Читать книгу: «Наследник земли Русской», страница 3

А теперь со дня на день он ждал своего разведчика с той стороны Кавказа. Разведчик выдавал себя за купца – излюбленный прием Чингисхана, ведь купцы, как известно, это вечные путешественники, им открыты все земли, все государства, ворота всех городов. Их привечают с радостью, потому что разным землям и государствам свойственно обмениваться товарами своих стран. Чего стоил только один Китай с его шелками, которые требовались абсолютно всем богачам, или Персия с ее удивительными коврами.

И этот разведчик появился, в костюме заморского купца. Тохтамыш громко хлопнул в ладоши, музыканты смолкли, танцовщицы прекратили танец, и вся челядь хана тотчас торопливо покинула залу.

Заморский купец поспешно опустился на колени перед своим владыкой.

– Да хранит тебя Аллах, мой великий хан, – с низким поклоном торопливо сказал он. – Я даже не успел переодеться с дороги – сразу к тебе.

– Встань, мой добрый Аглям-мурза, – милостиво сказал ему Тохтамыш, – сядь подле меня и рассказывай.

– Да, мой государь, – гость выполнил приказ хана.

Аглям-мурза не был простым купцом, он вышел из знатного татарского рода, владел многими языками и отлично умел притворяться кем угодно. И, конечно, был приближенным хана.

– Ну так чем занят сейчас наш Великий Хромец? – с заметным напряжением в голосе спросил Тохтамыш. – Чем промышляет, с кем воюет? С кем собирается воевать?

– Великий Амир Тимур, как его сейчас величают на родине, незыблемо укрепился в Мавераннахре² и устремил весь свой гнев против Могулистана³, много ему насолившего. Он провел пять победоносных походов против Камар-ад-Дина, заставив того позорно бежать и бесследно скрыться где-то на востоке. Затем он двинулся назад, в сторону Герата, и потребовал, чтобы Малик Гияс ад-Дин признал его своим повелителем.

– И что же Малик Гияс ад-Дин? – настороженно спросил Тохтамыш.

– Разумеется, владыка великих земель отказался подчиниться беку из Мавераннахра, и тогда Амир Тимур стал занимать один его город за другим, одну область за другой. Он взял Балх, Шибирган, Бадхыз, Хорасан, Серахс, Калат, Сабзавар, а совсем недавно взял и Сеистан. И везде за его войсками льются реки крови. Он беспощаден к тем, кто отказывает его требованиям сдаться и расплатиться с ним. Всем известны аппетиты Амира Тимура – он раздевает своих новых подданных донага, потому что ему нужно регулярно платить своей победоносной армии, иначе она разочаруется в своем полководце и правителе, и рука всякого воина сама по себе ослабнет.

– Да, – усмехнулся Тохтамыш, – аппетиты моего благодетеля мне хорошо известны. И хорошо известно, как он привечает своих головорезов-чагатаев. – Хан выждал паузу. – Каковы же планы Амира Тимура на ближайшее будущее? Если, конечно, тебе удалось это узнать.

– Золотая монета развяжет язык кому угодно, мой великий хан, – с сознанием дела усмехнулся Аглям-мурза. – Поэтому нашлись те, кто выдали планы Амира Тимура. Они воистину грандиозны. Он собирается идти на Астрабад, Амуль, Сари, Султанию и… Табриз.

– Шайтан! – зло процедил Тохтамыш. – Правы те из моих подданных, кто называет его именно так. Да простит Аллах мою неблагодарность к тому, кто не раз спасал мне жизнь. Но Табриз! Ключевой город на Шелковом пути. Богатейший из богатейших! Захвативший Табриз, станет уже хозяином четверти подлунного мира. Половина Персии будет в его руках! Он сможет покупать себе лучшие армии, и мало кто сможет ему противостоять. – Тохтамыш покачал головой. – Вот, получается, что задумал мой великий покровитель? Но как достоверны твои сведения?

– Они достоверны, мой повелитель, – поклонился Аглям-мурза. – Ближайшее будущее все и покажет.

А Тохтамыш вновь покачал головой, но куда неистовее:

– Мои Огланы возненавидят меня, если узнают, что я вот так запросто отдал Тимурленгу этот город, а с ним и Персию, живьем меня съедят. И правильно сделают, – добавил он.

Аглям-мурза потупил взор и покорно молчал, давая своему хану выговориться. Купец-разведчик хорошо понимал и все тревоги хана, и его правоту. Никогда бы окружение хана Золотой Орды не простило ему, если бы он позволил отдать Персию простому беку из Мавераннахра. Расчлененный улус Хулагуидов должен был принадлежать только Золотой Орде и законному хану из рода Чингизидов.

– Спасибо тебе, мой верный Аглям-мурза, – сказал Тохтамыш. – Твои сведения бесценны, клянусь Аллахом, и заслуживают доброго вознаграждения. А теперь ступай, накупайся в банях, оденься, как тебе и положено. Мы еще успеем поговорить.

– Да, мой хан, – встав на колени, поклонился Аглям-мурза и тут же покинул залу.

А хан Тохтамыш еще долго смотрел перед собой, и недобрые отсветы молний проносились в его узких азиатских глазах.

В тот вечер в окружении малой свиты он выехал из дворца и неспешно двинулся по тесным и шумным улицам Сарая, наблюдая за своими поданными. Кто узнавал его, сразу же низко кланялся, иные падали на колени. Кому-то Тохтамыш мог и милостиво улыбнуться. Но злость и гнев, щедро данные ему от природы, вдруг начинали против воли заполнять бурными волнами его сердце. И шли эти волны внахлест, вскипали, грозились потопить все вокруг. Еще три года назад все эти людишки – знатные беки, купцы, ремесленники, крестьяне – вот так же кланялись ненавистному самозванцу Мамаю, падали перед ним на колени. Мог ли он простить им такое? Наверное, да. Такова природа власти: кто наверху, перед тем остальные и ползают в пыли, и оттого мир полон войн, в каждой из которых даже самый невеликий князь пытается подняться чуть выше, перемахнуть еще пару ступенек, хитростью ли, силой, обманом стать сильнее и богаче. Чтобы увереннее попирать тех, кто окажется у его ног. Тохтамыш зло усмехнулся: и все же так хотелось взять плеть, пустить коня вскачь и бить по этим вот спинам, по головам возможных предателей. Ведь если завтра он, хан Тохтамыш, хоть немного станет слабее, они выберут и ему замену.

Неожиданно хан увидел, что навстречу двигается конная процессия. И всадники держатся так, словно сопровождают Оглана. Двое из всадников были явно недомерками – мальчишками, их головы едва виднелись из-за конских голов. Князь Василий! – разглядев греческие далматики, понял Тохтамыш. – Вот кто едет к нему навстречу. Его заложник, почетный пленник, бесценное сокровище великого князя Дмитрия, его первенец. Которого он, хан, так удачно и предусмотрительно уволок, как барана, к себе в Орду. И оттого держал на коротком поводу прославленного полководца, великого князя московского Дмитрия Донского! Пусть днем и ночью помнит о своем сыне великий князь, пусть будет тише воды ниже травы, и служит хану Орды как верный пес.

Едва процессии сблизились, как почти все охотники-татары спрыгнули с коней и встали на колени перед ханом, и глаз не смели поднять на Тохтамыша. Только Курчум-мурза, старый Ахмат, сам учивший молодого хана охоте, да три русича остались сидеть в седлах. Оба татарина, а с ними Добрыня и Митька низко склонили головы, и только Василий приветствовал хана коротким и упрямым кивком:

– Здравствуй, великий хан.

– Здравствуй, княжич, – не скрывая усмешки, свысока бросил Тохтамыш. – Не любишь ты кланяться, как я погляжу, так? – В узких глазах его хитро поблескивали острые огоньки. – Даже когда царь перед тобой?

– Что ж ты ко мне так немилостив, великий хан? Вижу-то я тебя каждый день, да по десять раз, а то и по двадцать. Голова отвалится – все время поклоны земные бить.

Добрыня, потемнев лицом, прошипел в сторону княжича:

– Хватит пререкаться!

– А зачем я тебе без головы нужен-то буду? – как ни в чем не бывало продолжал Василий. – Тем более, батюшке моему?

Тохтамыш решал, рассвирепеть ему или нет, но в конце концов рассмеялся откровенной дерзости юнца:

– Остер ты на язык! А в церкви ты поклоны бьешь, и на коленях стоишь часами, не так ли, княжич? И не считаешь, сколько раз кланяешься. Или обманули меня, кто видел тебя?

Княжич Василий вздохнул:

– В церкви Бог живет христианский, великий хан. Он есть любовь, как Ему не поклониться? Не встать перед Ним на колени? А за гордыню Он и наказать может. Но гордецы в церковь не ходят, так мне митрополит Киприан говорил, они собою всегда довольны.

– А я не могу наказать? Со всей строгостью? Царской? Как думаешь?

Все затаили дыхание.

– Не дразни басурманина! – вновь зашипел Добрыня. – Нрава его не знаешь?!

– Ты можешь, – рассудительно кивнул князь Василий. – Голову отсечь, конями разорвать, в кипятке сварить. Но то телу смерть будет, а не душе. Тело смертно, душа вечно живет. Так мне митрополит Киприан говорил. Просто я раньше к своему Богу попаду, в дом наш небесный, вот и все. А Бог, если что не так, он-то душу карать будет, а это куда страшнее. И потом, любой верный христианин готов пострадать за Бога своего, как и сын Его страдал на кресте за всех живущих людей.

Тохтамыш не скрывал восхищения рассудительности юнца.

– И на все у тебя ответ есть, подумать только! Умен ты, это хорошо. И отец твой умен, было в кого пойти тебе, княжич Василий. А мне умные слуги ой как нужны! И подле меня и на границах моего царства. И все же слезь с коня и встань передо мной на колени, как я велю. – Теперь он точно не шутил. – Исполняй.

– Да будет твоя воля, – кивнул Василий. – Ей, слуги мои, и вы следуйте моему примеру. Слезайте с лошадей и вставайте на колени перед великим ханом.

Добрыня быстро выпрыгнул из седла, последовал его примеру и Митька. И только потом уже – Василий. Все втроем встали на колени перед Тохтамышем и склонились ниц.

– Добро, – бросил хан. – Верные слуги! Поднимайся, княжич Василий. Верю я твоему слову и слову отца твоего, что будете служить мне не за страх, а за совесть. Поднимайтесь же, говорю, хватит дорожную пыль глотать.

Трое русичей встали с колен, отряхнули с одежд рыжую сарайскую пыль.

– А дар примешь от нас? – спросил Василий Дмитриевич.

– Какой такой дар?

– Мешок с гусями побитыми?

– Приму, княжич. Как не принять? Ахмат, твои птицы гусей били? – кивнул он на двух соколов в клобучках.

– Да, великий хан. Хороши птицы. Охотники!

– Отвезите мне во дворец. Буду рад отведать ваших гусей, – бросил Тохтамыш. – Завтра, княжич Василий, жду тебя к себе. Жаль, что мал ты, и не могу сполна одарить тебя, как взрослого мужчину: самоцветами, не нужны они тебе пока, или искусными в любви наложницами. Те и подавно пока не надобны. Но ничего, – хитро усмехнулся он, – пролетят несколько лет, и сам попросишь у меня этих подарков. Недалек тот день. Прощайте! – бросил Тохтамыш, и его кавалькада проследовала дальше по улицам Сарая.

– Ну что, едем во дворец? – спросил Добрыня. – Отдадим гусей на кухню и к себе полетим. Я так давно на боковую хочу, и не в поле чистом, хоть и под небом звездным, а на перину с подушками. Бока изболелись у меня от степи этой, словно в сече рубился день и ночь кряду.

– Едем, – кивнул князь Василий. – Коли батюшка сказал: кланяйся, буду кланяться, – процедил умный не по годам мальчишка. – Сколько надо, столько и буду. Но придет срок, и все изменится. Богом клянусь, так будет!

Глава вторая. Татарские узы, любовный плен…

1

Юноши неслись через осеннюю степь на красавцах-скакунах, казалось, еще немого, и легкие в беге животные, белоснежные, сильные и красивые, оттолкнутся и взмоют ввысь, и вдруг окажутся у них крылья, как у двух пегасов, и полетят они над желтым бескрайним полем – прямо в холодную синеву, к заоблачным далям, к солнцу. Их было двое. Русские лицом, но одетые на татарский манер, с кривыми мечами у пояса, в шароварах и короткополых кафтанах, подпоясанных широкими кушаками, в расписных кожаных сапогах под самые колена, молодые всадники отчаянно улюлюкали, распугивая всякую живность. Но хоть и были у них за плечами луки с ножнами, и кривые мечи у пояса и кривые кинжалы, ничто не волновало их, кроме этого полета через бескрайнее море желтого с золотистой опушкой ковыля.

Сколько верст они так пролетели, юноши и сами не знали – рваться вперед их звала молодость, желанный ветер близкой свободы, скорой удачи. Юношами пятнадцати лет были княжич Василий Дмитриевич и его друг и ординарец Митька. Одеты они были на татарский манер потому, что просто привыкли к ордынскому окружению и его костюмам, да и хану Тохтамышу повзрослевший великий князь, с каждым годом набиравшийся мудрости, угодить тоже хотел. И к саблям кривым привыкли, и сборным тугим татарским лукам и поющим стрелам, которые так пугали пронзительным свистом любого неприятеля. За эти несколько лет Василий научился многому – и летучей верховой езде, когда всадник срастается с лошадью и становится с ней одним целым, одними только пятками управляя конем, а сам пуская стрелы в любые стороны света. Мог Василий на всем скаку и под конем спрятаться, пугая этой дерзостью своего старшего товарища и телохранителя Добрыню, ведь сорвешься – и затопчет тебя твой же конь, каким бы добрым другом он ни был. Научился княжич и сражаться на удалых кривых татарских мечах, чья сила была не только в ударе, но и в том, с какой оттяжкой ты рубанешь сплеча. Хитер и опасен кривой татарский меч, как хитра и опасна вся Азия! Умел повзрослевший княжич управляться и с арканом, во время скорой езды набрасывать его на столб, на лошадиную или коровью голову. Научился всем наукам быстрого и жестокого степняка, которыми бы он вряд ли овладел на русской сторонке. Когда подготовлен ко всем хитростям, то и легче угадать противника своего, что от него ждать и когда. А главным врагом русского человека, за исключением своего же злобного русича-соседа, был захватчик-татарин. Всему, чему научился княжич Василий, научился и его друг Митька. Ни в чем он не отставал от сына великого князя Дмитрия Ивановича. Одним словом, мо́лодцы были что надо, и оба – юные красавцы, на которых так и заглядывались ордынские девицы и наложницы. Одну из таких чуть больше года назад Тохтамыш и прислал четырнадцатилетнему княжичу…

В тот день Тохтамыш пировал. Он взял в свой гарем новую жену – красавицу-персиянку Земфиру. Вся в золоте и шелках, черноокая, с такой фигурой, какой могла бы гордиться любая восточная языческая богиня, ханша Земфира притягивала взгляды буквально всех ордынских вождей. Полуголые наложницы-служанки разливали вина по кубкам, заливались певуны под монотонное бренчание струнных инструментов, отбивали ритм и рассыпали звон колокольцев бубны.

В какой-то момент Тохтамыш хлопнул в ладоши – и все смолкли.

– Хочу устроить турнир! – сидевший на подушках, обложенный ими со всех сторон, громко сказал он. – Мой племянник Бахтияр, которому исполнилось пятнадцать лет, – он указал на подростка, выбритого наголо, рукой, и тот самодовольно улыбнулся, – вызывает на поединок любого из своих ровесников. Биться надо в шеломах, с круглыми щитами, на затупленных мечах, но до первой крови, или пока противник не попросит пощады. Ну, кто решится? Во имя Аллаха, это дружеский поединок! Но проявить храбрость и умение придется всякому!

– Так ведь и выпадет мне идти, – шепнул назад тоже сидевший на подушках княжич Василий – он обращался к Добрыне и Митьке, они устроились на правах слуг и телохранителей за его спиной. – Биться с агарянином.

– Чего надумал? – горячо зашептал Добрыня. – Агаряне сами разберутся, как им быть. Пусть хоть в капусту изрубят друг друга. Не лезь в полымя.

– Да как это не лезь? – воспротивился Василий. – Я тут за всю русскую землю в ответе. Или не так, а, Добрыня?

– Я бы сам пошел за тебя, да возрастом не юн, – тон его посуровел. – Отец бы тебя не одобрил.

– Ты нашего Василия переспорить хочешь? – усмехнулся Митька. – Ну, ты даешь, Добрыня Никитьевич. Рассмешил!

– Вот какое дело, – продолжал Василий. – Батюшка мой в Москве сейчас травяной отвар с пряниками попивает, а я тут дела наши расхлебываю. И еще не знаю, чем этот плен мне обернется.

– И все же…

– На краю пропасти живу. Так чего страшиться?

– Василий!

Но тот уже поднялся во весь рост, громко крикнул:

– Я принимаю вызов, великий хан!

Взоры всех обратились на почетного русского заложника.

– О, княжич Василий! – сладко воскликнул Тохтамыш. – Похвально, похвально! Слышал я, ты преуспел в ратной науке! Покажи нам свое умение, – он указал рукой в перстнях на тот пятачок, где должен был произойти поединок, – милости просим! Вот и посмотрим, чей Бог сильнее!

– Бог един, великий хан! – низко поклонился в сторону Тохтамыша русский княжич. Сразу поймал на себе взгляд ровесника – лысого татарчонка Бахтияра. – Я готов!

– Пусть возьмут мечи, щиты и подберут шеломы! – бросил Тохтамыш, которого будущий поединок уже лихорадочно заводил.

Впрочем, как и всех других Огланов, мурз, нойонов и беков Орды, которые присутствовали на этом празднике. Улыбнулась бойкому русскому княжичу и ханша Земфира. Для нее, персиянки, привезенной сюда из-за Каспия, далекая северная окраина Орды – Московия – была чем-то мифическим, непонятным, и не увидь она красивого светловолосого юнца в греческом кафтане и сафьяновых сапогах, решила бы, что в той Руси, прятавшейся, по рассказам, в лесах среди болот, люди о двух головах живут.

Юноши выбрали себе мечи для ристалища, одели войлочные шапки, кольчужные капюшоны, укрывшие им плечи и даже часть груди, а за ними и шлемы с тяжелыми наносьями, чтобы по возможности избежать серьезных травм, подобрали одинаковые круглые деревянные щиты, обшитые дубленой кожей.

Поклонились хану и его жене, затем всем собравшимся. Разошлись по разным сторонам пятачка, где должно было произойти сражение, и замерли в ожидании команды.

– Земфира! – окликнул жену счастливый хан. – Отдаю право тебе начать эту битву!

– Благодарю, мой любимый хан, – поклонилась его красавица-жена, подняла вверх шелковый платок и грозно взмахнула им:

– Начинайте, богатуры!

И два юнца, под бой барабанов, решительно двинулись навстречу друг другу. Все как в настоящей битве! Бахтияр решил взять противника быстрым напором – крепкий, плечистый, кривоногий, как и большинство татар, он наносил удары по князю Василию быстро и сильно, не отпуская того ни на секунду. Княжич едва успевал отбивать эти удары круглым щитом, реже – мечом, и то и дело отступал назад. Напор Бахтияра был поддержан гулом и улюлюканьем всей татарской знати. Самодовольно улыбался и сам Тохтамыш, наблюдая, как его ловкач-племянник, истинный богатур, теснит москвитянина.

– А этот Бахтияр силен, – переживая за своего княжича, пробормотал Добрыня. – Смотри, как прет, ну как бычок прямо!

– Ничего, сейчас он выдохнется, и тогда Васька себя покажет, – успокоил того Митька.

– Думаешь? – вопросом откликнулся бородатый русский богатырь.

– Знаю, – ответил Митька. – Мы с ним не раз так бились. Один напирает, а другой выжидает, ищет слабое место противника. Вон, смотри, смотри!

И действительно, Бахтияр усердно намахался мечом, распорол в десяти местах кожу на щите противника, но и все. Василий даже близко не подпустил его для точного и решающего удара. Все отбил с одинаковым упрямством и легкостью. В душной зале Сараева дворца, где от пряной духоты, густых винных испарений, едких отрыжек, плотного и удушливого запаха пота, а заодно и курившихся благовоний топор можно было вешать, с Бахтияра уже пот катил градом. И вот тут Василий нанес удар сбоку, и Бахтияр едва успел закрыться щитом, ловкий русский княжич отпрыгнул и нанес удар с другой стороны, и вновь племянник Тохтамыша успел закрыться – подставил меч, но внезапная атака лишила его уверенности в себе. Он вновь, собрав все силы, стал напирать на противника, но Василий предусмотрительно отступал и закрывался щитом и мечом. А затем упал на землю и ловко подсек Бахтияра под коленом – юный татарин взвыл от боли, но крови не было – удар пришелся по сапогу. Зрители мгновенно умолкли. Татарин решил садануть тупым мечом по лежащему противнику, но тот стремительно откатился в сторону, так же стремительно вскочил и встретил Бахтияра уже собранным и готовым к новой стремительной атаке. Василий скользнул глазами по ногами противника, сделав вид, что вновь собирается поразить того в икру или колено, тут Бахтияр и отвлекся – и это сгубило его. Удар пришел не по низу, а по верху – русский княжич изловчился и со всей силы ударил татарина по стальным бляхам, укрывавшим правое ухо бойца. Удар вышел таким сильным и ловким, что даже тупой меч сумел исковеркать бляхи, те впились в кольчужный капюшон, а тот впился в кожу. И через пару секунд струйка крови потекла по шее племянника хана. Лицо татарина исказилось от боли, он бросился на Василия, но окрики богатуров, наблюдавших за поединком, остановили Бахтияра, правда, не сразу – так он хотел поквитаться с юным княжичем.

Тяжело дыша и морщась от пронзительной боли, он стоял в середине площадки и тупо глядел на своего хана, которого несомненно подвел в его ожиданиях. Все Огланы, мурзы, нойоны и беки были разочарованы в своем разудалом бойце.

– Что ж! – воскликнул Тохтамыш. – Кровь пролита! Ты победил, княжич! Идем же ко мне…

Сняв шлем, Василий утер тыльной стороной вспотевшее лицо. Земфира смотрела на него с неприкрытым восхищением. Что и говорить, этот московит, родственник медведей, приятно удивил ее.

– Садись, – Тохтамыш указал рукой на пустое место напротив себя.

– Благодарю тебя, великий хан, – приложив руку к груди, поклонился Василий и сел на указанное место.

– Хорош ты был в бою! Из тебя вышел бы славный ордынец, князь Василий! – рассмеялся Тохтамыш.

– Как скажешь, великий хан. Тебе виднее.

– Уверен, пожив в Орде, ты будешь покорнее своего отца. Испей-ка со мной кумыса.

Полуголая наложница наполнила хану и Василию пиалы. Князь благодарно выпил.

– Хорош кумыс, великий хан!

– Из молока лучших кобылиц! – с той же насмешкой взглянул хан на юного русича. – Может, и в веру мою перейдешь? Что скажешь, княжич?

Василий должен был играть свою тонкую роль, и он играл ее превосходно.

– Тут подумать надо, великий хан. Да и без воли батюшки в таком вопросе никак не обойтись. – Он даже развел руками. – Вот если батюшка прикажет…

Тохтамыш кивнул на рабыню.

– Я тебе жен и наложниц дам – сто или двести. Сколько захочешь.

Василий даже нахмурился:

– А не многовато ли? – он словно засмущался. – У нас так не положено, великий хан. Батюшка, опять же, заругает: скажет, ну и раскатал ты губу, сынка! Высечет еще за многоженство-то. До крови высечет.

Тохтамыш засмеялся, вслед за ним засмеялись и все татарские вельможи. То, что у русичей была только одна жена и они носились с ней как с писаной торбой, от всей души веселило мусульман татар. По полу они готовы были кататься и надрываться от хохота от этих чужеземных христианских порядков.

– Хитрец ты, князь Василий! – насмеявшись, изрек Тохтамыш. – Многому в Орде научился! Изворачиваться в том числе. Ты мне нравишься, клянусь Всевышним.

– Всегда готов услужить тебе, великий хан, – низко поклонился княжич Василий.

– А теперь пригласите моих танцовщиц! – потребовал хан. – И пусть музыканты играют громче! А то кроме брани и гогота я уже ничего не слышу.

…Вот тогда Василий и увидел ее – ту танцовщицу в прозрачном газе. Она с такими же невольницами танцевала перед ханом и его окружением, среди которого оказался и Василий Дмитриевич. Гремели бубны, заунывно пели духовые. Хитрый Тохтамыш, все подмечавший, сразу увидел, как загорелись глаза юноши при виде именно этой танцовщицы, выступившей вперед. Все они были в газе, через который легко читались их стройные и подвижные тела. Прозрачные рубахи и открытые под газом лифы, едва обрамлявшие молодые груди, с украшениями и бахромой, шальвары, затянутые на лодыжках, браслеты на подвижных руках, голые животы, которые персидские поэты сравнивали с луной. Наложницы так извивались во время танца, что у мужчин сердца начинали биться в два раза чаще, словно впереди их ждала кровавая битва.

– Ну что, великий княжич, – отпивая из кубка вино, спросил Тохтамыш, – не забыл наш с тобой давний разговор? Тогда ты еще мал был, а теперь повзрослел. А говорил я, что наступит день и час, когда ты сам попросишь меня подарить тебе лучшую из моих наложниц. Помнишь?

– Помню, великий хан, – с трудом проглотив слюну, ответил Василий.

– Ты достойно выиграл поединок и можешь получить достойную награду. Хочешь получить ее?

Сердце четырнадцатилетнего Василия бешено колотилось: он уже понял, что разгадал его хан. Увидел его внезапно вспыхнувшую страсть. И стыдно ему стало за эту слабость, и сладкая нега разлилась от предвкушения чего-то прежде неизведанного, тайного, готового подчинить и остаться в нем навсегда. Только скажи: да, хочу! И тогда все это случится в ближайшие часы! Может быть, еще раньше…

– Вижу, вижу, пришло это время, – со знанием дела продолжал Тохтамыш. – Ты уже стал мужчиной, охотником, воином, а значит, пора тебе обзавестись и гаремом. Но сильно торопиться не стоит. Я пошутил на счет двухсот наложниц. – Он отрицательно и даже презрительно покачал головой: – Много женщин сразу могут чрезмерно расслабить молодого воина. И вино сделает свое дело. Так пропали сыновья моего врага Урус-хана, с юности привычные к беспутству, не знавшему никаких границ. Для начала стоит обойтись одной хорошей наложницей, и потом уже прибавлять к ней других. Немного змеиного яда может вылечить человека, много – убить его сразу, сразить наповал. Я увидел, кого ты приметил, и скажу: это хороший выбор. Ее ты и получишь сегодня.

Не знал Василий, что в те минуты хан неожиданно вспомнил, как сам когда-то бежал из родного государства, с Мангышлака на Каспии, в соседнее государство Амира Тимура. Бежал от гнева Урус-хана, своего родного дяди. Тот приказал убить отца Тохтамыша, палачи исполнили его волю, и тогда в отместку Тохтамыш зарезал сына Урус-хана, своего двоюродного брата. И тем самым подписал себе смертный приговор. За ним устроили охоту как на зверя. Тохтамыш помнил, как тепло его встретила родина грозного завоевателя Амира Тимура – Мавераннахр. Поначалу через вельмож – встретила как самого дорогого гостя, потомка Чингисхана. Как родного сына объяло его жаркое Междуречье. Тимур велел своим людям и богатства дать молодому Оглану, и дать ему землю, и большой гарем для мужских утех. Ничто так не подкупает нищего беглеца, как такие вот подарки. Вот так же для него, Тохтамыша, танцевали наложницы, захваченные в плен чагатаями в разных уголках Азии, в первую очередь в Могулистане и Хорезме. Другое дело, что ему, Тохтамышу, было безразлично все, кроме одного – войска для отвоевания родного края у проклятого Урус-хана, а коли получится, то и всей Синей Орды.

Так позже, с помощью великодушного и расчетливого Амира Тимура, и случилось.

А девушки все продолжали свой чувственный танец, дрожа бедрами и грудью под бубны и колокольца, и прогибались их змеиные тела в газе, и соблазняли, и покупали мужчин с потрохами…

Уже далеко заполночь в покои княжича Василия, во вторые от спальни двери, постучались. Он ждал этого отдаленного стука и был готов к нему. Спрыгнул с постели, подбежал к своим дверям, приложил ухо. В той комнате сторожила покой избранного пленника его личная охрана – лучшие нукеры головой отвечали перед Тохтамышем за русского княжича. И они же, не задумываясь, отсекли бы чужеземному мальчишке голову, будь на то воля хана.

Охранник из гвардии Тохтамыша спросил:

– Что тебе, Хасан?

– Великий хан просил доставить Насиму княжичу Василию, – сказал незнакомый голос. – Я исполнил его волю – вот она.

Сам княжич едва расслышал разговор нукера и ночного гостя. Но сердце все понимало – каждое слово, каждую интонацию! Затем послышались приближающиеся шаги. Василий рванул обратно – в свою постель, под балдахин и пестрые покрывала.

Дверь чуть приоткрылась.

– Княжич, спишь? – в щелку спросил татарин.

– Нет, Инсаф, не сплю, – неровным голосом ответил юноша.

– Тут тебе подарок от великого хана.

– Что за подарок?

– Женщина.

– Впусти ее, – не сразу откликнулся Василий.

– Хорошо, княжич.

И вскоре дверь отворилась, и в спальню тенью вплыл женский силуэт. Переливался серебром ее пестрый халат, газ укрывал глаза ночной гостьи.

– Проходи, – сказал княжич.

Она низко поклонилась, прошла, встала недалеко от княжеского ложа.

– Подойди ближе, – попросил он.

Она сделала еще несколько шагов к нему.

– Здравствуй, княжич, – тихо пропела она.

А он всматривался в ее лицо, укрытое газовой вуалью, стараясь прочитать влекущие черты танцовщицы, в которую так неожиданно влюбился во время ее танца – и сердцем влюбился, и плотью в первую очередь. Возжелал, вспыхнул, загорелся огнем, которого не испытывал прежде. А все что впервые – особенно сильно тревожит душу.

– Здравствуй, – ответил он. – Ты же та самая, которую я ждал?

– Не знаю, та ли. На меня великий хан, да будут благословенны его дни, указал. И вот я перед тобой.

– Сбрось покров с лица, – приказал он.

Она выполнила. Улыбнулась ему. Да, такой нежный певучий голос мог быть только у той девушки, что так сильно и сразу зацепила его. Только у нее…

– Как зовут тебя?

Он уже слышал, но спросил сам.

– Насима, – ответила она.

– Это значит – нежная?

– Именно так, княжич. Я могу быть очень нежной. Я могу быть такой, какой захочет мужчина. Лишь бы ему было хорошо.

– А из какого ты рода?

– Из персидского.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Девятнадцать, – ответила она. – Не стара я для тебя, пресветлый княжич?

– Нет, что ты… Сядь ко мне, Насима.

Она осторожно присела на край кровати. Ее круглое бедро, обтянутое пестрым блестящим халатом из тонкого китайского шелка, округлилось еще сильнее. Насима оперлась одной рукой о постель и теперь ждала. И ждал он, не зная, что предпринять ему дальше. Потом потянулся, взял ее свободную руку – и вновь не знал, что делать и как поступить.

Насима сама потянулась к нему, провела ладонью по его лицу.

– Я у тебя буду первая? – очень тихо спросила она.

– Да, – вновь, как и во время пира едва сумев проглотить слюну, пробормотал он. – Самая первая.

– Тогда я буду еще нежнее в сто крат, – пообещала молодая женщина. – Там, на столике, вино и фрукты? Налить тебе кубок, княжич? Так будет лучше, поверь мне.

– Налей, – сказал он.

Она легко встала, едва касаясь пола, почти проплыла по воздуху, так показалось княжичу Василию, наполнила кубок и вернулась к постели.

– Пей, милый, – предложила она.

И пока Василий делал первые глотки, хотя вина прежде почти не пил, только для здоровья во время простуды, Насима развязала пояс, распахнула халат и сбросила его с плеч. И оказалась перед ним обнаженной, с крупной налившей молодой грудью, круглыми плечами и сильными крупными бедрами, какие были у всех танцовщиц, с темным и широким кустом между ног.

– Я тебе нравлюсь, княжич?

– Бог мой, – непроизвольно прошептал он. – Да…