. Удовлетворенный, он повернулся и заметил прямо перед собой грязного человека в лохмотьях, который улыбался. Вдруг он сквозь улыбку сказал:

– Чего прыгаешь, будто в аду на сковородке? Рано тебе прыгать. Пока рано.., – все это он сказал нараспев. Будто псалом пел. – А дай Гришеньке монетку! Дай медячок, Гриша купит калачок!

Генерал опешил от такого случайного собеседника. Полез в карман и достал рубль серебром. Увидев, что монета крупная, генерал пожалел, но деваться было некуда. Кривясь от сожаления, он отдал монету юродивому. Тот начал хохотать и прыгать, бегая вокруг генерала:

– Гриша богатый! Гриша богатый!

Лев Петрович боком прошел мимо бегающего бродяги и хотел было уйти, но бродяжка преградил ему дорогу и, улыбаясь беззубым ртом, сказал:

– Ты Гришу любишь, и Гриша тебя любит. Ты мне монетку – и я тебе монетки, – с этими словами юродивый положил в ладонь генерала кусок глины.

– У тебя много монеток? – спросил бродяжка. – Дай Грише, дай! А я тебе еще дам красивых монеток – у меня их много.

Генералу все это надоело, он попытался прорваться через юродивого, но тех, кого Бог лишает разума, он наделяет силой. Поняв, что тот будет бежать за ним дальше до управления, генерал вытянул две медные монеты и дал их бродяжке со словами:

– Ну, вот тебе денежка. Ступай, братец.

– А вот и тебе камушки–красавушки, – сказал Гришка и насыпал горсть камней в руку генералу. Среди кусков битого стекла, глины, гранитной крошки в его ладони лежала жемчужина. Огромная! Дивной красоты. Размер был с перепелиное яйцо. Юродивый хохотал и хлопал в ладоши. Лев Петрович взял жемчужину и спросил:

– Откуда это у тебя?

– Это? Это слезы Игнатушки. Гриша его жалеет, а он плачет. Слезки это его. Ты его пожалей, он тоже поплачет.

Генерал смотрел на блаженного и не знал, как себя вести, что сказать. Украл он, что ли где–то? Да нет, украсть он не может. Видимо, взял и сам не понял. Лев Петрович пришел в себя и решил, что необходимо вернуть жемчужину владельцам, у которых сумасшедший ее украл. Он спросил:

– А что, Гришенька! Может, давай и я пожалею твоего Игнатушку, чтоб не плакал больше. Ты приведи меня к нему.

Блаженный захлопал в ладоши и с гиканьем запрыгал к выходу из парка. Генерал последовал за ним, положив жемчужину в карман. Через полчаса они очутились у входа на Дорогомиловское кладбище. Вот этого Лев Петрович не ожидал. Гришка ловко шмыгнул внутрь за ограду. Генерал последовал за ним, уже сожалея о своем шаге. Это же надо – увязаться за сумасшедшим. Гришка за это время вприпрыжку сбежал вниз по алее глубоко внутрь кладбища. Бежал он уверенно: чувствовалось, что он бывал тут часто. Когда генерал подошел к концу общей кладбищенской аллеи, Гришку не было видно. Он будто исчез. Он постоял прислушиваясь. Тишина была кругом.

– Эй, дружок! Гриша! – позвал Одинцов бродяжку и услышал через мгновение:

– Аюшки дяденька! Аюшки, – голос звучал из глубины кладбища.

Генерал шел, смотрел на могилы и понимал, что он уже в старой части кладбища. Старые заброшенные могилы встречались все чаще. Да где ж этот юродивый?

– Иди к нам, – раздалось сбоку. Лев Петрович обернулся: в темном углу, заросшем вьюнком и елками, стоял сумасшедший. Он стоял и улыбался, вытянув руку, и махая ладошкой:

– Иди, дяденька, к нам. Игнатушка ждет. Ну же иди!

Льву Петровичу от этой картины стало не по себе. Обернулся – ни души.

– Дяденька! – раздался зов калеки. Позвав, он присел и куда–то исчез.

– Эй! Гриша! Гришенька! – крикнул генерал.

Он медленно пошел в том направлении, где был юродивый.

– Эй, ну где же ты, дружок? Куда ты спрятался? – говорил он, пробираясь через старые могилы.

Вдруг он услышал жалобное пение:

Темно и сыро нам лежать,

Игнатушке и мне.

А нам бы вместе побежать,

Но мы лежим в земле…

– Жуткая песня, – подумал Лев Петрович.

– Гриша, а вот тебе еще монетка, возьми-ка! – сказал генерал в пустоту. Вдруг он увидел, как из-за накренившегося креста показалась голова юродивого. Он вылез откуда-то из-под земли и, улыбаясь, протянул руку.

– Дай! Дай мне! – тут вдруг его улыбка превратилась в гримасу, и он закричал: ДАЙ! Дай мне! От его вопля генерал вздрогнул и выронил монеты. Бродяжка ловко подскочил и начал собирать монетки с земли, радостно приговаривая:

– А мы с Игнатушкой тоже дадим дяденьке. «Там слезки его», – сказав это, Гришка, не оборачиваясь, выставил руку назад и указал на покосившийся крест.

– Кого слезки? – спросил генерал.

– Игнатушки слезки. Больно ему там. Пожалей его, поплачь, а он тебе слезки даст, – сказав это, Гришка засунул руку в карман и вынул горсть земли. – Вот возьми, это солнышко и слезки, – высыпав в руку генералу землю, он сел считать монетки.

Генерал глядел на то, что оказалось в его руке. В земле лежали три жемчужины бесподобной чистоты и золотая монета.

– Это ты взял там? – спросил генерал юродивого.

– Это мне дал Игнатушка, – он за грехи мается, вот и плачет.

– И много там слез? – тихо спросил Лев Петрович, завороженно глядя на жемчуг.

– Грехов много, – сказал сумасшедший, – поэтому и слезок много. Вся его постелька, в которой он спит, бедненький. Ну – пожалей его, дяденька!

– Да, да, непременно пожалею. Бедный, бедный, раб божий, – бормотал генерал.

Гришка прервал его:

– Не так жалеть надо. Скажи: бедненький раб Божий Игнатушка, не плачь!

– Да, не плачь, – сказал генерал. – Пойду я, Гриша, поздно уж.

В тени деревьев он попытался запомнить место, где стоял. Не надеясь на зрительную память, он подошел к кресту, потер мхом надпись. На полусгнившей доске появилась надпись: «Игнат Ипатов – посадский боярин».

6

– Такой жемчуг достоин королей, – сказал главный эксперт казначейства Московской управы Егор Семенович Катышев. Он был старым знакомым и даже в молодые годы коллегой Льву Петровичу. Именно к нему направился на следующий день генерал Одинцов:

– Можно сказать достоверно, что жемчуг из азиатских стран довольно старый – лет 700–800. Но сказать более точно не могу – мало вводных.

– А почему из азиатских стран? – спросил Лев Петрович. – Что в нем этакого азиатского?

– Ну, это очевидно. Только азиаты используют жемчуг, не прокалывая его. Он используется целиком и вправляется в украшение. Да извольте посмотреть сами. Вот отметки фиксаторов, – показал он симметричные, еле заметные вмятинки.

– А откуда у Вас это богатство шамаханское? – спросил Катышев.

– Да это вот родня из Твери прислала: помоги-де понять, сколько это может стоить? А у них откуда, – я не знаю, право.

Катышев слушал и смотрел на жемчужины:

– Да, знаешь, думаю: твоя родня владеет довольно значительным артефактом. Но мелкие жемчужины более интересные, – он взял лупу и навел на одну из мелких:

– Гляди–ка, а? Каково? – спросил Катышев.

Лев Петрович взглянул и увидел через лупу цифру 12.

– Ну и что это значит? – с нетерпением спросил он.

– Э, друг мой, не торопись, – сказал Катышев и поднес две других жемчужины к увеличительному стеклу. На них генерал увидел выцарапано «39» и «132».

– Ну и какие Вы теперь можете сделать выводы? – улыбаясь, спросил главный эксперт.

– Никаких, – раздосадованный своей несообразительностью, ответил Одинцов.

– Эх, Вы! Весь фокус в том, что эти три жемчужины являются частью некоего очень большого жемчужного украшения или картины, так как их подбирали и прежде, чем укреплять, их нумеровали, чтобы рисунок был идеальным. Как Вы сами понимаете, даже, если предположить, что чудо жемчужное заканчивалось 132 номером, то представьте себе это творение! 132 жемчужины – каждая стоимостью не менее 5000 рублей, а с учетом художественной стоимости, – это бесценно! Видимо, Ваша родня нашла клад, – сказал Катышев и захохотал.

– Да уж клад, скажете тоже, так, бабкины сундуки перетрясли. Вот и нашлось Бог весть что, – сказал Одинцов, но голос его дрогнул.

– В любом случае Лев Петрович, дорогой мой, Вы поинтересуйтесь, откуда у них эти русалии слезы?

Услышав это, Одинцов вздрогнул:

– Слезки Игнатушки – это плачет он, – возник в голове голос юродивого.

– Да, непременно спрошу. Благодарю Вас, – наспех сказал Лев Петрович, и уже в дверях он услышал:

– Я все же думаю, что жемчуг татарский.

– Генерал обернулся:

– Почему?

– Видите ли, монголы, как все не морские народы, жемчуг за драгоценность не держали. Им больше было понятно золото, серебро, красное дерево, алмазы и самоцветы. В их природной среде жемчуга нет. Он был только у морских народов. По возрасту жемчужин понятно, что это время золотоордынских завоеваний. Если принять во внимание то, что эти жемчужины очутились в России, то это время войн и перемещений монгольских племен. Только эти басурмане могли привезти с собой 800 лет назад такой трофей от морских народов, и только варвары, не понимающие истинную ценность этих жемчужин, могли царапать эмаль и выкладывать ими, что–то большое. Очень большое! В любом случае, это прекрасные драгоценности, да и стоят немало, а уж где они были ранее, мы с вами никогда не узнаем, – закончил эксперт.

– Как знать? – сказал про себя Лев Петрович, выходя на улицу.

После этого он взял экипаж и поехал в другой конец города в ювелирную лавку. Это было им сделано специально: он хотел получить ответ о золотой монете и не хотел показывать Катышеву её, дабы не вызывать подозрений. Хотя для подозрений и жемчуга хватило бы, – думал про себя он.

Экипаж остановился. Генерал вошел в ювелирную лавку и обратился к ювелиру, которого видел впервые.

– Оцените мне, любезный, вот эту монету, – сказал он и положил на стол золотой. Ювелир внимательно осмотрел с двух сторон монету. Потом сказал:

– Могу Вам заметить милостивый государь, что я не эксперт по находкам, я ювелир. Но думаю, что Вам было бы правильнее отнести Вашу находку в историческое общество. Собственно, как и весь клад, который Вы нашли.

Ювелир глядел прямо, спокойно и уверенно. Генерала Одинцова прошиб пот.

– Какой клад? Вы о чем? – генерал встал. Резко надевая перчатку, он процедил:

– Что Вы несете? Я пришел получить оценку стоимости старинной монеты, которая давным–давно, была в нашей семье. Почему Вы говорите о кладе?

– Я просто не понимаю, как ритуальная монета, укладываемая язычниками или татарами под язык мертвым, могла очутиться просто так в семье русского господина. Минимум её нужно было достать изо рта мертвого человека. Кроме прочего, эта похоронная монета относится к 1100-1300 годам и сделана булгарскими татарами.

Хождения иного не имела и не могла иметь. Даже если ваша родня и нашла её, то явно нашла захоронение булгарского видного воина, так как всем прочим в рот клали серебряные монеты. Поэтому то ли Вы, то ли Ваши родственники нашли клад. А его нужно сдать историческому обществу, иначе это преступление.

Одинцов слушал это ошарашенный. Он закивал головой, сказал:

– Да–да, я непременно узнаю.

Выйдя на улицу, он сел в экипаж и закрыл глаза рукой.

– Господи! – думал он, – чем я занимаюсь? Что со мной? На службе я не был уже два дня. Вся моя суть обращена на эти жемчужины. Вот я уже вынужден врать. Так быть не должно. Надо все изменить. Все вернуть, как было. С этим намерением он сказал кучеру повернуть на кладбище.

Пройдя основную алею, он повернул направо и пошел, как и вчера, по диагонали. Вот он увидел склеп с лилиями, а вот узнал провалившийся крест. Этот крест был тем удивителен, что, видимо, фундамент сделали слабоватый, и он под тяжестью вошел наполовину в землю. Могло создаться ощущение, что покойник тянул его вниз ближе к себе.

А вот и вьюнком поросшие старые могилы. Ели. Вокруг никого. Лев Петрович встал перед могилой с покосившимся крестом и надписью: «Игнат Ипатов».

– Вот мы снова встретились, – сказал про себя генерал.

Он засунул руку в карман, вынул и раскрыл ладонь, – там были жемчужины и золотой. Бросил их на могилу.

– Стоп, – сказал он себе снова, – это неправильно. Что ж я так вот кинул на землю. Нужно вернуть покойнику его сокровища и забыть об этом. Лев Петрович собрал брошеное, вспомнил, откуда вылезал юродивый, обошел могилу, увидел провал земли и довольно большую яму. Он наклонился, чтобы бросить прямо в отверстие прицельно, но вдруг ноги его провалились, и Лев Петрович в секунду очутился под землей. В кромешной тьме он понял, что лежит на твердом полу. Над ним зияла дыра. Он испугался того, что он даже не под землю упал, а что он находится внутри могилы. Он вскочил на ноги, глаза понемногу стали привыкать к мраку, и он определил, что это был склеп, почему-то переделанный под могилу. Он зажег спичку. Так и было: склеп – мраморный, большой. В центре стоял гроб.

– Видимо, провал образовался не так давно, – подумал Одинцов, оглядывая склеп, потому что внутри было достаточно чисто, мало листвы, грязи и прочих следов давнего провала.

Доски почти сгнили, и Лев Петрович явственно увидел хозяина этой могилы. Останки Игната Ипатова были видны из провалов в досках гроба. Поднеся спичку ближе, Лев Петрович увидел рядом с гробом россыпь жемчуга и золота.

Видно было, что юродивый играл тут монетами, собирал их башенками, кружками. Генерал был заворожен увиденным. Он подошел ближе, наклонился к гробу и увидел, что всё внутреннее пространство гроба сияет на отблеск огня. Не в силах сдержаться, Лев Петрович тронул доску гроба, и она рассыпалась с печальным треском, обнажив золото, алмазы, рубины. Весь гроб был полон сокровищ. Несметных сокровищ. Лев Петрович отшатнулся, но потом, повинуясь неведомому в себе, он кинулся к сокровищам и начал набивать карманы всем, что хватала его рука. При этом он говорил вслух:

– Что ж это? Что ж это? – и в тот момент ему было все равно, что это было: драгоценность или кусок сгнившей одежды Игната. В какой–то момент у него перехватило дыхание. Он отшатнулся от гроба.

– Что за черт? Что это я? С ума сошел? Прочь отсюда. – Он развернулся и подскочил к отверстию в потолке. Нужно было понять, как выбраться отсюда. Оглядевшись, он посмотрел, что стенка укреплена, и он сможет подняться по ней. Обернулся, увидел, как своими пустыми глазницами смотрит на него потревоженный череп хозяина сокровищ.

– Я больше сюда не вернусь, – сказал Лев Петрович.

Но эхом в склепе отозвалось:

– Вернусь! Вернусь! Вернусь!

7

Когда из ворот кладбища вышел господин, весь измазанный грязью, включая волосы, попрошайки с криком: «Мертвец восстал», кинулись врассыпную. В новостях следующего дня была помещена заметка, в которой мещанин Ивакин в красках свидетельствовал, как видел покойника, который вышел с кладбища, сел в пролетку и был таков. Особое место уделялось описанию жутких усищ и красным глазам последнего. А продавщица цветов уверяла, что видела рога и хвост и теперь боится торговать там. Лев Петрович читал эти сообщения в газетах взволнованно, он опасался, что кто–либо опознал его в этом черте. Но, к счастью, он остался неузнан. Когда он понял это, то заметки даже развеселили его.

– Нашли, идиоты, черта, – сказал он сам себе.

В целом, он пребывал в прекрасном расположении духа. Он много шутил, острил с прислугой, так как жил он холостяком и семейства не имел. Поиграл с собачкой и даже спел два куплета Алябьева «Соловей», чего с ним не случалось уж более 10 лет. Все, кто его знал долго, удивлялись такому преображению Льва Петровича и приписывали ему даже увлечение дамой. Придя утром на службу, он быстро и результативно провел три совещания, с аппетитом съел суп из молодых рябчиков и пирог с грибами. Был на совещании у руководства и сделал такой великолепный доклад, что генерал–министр Кондабуров был весьма удивлен и доволен. Вся причина преображения Льва Петровича была в событиях прошлых дней. Все эти волнительные и необычайные события заставили Одинцова почувствовать давно позабытые чувства: опасность, тревогу, а вместе с тем молодость, кипение крови и в итоге – радость жизни. Это было странно для 63-летнего старика, но факт был налицо и даже воскрес давно угасший румянец. В этот день, когда он грязный и напуганный пришел домой после своего падения в склеп, он был в ужасном состоянии. Он думал, что после такого нравственного проступка его ждут вечные муки, позор, бесчестие. Он даже не заметил за страданиями, как уснул.

Утром он проснулся от лучей солнца, пробивающихся сквозь ветки яблони. Сев на кровати, он даже подумал, что все это ему снилось, но, когда он увидел, что вся кровать усыпана драгоценностями, он понял, что это было наяву. Он резко встал и отошел от кровати, но наступил на что–то. Опустив голову, он увидел, что вся комната усыпана камнями и золотыми монетами.

Обессиленный, он сел на диван, не зная, что делать. Инстинктивно начал сгребать все драгоценности в кучу. Через 5 минут он собрал на полу сияющую кучку, хотя маленькой ее назвать было нельзя, но дивно красивой, завораживающей, прекрасной ее можно было называть.

В дверь постучали. Генерал схватил подушку, быстро снял наволочку, сгреб драгоценности в нее и кинул под кровать. Это стучал Степан, старый слуга.

– Чай, батюшка, подать, али попозжей? – спросил он.

– Попозжей, конечно! – нервно ответил генерал.

Когда Степан ушел, Лев Петрович достал наволочку и заглянул внутрь. Боже, как красивы были эти камни в сочетании с золотом!

– А почему я так взволнован? – сам себя спросил Одинцов. – Ну не украл же я эти сокровища?! Нашел, Бог помог. Лежат они в могиле уже более 500 лет, зачем? Вот мне Господь и дал счастье найти и собрать их. А почему я стал его выбором? – опять спросил он себя. – А почему не я? – ответил он себе же. – Чем я плох? Я всю жизнь служил верой и правдой, и что я заслужил? Содержание в 15 000 в год и приставку «Его превосходительство». Это всё, чем отечество отплатило мне за 50 лет отличной службы. Эти сокровища изменят мою унылую жизнь! Я еще поживу! Да–с! В свое удовольствие!

Ему представились дворцы, прислуга в ливреях, личная ложа в опере, заграница, варьете (он слышал, что где–то есть такие места, где женщины свободны настолько, что мужчины забывают ради них жен, семью, долг и родину). Лев Петрович никогда не был так увлечен дамой, чтобы забыть долг. Но эти фантазии иногда не давали ему покоя.

– Итак, – сказал он себе, – хватит, стоп! Нужно действовать!

Он тут же сел и стал писать рапорт на отпуск. Окончив, он запечатал конверт и отправил Степана на почту. Достал из–под кровати наволочку с сокровищами. Их нужно было надежно спрятать – так, чтобы никто не нашел. Где? Вот вопрос. Тут он вспомнил, что был у него старый армейский друг капитан Потапченков.

Многое они пережили вместе с ним. И служил капитан в синодском приказе, так как после службы армейской пошел в монастырь и стал монахом Сергием, сделал карьеру по церковной линии.

– Обращусь к нему! – решил Одинцов. Он собрал все сокровища, сложил в саквояж и поехал к нему.

Потапченков встретил его тепло и на просьбу сохранить и никому, кроме самого Одинцова, не выдавать, ответил утвердительно. При Льве Петровиче он взял саквояж и положил в деревянную коробку, а ее поставил в подпол своей кельи.

– Более надежного тайника не сыскать, – подумал Одинцов.

К вечеру. получив утвердительный ответ на свой рапорт относительно отпуска, он снял комнату неподалеку от кладбища, за 1 серебряный рубль приобрел форму копателя могил и заплатил старшему могильщику Фоме 5 рублей за то, что тот даст ему работу, т.к. по–иному устроиться на доходное место могильщика непросто. Получив доступ на кладбище, Лев Петрович, назвавшийся Игнатом, сбрил бакенбарды, надвинул картуз поглубже на голову и получил совершенно неузнаваемый вид.

Два дня он копал могилы для покойников, потом закапывал их. Узнал секреты этого нехитрого ремесла, например, как копать, чтоб стенки не обваливались, и т.д. На третий день покойников привезли всего двух, и он смог отлучиться по своим делам. Идя по алее, он обратил внимание на необычного господина, идущего навстречу. Тот был роскошно одет, аристократ, но некое купечество было в его манере одеваться. Необычен он был тем, что шел с улыбкой на лице. Странно встретить на кладбище улыбающегося посетителя. При этом он нес старое ведро с каким–то мусором. Странный человек, странное поведение, сам несет мусор, хотя для этого есть кладбищенский дворник. Он что–то спросил, но Лев Петрович очень торопился, махнул в сторону и сразу забыл о нём. Подойдя к знакомой могиле, он заглянул в яму, юродивого не было:

– Гриша, Гришенька, ты тут?

Тишина. Он взял несколько мешков, лопату и веревку с фонарем. Уверенно спрыгнул вниз. Пригляделся, гроб стоял на месте. Он зажег фонарь. Склеп осветился. Лев Петрович подошел к гробу и увидел, что тот пуст. Пуст совершенно, ни единого намека на, то, что в гробу даже был человек. Он наклонился с лампой к полу, ища золото и жемчуг на полу – там было пусто и чисто. Весь склеп был пустой. Только старый полусгнивший гроб стоял на мраморном постаменте.

– Что это, Господи?! – завопил Одинцов. – Ты так шутишь?! За что ты так со мной?! – кричал он, подняв голову в потолок. Он был в отчаянии. Только одна надпись как издевательство виднелась на мраморной плитке потолка – «Калуга».

– Причем тут Калуга?! – крикнул он и заплакал. Он рыдал, как, бывало, плакал в детстве – сильно и навзрыд. Он не плакал так с детства.

8

Никита Селиванович сытно поужинал. В доме, в котором он жил пока как квартиросъемщик, был дым коромыслом. В связи с готовящейся продажей дома Ипатова все арендаторы вынуждены были искать новое жилье и собирать пожитки одновременно. Это не мешало Бруслову – это вдохновляло его. Возможность скорого владения четырехэтажным домом сладко томила его душу. Однако целый день он был в трудах. За день он снял всю копоть со стены, обменял два камня у ювелира Юровского – он быстро понял, что с немцем лучше дел больше не иметь. Немец – он народ пугливый и законобоязненный, – а ну заявит, что, дескать, появился тут у нас Монте–Кристо. Нет! Тут нужно иметь дело со своим братом, который сам подворовывает и другим помогает, закон, которому не указ, а пугало, который живет по понятиям, а не по закону. И для этого лучшей кандидатуры, чем скупщик–еврей, не найти. У христиан 10 заповедей, а у правоверного еврея их 613, и из них 365 запрещающих, согласно дням в году и 248 обязывающих – согласно числам костей и органов в человеческом теле. И, как сказал скупщик Натан Юровский, – когда мне все их соблюдать? Но этот человек был уникален тем, что родился он без двух пальцев на левой руке. По этой причине вся его философия сводилась к следующему.

– У меня нет двух пальцев, значит Мицва (перечень религиозных предписаний) для меня должен быть меньше на две заповеди, так как костей у меня меньше – я выбрал две заповеди. Один палец снял заповедь, «не укради», второй – «не прелюбодействуй».

Поэтому Натан был самым известным скупщиком краденного.

Все воры знали, куда нести товар и кто даст цену. Кроме прочего дело для Натана было превыше прибыли, поэтому он имел безупречную репутацию в воровской среде. Ему и отнес камни Бруслов. Натан быстро посмотрел три камня и тут же сказал:

– Это балтийский янтарь, не возьму. Отдай в ломбард, а вот эту приятную парочку беру, – вынул 1000 рублей. Бруслов скривился.

– Шо, мало? Тогда забирайте и ходите ищите, кто даст больше. Эти камни сырые, их обрабатывать надо, в изделие поставить, продать. Это все врэмя. Такие камни просто, как бриллианты не покупают. Я работаю с фортовым клиентом, поэтому золотишко, бриллианты – это тот товар, который у них идет вместо денег, и общаки они держат в этой валюте. А вот изумруд без предварительной обработки никак не продать. Поэтому 1000 даю.

– А что Вы скажете об этом камне? – спросил Бруслов, выкладывая перед Юровским желтый сапфир. Натан сразу посмотрел на Бруслова:

– Вы часом монетный двор не обчистили? – Потом он взял камень, покрутил, глянул на свет.

– Это сапфир, редкий – это уже серьезные деньги. А серьезные деньги есть у серьезных людей. Я спрошу, – сказал он и отдал камень.

– Так Вы его не купите? – спросил Бруслов.

Юровский посмотрел внимательно на него и сказал:

– Шо Ви мине голову делаете? Натан Юровский либо делает гешефт, либо ничего не делает. Вы пришли ко мне с камнями, даже не понимая, сколько они могут стоить. Суете мне рядом янтарь на 10 рублей и сапфир на 100 000 рублей и спрашиваете, куплю ли я его? И шо я Вам отвечу? Конечно, не куплю. Пришел шлемазал какой–то, принес мне неприятностей и хочет, чтобы я их приоброл.

– Хорошо, я Вам скажу правду, но я прошу Вас никому более, – шепотом начал Бруслов.

Юровский прервал его:

– Правда – это товар, который никому не нужен. Получать товар, который не продать, для бедного еврея – непозволительная роскошь. Поэтому все просто: я говору Вам, Вы отвечаете – идет?

– Да, конечно!

–Вы раньше кому–ни будь показывали эти камни?

– Нет.

– Вы украли их?

– Нет.

– Они в розыске?

– Нет.

– Вы тот, за кого вы себя выдаете?

– Да.

– Натану все ясно. Вы нашли клад и хотите продать камни. Это можно, но сложно. Во-первых, камни дорогие, и, если бегать по ювелирам, – пойдет шум. Шум мине не нужен Я работаю с весьма интеллигентной публикой, и они, услышав шум рядом со мной, уйдут туда, где тихо. А терять свой маленький кусок хлеба Натан не может. У меня дети – пять штук и один у Ривы на подходе. Поэтому, если мы с вами работаем, Вы все камни будете реализовывать через меня. Это условие. Идет?

– Да, только я боюсь, – Бруслов запнулся, – Вы один осилите финансово это дело? – добавил он.

– Это мине уже нравится! – с прищуром сказал Натан. – Это уже заявление серьезного человека! Сколько у вас камней?

– Пока 20.

– Пока 20? Не, слышал бы это мой папа! Пока 20, и Натан может не потянуть?…Я могу не потянуть гирю в 2 пуда, а этот гешефт нам по плечу. Уговор такой: я даю Вам половину стоимости камней. Больше не дам. Идёт?

– Да, конечно, по рукам, – быстро ответил Бруслов.

– Тогда вечером зайди за деньгами от сапфира.

– А камень я должен оставить Вам? – неуверенно спросил Бруслов.

– Не, Вы меня смешите. Вы спрашиваете такие вопросы, мине даже неловко. Не пойму: то ли Вы такой умный, то ли наоборот? Натан Юровский наперед ничего не берет. Принесите вечером. А за эти два возьмите сейчас, – сказал он и протянул 1000 рублей.

9

На стенке печи Бруслов нашел схему или карту. Он смог разобрать следующее:

• Калуга – крест могильный.

• Киев – крест могильный.

• Москва – крест могильный – дом и цифра «4».

Под этими надписями виднелась еще надпись: где крест, там и я, и могила моя.

Возле каждого названия города стоял знак в виде креста погостного, и только возле названия «Москва» был знак в виде домика с цифрой «4».

Что это могло бы значить? – размышлял Никита Селиванович, глядя на эти знаки.

В дверь постучали. Он запер вход в печь и отворил. На пороге стоял домовладелец Ипатов и держал в руках поднос с водкой и закуской. Кроме традиционных солений, на подносе были пироги с припеком. Улыбаясь, он сказал:

– Ну, по старинной русской традиции, надобно обмыть уговор словесный.

С этими словами он зашел в комнатку Бруслова.

– Да, тесновато у Вас, голубчик. Ну, ничего, скоро будет повеселее.

Сказав это, он налил в рюмку водки и, чокнувшись, сказал:

– Помоги Христос!

Закусив огурчиком, он оглядел комнатку и остановил взгляд на печи.

– А что это? – встревоженно, спросил он, показывая в то место на печи, где отсутствовал ряд мозаики.

– Это как же? Кто ж это натворил, какой похабник?

Ипатов вскочил со стула, Бруслов вскочил тоже, но больше по инерции и, заикаясь, сказал:

– Иван Степанович, ругайте меня – это я снял изразцовую мозаику.

– Зачем? – удивленно спросил Ипатов.

– Да, знаете ли, увлекся старой школой изразцовых мастеров. Хочу постичь мастерство наших дедов, так сказать. Вот поэтому расковырял один ряд – изучаю раствор, глазурь, цвет, как достигался, и прочее.

– А! Вона оно чего? Тогда, конечно, другое дело. Дом скоро будет Ваш, делайте, что хотите. А печи энти – память от пра–пра–прадеда моего Игната Ипатова. Он их самолично строил, клал и мозаику подбирал. Все печи в доме сам делал – поэтому они все и не работают, – захохотал Иван Степанович.

– Какие печи? – спросил Бруслов, – разве в доме есть еще такие печи?

– Батюшка мой, аж четыре штуки, – все одна в одну и все не топят, так как собраны неверно. Уж 100 раз печников звали, нет, говорят, – сделано так, будто нарочно переделать было нельзя, и поломать жалко – красота какая! Да и память о предке моем Игнате Селивановиче.

От этих слов Бруслову стало не по себе, душно. Он подошел к окну. Вспомнил надпись.

– А скажите, Иван Степанович, что, предок твой в Москве помер?

– Да. И похоронен он тут же на Дорогомиловском кладбище.