Читать книгу: «Нищий барин», страница 2

Глава 4

Встаю, потягиваюсь и делаю небольшую зарядку. Потом утренний туалет, стакан молока (я его люблю, оказывается) ну и кусок пирога с молодым щавелем, или “щавей”, как сказала Матрена. У нас в Костромской губернии все так говорят.

– Матрена, а где у нас чернила?

Всё утро я тренировал почерк, и, надо сказать, мышечная память работала и тут.

– Никак всё извели? Это что же вы пишете-то? – изумилась моя домоправительница.

– Стихи пишу, – недовольный лишними вопросами буркнул я.

– Есть чернила, как не быть, но немного. А потом – или покупать, или ждать, пока орешки нарастут.

– Какие орешки? – изумился я.

Оказывается, чернила тут варят из дубовых орешков. Хотя, орешками это не назовёшь – внутри живёт гусеница. Вот после её жизнедеятельности и остаются те самые "орешки", из которых потом чернила делают. К этому делу ещё железные опилки добавляют, что-то кислое (до конца не понял, что именно), да вроде смолу сливы – камедь. Её-то я как раз на участке у родителей видел: маленькие красные шарики на стволах, как будто дерево кровоточит. Помню, как они назывались, странное такое слово. А сам орешек появляется, как и жемчуг в раковине – насекомое, что на жука похожее, откладывает личинку, а та постепенно обрастает этим самым «орешком», точно соринка в устрице жемчугом.

Чудная штука, конечно, но одно ясно: запасов этих орешков на зиму сделать надо побольше. Чернила мне тут понадобятся!

Настроение тратить последние чернила пропало, и я пошёл прогуляться по деревне. Немногочисленные крепостные с любопытством разглядывали меня, а я их. Выглядели они голодранцами: невесть из какой мешковины сшитая одежда, босые и неопрятные. Их дворы тоже вызывали жалость – покосившиеся заборы, вросшие в землю дома. Но у всех имелись большие участки земли под огород.

Дошёл до конца деревушки. Чего хожу, спрашивается? От нечего делать пересчитал все дворы, коих оказалось тридцать две штуки. К церкви пока не иду, но издалека видно – работа там кипит вовсю.

– Барин, не извольте гневаться, мне бы дров в лесу набрать, – раздался вдруг голос, прервав мои размышления.

Оглядываюсь – передо мной стоит девица, тощая до невозможности, вся в обносках, но с такими голубыми глазами, что я невольно поплыл. Черты лица у неё были как у мадонн на старинных иконах – правильные, красивые, не для этой жизни, казалось.

– Гм… А ты кто, напомни, красавица, – протянул я, разглядывая свою крепостную, невольно любуясь.

– Не упомните? Дочка я Никандра, нашего пастуха. Евфросиньей кличут, – ответила она звонким голоском.

– Дозволяю, – барственно киваю ей, разглядывая девушку внимательнее. – А ты чем занята? По хозяйству, наверное, хлопочешь?

– Скажете тоже, – кокетливо стрельнула глазами Евфросинья, заметив мой пристальный взгляд. – Какое у нас хозяйство, барин? Корова есть, правда, тем и спасаемся. Да и ту батюшка пасёт в вашем стаде. А так… стираю, на огороде копаюсь, кушать готовлю. Семья у нас большая – десять человек, а душ-то всего шесть. Вот и крутимся как можем.

– Есть у меня для тебя работа – собираюсь я у себя на огороде картошку посадить, вижу, никто не садит её здесь, – говорю я.

– Это на барщину или за плату? – мгновенно сориентировалась девушка. Сообразительная оказалась.

– Дочка, с кем ты там говоришь? – прервал нас голос немолодой женщины, вышедшей на крыльцо. – Ох, простите, барин.

– Ничего. Ваша дочь попросила позволения набрать дров в лесу. Я дал согласие и предложил ей поработать на моём огороде.

– Добродетель вы наш, не дадите пропасть. Не то, что ваш батюшка… , – ляпнула глупость тётка и тут же заткнулась.

Махнув рукой, показывая, что не сержусь, и приказав завтра с утра быть Ефросинье у меня в усадьбе, я направился к строению, которого прежде избегал. К церкви. Постройка её уже подходила к концу. Пяток мастеров, нанятых на деньги дядюшки, отделывали внутренние помещения церкви, а всё остальное уже было готово. Хотя главный колокол ещё не вешали, и он, блестя начищенным боком, пускал зайчика мне в лицо.

– Исповедаться пришли? – пробасил поп, здоровенный мужик лет тридцати пяти навскидку.

– Скажи, батюшка, а ты учился где, или как? – спросил я.

– А как же, в семинарии, – ответил он, как кажется, сбитый с толку моим вопросом. – А чего спросил?

– Поучил бы ты меня, чему знаешь. Не бесплатно, конечно.

– Конечно, не бесплатно, гривенник за урок возьму. Чудной ты барин сегодня – трезвый, не чудишь, не злишься на меня.

– Бросаю пить, надо жизнь налаживать. А зачем на тебя злиться?

– И правда, незачем? Я ведь не виноват, что дядька деньги на церковь оставил, а не тебе. На Троицу будем её освящать, приходи. И не напейся, прошу.

– Приду, а ты сам будешь освящать?

– Куда там, мне миро не по чину, такое таинство. Из города кто-то будет, а кто – пока не знаю. Раньше бы князь Голицын решал, а сейчас министерство упразднили.

– Что упразднили? – не понимаю я.

– Министерство духовных дел и народного просвещения, – пояснил поп.

– А чего, царь не хочет образованных людей? – удивился я.

– Что ты болтаешь такое, охальник? Царь Александр-то, упокой его душу, удвоил число духовных школ, да и Николай Павлович милостью Божией про них не забудет, это я тебе говорю. Жалко, не короновали его в июне, но ничего – в августе коронация будет! – И тут поп широко перекрестился, словно отгоняя дурные мысли. – Всё под Божьим промыслом, барин, не забывай.

Обратно иду загруженный новой информацией: я – бухарик, оказывается, и на попа злобился. «Миро» – что за таинство такое? Ну и с чего это князь решает, кто церковь освящать должен? Про царей более-менее разобрался: Александр – тот, что школы духовные плодил, а Николай, получается, вот-вот коронован будет. Раньше я их путал, конечно, но теперь, надеюсь, запомню. Интересно, а почему коронацию перенесли?

Ноги принесли меня домой, где меня уже поджидали собрат по несчастью и коновал, который мне кровь пускал. С коновалом я разобрался быстро – дал тому гривенник и отказался от его услуг. Впрочем, выгнать его сразу не удалось, пришлось поить чаем с пирожками.

– Слушай, друг, а у нас проблемы, – взволнованно сказал Тимоха. – Гости к тебе едут. Купец какой-то! И ещё жена послала меня к старосте купить говядины для гостей. Рубль дала! Надо взять шестую часть пуда. Сколько это, не знаешь?

– Смотри-ка, домострой на дворе, ты лупишь жену почем зря, а деньги всё равно у неё хранятся, – удивился я. – Пуд – примерно шестнадцать кило, то есть тебе рубля этого даже на три килограмма не хватит.

– Эх, врали дед и прадед про прежние годы, – согласился Тимоха, мотнув головой. – Не сильно-то нас, видать, бабы и боялись. С мясом – это да, понятно. А вот про пост слышал? Скоро Петров пост начнётся, через неделю после Троицы. Так что гляди в оба, чтобы не спалиться нам перед гостями.

– Да, ещё и сосед наш явиться должен, вот-вот прибудет. Мои на кухне угощение затеяли. Ты уж дома сиди, я сам постараюсь всё уладить.

На том и расстались. Я вызвал к себе свою Матрёну, чтобы узнать, как идёт подготовка к посиделкам с купцом и соседом.

– Ой, да не в первый раз, барин, – Матрёна улыбнулась, поправляя платок. – Всё как водится: заяц уж готов, белорыбица присолена, пироги с визигой с утра в печи поспели. Наливочку сосед привезёт, он этим хвастаньям мастак, а не привезёт – у нас своя имеется. Какую хошь, ту и подадим.

– Матрёна, слышал, на Троицу церковь освящать будут. Я вот о подарке думал, хотел спросить…

– Да икона уже приготовлена, Карп Петрович привезёт, как обещал. Деньги-то уж давно уплочены, а Карп слову своему крепко верен. Не извольте, барин, о том беспокоиться. А не угодно ли вам с утра закусить? Поставлю завтрак.

Я изволил, но за завтраком продолжил размышлять о текущем положении дел. Судя по всему, Зернов приедет с этакой автолавкой, вернее, телего-лавкой. Может и сбыть всё ненужное ему? Сразу после трапезы иду откладывать то, что продавать буду – пистолет с принадлежностями и трубки с табакеркой и табаком. Интересно, на сколько потянет? Хорошо, что я не курю. Для пистолета коробку подходящую нашёл – резную, деревянную, чем-то на посылку смахивает, вот только крышки не хватает. А чтобы по-богатому выглядело, обернул её в кусок шёлка и патроны на дно аккурат уложил. Смотрю, получается красиво. Хоть продать, хоть в дар поднести – всё одно солидно.

Внимательно оглядел свои книги. Кроме Библии, в моём арсенале были ещё «Четвероевангелие», 1818 года, «Новый Завет», 1821-го, и «Псалтырь», 1822-го. Но настоящей вишенкой на торте стала вот эта жемчужина – «Полезные и занимательные эмблемы» 1816 года издания. Как взял её в руки, так и крякнул от невольного удивления. Пролистал это иллюстрированное… э-э-э произведение. Честно говоря, мало чего для меня полезного и уж точно ничего занимательного в этих эмблемах не нашлось. Посему без лишних раздумий откладываю и её в сторону – пусть идёт под продажу вместе с табаком и пистолетом.

Гениальная мысль мелькнула в голове – а не заглянуть ли в комнаты родителей? Авось там найдётся что-нибудь ценное для продажи. Идея хорошая, только вот воплотить её не успел – гости прибыли. Причём прибыли вместе, что наводило на мысль: купец гостил у соседа. Ну что ж, надо встречать.

Быстро переодеваюсь в парадное и выхожу во двор. Там уже вовсю хозяйничают гости, что Алексею внутри меня активно не нравится. Ходят по двору, как у себя дома! И оба мужика – здоровенные, похожие друг на друга, как братья. Только зубы сверкают от радости при виде меня.

– Лешка, – басит один из них. – А ты ведь трезвый сегодня! Молодец!

Глава 5

Два важных господина, одетые в дорогие добротные вещи. Один – чернобородый, солидный, явно купец, в руках икона. Другой – рыжий, наверное, сосед мой, помещик. В его корзине весело поблёскивают бутылки с наливочкой. От и нахрена он мне тут нужен? Купца ждал, а вот бухать нет желания.

– Пожалуйте в дом, – тем не менее радушно приглашаю я.

Обнимаемся и с Карпом Петровичем, и с соседом. Бля, не узнал как того зовут. Но приходит на помощь купчина:

– Елисей Пантелеймонович, – говорит он, подталкивая рыжего в бок. – Иди первым, а мне ещё надо покупки достать.

Точно, вспомнил! Мирон, мой слуга, как-то называл имя соседа – Елисей Пантелеймонович. Значит, всё верно. А вот купец Зернов, помимо иконы, кажется, ещё что-то привезти должен был… Но что именно, память, как назло, молчит. Любопытно даже стало, что он там в телеге прячет.

Во дворе стало тесновато. Сначала замечаю карету – замызганное, массивное чудовище метров пять в длину, запряжённое парой лошадей. Ею управлял кучер, который теперь суетливо тащит корзину с подарками в дом, весело перекрикиваясь с прислугой. Во-вторых, есть ещё и телега, крытая какой-то дерюгой. Та точно купчины. Тоже пара лошадей, ну и возчик уже, а не кучер – мордатый здоровый дядя, который у хозяина и за охрану, поди, ещё.

Не жду покупок, иду в дом. На столе полное изобилие. Деревенское, конечно. В центре стола огромная рыбина, метр в длину, не меньше, запеченная целиком в печи – чешуя блестит золотистой корочкой, а аромат такой, что в животе невольно заурчало. Мои слуги расстарались.

Гостем выкладываются кривоватые разновеликие бутылки из темного стекла и что-то вроде закуски мясной. Четыре штуки, навскидку, все, примерно, по литру! Это если даже и вино, то его очень много. Рассаживаемся. Купец уже вручил мне икону – на вид дорогая, золотистая, вся в искусной работе. Но, кроме иконы, у него при себе ещё свёрток да деревянная резная шкатулка сантиметров сорок на двадцать имеются.

– Что, Лешка, заждался? – басит он, наливая себе вишневой, как выяснилось, наливки. – Я своё слово держу! На то мы, Зерновы, и купцы! Извернусь, но найду что обещал! А?

Память по-прежнему отказывается мне помогать, и я вгрызаюсь в запеченную белорыбицу. Покажет же он мне когда-нибудь то, что я у него купил? Гость пошевелил усами и недовольный моим спокойствием нажал на какой-то зажим на столярном изделии.

Шкатулка открылась. Я поначалу и не понял, что там лежит. Длинная костяная трубка с каким-то выростом по краю, вроде как из камня, фарфоровая красивая миска, что-то вроде циновки, пара железяк с костяной ручкой, одна из них похожа на ступку, но с квадратным основанием. Что за хрень?!

Зернов сидит довольный, как будто вынул из шкатулки какое-то величайшее сокровище.

– Настоящий набор, из Лондона! – хвалится он, разворачивая сверток и протягивая мне какой-то довольно увесистый мешочек. – Товар лучше, чем тот, что я тебе привозил раньше!

Развязываю и сначала не понимаю, что там за коричневатая масса виднеется. А потом дошло – опиум. Я ещё и нарик?

– Сорок два рубля ассигнацией ещё мне должОн! Не хватило, – окончательно добивает меня добродетель.

Держу покерфейс – купил и купил. Употреблять же мне сейчас это не обязательно. Тем более в случае чего как обезболивающее пойдет.

Первый тост – за хозяина дома, то есть за меня. Назло гостям отпиваю только один глоток и ставлю стопку обратно на стол. Стопка, к слову, кривоватая и мутная, граммов на сто пятьдесят.

– Не пойдёт так! – ревёт медведем Елисей, возмущённый до глубины души. – Обидеть хочешь?

– Дохтор пить запретил, – отвечаю спокойно, не ведясь на уговоры, – расшибся давеча на телеге.

Мордовороты тут же потускнели лицами – явно расстроились. Не иначе моё пьяное состояние им для чего-то нужно. Ясно как божий день. Переглядываются между собой, думая, что я этого не замечаю. Лешка бы, может, и не заметил. Но Герман Карлович в его теле уже собаку съел в подобных делах.

Плавно, пока не набухались гости, перевожу разговор на нужные мне дела – прошу достать несколько мешков картошки.

– Есть у меня с собой эта чертово яблоко, проросла уже. Отдал бы за так, но лучше поменяю, да хоть на рыбку копченую, уж очень она у тебя хороша! – кивает головой купец на белорыбицу.

Кстати, а откуда у меня такая вкусная рыбка? Волга далековато отсюда, километров двадцать будет.

– И ещё – томаты другого сорта есть? – вспомнил я неказистость своих плодов.

– Томато? Что за штука такая? – переспросил купец, не понимая, о чём речь.

– Ну, помидоры такие… Красные, жёлтые, – попытался пояснить я.

Наконец, меня поняли.

– Любовные ягоды то. У нас их все «псинками» зовут. Да брал же ты весной их у меня, неужели не прижились? – деловито спросил Карп Петрович.

– Другой сорт хочу, – сконфузился я. – А ещё желаю продать пистолет.

– Тот, батюшкин, от француза доставшийся? Я возьму! – рявкнул Елисей, который уже тяпнул грамм триста, не меньше, своего натур продукта.

– Да ты со мной сначала рассчитайся, – хитро заметил Карп Петрович, скрестив руки на груди и глядя на Елисея.

Елисей, не обращая внимания на упрёк, выдвинул свой бартер:

– А давай сменяем! Ты мне пистолет, а я тебе щенка от своей легавой! – предложил он с таким видом, будто делал мне невероятное одолжение.

– Да я не охотник, зачем мне щенок? Я же и своих продал! – отбрехиваюсь от мены я.

– Мне и продал, лопух. Задешево, – говорит Елисей и оба гостя ржут, не стесняясь моего присутствия. – Не хочешь на щеня, давай на девку. Прасковью помнишь? Понравилась же она тебе, когда по весне гостил у меня? Отдам!

Предложение, очевидно, хорошее, судя по приунывшему Карпу Петровичу, который, по всему видно, уверен в том, что я соглашусь.

– Задница – во! Титьки – во! А кричит как?! Заслушаешься! – напоминает похотливый сводник-сосед.

– Я ещё за прошлый раз грехи не отмолил, – наугад отмазываюсь я, помня лютость своего попа.

Вижу, прокатило. Елисей с Карпом успокаиваются, а вот тело, будь оно неладно, на одно только имя Прасковьи реагирует слишком живо. Помнит, видать, то, чего я, Герман Карлович, в этом теле знать не могу.

Гости тем временем степенно продолжают выпивать и закусывать, но кушают, прямо скажем, не слишком аккуратно и культурно. В комнате повисло молчание, нарушаемое лишь чавканьем да звяканьем вилок о тарелки.

– Быка забирай. Малыша! – настойчиво предлагает Елисей, который, видимо, ни за что не отступит от своего желания заполучить пистолет.

– Так ему десять лет! – выпаливаю я, прежде чем успеваю подумать.

Упс… Прорвалось. Это явно информация от прежнего хозяина тела. Не знаю, откуда взялась эта цифра, но, судя по моему тону, десять лет – это много.

– Эх! Забирай бочки, что у меня делают. Четыре штуки отдам!

– Это дело. Бочки у Елисея хорошие, жестяные, – подтвердил Зернов.

Итак, примерная цена пистолета – либо породистый щенок, либо молодая баба, бык неизвестной породы или четыре бочки. Честно говоря, хрен тут разберёшься в их мерах и ценностях. Бочки явно нужны будут, ведь я в Кострому урожай отвожу по осени.

Иду за пистолетом и, судя по возгласу гостей, понимаю – оружие с историей.

– Точно! Это из него твой батюшка на дуэли графа подстрелил! Почистить, чтоб блестел, и в гостиную! – вертит покупку Елисей.

М-да, пистолет с историей и без оной – разные вещи. Настроение заметно упало. Даже выпил с мужиками немного. Предложил им остаться у себя с ночевой, в баньке попариться. Ну и когда язык у тех развяжется, порасспрашивать о жизни – что да как. Да куда там? Часа три просидели у меня в гостях, и в путь, к другому моему соседу.

Зернову долг я, конечно, отдал, всё по-честному. Бочки обещали привезти через неделю.

– Э! Ара! Глупый ты! Надо быка брать было! – поучал меня бывший таксист. – У меня в доме пусто, мне хоть что пригодится. Это ты тут по коврам ходишь!

Матрена, не одобрявшая нашего с кучером сближения, насупившись, молчала. Но, когда принесла ужин на двоих, невежливо толкнула мощным бедром Тимоху.

– Думаю, надо полную перепись своего хозяйства провести. И бюджет составить. Завтра и начнем, – говорю я, уже немного захмелев. – Ты и будешь проводить. Жаль только, чернил у нас мало.

– Записывай: у меня корова старая, молока мало даёт, свиней нет, кур – меньше десятка, но цыплята будут, жинка сказала. И ты мне шестнадцать рублей платишь, да ещё припасы, – бойко отчитывается Тимоха.

– Ты же крепостной, чего это я тебе платить должен? – удивился я.

– Хлебом в основном платишь. Я же твой дворовой, за кучера у тебя, ну и так работы много какой делаю: и сено кошу, и в огороде работаю, и на полях вкалываю. И за то, что я не езжу на отход, а постоянно при тебе.

– Куда не ездишь? – не понял я.

– На заработки в город.

– Кучер хреновый из тебя, вон чуть не угробил меня, – припомнил я таксеру то, как мы сюда попали.

– То не я, а прошлый Тимоха, – возмутился он.

– Так и сено косил тоже не ты, а прошлый Тимоха, – справедливо заметил я, на что таксист надулся.

– Зачем тебе деньги? – с интонацией Остапа Бендера спросил я.

– Овец хочу купить. В городе их по восемь рублей продают, – буркнул тот.

– Барин, Ефросиния пришла! Говорит, звали вы её, – с недовольным видом в комнату вошла Матрёна.

– Звал. Веди девку в дом! – киваю я и говорю Тимохе: – Ну, всё, иди к себе в семью. Что беременную жену бросил, работы нет? Я найду. Завтра приходи, расскажу, что надо делать.

– Да я лучше посижу тут, – упирается Тимоха.

– Ой, пороть надо, испортился паря, – произнес Мирон, невесть откуда появившийся, с двумя зайцами, уже потрошёнными, в руках.

Сижу, развалившись на диване, весь такой из себя барин барином. И тут, смущаясь, в гостиную заходит давешняя крестьянка.

Смотрю на девицу и думаю: – “Ох, не картошку она пришла садить”.

Глава 6

На ней по-прежнему обноски – старое платье в пол, сама она босиком, педикюра и маникюра, как водится, нет, но… голова чистая, коса заплетена, а значит, мылась в бане. И макияж присутствует! По нынешней моде, конечно.

– Это у тебя румяна на щеках? – спросил я из любопытства. – А где взяла?

Не может ведь быть, чтобы крепостная, с такими латаными-перелатаными вещами, разорялась на румяна!

– Так то ж свекла! – обрадованно и бойко ответила девица, будто раскрыла секрет красоты.

Послышалось недовольное шипение Матрены.

Оглядываю красотку ещё раз и понимаю – телосложение у девицы модельное. Грудь – тройка, не меньше, попка округлая, талия узкая. Интересно, я как барин могу с ней сблизиться? Ну не забесплатно, рубль дам, например! На такие деньги много чего купить можно, раз целая овца восемь рублей стоит. Хм.

– Но вечером садить – бога смешить, – удачно рифмую я. – Завтра утром начнем. Вон, вишь, у Зернова мешок картохи купил.

Зернов и правда оставил мне картошки с пуд: мелкой, красной и проросшей. Да мне такая и нужна!

– Так мне идтить? – спросила девица, зыркая глазками.

А глазки хороши! Брови, правда, густоваты, такие не очень люблю, но ресницы длинные безо всякой хрени летуалевской. Ну и голубые глаза, вернее, цвета неба.

– Садись, поснедай со мной, поговорим, скучку мне развеешь.

– А там и баньку можно сообразить! – внезапно произнёс Мирон, неслышно вошедший в гостиную. Спецназовец, как есть!

– Можно и баньку, – расплываюсь в улыбке я и слышу ругань Матрёны в сенях.

– Барин, тут Тимоха вернулся, пущать? – деловито спросил Мирон, очевидно, бывший у меня за мажордома.

– Чё ему надо? – удивился я. – Ну, пусть зайдет.

– Барин, не вели казнить, вели слово молвить, – поклонился в пояс Тимоха.

– Ара, ты задрал меня. Сказал же – иди домой, – злюсь я на весь этот цирк.

– Мне бы детишкам гостинец какой взять! – говорит Тимоха с невинной мордой. – Ведь не сожрёшь всё, что тебе тут наготовили. И Елисеева настоечку, если можно!

Конечно, о детях он и не думал, специально вернулся на девку поглядеть.

– Настойку тоже детям? – иронично поднимаю бровь я. – Ой, да бери и сваливай, не мешай мне общаться!

Тимоха нагрузился от души. Уволок с собой не только литровую бутыль настойки, но и остатки рыбы, остывшей, но всё ещё аппетитно пахнущей, кулебяк с пяток, и даже конфеты забрал, которые я на столе и не заметил – видимо, сосед привёз. Наконец, он ушел, и в доме стало тише. Наливаю своей гостье настойки.

– Ну, расскажи, что умеешь! Да закусывай, а то хмель в голову ударит, – ласково говорю я, пожирая взглядом грудь девицы. Платье на ней старое, лифона нет, и соски, кажется, вот-вот разорвут тонкую ткань.

– Ничего не умею… Девушка я, – растерялась Ефросиния, опустив глаза.

И тут Матрена не выдержала:

– Тьфу! Когда ж ты, барин, грешить-то перестанешь? – пробурчала она где-то вдалеке.

– Матрёна! Подь сюды! – рявкнул я.

Через секунду в проёме двери появилась блюстительница морали, недовольная, но готовая к ответу.

– Чего изволите, Алексей Алексеевич? – сказала она, скрестив руки на груди, явно не одобряя того, что тут творится.

– Тебя давно пороли? – грозно спрашиваю я.

– Да за что, барин?! – всплескивает руками толстуха.

– Ещё раз услышу, что ты меня хаешь, лично выпорю! – угрожаю я.

– А я ведь вместо мамки тебя титькой кормила! – голос Матрены наливается обидой и праведным гневом.

Теперь даже Ефросинья отложила в сторону кусок хлеба и уже смотрит на меня без симпатии. Ну как же, “почти мамку” – и пороть! М-да.

– Матрена, я вырос, и сейчас твой барин! Не сметь меня обсуждать! – упрямо говорю я.

Душить фронду надо в зародыше, это мне мой опыт управленца подсказывает.

– Не будешь слушать, продам тебя Велесову! – угрожаю, и тут же перед глазами всплывает образ этого самого Велесова. Самый крупный наш сосед, человек богатый, владеет пятью тысячами душ, миллионщик. Но и жестокий до ужаса: для него запороть челядь – всё равно что высморкаться. Нас с ним связывает старая вражда – батя мой на дуэли однажды дырку ему в боку сделал, и с тех пор тот меня не жалует.

Всё это в голове пролетело за секунду.

– Ох, Лексееич… – зарыдала Матрёна, как дитя, и слёзы градом полились по её круглым щекам.

– Поди прочь! – ору я, взбешённый всей этой сценой.

– Барин, ты бы остыл! – вместо всхлипывающей Матрёны в комнату тихо входит Мирон.

– И тебе зубы выбить? – рявкаю, уже почти не контролируя себя. – Я просил совета?

Чёрт, и правда, меня понесло. Еле торможу и внутри понимаю: это не я, это прежний хозяин тела буянит. Его опека явно достала до печёнок. Нужно взять себя в руки.

– За что? – Мирон смотрит угрюмо, не поднимая на меня глаза.

– Это я-то плохой барин? Матрёна на моих харчах в дверь скоро не пройдёт, ты – в сапогах городских ходишь. У меня один конь, а у тебя – два! И всё равно я вам плохой? Так, может, тебя тоже Велесову продать? – спрашиваю я с угрозой в голосе.

Мирон тяжело вздыхает.

– Хороший ты барин, – отвечает он, тихо. – Только Матрёна тебе вместо мамки была, а с мамкой так нельзя.

– Мирон, – говорю уже сдержаннее, – ты же с батюшкой моим воевал. Что будет, если солдат начнёт спорить с командиром?

– Известно чего… Выпорют, – снова вздыхает Мирон, словно принимая неизбежное.

– Вот и поясни это Матрене. А сейчас иди прочь, – добавляю я, уже успокаиваясь.

Ну что за дела! Алексей Алексеевич, какого хрена ты распустил дворню?

Дальнейшее общение с Фросей не заладилось. Та хоть мне и не перечила, но сидела за столом молча, глаз не поднимала. Запугал, получается, девчонку. А ведь ей всего шестнадцать, ребёнок ещё, можно сказать. Младшая она в семье, мамка больше не рожает – по местным меркам она старуха. А ведь матери всего сорок, а начала рожать с четырнадцати. Такие нынче времена.

Злой и неудовлетворенный ложусь спать.

Утром просыпаюсь и сразу понимаю – мне объявлена война. На столе завтрак: блины, пшёнка и кисель. И всё! Никаких тебе мясных изысков, рыбы или пирогов – Матрёна явно решила показать своё недовольство.

– Барин, Фрося и Тимоха ждут тебя, – входит в комнату какая-то молодуха.

Блин, а как её зовут? Вылетело из головы. Девка неказистая, постоянно на подхвате у Матрёны бегает. Спросить сейчас? Да ладно, дождусь, пока кто-нибудь её кликнет, тогда и узнаю.

– Зови сначала Фросю, – даю указания я.

На улице раннее утро, солнце ещё не добралось до своего зенита, но уже сейчас можно сказать – день будет жарким.

В гостиную вплывает павой девушка. Пудра, румяна, вся фигня и… фингал под левым глазом.

– Кто бил? – удивленно спрашиваю я.

– Батя разуму поучил, – вздыхает девица. – Прости, Алексей Алексеевич, дуру. Не ведала я по малолетству своему, чего мужчине надобно.

– Прощаю, – смутившись, торопливо говорю я. – Вон вишь картоху в мешке?

– Это ж чертово яблоко! – восклицает девица.

– Во-о-от! Берешь, отрезаешь ножиком ростки и сажаешь их в землю.

После того как я объяснил девке все премудрости посадки картофеля, та ушла на огород вкалывать. Зову Тимоху. Морда у него помятая. Бухал вчера?

– Болеешь? – без сочувствия спрашиваю я. – Похмелить?

– Да я уже того… , – машет рукой Адам-Тимоха.

– Чё там у тебя дома? – интересуюсь я.

– Ой, да все хорошо. Жена вокруг меня летала бабочкой, хоть и брюхатая. Оно и понятно – столько добра в дом приволок. Дети сытые – пирогов твоих объелись. Спасибо, барин, – с явной издёвкой отвечает он, поклонившись мне в пояс.

Но мне сейчас не до его подколок. Я настроен решительно.

– Короче, Ара, бери бумагу, перья и за работу! Каждый дом обойди. Нужно знать, какой скот в каждом дворе, сколько птицы и какой, состав семьи, в чём нуждаются, чем занимаются. Сегодня деревню обходишь, а завтра по хуторам пойдёшь. Денег у меня мало, но чтобы с голоду подыхали мои пейзане – не хочу этого.

– А денег мне дашь? – спрашивает ушлый попаданец. – На овец?

– Дам рублей сорок, – киваю я.

Тимоха уходит, а я решаю обойти дом, посмотреть, что у меня там в комнатах имеется. Окромя моей, в барском крыле есть ещё три комнаты: отца, матери и для гостей. Начал с гостевой. Вижу две аккуратно заправленные кровати, зеркало в полный рост, скромный комод. В комоде нашлось немного вещей: свечи, маленький молитвенник, два стакана и ножик. В нижнем ящике – бельё. И всё! Ничего интересного.

Перехожу в мамину комнату. Здесь чуть больше роскоши: кровать с балдахином, тяжёлые шторы, два стола, комод – близнец гостевого. На резном столике стоит фигурка ангелочка, рядом письменный набор (вот где ещё чернила есть!), салфетки, скорее всего, маминой работы, и два маленьких портретика: батин и мой. На нем я, как настоящий ангелочек!

Открываю комод и аж подпрыгиваю от неожиданности!