Читать книгу: «Обратные вспышки», страница 3

Сцена пятая: «Пятно»

Под землей воздух пропитан пылью и затхлостью. Поэтому так приятен первый вдох после метро. Вообще, свежий воздух – такое универсальное средство отрезвления и даже выздоровления. Не зря же туберкулезникам прописывают горный воздух. На эскалаторе мой сломанный нос вытягивается и словно тащит наружу. Я поднимаюсь над отштукатуренной аркой метрополитена, поднимаюсь мимо тусклых фонарей и рекламных плакатов. Мимо белых колон архитектуры и неприметных колон из людей. Я – колонна, пока движусь на эскалаторе.

Ох, этот воздух. Утреннее солнце скрылось за полосой облаков, обдает прохладный ветер. От станции до работы идти всего ничего, но и здесь я умудряюсь растянуть целую жизнь. Или половину жизни. Навстречу идут все те же люди. Высокие блондинки с каре. Они одеты в широкие брюки и в белую рубашку, но при этом каждая отличается какой-то деталью. По другую сторону идут низкие брюнеты, идут торопливо своими коротенькими ножками. Одеты они в жилетку рыбака и стоптанные ботинки и пребывают в постоянной задумчивости, хотя и уворачиваются от уверенно ступающих блондинок.

Я подхожу к лавке художника и задерживаюсь у витрины. Там выставлены работы местных художников. Вон девушка в красной шляпе, она сидит на краю постели и скрывает лицо широкими полями, в руке у нее глянцевитый фужер вина. Или вон маленькая избушка на широком заснеженном поле, окруженная хвойным лесом, из трубы избушки вьется серый дымок. Или цветущий луг, засыпанный благоухающими лепестками на вытянутых стебельках, луг дышит детской безмятежностью. Или любовная пара, которая шагает по мощеному бульвару мимо зажженных огоньков ламп, они укрываются зонтом от косого вечернего дождя. Одни картины выполнены жирными мазками масляных красок, другие – смочены акварелью. Одни размером с обложку книги, другие – с широкую оконную раму. Бывает, я так подолгу стоял среди картин, что опаздывал в соседний отдел бытовых приборов, в котором я и работаю. Я стоял, рассматривал полотна и чувствовал, как общаюсь с их творцами. Художники рассказывали замысел посредством картины, и я проникался сущностью затеи. Так я приобщался к искусству.

Я тяжело вздохнул и отвел глаза. Перед уходом взглянул на прилавок с мольбертом. Этот трехпалый выточенный из древесины символ означал для меня свободу. Спустился глазами на ценник и задумался. Не раз представлял воскресное утро, и я с мольбертом подмышкой, пакетом красок в руке и беретом на голове иду на природу. Мольберт и краски сами по себе стоят недорого, но что-то мешает их купить.

Я шагнул на ступеньку магазина пылесосов, как и тогда, когда окончил школу и сбрил пушок юности. Раньше она казалась подъемом, как и полагает ступеньке, а сейчас напоминает неуверенную поступь после падения. Дергаю ручку – закрыто. Сквозь стекло вижу, как Вова неповоротливо заправляет рубашку в штаны и затягивает галстук. Стучу в дверь. Он прищурился, наконец узнал меня, подбежал и забренчал ключами.

– Здорово, – говорит он и протягивает холодную и влажную руку.

После этого рукопожатия всегда передергивало. Пожелтевшая рубашка Вовы настолько застирана, что сквозь нее просвечивается обрюзгший живот и розовые висячие соски. Голова его полуприкрыта редкими светлыми волосами. Сам он веселый и участливый мужичок.

– Ты один, что ли? – спросил я.

– Ага, Жека немного опоздает, – сказал он и выпятил белые лошадиные зубы.

Жека – его напарник, а я среди них проездом. Им наказали стажировать меня, а по окончании курса молодого бойца, вернее, молодого продавца, меня отправят в другую смену. Ненавижу стажировку. За неделю нужно проглотить столько информации, сколько я за полгода не усвою. А ради чего? Чтобы еще через неделю после проверки все это забыть. В итоге придется переучиваться, ведь теория так часто разнится с практикой. Если она вообще соприкасается с ней.

В центре раздевалки стоит унитаз. Я скинул шуршащую куртку – меня перекосило, я задел тот зудящий прыщ. Засучил рукав растянутой кофты и оголил блеклую кожу, на которой пульсировали припухлости. На секунду показалось, что оттуда выбежал паучок, но я пристально оглядел руку и ничего не заметил.

– Вова! – крикнул я, – а пауки кусаются?

– Кто? Пауки? – кричал Вова из зала.

– Да!

– Не знаю, наверно, нет. А что?

Я молча постоял и рассмотрел руку еще раз. Красное пятно так и манило пальцы. Я не сдержался и почесал. Почесал снова. Опять почесал. Зуд только усилился. Ногти шкрябали по коже, раздирали отсохшую шелуху и задевали соседние припухлости. Через минуту зудела вся рука. Я огляделся.

– А здесь пауки есть? – крикнул я.

– Где здесь? В магазине? – ответил Вова, – вроде нет, я не видел.

Пятно побагровело: просочились капельки крови. Я оторвал салфетку, приложил и вышел в торговый зал.

У матерых продавцов день начинался с первого покупателя. У меня он начинался с закрепления знаний по продуктам. По обеим сторонам тянулись серые металлические стеллажи с уборочной техникой. Справа стояли громоздкие и неповоротливые хозяйственные пылесосы. Они напоминали сгорбленных и распухших гномов, которые всасывают через трубку грязь, а наполнив желудочный бак, опорожнялись через сливное отверстие внизу пылесоса. Следом шли компактные мультициклоны, которые походили больше на космическое оборудование, чем на домашний пылесос. Слева выстроились аппараты нового поколения – пароочистители. Они словно привилегированная элита уборочной техники и стояли особняком. Завершал парад этих дивных вещей – паропылесос. Это гибрид для загруженных домохозяек с тремя этажами домашних хлопот. Паропылесос стоил как три среднемесячные зарплаты и поэтому больше отпугивал, чем привлекал.

Я прошелся по рядам с тетрадкой в руке, которая исписана всякой технической ерундой, и проговорил про себя воображаемому проверяющему.

– Как успехи? – спросил Вова, – осталось только пароочистители выучить?

– Да, только их. Там несложно, они в основном отличаются по времени нагрева и доливом воды… – я пустился в рассуждения.

– Да ты хорошо усваиваешь! – сказал Вова, – до тебя был один стажер, так он все время путался. У тебя прямо талант.

Я смутился. Но смущение вместе с покрасневшим лицом быстро сменились недоумением и желчью. Талант, и стажируюсь на продавца пылесосов! Конечно, мне нравятся комплименты, но порой они кажутся неоправданно завышенными. Вова не похож на льстеца, этот добродушный малый до смерти замучается, если соврет. Но отчего же я недоумеваю? Бурлящее чувство несправедливости заполняет меня. Отвлечься бы от подступившего гнета.

– Вова, а ты кто по профессии?

– Я-то? Я окончил петербургский университет.

– Так у тебя высшее образование?

– Ага, а ты чего заканчивал?

– Да так, хотел поступить в колледж искусств. Не вышло, в общем. А на кого ты учился?

Ваня откинулся на стуле и выдохнул, будто ворошиться в прошлом неприятно.

– На экономиста, – сказал он, – но я не прям экономист, менеджер, скорее.

– Слушай, а тебя не расстраивает, что ты столько учился, а в итоге работаешь здесь? Я вот окончил только школу и тоже здесь работаю.

Вова взглянул на меня печальными и холодно-голубыми глазами. На доли секунды он впал в задумчивость, дернул головой, точно выпрыгнул из омута неприятных воспоминаний, и обнажил лошадиные зубы.

– Да я работал на высокой должности, – сказал он, – но там совсем времени не оставалось на себя и… а здесь меня все устраивает.

– Все-таки мне было бы обидно учиться четыре года и устроиться на работу, где образование не требуется, – сказал я.

– А чего обижаться-то?

Прозвенел колокольчик на входной двери: вошел первый покупатель. Вова подскочил и оправил выползшую из-под брюк рубашку.

– Добрый день! – сказал он.

Слово «добрый» звучало радостно и бодро, а слово «день» уныло и раздраженно.

– Опять он, – шепнул Вова.

Я выглянул из-за прилавка. У входной двери стоял маленький мужчина в кожаном пальто. Даже издали можно разглядеть перхоть на его взъерошенных волосах. Нос его стягивали очки с толстыми линзами в металлической оправе. Щеки покрыты плешивой бороденкой, а бледно-мертвенные губы вытянуты двумя полосками. Он стоял, потряхивал головой, точно контуженный, и пялился в одну точку.

– Каждую неделю заходит, – пробурчал Вова, – у него, похоже, крыша поехала.

Мужчина осматривался и все потряхивал головой. Он заметил наши взгляды, застопорился и опустил лицо в пол. Постоял так, исподлобья поглядел на нас и снова уставился вниз. Мы будто показались ему, и он опасливо проверял, так ли это. Он немного перетаптывался на коврике, еще раз поднял голову, но уже решительно, и когда снова увидел нас, то выскочил наружу. Мы с Вовой молча поразмыслили над происшедшим. Я потянулся к записной книжке, как снова зазвенел колокольчик. Вова подскочил.

– Видели этого? – весело крикнул парень с входа. Это был Женя. В противовес Вове, Женя был высокий и суховатый. После его рукопожатия хотелось намочить руки. Его ладонь, словно бумажная салфетка, впитывала влагу. Единственное, в чем сходились напарники, это в лысеющей голове. Вова расчесывал светлую челку по бокам так, чтобы скрывать залысины. А Женя зализывал жиденькие темные волосы на затылок, скрывая плешину на макушке.

– Да, снова он заходил, – сказал Вова.

Завибрировал телефон. Я вытащил трубку из кармана и отошел в сторону. На дисплее отразилось имя «Мила». Это моя девушка. Бывшая девушка. Что ей надо?

– Алло? – протянул я.

– Ты на работу устроился? – голос был резкий.

– Я стажируюсь. А тебе-то чего?

В подмышках стало влажно.

– Твоя мама винит меня, что ты бездельничаешь.

– Я вообще-то работу искал! – я закусил губу, – а вы разве общаетесь?

– С твоей мамой? Конечно нет! Мне Саша рассказывает. Он, кстати, приезжал к вам за вещами.

Мы помолчали. Она называла Сашей моего отца. Она называет его так же, как и меня, разница лишь в интонации. «Саша» с презрением и недоверием – это про меня. «Саша» с лаской и благоговением – про отца.

– Ладно, давай, – сказала Мила.

– Как там папа? – оборвал я ее.

– У Саши все хорошо. Он рад, что съехал.

Я сбросил. Если сейчас этот звонок показался странным, то он перестанет таковым быть, когда я расскажу о знакомстве Милы с родителями. Вообще все, что недавно произошло, до конца в голове не уложилось. Когда с кем-то случается подобное, вроде должно охватить возмущение и горькое недоумение, но у нас прошло так легко, будто это случается повсеместно.

Прозвенел дверной колокольчик. Вошла разлохмаченная и расфуфыренная женщина. Она сняла солнцезащитные очки и посмотрела по сторонам. Вова спохватился, но тут выбежал из раздевалки Женя, сказал: «Я подойду», – и поскакал к покупателю.

– Трудоголик донжуан, – шепнул Вова.

Женя любезничал с первым покупателем.

– А какие у вас поверхности? – спрашивал он, – а есть домашние питомцы?

– Да у этой фифы сорок кошек, – все шептал Вова.

– Вы знаете, – говорила расфуфыренная женщина, – мне нужно отмывать швы в душевой и такие пятна на плитке.

– А, тогда вам подойдет пароочиститель! – Женя чуть не под руку водил женщину по торговому залу.

Эх, был бы такой пароочиститель, который вывел мои пятна на руках. Если найду сегодня блох на кровати, придется выбросить матрас и сжечь одеяло. И вместо мольберта я куплю кровать. Да я бы и так не купил мольберт, и кровать тут ни при чем.

Прозвенел колокольчик: вошла еще одна женщина. На руках у нее дрожал йоркширский терьер с хвостиками на мордашке. Женщина стремительно подошла к прилавку. Вова подпрыгнул.

– Добрый… – начал он, но женщина перебила.

– У вас есть шланг? – сказала она.

Вова стоял озадаченный.

– Шланг? – сказал он.

– Да-да, шланг, – затараторила она, – и чтобы толстый был.

– Для пылесоса? – сказал Вова.

– А для чего же еще? Понимаете, у меня собака, скотина, сгрызла его.

Вова уставился на ручного пса. Женщина нахмурилась и следом залилась раскатистым грудным смехом.

– Да не эта! – сказала она, – большая собака!

Вова обнажил лошадиную улыбку.

– А какой у вас пылесос? – сказал он.

Я отвернулся и закатил глаза. Стало так противно. Хотелось провалиться сквозь стертый кафель. Может, тогда я забудусь, как тогда, после боя курантов с приятелями. Я взял записную книжку и ушел в раздевалку. Откинул твердую обложку, закусил колпачок ручки и задумался. Я хмыкнул и захлопнул блокнот, ничего не записал. Опустил пластиковую крышку стульчака на унитаз и примостился на нем. Стульев в раздевалке нет. Руки обвисли, и я выронил блокнот. Он звякнул, ручка отлетела в сторону. Нет сил, руки онемели. Не сходя с унитаза, я рывком подхватил ручку и блокнот, выпрямился и на автомате записал.

«Мужчина сидит у больничной койки, на которой лежит молодой парень весь в трубках и проводах. Мужчина думает: ты всегда был такой любознательный, хотел узнать даже, что творится в голове у инвалидов, может, поэтому ты попал в аварию».

Сцена шестая: «Новый год. Пункт первый»

Он надел мятую рубашку, накинул пуховик и кепку с прямым козырьком, которую не снимал до самого возвращения. Родители потихоньку отходили от шампанского и были готовы лечь спать, а для Саши праздник только начинался. Он вышел на устланный снегом двор и вдохнул маленькие крупицы влаги, витающие в воздухе. Темный и густой купол неба озарялся частыми вспышками фейерверка и петард. Грохот стоял такой, словно зенитные установки отбивали налет вражеских самолетов. Окружение полуночного мрака и оглушающих раскатов одновременно и пугало, и завораживало.

Дорога пролегала с низины на возвышенность. Саша условился встретиться с Митей, тем парнем, который тогда на крыше обещал свести с легендами города. Отчасти он сдержал слово. Саша, который всегда был одиночкой, немного приобщился к местным уличным художникам. Привычка творить одному быстро развеялась, когда появились единомышленники.

Саша вошел в подъезд, а Митя уже выходил из квартиры с распахнутым в улыбке ртом. Митя всегда был веселым и, казалось, вообще не думал о плохом. Его жизнерадостность всегда притягивала, хотя иногда и казалась наивной. Митя переговаривался с родителями, которые давали шуточные наставления, мол, много не пей, а то голова будет болеть. Митя тоже отшучивался. Он развязно поздоровался с Сашей и сказал подождать минутку. Из квартиры вышел толстенький и лысый человек в растянутой футболке и шлепках. Глаза его хитро бегали по сторонам.

– Ну чего там? – щурясь, сказал Митя.

– Все, нету больше, – наиграно сказал лысый толстяк.

Митя засмеялся и щелкнул пальцами.

– Да ладно тебе, давай, нам идти уже надо, – сказал он.

Мужичек покосился на Сашу.

– Да это со мной, Санек.

С таинственным видом лысый мужичек достал из кармана прозрачный пакет, наполненный до краев травой. Немного с сожалением он отдал его Мите и скрылся.

– Это мой дядя, – сказал Митя, раскрыл пакет и сунул туда нос, – чего-то ничем не пахнет.

Теперь мысли Саши приковались только к этому пакету, вернее, к содержимому пакета. Он хотел уговорить Митю раскурить дурман прямо здесь на улице, так ему не терпелось, но Митя отмахивался и велел ждать. Фантазия Саши разворачивала картинки с постижением неизведанного. Безнадежность, с которой он выходил из дома, улетучилась и освободила место под радостное томление. Теперь он знал, что этот новый год пройдет необычно.

Дорога шла к знакомым девятиэтажкам. Митя шел уверенно, а Саша плелся за ним и испытывал какую-то дымку замешательства. Показался тот самый дом, Саша смутно припомнил эпизод на крыше. Казалось, это было так давно, а прошло всего полгода. Они поднялись на восьмой этаж и позвонили в дребезжащий звонок. Обитая дерматином дверь открылась, оттуда высунулось избитое и развороченное лицо. Один глаз был распухшим и сжат в полоску, точно от укуса пчелы, другой – с темным синяком в форме полумесяца. Губы неестественно помяты, один передний зуб казался меньше другого. Это был Даня, он пропихнул через порог длинную обезьянью руку поздороваться. Саша обомлел.

– Что с тобой? – сказал он.

– Да нормально, – Даня отмахнулся, – заходите.

Саша с Митей разулись и зашли в комнату. Свет был выключен, и его по каким-то соображениям не включали. В центре комнаты громоздился стол с клеенчатой скатертью. На нем стояли недоеденные салаты в хрустальных блюдах, рыбные консервы, несколько переполненных пепельниц и пустые стаканы. Вид этого стола, по которому пронесся ураган голодных ртов, наводил уныние. За ним сидел Володя, тот самый, который ошивался и раскрашивал стены вместе с Сашей. Рядом хороший друг Володи, высокий и плотно сложенный блондин. Он казался переростком и совсем не походил на школьника. Было много и незнакомых.

Саша примостился к Володе.

– Там есть пиво в холодильнике, – сказал тот.

Саша сходил за ним, откупорил бутылку и стал пропускать холодные глотки. Даня стоял в коридоре, будто ожидал чьего-то прихода. Саша не вслушивался в разговоры, в ушах будто застряли серные пробки. Иногда он откликался, когда его звали или спрашивали о чем-то, но в основном он неподвижно сидел и украдкой поглядывал на Митю. Все мысли заняты тем пакетом. Саша начал уже огорчаться и терять надежду, а Митя все не переставал болтать с ребятами.

Надо было уговаривать его лучше. Некогда сладкое предвкушение веселья сменилось тоскливым ожиданием под глотки горького хмеля и пустых разговоров.

Задребезжал звонок в дверь. Даня подскочил.

В прихожей стало шумно. Оттуда доносились приветственные выкрики, поздравления, иронические шутки, будто старые друзья встретились после долгой разлуки. Вошли два молодых парня с бритыми головами. На обоих был затасканный шерстяной свитер и широкие брюки с отпаренной полоской. Выглядели они как деревенщины.

Саша разговорился с Володей и примирился с неоправданными надеждами. Разочарование достигло вершины, и Саша решил хотя бы напиться, чтобы окончательно не портить новый год. Он огляделся – все были немного возбуждены, некоторые с чем-то возились. Слишком темно, чтобы разобрать. Митя вообще внезапно исчез, но теперь Сашу это не заботило. Он все переговаривался с Володей, как внезапно ему легонько ткнули в плечо. Он повернулся и увидел, как один из деревенщин протягивает пластиковую полулитровую бутылку, наполненную дымом. «На, бери», – сказал он, выпустил пар из носа и кивнул на бутыль. Саша неуверенно взял бутылку и через небольшое отверстие, прожженное сигаретным угольком, вдохнул дурман.

Грудь разрывало, низ живота сокращался. Немного покалывало и щекотало. Хотелось заорать, но Саша плотно сжал губы, не давал прорваться воздуху наружу. В комнате вытягивались полоски дыма, они точно слои глиняной породы нарастали друг на друге. Володя вдохнул из бутылки и передал Андрею, своему другу переростку. Но тот сморщился и показал отстраненный жест. Он сказал, что ждет другого.

Чего он ждет? Саша недоумевал. Наконец нужда во вдохе заставила раскрыть рот. Все затянулось ароматом сухой подпаленной травы.

К переростку Андрею подсел второй бритый паренек. Он достал прозрачный пакет с белым порошком и отсыпал на стол. Андрей достал пластиковую карточку и аккуратно распределил кучку порошка на три ровные дорожки. Он свернул пятьсот рублей в трубочку и передал ее бритому. Тот вдохнул одну дорожку, резко отстранился и зашмыгал носом. Остальные две втянул Андрей. Саша пристально всмотрелся в его лицо. Оно вмиг переменилось, стало каким-то неестественным. Андрей словно погрузился в сон и одновременно был в сознании. Он смотрел куда-то вперед и в никуда. Лицо потеряло человеческий облик, стало холодным и бесчувственным, восковым. Саша испугался этого лица. Он снова ощутил толчки в плечо.

Последовательность происходящего нарушилось. Целостная картинка обстановки раздробилась на маленькие части. Все протекало, как небольшие эпизоды. Первые ощущения были вспышками неутолимой радости.

Саша болтал с Володей о всякой ерунде.

– Ты чем контур делаешь? – спросил Володя.

– Мелом, – сказал Саша и почувствовал, как напрягается живот, – школьным.

– Школьным? – начал хохотать Володя.

– Я его, – смех прорывался наружу и заслонял слова, – я его у классухи стащил.

– У классухи? – Володя перегнулся и схватился за живот.

Обоих захватил приступ смеха. Они смотрели друг другу в глаза и словно обменивались безмолвными шутками. Саша пытался остановиться и вот, когда улыбка уже сошла, а грудь перестала надрываться, взгляд встречался с Володей, и смех снова прорывался. Саше ткнули в плечо.

– Ну, ты будешь? – сказали ему и передали бутылку с дурманом.

Саша принял бутыль, вдохнул дым и сразу выплюнул. Бутылку отобрал Володя и пустил дальше по кругу. Саша закашлялся. Ему снова пихнули в плечо, снова протягивали бутылку. Саша отстранился. Сколько времени прошло, как бутылку забрал Володя? Казалось, это было секунду назад. Но бутылка уже сделала круг, она вновь наполнена дымом. Или это вторая? Бритых было двое. Может, и бутылки две? Саша откашлялся и показал отстраненный жест. Пропустил эту затяжку и все остальные.

Неожиданно глаза потухли, точно на голову надели темный мешок, а тело погрузилось в молочную ванну. Тело блаженно растекалось в плавно перетекающих потоках. Словно горный ручей, тело Саши проходило по обточенным и поросшим мхом жилам. Будто после долгого напряжения, мышцы расслабились, но усталость нарастала. Саша затерялся в двойственности. Он одновременно говорил и молчал, бесился по квартире и сидел в стороне, разгорался безумием и упадал в покой.

Глаза осветились, мешок сняли. Первое, что увидел Саша, – лицо Андрея. Теперь оно прежнее, более человеческое, но раздраженное и недовольное. Саша всмотрелся в лицо.

– Уберите его от меня, – сказал Андрей и кивнул на Сашу, – не хочу с ним сидеть.

Саша отпрянул в недоумении. Что он сделал Андрею? Он вообще не помнит, чтобы как-то соприкасался с ним. Последнее, что всплывало в голове – веселые разговоры с Володей и мираж, но Володи рядом нет. Только спустя неделю, когда каникулы закончатся, Володя расскажет, как Саша истерил на всю квартиру, прикидывался Губкой Бобом и хотел показать квадратные штаны.

Сашу подняли за плечи, точно потянули за веревку марионетку, и посадили с другой стороны стола. Он не сопротивлялся, не мог сопротивляться. Теперь охватил провал в бездну. Усадили на табуретку, и Саша все хотел откинуться на спинку и каждый раз чуть не валился на пол. Он нагнулся и упер локти в колени, опустил голову. В животе забурлило, и Саша рывком поднялся. Если рот будет направлен вниз – оттуда непременно вырвется прошлогодний салат. Тело крутилось, точно секундная стрелка на часах. Он потянулся рукой за бокалом. Пусто. Судорожно нащупал другой и с мольбой поднес ко рту. Пусто. Жажда душила. Сейчас спасет только влага.

– Это ты весь район разукрасил? – прозвучал голос над ухом.

– Что? – Сашу схватил озноб. Он обернулся, рядом сидел парень с заостренными, как у акулы, зубами.

– Ты рисуешь на стенах? – сказал он.

«Чё? Ты вообще кто?» – хотел было сказать Саша, но сказал:

– Да.

– Ниче так рисуночки. Приходи к нам на район, порисуй и у нас.

Хлопок от бутылки шампанского вывел из тумана. Саша повернулся на звук: сидела одноклассница и разливала по протянутым бокалам. Лиза. Одно время она оказывала знаки внимания Саше, а тот по своей неопытности пропускал их мимо. Возможно, будь она симпатичнее для Саши, он бы и ответил взаимностью. В любом случае Лиза восприняла бездействие Саши, как оскорбление.

Саша схватил фужер и протянул его.

– Лиза, налей мне тоже, – выдавил он.

Она задержала взгляд на протянутом бокале и, глядя в глаза Саше, плюнула туда. Стоящие вокруг разразились хохотом. Неодолимая ярость охватила Сашу, он намеревался броситься на обидчицу, как несколько рук легонько оттолкнули его. Он упал, и тело снова окунулось в молочную ванну, но теперь все иначе. Протоки, по которым вилось тело, укачивали. Он плыл по ним и морщился от спазмов в животе.

Саша поднялся с ясным осознанием, что больше не может терпеть. Шатающийся поступью он интуитивно направился куда-то по коридору и придерживался рукой о стену. Он очутился в ванной, но хотел попасть не сюда. Он замешкался. Почему ванная? В голове всплыло мутное воспоминание, как он безуспешно ломился в занятый туалет.

На глаза попалась раковина, но туда нельзя. Он повернулся к ванне и выпустил все, что так томилось в желудке. Секундное облегчение сменилось новым позывом, но рвать уже нечем. Захотелось домой. Лечь в постель подальше от этого галдежа, шумной музыки, выпивки, дыма и запаха блевотины. Саша продумывал, как отсюда улизнуть. Может, взять и уйти? Нет, надо хоть кому-нибудь сказать и попрощаться. Мысль о всеисцеляющем доме придала сил. Он глубоко вдохнул и выкрутил вентиль воды – зажурчала струя. Вода в ванне значительно поднялась, Саша судорожно закрутил вентиль и стал озираться как бы в поисках помощи. Может, есть вантуз? Его не было. Можно прочистить слив рукой, но Саша побрезгал. Он только представил, как полезет рукой в это переваренное зловоние, как лицо искривилось. Еще минут десять он стоял и беспомощно смотрел на половину заполненную ванну своим излиянием.

Надо кому-то сказать, что я ухожу. Но кому? Не хотелось возвращаться в прокуренную комнату. Казалось, только ступи он туда, его снова засосет в пучину нездорового веселья и тяжелых отходников. Он вышел из ванны и увидел Даню, который стоял в стороне и разговаривал по телефону. Саша робко подошел к нему и тронул за плечо.

– Я это, пойду, – еле шевеля губами, сказал он.

Даня искоса поглядел на него и пошел по коридору, не отнимая трубку от уха. Следом побрел и Саша. Даня заглянул в ванну и сморщился.

– Убирай! – сказал он.

Саша вновь стоял, точно столб, у заблеванной ванны. Может, снова открыть вентиль? Нет, плохая идея. Вода так и не уходит. Что же делать? Надо лезть рукой. Саша засучил рукав и потянулся к месиву, как живот сократился. Рвотный позыв повторился, но внутри пусто, из глаз выкатились две слезинки. Он утер лицо и стремительно зашагал в прихожую. На ощупь отыскал кеды и отрыл среди сваленной кучи пуховиков свой.

Саша не беспокоился за оставленную нараспашку входную дверь. Все безразлично, к тому же ребята все время шастали наружу. Саша так утешал и оправдывал себя, а про изгаженную ванну вообще старался не думать.

Путь домой казался бесконечным. Он спускался в низину, а ноги волочились, словно он взбирался в гору. На полпути Саша плюхнулся в сугроб и подумал: может, здесь и провести остаток ночи? Мысль казалась и здравой, и пугающе безрассудной. Он опустил горячую руку в снежную прохладу, талым снегом вытер лицо и заставил себя подняться.

Голова не соображала, ноги сами вели по дороге. Он так бы и не дошел, не повстречай знакомого с соседнего двора. Рыжего и намного старше. Он разглядел состояние Саши, взял его под руку и повел.

Говорят, у каждого есть ангел-хранитель, и никогда не знаешь какой облик он примет. Это может быть и случайный знакомый, и вовсе незнакомый человек. Саша далек от религии, но в душе преисполнился благодарностью к этим рыжим волосам, которые, как свет от маяка, указывали дорогу домой.

Дома он нежился в постели и почти провалился в сон, как что-то заставило подскочить и вломиться в уборную. Он опустил голову на стульчак, кряхтел и издавал горловой звук. Изо рта сочилась черная желчь. Саша сплевывал, чувствовал горький вкус на языке и склизкие остатки в носу. Легче не становилось. Он даже не думал вернуться в постель, рвотные позывы повторялись каждую минуту.

За спиной послышались шаги и неодобрительные вздохи.

– Ты отравился, что ли? – сказала его мать.

Саша что-то невнятно пробормотал.

Он сел на обод унитаза, в бессилии свесил руки и глядел в пустоту.