Читать книгу: «Фронтовое причастие. Люди и война», страница 4

События, происходившие на Украине в четырнадцатом году, вызвали у Яско невольную оторопь. И жирно чадящие автомобильные покрышки на главной улице Киева, и снайперы, засевшие в гостиничных номерах, и сожженные заживо люди в одесском Доме профсоюзов, и сотрудники правоохранительных органов, получающие с крыш пули в спину… И много чего другого, уродливого, дикого, что заставляло шевелиться волосы на голове, происходило там, рождало нервную сыпь. По спине, нехорошо холодя хребет, пробегал мороз.

Неужели такое возможно, неужели забыто прошлое, в котором человек человеку был братом, один кусок хлеба делился ровно пополам, без обмана, не было ни олигархов, ни нищих бомжей, все были одинаковы. Кроме тех, может быть, кто работал в Москве, на Старой площади, в комплексе зданий, управлявших страной.

Из головы ни на минуту не вылезала черная мысль: это почему же славяне бьют славян, кому понадобилось, чтобы были уничтожены целые народы одной веры – славянской… Хотелось бы посмотреть в глаза этому мыслителю в кавычках.

Силы у Яско были, боевой опыт тоже имелся, желание, умение, ловкость – всего этого также хватало в достаточном количестве, как и нежелания мириться с тем, что сейчас творят бандеровцы на Украине. А что они творили там в первые послевоенные годы? Немцам, гестаповцам всем этим, даже не снились те пытки, которым подвергались люди, принявшие на Западной Украине советскую власть, народ, приехавший туда, например, учить детишек, лечить селян, строить электростанции, промышленные предприятия и железнодорожные вокзалы, мастерские и аэродромы, поскольку усиленными темпами начала развиваться гражданская авиация и, по планам на будущее, скоро все областные города обзаведутся своими аэропортами, а за ними потянутся и районные центры.

Бандеровцы воспылали лютой ненавистью ко всем этим планам, к переменам и каленым железом выжигали у народа тягу к ним.

В двадцать первом веке, в четырнадцатом году, повторился год 1946‑й – те же бандеровские бесчинства и народная печаль, дальше все поплыло и поехало по дорожке, уже апробированной. Только националисты двадцать первого века были более лютыми, беспощадными и изобретательными, чем националисты века прошлого…

В четырнадцатом году Анатолий Геннадьевич Яско отбыл в Луганскую Народную Республику.

Группа, в которую он попал, была абсолютно гражданской, «штрюцкой»: из тридцати человек, входивших в нее, только двое знали, чем автомат Калашникова отличается от дивизионной пушки, а граната Ф-2 от стакана с чаем и были немного знакомы с разными военными науками: командир группы с позывным «Солдат» и Яско.

Когда Яско прибыл на место и получил первое задание – закрыть собою кусок обороны, чтобы бандеровцы не зашли в тыл другой группе ополченцев, оборонявшей противоположную сторону села, оборона была круговая, «Солдат» спросил у Яско:

– Какой у тебя будет позывной, назови!

Яско думал недолго, ответ был уже практически готов, осталось его только озвучить:

– «Север»!

Хоть и родился он в полустепной Воронежской области, среди хлебных полей, а сознательную часть своей жизни – всю, почти целиком, насколько помнил себя, – провел на севере. Случалось – в море, случалось – на суше, раз на раз не приходилось, куда командование посылало, туда и отправлялся. Но все эти места – у ледяной океанской кромки, где и медведи окрашены в белый цвет, и волки тундровой породы совсем не похожи на волков Кавказа или средней российской полосы.

Проявил он себя очень скоро, и народ стал относиться к нему с уважением: толковый дядька, с таким не пропадешь. Очень быстро проскочило лето четырнадцатого года, наступила осень. На поля, примыкавшие к линии обороны, без тоски и слез нельзя было смотреть: сожженные, вывернутые наизнанку, с черными глубокими воронками, засыпанные пеплом, начиненные железом, осколками и гниющими останками ракет, замусоренные сожженными танками и бронетранспортерами, бээмпэшками, тягачами и грузовиками военного назначения.

Неподалеку от окопов, в которых находилась группа «Солдата», шелестело жестяными листьями кукурузное поле – убрать урожай не удалось, поэтому «царица полей» была обречена. Как и сам «Солдат»…

В тот день ополченцам досталось особенно сильно – группу «Солдата» вырубили почти целиком. Надо было вызывать подмогу, сил уже не было. «Солдат» переполз из окопа к зарослям кукурузы, на взгорбок и оттуда очень удачно сумел связаться с командованием ополченческой артиллерии. Из окопа это сделать было невозможно…

Яско сам слышал, как командир кричал в рожок рации:

– Боеприпасы у нас кончились – всё, финита! Следующую атаку отбить уже не сможем. Вызываем огонь на себя!

Осколок вонзился ему прямо в глаз, изуродовал голову. Яско проводил командира до самого бронетранспортера, который увез его в полевой госпиталь, оттуда его наверняка отправят в Луганск.

Бандеровцы напирали, сильно напирали. Боеприпасов у них было немереное количество (на Украине вообще осталось много складов еще советской поры), поэтому стрелять, бомбить, жечь, рубить плоть земли, взрывать, крошить, превращать в пыль, издеваться над всем живым они могли целыми сутками. Ополченцы выбывали из строя один за другим, длинный окоп редел на глазах.

Наступил момент, когда ополченцев осталось всего двое – Яско и здоровенный татуированный мужик по имени Василий. Ополченцы называли его Вася-зэк и использовали это имя как позывной. Вполне возможно, что Вася-зэк и сидел когда-то, отбывал наказание, а потом вышел на волю и увидел то, что заставило его немедленно отправиться в окопы – под расправы бандеровцев попали родные, близкие ему люди.

Воевал Вася-зэк умело, с толком, был храбрым, хотя лишний раз старался не рисковать, и правильно делал, иначе бы их окоп был пустым еще месяц назад, а обрадованные националисты густой толпой поперли бы на Луганск, что современной истории нашей совсем не было нужно.

И вот их осталось двое. Всего двое.

– Ну что, покурим напоследок, что ли? – предложил Вася-зек, достал из кармана сплющенную, наполовину уже с высыпавшимся табаком пачку сигарет, достал одну, ту, что была поцелее. Протянул пачку Яско. – Будешь?

– Да я не курю, Вася. В молодости как-то попробовал – не понравилось и я отложил это дело в сторону.

– До лучших времен?

– Может быть, и так.

– Сколько у тебя осталось патронов, Толя?

Яско только что проверил рожок своего автомата: чего там есть? Рожок был практически пустой, можно будет сделать лишь несколько одиночных выстрелов.

– Пять штук, – ответил он.

– А у меня патронов – ёк. Ни одного.

– Значит, отбиться не удастся, – спокойно произнес Яско.

– Да, Толя, не удастся, – Вася-зэк затянулся сигаретой, с блаженным видом выпустил дым через ноздри. Ну будто и не в окопе он находился, будто не наступал последний их час. – Конец нам… Вот скажи, Толя, ты зачем сюда приехал?

Вася-зэк позывных не признавал, предпочитал общаться по именам.

– Зачем я сюда приехал? – Яско покачал головой, смахнул со лба гарь – почувствовал ее, даже не глядя в зеркало. – Защищать русских приехал, вот зачем. Если мы не защитим их здесь, на этом рубеже, то следующей будет моя родная Воронежская область. Бандеровцы постараются прийти туда… Ты это, Вася, разумеешь?

– Еще как разумею, – Вася-зэк затянулся дымом, проглотил его, не почувствовав никакой горечи, либо чего-нибудь неприятного, способного раздражать легкие или желудок, – очень даже разумею…

– А ты зачем прибыл на фронт?

– Я, Толя, такую жизнь прожил, что должен тысячу раз перед людьми извиниться. Грехов у меня много. Воз и к нему еще – тележка… Немаленькая тележка, – Вася-зек пошарил пальцами по поясу, отцепил гранату-лимонку, поглядел на нее задумчиво. Над головой у него просвистела пуля, он на нее не обратил внимания. Яско, впрочем, тоже не обратил внимания – привык. А это – самое худое дело – привычка, так человек на фронте теряет осторожность. – Скажи, Толя, ты сможешь этой гранатой подорвать нас двоих, а? Меня и себя?

– Смогу.

– А я нет, – Вася-зэк огорченно вздохнул, – даже не знаю, почему не смогу, – он сплюнул себе под ноги. – Наверное, кишка у меня тонка… Давай поступим так… Отдай мне свои патроны, все, что осталось, а у меня возьми гранату.

Яско ничего не сказал, только кивнул едва уловимо. Вася-зек достал из кармана нож – обычный ножик, купленный на рынке, с вылетающим по нажиму кнопки лезвием, много раз показанный нам в различных детективных фильмах, – также протянул напарнику.

– Возьми и это. Если бандеры увидят у тебя в руках гранату, то начнут стрелять издали, завалят раньше времени, поэтому ты, брат, держи в руках нож… Нож для них все равно что пластмассовая безделушка, они захотят с тобой поиграться, как кошка с мышью, а уж потом поиздеваться и прикончить… В общем, постараются взять нас в плен. Когда навалятся, можешь смело рвать кольцо из гранаты.

– Толковый план… Согласен, – одобрил Яско предложение напарника. Тот воевал дольше Яско и бандеровцев, надо полагать, знал лучше.

Передышка та оказалась затяжная, вместо пятнадцати минут длилась полчаса – видать, бандеровцы решили перекусить и запить еду самогонкой, которую они научились гнать из чего угодно, даже из пушечной смазки, не говоря уже о вещах попроще. Через тридцать минут бандеровцы поперли плотной толпой. Не таясь, не пригибаясь, поскольку знали – у ополченцев нет патронов. Все, аллес капут! Остались только кулаки, только чего они могут сделать этими кулаками? Шишку с какой-нибудь обгорелой елки сшибить, да еще пролетающую мимо ворону напугать, вот и все.

Кулаки эти они отрежут, у всех ополченцев, которые останутся в живых, отрежут… Исключений не будет.

Наступавшие бандеровцы глоток своих не жалели, ржали так, что в низком блеклом небе подрагивали облака – им было весело. А оставшимся в живых двум ополченцам весело не было, они осознавали, что жить им осталось совсем немного, это, конечно, плохо, но умереть они не боялись. В конце концов, все там будем. И бандеровцы там тоже будут, не сховаются… Только у каждого будет свой ответ перед Богом.

– Страшно? – спросил Вася-зэк у Яско. – Страшно умирать?

Яско вздохнул так, что под тельняшкой громко захрустели кости и отрицательно покачал головой.

– И мне не страшно, – сказал Вася-зэк.

Не дошли бандеровцы до оставшихся в живых ополченцев совсем немного, метров пятнадцать всего оставалось, когда их веселые вопли неожиданно оборвал резкий скрип крупной стадвадцатимиллиметровой мины.

Шлепнулась мина прямо в толпу. Попадание было почти прицельное, в окоп к ополченцам даже залетела чья-то оторванная рука. Рука была еще живая, на ней шевелились, скрючивались и распрямлялись белые, испачканные грязью пальцы. Особенно много грязи было под ногтями. Значит, это была рука окопника, рядового бедолаги, скорее всего, обычного безропотного украинского парубка, которого бандеровцы забрили к себе в рабство.

Толпа, только что паровозно ревевшая, размахивавшая руками, остановилась. Тут в нее легла вторая мина, разметала сразу десятка два крикунов… Остальные «продолжения банкета» ждать не стали, поспешно развернулись и помчались назад.

Бежали уже молча, без единого вопля, даже ни одного вскрика не прозвучало – только испуганные протяжные хрипы, рвущиеся из глоток, сипение и стоны, ничего другого не было. Еще – лошадиный топот.

Просьба о помощи, с которой «Солдат» обратился к артиллерийскому начальству, сработала – огневая помощь пришла.

Яско переглянулся с Васей-зэком.

– Очередная отсрочка, – мрачно молвил Вася. – Спасибо. Только надолго ли?

Это никому из окопников не было ведомо, на каком бы участке фронта они ни находились. Вася-зэк, словно бы смеясь над самим собою, удивляясь тому, что произошло, прохрюкал что-то в кулак, хотя хрюканье это было печальным, даже очень печальным. И это было естественно.

Вскоре пришла поддержка, точнее смена – целая рота бойцов народной милиции. К вечеру они распределились по окопам, заняли обжитые бойцами прежнего состава точки, выдвинули перед собой пулеметы.

Окопная жизнь с ее неожиданностями, с постоянной напряженностью, когда надо брать на заметку все, даже тявканье полевой лисы и карканье ворон, с внимательно прислушивающимися к пространству людьми двинулась дальше. Мичман Яско – теперь уже бывший мичман, это окончательно осталось в прошлом, – отныне старался иметь при себе во всяком бою хороший запас патронов. И если можно было где-нибудь отхватить цинковый ящик для собственных нужд, он обязательно старался завладеть этим ящиком. Это было очень важно. Особенно перед каким-нибудь наступлением.

Патроны в бою, запас их (желательно побольше) – это возможность не только победить, но и сохранить себе жизнь. Будет жив солдат – победа тоже будет.

Историй, когда до смерти оставалось совсем чуть-чуть, половинка шага, – с Яско случалось много, так много, что и вспомнить их все трудно, может быть, даже невозможно, но главное не это, главное, бандеровцы стали опасаться и, прежде чем напасть на какую-нибудь женщину и уволочь ее в кусты, они теперь оглядывались, даже головы втягивали в плечи – а не окажется ли где-нибудь неподалеку защитник несчастных?

В ополчение часто приходили люди совершенно не обстрелянные, неумелые, влекомые одним стремлением – защитить тех, кто не может сам защитить себя, отбиться от бандеровцев, от их наскоков, обиженных на собственной земле.

Как-то в один из трудных моментов, когда бандеровцы снова лавой двинулись на ополченцев, желая выровнять линию фронта, Яско обнаружил неподалеку в окопе мальчишку – вчерашнего школьника, приехавшего откуда-то из-под Новокузнецка – из Сибири, в общем, – который, прячась за бруствером окопа, вздергивал над собою автомат и стрелял вслепую, с двух рук, поднятых над головой.

Опустошив один рожок, он отщелкнул его от калашникова, вставил новый и пошел стрелять дальше. Таким же макаром, – зажмурив глаза и вслепую поливая пространство свинцом. Других методов стрельбы он, похоже, не знал совсем.

В первую же передышку Яско переместился к этому «гадкому утенку».

– Парень, ты чего делаешь? – хотел было дать «стрелку» подзатыльник, но сдержал себя.

А тот готов был даже заплакать, поскольку в бой попал прямо с автобуса, никем не подготовленный, не проинструктированный, не обученный – времени для этого просто не нашлось.

– Дядя Толя, я в армии не был, не успел, поэтому не знаю, что надо делать. Мне только показали, как заряжать автомат, а больше… больше ничего не показали.

– Пока делай, как я, повторяй за мной все, а кончится бой, я тебя малость потренирую… Но если дальше будешь жечь патроны, вслепую поднимая калаш над бруствером, получишь по шее. Понял?

Когда бандеровцы отступили на свои позиции, Яско показал ему, как можно в мгновение ока избавиться от опустевшего рожка и вставить новый, как держать автомат, чтобы не было рассева пуль, что делать, если в калашникове перекалился ствол, как прикрываться бруствером и одновременно видеть все, что находится в зоне огня, и так далее – в общем, познакомил с обычными вещами, которые должен знать всякий боец. Урок был недолгий – это же не полковая школа и не курсы по обучению младших командиров, сержантов и ефрейторов, в заключение Яско вздохнул и неожиданно спросил у юного добровольца:

– Все-таки, зачем ты сюда приехал?

– Как зачем, дядя Толя, как зачем? Здесь же русских столько времени убивали лишь за то, что они русские… Разве так можно? Это геноцид. Я не мог оставаться в стороне.

– Ты хоть школу-то окончил?

– Я – студент второго курса института.

– Сбежал, значит… Из института сбежал.

– Не сбежал, а взял академический отпуск.

– Тебя, такого правильного и ясноглазого, здесь убьют и спрашивать, в отличие от меня, не будут, кто ты и что ты? Вначале надо пройти науки, понять, как правильно воевать, вести себя в бою и вообще, что делать, чтобы остаться живым, а уж потом определять себя в окоп, – Яско снова вздохнул. Про себя он уже решил, что присмотрит за этим пареньком, прикроет, ежели чего, поможет, но при первой же возможности постарается отправить в Россию – пусть обдумает все и вообще… вообще пусть доучивается в институте. Доучится и ему сразу видно станет, под какой куст надо прыгать и что там делать, возвращаться в донбасские окопы или поступать в военную академию… Чтобы стать настоящим командиром.

Если, конечно, не убьют, то в жизни парня откроется много новых дорог…

Паренька не убили. Яско сделал все, чтобы его не убили – прикрывал, учил, натаскивал, и когда, уже в позднюю пору того чумного года, в морозы и снег, собрался ехать в Москву, чтобы малость перевести дыхание, посмотреть, все ли дома в порядке, не болеет ли жена и что там с сыном, взял с собою и этого бойца. Тот к этому времени уже научился немного воевать, не боялся ни пуль, ни осколков, довольно точно соображал, где находятся наши, а где бандеровцы, по полету пуль, мин и снарядов мог многое определить и вообще был готов к продолжению окопной жизни, но Яско все равно заставил его собрать вещи… Парень должен был вернуться домой, к матери, вновь возникнуть в институте и сесть за парту.

В Москве Яско сам проводил его на вокзал, не поленился, не пожалел времени, чтобы посадить в вагон, побыл с ним немного в купе, поглядел, как парень укладывает свои кульки на багажную полку (матери своей купил гостинцев – для отвода глаз, чтобы она ни о чем не догадалась), и когда тот закончил кульковые хлопоты, сдавил ему ладонь своей лапой:

– Спасибо тебе за все… Ты молодец, что приехал в Донбасс, честь и хвала тебе, но ты должен для начала закончить свой институт. Это прежде всего. Кроме института – живи, создавай семью, рожай детей, определяйся с работой по профессии и вообще постарайся подрасти еще немного, понял? – Яско сжал руку пареньку еще сильнее. – Но если увижу тебя снова на фронте в Донбассе, без диплома в кармане – пристрелю, не жалея… Ни капли жалеть не буду.

Парень, кажется, все понял. А Яско стоял на перроне под стылым дождем, идущим вперемежку со снегом, не уходил – хотел убедиться, что парень этот славный действительно отправится домой.

Когда убедился, что поезд ушел, покинул вокзал. В этом был весь Яско с его характером, убеждениями, желаниями, умением добиваться цели и всякое дело доводить до конца.

Через месяц Яско снова вернулся в окопы. Со многими, кто там находился, он практически уже побратался и последние патроны свои обязательно делил поровну, между всеми; как и последнюю горбушку хлеба, последнюю щепоть соли. Произошло то самое, что никогда уже не выветрится из организма, останется в нем навсегда – окопное братство проникло уже в кровь, в душу, в кости с мышцами…

Яско был не из тех людей, кто легко меняет свои убеждения, точку зрения по какому-нибудь конкретному поводу, привязанности к человечеству вообще или к человеку в частности. Одно только он не мог осознать, точнее, не мог понять ни душой, ни мозгом: неужели бандеровцы – это украинцы, которых он очень хорошо знает? Может, они совсем иного происхождения? Неземного или подземного? Кто ответит на этот вопрос?

Понятно было только одно: ополченцы воюют не с Украиной, не с братьями-хохлами, хотя и на украинской земле, а с последователями пресловутого, давно уже сопревшего Степана Бандеры. К братьям бандеровцы имеют примерно такое же отношение, как Яско к канадским лесорубам, ничего, кроме изжоги не вызывавшим. Никогда бандеровцы братьями не станут, никогда и ни за что.

По возвращении Яско был зачислен в 6‑й отдельный казачий полк имени атамана М.И. Платова, поскольку к казакам имел самое непосредственное отношение: Острогожск в прошлые времена был сторожевым казачьим городком. Крепостью, иначе говоря, охранявшей Русь от набегов с юга. А оттуда было, кому набегать.

Командовал полком известный на донбасской земле человек – полковник П. Дремов. Полковник обратил внимание на новоприбывшего, доверил ему взвод, довольно расхлябанный даже по вольным казачьим меркам. Яско сумел быстро наладить порядок во взводе, за что его бойцы поначалу невзлюбили, а потом, наоборот, полюбили, а затем вывел взвод в передовые, лучший во всем полку. Через некоторое время Яско сдал взвод другому командиру.

Самому Яско надлежало теперь учиться – он был направлен на офицерские курсы. Все было верно, образование-то у Яско имелось лишь гражданское – мореходное училище. Теперь надо было приобретать образование воинское, иначе никакого движения вперед у него не будет.

Вышел Яско с курсов лейтенантом и получил назначение к полковнику Ермаку в танковый батальон. Батальон этот боевой входил в состав казачьего полка. Должность Яско занял приметную – заместителя начальника штаба по воспитательной работе и параллельно – проверяющего службу в батальоне. Для наших армейских порядков и правил звучит такая сдвоенная должность несколько необычно, внове – особенно по части проверки службы, но лейтенанту Яско это понравилось, он залез в новое дело с головой и вскоре стал одним из наиболее толковых офицеров в гвардейском казачьем полку.

Если случались боевые стычки, то Яско, видя айдаровцев или азовцев, обязательно брал их на мушку и стрелял, не раздумывая, что же касается простых украинцев, обычных солдат, попавших в армию (в ВСУ, так принято нынче говорить) по насильной мобилизации, необученных, то Яско не отстреливал их, как куропаток, старался этого не делать, жалел… Это тоже было понятно.

В донбасских окопах он был лихим бойцом, толковым командиром, а когда приезжал в Москву, то по виду своему, по манере держаться, вести себя мало чем отличался от обычного заштатного пенсионера. Что было, то было. Как ни странно, в казачьих полках служили не только истовые рубаки, наследники славы дедов и прадедов, но и откровенные лентяи, бездельники, специалисты по части посидеть за столом и, выпив чего-нибудь, погорланить громко, считая, что они исполняют старинные походные песни… Насчитывалось таких артистов немного, пальцев двух рук хватит, но тем не менее такие бойцы были.

Яско, чтобы выявить их, отделить от других – груз ведь лишний для батальона, предложил командиру провести учения.

– Нахлебников выявим как пить дать – такое он сделал заключение.

– Как конкретно ты их выявишь? – спросил командир батальона. – С помощью лакмусовой бумажки? Бездельников с помощью лакмусовой бумажки не проймешь, не проверишь… Рентгеном тоже не проверишь.

– Нам ничего не надо будет делать, товарищ полковник, они сами выявят себя, вот увидите… Слово даю. Как червяки полезут в норы, стоит только объявить об учениях.

Полковнику идея понравилась, он, прикинув про себя все за и против, помозговав немного, решительно взмахнул рукой:

– Что ж! Пусть будут учения, давай проводить…

Слушок о надвигающихся учениях в тот же день прошелестел по батальону, словно стремительный вечерний ветер, и лентяи, как и предполагал Яско, не замедлили проявиться – очень скоро они стали вылезать на поверхность, как суслики, чьи норы залила вода. Один деятельный танкист начал очень рьяно, громко жаловаться на скачущее давление, второй – кивать на заболевшую матушку, пышущую розовым румянцем особу сорока двух лет от роду, третий – изображать из себя кормящего отца, который даже на пять минут не может оставить младенца, четвертый – жаловаться на колики в животе, которыми еще двадцать минут назад совсем не пахло… Набралось таких в батальоне, как и предполагал Яско, не более десяти человек.

– Картина ясная, написана не маслом, а, извините, творогом, – сказал командир батальона. – С собой этих людей не берем, чтобы перед самими собою не было неловко.

Тревогу объявили ночью, выдвинулись двенадцатью машинами.

В округе было тихо, словно бы и не существовало никаких боевых действий, осложнений, стычек или еще чего-то со стрельбой, взрывов и хмельных воплей «Слава Украине!».

Пару машин отправили в боевое охранение: неприятная ситуация могла возникнуть в любой миг, хотя ночь прикрывала их надежно и в принципе задачу свою выполнила на все сто, до утра их никто не засек.

Один промах все же был – ночью, в темноте, когда все кошки кажутся серыми, они малость заплутали и нет бы им остановиться, разобраться, выставить пешую разведку, понять, что к чему, и на рассвете двинуться дальше, но этого танкисты не сделали…

Когда рассвело, выяснилось, что они километров на двадцать, а то и на все двадцать пять забрались на украинскую территорию. Впереди, по пути располагался небольшой город. Яско, загоревшись, немедленно насел на командира:

– Давайте возьмем его! Ударим с тыла и возьмем.

Командир батальона в ответ лишь покачал головой.

– Нет.

– Давайте все-таки возьмем его, а, товарищ полковник!

– Хотелось бы это сделать, но нет у нас такого приказа!

– За это точно героя республики дадут… Ну давайте возьмем!

– Нет. Я – человек приказа, будет приказ – выполним немедленно, а так… Брать город не будем, будем отходить.

Тут их и засекли – перехватили радио, посланное с командирского танка. Мигом зашевелился, зашипел вокруг танкового порядка эфир, недалеко на большой высоте вышли два вертолета ВСУ – гражданские Ми-восьмые, переделанные, как когда-то в Афганистане, в военные. Вертолеты не заметили их – пора была предрассветная, серая, в которой все предметы растекаются, теряют очертания, внизу мало что можно было разобрать.

– Скоро они нащупают нас, тогда все – обстановка раскалится по-серьезному, – сказал командир батальона, покачал головой. Хоть и был он человеком военным, а хорошо понимал, что воевать «по-серьезному» со своими же братьями по роду-племени надо, пожалуй, только в крайнем случае. Граница ЛНР была уже совсем недалеко.

Через несколько минут по танкам начали бить все стволы, которые находились в округе примерно тридцати – сорока километров. В свое расположение колонна вернулась, к сожалению, с потерей – погиб один из механиков-водителей. Увы, так получилось… Но зато батальон почувствовал вкус к дальним броскам, к позиционным перемещениям, поближе познал, что такое боевое братство, понюхал запах снарядов, бьющих по родным машинам…

Вернулся Яско в казарму, а там из дома сразу два письма, в них слова трепетные: «Товарищ ополченец, возвращайся поскорее домой, не то без тебя плохо. Совсем плохо!» Опечалился Анатолий Геннадьевич. Даже отличная новость о присвоении ему звания капитана (минуя чин старшего лейтенанта – сразу четыре звездочки на погоны), не выровняли настроение…

Надо было хотя бы на неделю поехать домой, успокоить жену, сына, который тоже стал военным человеком, армейским специалистом, оглядеться, посмотреть на соседей, показать себя, сходить в баню и попить пивка в Острогожске… Хоть и не хотелось расставаться с батальоном, а он все-таки решил поехать домой – слишком уж настойчивые письма приходят оттуда. Да и с другом своим давним и добрым, с Геннадием Андреевичем Зюгановым надо бы повидаться, поговорить по душам. Может, Яско чего-нибудь не понимает, оценивает не так? Все-таки украинцы – братья, близкие люди… Что с ними происходит? Почему они подстелились под Европу, под америкосов, под фашизм?

Когда прибыл домой, то первым делом, даже раньше стопки «С прибытием-с!» собрал «тревожный чемодан» – набил свой вместительный рюкзак всем необходимым, чтобы в любую минуту можно было подняться и пуститься в обратную дорогу – к своим, на донецкую землю.

Так оно и произошло. Когда наступило «время Ч» – 24 февраля 2022 года, Яско попрощался с женой, с сыном и отправился в родной казачий полк.

Правда, на этот раз оказалось – чтобы пересечь границу, нужно было иметь на руках в два раза больше разрешительных бумаг, вызовов, предупреждений, инструкций, справок, квитков, описей и так далее: война войной, а бюрократия бюрократией… Бюрократия – штука неистребимая. При всех властях и всех революциях.

Через два дня он находился уже в своем полку.

Яско, в отличие от других смертных людей, знал дату своей кончины – число и месяц, не знал только года, – знал и то, что кончина у него будет солдатская, на поле боя. Относился к этому спокойно, поскольку бессмертных людей, как ведомо, не бывает. Сообщили ему об этом святые старцы – мудрые, спокойные, в древних одеяниях, красивые и величественные…

К слову, говорили старцы на языке, бытовавшем на Руси, наверное, тысячу лет назад, еще до Рюриковичей, и он их хорошо понимал, как и они хорошо понимали, что он им отвечал – на том же старинном русском языке. Общение происходило словно бы в эфире, в воздухе, слова хотя и не звучали, но он их слышал, они возникали у него в мозгу, – святые старцы сообщили ему, что умрет он девятого мая… В светлый для каждого русского человека день.

Он погиб 9 мая 2022 года, во второй половине дня в Луганской Народной Республике, при штурме укрепрайона «Пятое Золотое Орехово»; это, повторюсь, под Первомайском. В тот день он, чувствуя развязку, в передышках раз сорок звонил жене, хотел попрощаться – не получилось… Связи не было. Около тридцати раз попробовал связаться с сыном Валерием – тоже не получилось.

Тело его Валерий Яско забрал в Ростове, в военном госпитале. Привезли тело на КамАЗе. Одет капитан Яско был во все новенькое, в берцах – ребята из штурмовой группы постарались проводить своего командира по-христиански и это у них получилось. Был чисто выбрит – перед боем 9 мая побрился, а до этого несколько недель не брился вообще, не до того было, – оставил только усы. Лицо спокойное, словно бы Яско уснул, – поспит немного и проснется.

Когда тело осматривали следователи – они должны были подписать протокол – Валерий находился с ними. В теле отца были лишь две крохотные дырочки, похожие на уколы, и все – это были следы осколков, – выходное отверстие сзади, на спине было одно… Значит, один осколок остался в теле.

После осмотра Валерий сел рядом с отцом на табуретку, взял его руку в свою и затих: это было прощание, которое не требовало слов. Потом он рассказал, как ему было трудно, на плечах висела непомерная тяжесть – груз, который может понять только человек, потерявший родителей, – но пока он сидел рядом с отцом, тяжесть эта растворилась, ее не стало. Ну словно бы поговорил с ним по душам, наказ получил, даже пожаловался ему, как в детстве, и отец успокоил его, все разъяснил…

За стенами госпиталя стояла ночь, шел уже двенадцатый час, это была последняя ночь, которую он проведет с отцом… Вместе с офицерами-дознавателями Валерий вышел за стены госпиталя, на пустой скамейке расстелил скатерку, которую специально взял с собой, разложил еду, привезенную из дома, открыл бутылку водки. Там и помянули отца – по-офицерски, по-походному – времени уже было очень много…

А через двадцать минут майор Яско уже ехал в машине на север, в Воронежскую область, в Острогожск, вез тело. До церемонии похорон оставалось совсем немного – несколько часов.