Читать книгу: «Вилльям Шекспир. Статья I», страница 11

Что новаго повѣдалъ намъ знатокъ отечественной литературы? То, что Сумароковъ вставилъ монологъ Ричарда III въ уста своего Дмитрiя Самозванца? Или то, что кто-то другой написалъ "безъ сохраненiя обыкновенныхъ правилъ" двѣ пiесы въ 1786 г. "Историческое представленiе изъ жизни Рюрика" и "Начальное управленiе Олега"? Это Шекспиръ въ Россiи.

Или важно въ рѣчи ученаго академика то мѣсто, гдѣ онъ повѣствуетъ, что Полевой перевелъ Гамлета, а Мочаловъ былъ генiальный актеръ? Что Бѣлинскiй писалъ о Шекспирѣ? Или что Тургеневъ написалъ "Гамлета Щигровскаго уѣзда", и изображая его, "не выпускалъ изъ мысли образъ" настоящаго, заправскаго Гамлета?

Или можно-ли такъ разсуждать по поводу упомянутой повѣсти г. Тургенева: "дѣйствующее лицо помянутаго разсказа смотритъ на себя съ презрѣнiемъ: но развѣ и Гамлетъ Шекспира не называетъ себя презрѣннымъ, ничтожнымъ созданiемъ?" Мало-ли кто ругаетъ себя всяческими словами, – ужь будто онъ и Гамлетъ сейчасъ. Или далѣе: "онъ (Гамлетъ) постоянно казнитъ себя за нерѣшительность и сомнѣнiя: то же дѣлаютъ съ собою и герои слабоволiя, выведенные Тургеневымъ." Гамлетъ – герой слабоволiя! какъ это ново и оригинально! Кто не повторялъ этого избитаго выраженiя?

Или достаточно сказать, что "Шекспировъ генiй былъ родственъ духу нашего Пушкина, и потому легко ему сочувственъ?"

Какъ это старо! Какъ это давно окаменѣло въ нашей литературѣ! Та жизнь, которая скрывалась подъ этими словами, давно выдохлась: и бездушный трупъ этой жизни всякiй спѣшитъ (хотя маленькiй кусочекъ этого трупа) закупорить въ свою баночку со спиртомъ!

Быть можетъ, намъ скажутъ, что объемъ статьи воспрепятствовалъ г. Галахову, что иначе статья вышла бы утомительно-длинна. Она и безъ того утомительно-длинна!

Вотъ вамъ живое явленiе – переводъ Полеваго и игра Мочалова. Вѣдь это совершилось на глазахъ г. Галахова; вѣдь это былъ Шекспиръ, живьемъ проникающiй въ русскую жизнь. И объ этомъ ни слова.

Велика заслуга Полеваго, по знакомству насъ съ Шекспиромъ, также какъ велика заслуга Мочалова, – вѣдь они заставили любить Шекспира, они заставили биться рускiя сердца отъ великаго слова поэта! И свидѣтель этого, самымъ сухимъ образомъ, въ самыхъ избитыхъ выраженiяхъ повѣствуетъ о томъ, "какъ театръ наводнялся слезами,

 
И вопли раздирали слухъ собранья!
 

Поди прочь, несносная жизнь! что намъ, людямъ ученымъ, за дѣло до тебя! Мы изучаемъ; мы кропотливо, какъ Плюшкинъ, всякую дрянь, собираемъ всякiе факты; – живое дыханiе претитъ намъ, какъ Ризположенскому шампанское!

Лучше мы сообщимъ руской публикѣ, что Вронченко прекрасно перевелъ "Гамлета," а г. Катковъ "Ромео и Джульету" (оба перевода по времени образцовые, дѣйствительно), ей это, конечно, интереснѣе. Она этого не знала.

Такъ отнесся къ Шекспиру нашъ маститый учоный. Посмотримъ теперь на литераторовъ.

Г. Тургеневъ написалъ рѣчь о Шекспирѣ, тотъ самый г. Тургеневъ, который нѣкогда такъ унизилъ Гамлета и такъ возвысилъ Донъ Кихота.

Если отъ г. Галахова мы, собственно говоря, и не должны были ожидать ничего особеннаго, кромѣ мелочныхъ фактовъ и водянистыхъ разсужденiй, – то, напротивъ, отъ г. Тургенева вправѣ были ждать задушевнаго слова.

 
Но на счастье прочно
Всякъ надежду кинь,
 

какъ чувствительно распѣвали наши бабушки во дни своей юности.

"Le talent oblige", – это должно быть извѣстно г. Тургеневу; онъ по праву считается однимъ изъ лучшихъ представителей нашей современной литературы. И что-же сдѣлалъ г. Тургеневъ? Онъ написалъ, словно по обязанности, "возьмите молъ, впрочемъ только отвяжитесь", свою рѣчь, нелишенную казеннаго краснорѣчiя и водянистыхъ разсужденiй.

«Безъ преувеличенiя можно сказать», говоритъ ораторъ, "что нынѣшнiй день празднуется, или поминается во всѣхъ концахъ земли. Въ отдаленнѣйшихъ краяхъ Америки, Австралiи, Южной Африки, въ дебряхъ Сибири, на берегу священныхъ рѣкъ Индостана, съ любовiю и признательностью произносится имя Шекспира, также какъ и по всей Европѣ. Оно произносится въ чертогахъ и въ хижинахъ, свѣтлыхъ покояхъ богачей и въ тѣсныхъ рыбачьихъ комнатахъ, въ отдаленiи отъ роднаго края и близь домашняго очага, подъ воинской палаткой и подъ шалашомъ промышленника, на сушѣ и на морѣ, старыми и молодыми, семейными и одинокими, счастливыми, которыхъ оно радуетъ, и несчастными, которыхъ утѣшаетъ…..

Господи! цѣлое море реторики и какъ оно искусно прерывается многозначительнымъ многоточiемъ. Отчего это реторика такъ однообразна, вѣчно повторяетъ однѣ и тѣ же избитыя фразы? Или уже такова участь всѣхъ похвальныхъ словъ? Возьмите напр. «Историческое похвальное слово Карамзину», произнесенное 23 августа, 1845 г., въ Симбирскѣ, въ собранiи симбирскаго дворянства, академикомъ М. Погодинымъ, – и тамъ на стр. 6 вы встрѣтите и дворцы и хижины, и вельможъ и отшельниковъ, юношей и старцевъ, дѣвъ и матерей семействъ, безусловныхъ вѣрноподданныхъ вѣковъ прежнихъ и свободныхъ мыслителей новаго времени. И тамъ есть выраженiе sedant arma togae, разведенное водицей.