Читать книгу: «Наследник земли Русской», страница 2

Часть первая. Заложник

* * *

За древним столом библиотеки Троице-Сергиевой лавры худой седобородый чернец в рясе и скуфье ровно выводил гусиным пером на пергаменте:

«Милостью Божьей, в 1380 году от Рождества Христова, на поле Куликовом, на реке Непрядве, что впадает в Дон великий, святое воинство под предводительством великого князя московского Дмитрия Ивановича разбило татарское войско узурпатора ханской власти темника Мамая. Победа великого князя Дмитрия Ивановича Московского, с тех пор прозванного Донским, стала первой великой победой русских над погаными. Пришло отмщение после полутора веков унижений и рабства. Эту победу, как манну небесную, ждали все русские люди. Теперь-то они поняли: Бог услышал их молитвы, Он с ними. А вскоре после Куликовской битвы молодой хан Тохтамыш добил презренного Мамая, и того, позорно бежавшего в Крым, лишили жизни хитрые генуэзцы и завладели его несметной казной.

Но Тохтамыш оказался непомерно зол и жесток, и неблагодарности его и предательству не было границ. Два года Москва не платила Орде дань, легкомысленно решив, что освободилась от ненавистного ига, и воцарившийся Тохтамыш решил воспользоваться этой причиной для опустошительного набега на Русь…»

Старый монах тяжело вздохнул и взглянул в узкое окошко монастырской библиотеки. Там была весна, носились стрижи, мелькая в отрезке синего неба, там пела и входила в свои права новая жизнь. Свою он уже прожил, знал старец, но как насыщенна была она, сколько она подарила ему счастья и горя, и всего давалось Господом через край. И каждый день он благодарил Бога за этот бесценный подарок.

Монах обмакнул перо в чернильницу и продолжал писать:

«В 1382 году от Рождества Христова вероломный хан Тохтамыш спешно двинул войска на север. Были предвестия тому нашествию: хвостатые звезды, подобно копиям, проносились по небу, устрашая людей, но те не вняли подсказкам Господа. И вот, пришел Тохтамыш проклятый, огнем и мечом пронесся по русским землям и подошел к Нижнему Новгороду. Князь Нижегородский и Суздальский Дмитрий Константинович, опасаясь за свой удел, решил уйти от грозящего ему погрома. Он дал хану Тохтамышу в услужение двух своих сыновей – Василия по прозвищу Кирдяпа и Семёна и сказал хану: «Располагай ими», – и оба княжича в сопровождении татар устремились к стольной Москве. Никто не мог и подумать, какое вероломство несли в своем сердце два нижегородца. В страшных предателей русской земли и веры христианской, по воле Тохтамыша, готовы были обратиться Василий Кирдяпа и брат его Семён, подлыми иудами готовы были стать они…»

Даже старые монахи когда-то были мальчишками и во время частых войн помогали отцам и старшим братьям, таскали камни и хворост на крепостные стены и с ужасом смотрели из-за бойниц на черное подступающее вражье войско. Оторвавшись от пергамента, об этом вспоминал сейчас старый монах, о тех днях и часах, и в глазах его уже вспыхивали отблески близких пожарищ…

И вновь он взялся за перо:

«Дмитрия Ивановича в столице не было – он спешно собирал войска по всему великому княжеству. Кирдяпа и Семён первыми подошли к стенам Москвы и лукаво говорили москвичам: «Откройте ворота, хан не причинит вам беды! Он – добрый господин ваш, а разве господин станет без причины наказывать верных слуг своих?» И москвичи, недолго раздумывая, открыли ворота – и черная рать хлынула в город. И началась многодневная резня. И такие пожары заполыхали, что даже кремль, недавно построенный Дмитрием Ивановичем, не выдержал и треснул от жара. Злой Тохтамыш изрубил десятки тысяч русских людей и десятки тысяч молодых мужчин и женщин увел в плен. И когда Дмитрий Иванович вернулся с ратью и встал на холме, готовый броситься в битву и погибнуть, было поздно. Москва и вся округа превратилась в одно кладбище и догорающее кострище, и смрад от сгоревших людских тел и туш животных стоял на многие версты вокруг.

«Почему так происходит, отец? – спросил у великого князя его старший сын Василий десяти лет от роду, сидевший на коне рядом. – Отчего Господь допускает такое? Не должен ли он оберегать нас, христиан, за веру нашу?»

И тогда Дмитрий Иванович ответил сыну:

«Господь сказал Апостолам: без воли Моей ни единый волос не упадет с головы вашей. Все по воле Божьей – все жертвы. Предки наши, увидевшие Батыева черные полчища под стенами своих городов, плакали и говорили: «Это плата за грехи наши!» Много воевали князья друг с другом, много пролили русской крови, оттого и пили теперь сами кровавую чашу. Грешен, и я воевал с братьями моими. Но только ради одного – защитить Москву, как мне завещал отец, и объединить разрозненную Русскую землю. Объединить в великое русское государство. Иначе не выстоять нам против ордынцев – Богом клянусь. – Он положил руку на плечо сыну: – И такую плату будем платить, какую Господь и судьба от нас потребуют».

И вскоре судьба эту плату потребовала, – заканчивал отрывок летописи монах-чернец. – Хан Тохтамыш приказал Дмитрию Донскому прислать в Орду своего старшего сына Василия Дмитриевича в качестве заложника…»

Глава первая. Соколиная охота

1

По остывшей осенней степи ехали всадники. За их спинами медленно клонилось к далекому горизонту вечернее солнце. Золотисто-алый свет щедро расплескался по высокой желтой траве и густым косам белого ковыля. Запах трав одурманивал и пьянил. Из-под копыт лошадей то и дело вспархивали перепелки, опрометью вылетали перепуганные зайцы. Живностью полнилась вся округа. Это была бескрайняя страна Дешт-и-Кипчак – Половецкая степь, улус Джучи. Полтора века назад ее завоевали монголы и другие племена, которых они прихватили на дорогах войны и потащили за собой, на запад, к последнему морю. И теперь обосновались тут, в благословенном краю, где обрели воистину земной рай. Далеко на юге от этих мест шумел волнами Каспий, совсем рядом на западе веером рек и речушек входила в него Волга и ее главный приток Ахтуба, на берегах которой и выросла новая столица монголо-татар – Сарай-Берке. Монголы со всей страстью степняков любили такие вот просторы, и старший сын Чингисхана – Джучи, от любимой жены Борте, получил во владения эту великую страну, простиравшуюся от Понта Эвксинского – Черного моря – и Каспия до грозного Камня – Уральских гор, и еще далее, почти до самого Байкала, недалеко от южных берегов которого когда-то и родился великий покоритель мира – Тимучин, позже объединивший свои племена, завоевавший полмира и создавший невиданную прежде империю на просторах Евразии.

Всадников было десятка два, несомненно, это были воины, все при мечах и луках, но сейчас не битва с неприятелем занимала их помыслы. У двух из них на поднятых горизонтально руках в грубых кожаных перчатках сидели соколы с клобучками на головах. По степи ехали охотники! Все они одеждой и лицами выдавали свою принадлежность к монголо-татарскому народу, хозяину этих земель, кроме трех всадников славянской наружности – воина при длинном варяжском мече, в плотном кафтане, препоясанном широким кушаком, и двух отроков. Обоим было лет по двенадцать. Один совсем золотоволосый, другой заметно темнее. Оба в кафтанах византийского покроя, с широкими рукавами, в легких шапках-четырехклинках. Богатырь ехал на гнедом скакуне, светловолосый отрок на белоснежном, темноволосый на рыжем.

Вперед выехал татарин в дорогом расписном халате, при луке и кривом мече. По всему – командир отряда. Потянул носом пронзительно свежее и упоительно душистое благоухание, хитро прищурил и без того узкие глаза:

– Какой воздух, а, княжич? Воздух степи! Чуешь?

– Чую, – скупо ответил светловолосый мальчишка.

Но это было только начало. Степняк многозначительно продолжал:

– Такого воздуха в ваших городах и лесах нет. Там болотом пахнет, особенно в Московии вашей, гнилью тянет отовсюду. Да удушливой духотой ваших изб. Даже в княжеских хоромах, где я бывал не раз, воздух сперт. А уж каков запах в храмах ваших, не вдохнуть не выдохнуть, хоть ножом его режь. Помню, въехал я на своем коне в один храм, так чуть не издох на месте. Точно петлю на шею накинули, и все тянули и тянули! – весело и откровенно рассмеялся он.

Белокурый юноша нахмурился – не ответил.

– А мы привычные, – ответил за него воин с варяжским мечом. – Нам запах церквей наших, что Божья благодать. А вот на коне въезжать в храм – грех. Бог-то он все видит. Особливо тех, кто оскорбляет его.

– Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммеда, пророка его, – свысока и зло бросил степняк.

– Ну, у нас на то свое мнение имеется, – упрямо проворчал воин. – Кажется, ваш хан позволяет всякому народу молиться его богу, или не так, Курчум-мурза?

– Так-так, – недобро кивнул степняк. – Да продлит Аллах дни его! Следите за княжичем, – вполоборота бросил он своим. – Слышишь, Карим-бек? Махмуд? – черкнул он узкими глазами по своим людям. – Я пока по степи полетаю! – Хлестко подстегнул коня, да и впрямь полетел вперед, вот-вот, и поднимется степняк над белым ковылем и желтой травой.

Но разговор о городах тронул белокурого мальчишку за живое.

– Слышь, Митька? – негромко заговорил светловолосый.

Он обращался к своему ровеснику.

– Ну? – задумчиво отозвался тот.

– Закрываю глаза, и предо мной родной город встает. Сон был недавно такой. С белыми крепостными стенами да башнями, и купола церквей сверкают на солнце, синие да золотые. Ворота открываются, а там люд знакомый, шапки вверх бросают, встречают, значит, и звон колоколов так переливается, такими перезвонами, что голова кругом идет. И мы с отцом въезжаем в город, и звон колокольный, он все сильнее и сильнее, сердце аж замирает…

– Мне тоже такие сны все время снятся, – живо отозвался второй отрок. – Я их потом вспоминаю. Только зажмуриться надо покрепче.

– Вот так с закрытыми глазами и ходите, добры молодцы, любуйтесь снами, да только лбы не расшибите, – встрял в разговор взрослый воин, но в голосе его звучала великая забота о юных спутниках. – Вам зоркими надо быть, как орликам, что кружат над землей и всякую мышь с высоты видят.

– А мы не с тобой говорим, Добрыня, – строго осек его светловолосый. – Сечешь?

– Секу. Прости меня, княжич. Да я это к тому, чтобы вы оба сердце не рвали себе понапрасну. Не травили чтобы душу. О вас же обоих беспокоюсь. О тебе, Василий, в первую очередь. Ты родине своей во здравии и бодрости духа надобен.

– А так ли надобен, коли отдала она меня? – с горькой обидой возразил отрок. – Коли выбросила, как щенка? Прям к поганым в котел, чтоб сварился я тут заживо.

– Знаю, кто напел тебе эти слова. Нянька твоя, Матрена, – богатырь перевел дух. – Уж поверь мне, княжич, ты больше других ей нужен, земле своей родной. Где бы ты ни был. Просто поверь мне на слово. Нужен, и все тут.

Темноволосый отрок, ведя рыжего коня, тяжко вздохнул.

– А я батюшку вижу и матушку, когда живы они были еще, – заговорил он. – Как улыбались нам, как смеялись, как хорошо нам было. Жили-то как у Христа за пазухой, так батюшка всегда говорил. Лучшей доли и не надобно. Пока тьмой небо не заволокло, пока гром небесный не потряс землю, пока Господь не отказался внимать молитвам нашим, – голос его дрогнул. – И так он говорил тоже.

У него даже слезы на глаза навернулись. И невольно заблестели глаза у его светловолосого друга.

– Да что ж вы меня мучаете, отроки? – теперь уже с досадой вздохнул суровый воин. – Мало ли какие кому Господь испытания назначил – наше дело терпеть и ждать. Живы – уже хорошо. Еще пара-тройка лет, и вы сами воинами станете. Не позорьте напрасными слезами отцов своих.

– Нет у меня отца, – сказал, как отрезал, Митька.

– Есть у тебя отец, есть память о нем, – разозлился богатырь. – Я с ним на Дону был, на Непрядве, на Куликовом поле вместе сражался с мамаевыми коршунами. Погиб он, да, в Передовом полку погиб, отца Василия грудью заслоняя, Русь заслоняя от поганых, и потому память о нем должна всегда жить в твоем сердце. И не вздумай реветь – не смей! Вон, поглядите оба вокруг, степь раздольная. Прав басурманин: не так уж она и плоха. Не темница по крайней мере. И не плаха с топором окровавленным рядом. А тут еще и охота соколиная. Потеха царская, – он обернулся к другому отроку: – Помнишь, Василий, чему тебя отец учил перед отъездом своим?

– Чему? – дрогнувшим голосом спросил светловолосый отрок.

– А тому, чтобы времени ты зря не терял – учился каждой премудрости татарской. Ты и так уже многое умеешь – и мечом владеешь хорошо, сам тебя натаскивал, из лука стреляешь тоже отменно. Но и у поганых есть чему поучиться. Они и наездники хоть куда, и саблей своей кривой, будь она проклята, машут за будь здоров. А как из лука стреляют, да на скаку, хошь налево, хошь направо, а хошь и за спину, нам до такого искусства еще дожить надобно. Вот и учись этим наукам, коли других-то нет. Закону Божьему и грамоте тебя в Москве премудрый монах Епифаний наставлял. Тут – иная наука. А когда срок придет, будешь лучше других знать, кто перед тобой, что от него ждать и как с ним быть.

– Может, мне ради осторожности еще в магометанство податься, чтобы не зарезали ненароком? – с досадой бросил светлокудрый юнец, которому и без того было тошно. – Так ты скажи: подамся! – он оглянулся назад: – Эй, Ахмат!

– Да, княжич? – отозвался пожилой татарский охотник, рядом с которым и ехали двое степняков-молодцов в широко препоясанных халатах, державшие на руках хищных птиц.

Светлокудрый княжич, проглотив слезы, через силу изменил тон, собрался духом:

– До Гусиного озера сколько еще?

– Недалеко уже, княжич. Пол йигача¹ пути.

– Гуси там живут, оттого оно гусиным зовется?

– Не живут они там – это их временное кочевье перед дальней дорогой на юг. Они там стаи собирают, готовятся к отбытию. А мы их там и караулим. Другого такого озера тут рядом нет. Оно их и кормит и поит.

Княжич поравнялся со старым умудренным опытом степняком.

– А скажи мне, какая птица самая сильная в охоте? Орел?

Старый степняк охотно улыбнулся, тут он знал все ответы:

– Самая сильная птица из хищников, что царят в небесах, это беркут, – размеренно проговорил Аркан, – но ты прав: он и есть орел. Самая крупная и самая опасная птица. А порой страшная и беспощадная, княжич. С ней держи ухо востро. Не забывай, кто рядом с тобой. Беркут бьет даже степного волка, а с лисой расправляется как с мышью. Но беркут, промахнувшийся на охоте, может натворить много бед – и домашнему скоту, и собакам, и человеку. Он будто оскорбленный воин, проигравший битву и теряющий от унижения рассудок.

Оба отрока навострили слух – тема заинтересовала их юные сердца. Даже богатырю стало интересно: проигравшая птица теряет рассудок, как это?

– Мой двоюродный брат в тот роковой для него день сопровождал на охоте мурзу Ушкана, – продолжал Аркан. – Они ехали по такой же степи, беркут сидел на руке мурзы, на кожаной перчатке, с клобучком на голове. Сидел тихо, точно был камнем. И вот впереди они увидели волчью стаю. А волки увидели охотников и заметались. Мурза стянул клобучок с головы любимой птицы, та ожила сразу, и бросил ее вперед – на стаю. Беркут отчаянно бесстрашен, но тут, идя напуском, он растерялся: какого из волков преследовать ему? Бывает и такое. А те скалили пасти, рычали, крутились юлой и сбили с толку хищную птицу. И она в конце концов осталась ни с чем. Мурза засвистел, недовольно зовя любимца обратно. И тот вернулся. Но ему нужна была добыча. Эта страсть заложена самим Создателем в сердце любого охотника. Слету беркут налетел на одну из собак мурзы и ударом лапы перебил ей шею, а вторым ударом вырвал позвоночник. И нацелился на другого охотничьего пса. Он готов был перебить их всех. Мой двоюродный брат решил помешать ему – отогнать птицу. На беду, в тот день он был одет в лисий малахай – и беркут, как помешанный, бросился на него. Брат не успел увернуться, даже закрыться рукой – беркут в мгновение ока сел ему на плечи и разорвал шею, и мой брат истек кровью.

– Как такое может быть? – даже рот открыл светловолосый отрок. – Чтобы орел – человека?

Митька тоже слушал старого охотника, затаив дыхание. Даже богатырь Добрыня не скрывал удивления: много чего видел и слышал в жизни, но чтобы такое?

– А вот так и может, княжич. Только после этого убийства беркут мурзы и успокоился. Все были удручены тем, что увидели. Беркута решили убить, когда вернутся домой, ведь он уже вкусил человечины. Да не тут-то было. На следующий день ушел беркут – подался на свободу. Так тоже бывает с птицами, которые промахнулись на охоте, а потом наделали хозяевам зла. Чуют они близкую расплату. Поэтому я не люблю орлов. Непредсказуемы они. Вольны в своих поступках. Я предпочитаю сокола – самую красивую, быструю и самую благородную птицу изо всех охотников, кому Аллах подарил крылья.

– Век живи – век учись, – покачал головой воин Добрыня. – Беркут! Вот тебе и божья птаха…

Через полчаса они увидели вдалеке длинную синюю полосу – это и было Гусиное озеро. Послали разведчика, скоро тот вернулся с новостью.

– На озере несколько стай, – сказал разведчик, – одна из них прямо от нас, – он даже махнул рукой. – Кричат, переговариваются, знаю этот их гогот, в дорогу собираются.

– Не успеют, – замотал головой Ахмат. – Уже не успеют.

Они пошли тихой рысью и быстро приблизились к воде. Остановились за прибрежными кустами. Уже отсюда им были видны серые гусиные шеи. Гуси ныряли за рыбой, бойко чистили перья, хлопали крыльями и громко и назойливо гоготали.

– Пора снимать клобучки с их голов, – тихо сказал Ахмат.

И оба его помощника сняли кожаные колпачки с голов обеих птиц. Только тут белокурый отрок заметил, что один сокол заметно крупнее другого. До этого ему и дела не было до птиц – его на охоту едва ли не силой потащили. Крупный сокол и смотрелся более гордо и независимо, по-царски.

– Как его зовут? – спросил мальчишка у старого охотника.

– Аркан. Лучший из моих охотников! Много птицы перебил. В одно лето полтысячи штук мне принес: рябчиков, гусей, уток, фазанов, другой птицы. И с полсотни зайцев в придачу.

Голова сокола Аркана нервно поворачивалась в стороны, сокол изучал компанию, его окружавшую, и обстановку. Глаза под изогнутыми бровями смотрели гордо и жестоко.

– Красивая птица, – глядя в глаза хищнику, вымолвил белокурый отрок.

– Ага, – подхватил Митька. – Прямо князь.

– Скорее, княжна, – рассеялся старый охотник.

– Почему княжна? – нахмурился светлокудрый юноша.

И второй тоже нахмурился вопросительно.

– Потому что этот сокол – она. Самка. Чеглики у соколов, это самцы, да и у других хищных птиц, намного меньше и слабее. Тот второй, Аюм, он и есть князь. Самец. Ее вторая половина. – Отроки с удивлением посмотрели на другого орла, поменьше. – Чеглики только помогают настоящему охотнику, могут вспугнуть добычу, заставить ее взлететь, тут и подоспеет самка.

Слушая старого татарина, богатырь Добрыня посмеивался. Сокол Аркан уже чуть похлопывал крыльями, клюв его то и дело приоткрывался.

– Ждет приказа лететь, – объяснил Ахмат. – Так чего ждать нам? Этой гусиной стае от судьбы все равно не уйти. Но она должна подняться в небо – соколы не берут добычу ни на земле, ни на воде. Как ястребы. Только в небе!

– Отчего так? – спросил юный княжич.

– Спроси у Аркана сам, может, и ответит, – другие татары, слушавшие этот разговор, засмеялись, улыбался и Добрыня. – Каждому существу Аллах дал свои способности выживать. Сокол бросается с великой высоты вниз и хватает добычу в полете – никому не уйти от него. Куда с ним спорить гусю или зайцу? Это как убегать от молнии, княжич, в чистом поле, в грозу.

Аркану совсем уже не сиделось на руке человека, он все неистовее проявлял беспокойство охотника.

– Ну так схватят они одного или двух гусей, остальные все равно уйдут, – заметил светлокудрый отрок.

– А вот сейчас, княжич, и поглядим, кто от кого уйдет, – усмехнулся старый охотник и кивнул своему подручному: – Отпускай!

И тот взмахнул рукой, подбросил хищника в сторону озера. И чеглик Аюм, сильно взмахнув крыльями, взлетел с его руки, закованной в толстую дубленую кожу, и рванул в сторону воды.

Едва гуси услышали эти взмахи, страшные для них, роковые, и пронзительный голос сокола, как вся стая, до того беззаботно резвившаяся на озерной глади, разом, забив крыльями и загоготав, тяжело взмыла в небо. Гусям еще разогнаться нужно было. А чеглик уже проносился над ними, вселяя ужас в птичьи сердца.

– Давай! – крикнул Ахмат.

И второй его помощник взмахнул рукой и подбросил своего сокола в сторону озера. Тот взмыл стрелой и той же стрелой пошел вдогон стае, стремительно настигая гусей. И тут молодые люди увидели то, чего никогда не видели прежде, да и опытный богатырь Добрыня, вволю намахавшийся мечом и много чего повидавший, ходивший охотником с рогатиной на кабана и медведя, впервые увидел то, что творит в небе опытный сокол.

Аркан врезался в стаю, зацепил первого гуся и сломал ему на лету шею, тотчас бросил его, камнем падавшего вниз, и рванул ко второму. Удар когтистой лапы был такой силы, что у второго гуся просто отлетела голова. Третьему он разорвал спину, заставив того падать вниз, четвертому сломал крыло, поднырнув под пятого, провернувшись с ним, разорвал ему брюхо. И все это он делал стремительно, без остановок, как лучник, который, не задумываясь, достает из колчана одну стрелу за другой и пускает их в наступающего противника.

– За ними! – крикнул Ахмат и пришпорил своего коня, и вся кавалькада рванула по степи за стаей.

Чеглик тоже не отставал – ударил по флангу, сбив одного гуся, а за ним и второго. Аркан продолжал атаки. Главный удар соколиной лапы приходился по длинной гусиной шее – она ломалась как сухая ветка в сильных руках. Еще две гусиных головы отлетели от тел прямо в воздухе, и туши теми же камнями полетели вниз. Всадники неслись вперед, глядя в небо, лошади проносились мимо убитой или умирающей на земле истекающей кровью птицы, еще хлопающей крыльями. Не прошло и десяти минут, как расправа была окончена – все гуси оказались перебиты или ранены, ни один не ушел от Аркана и Аюма. Теперь оставалось только собирать тушки, прикончить раненых и положить добычу в мешки. Охотники пронзительно засвистели, и два сокола, кружившие над местом побоища, стали спускаться вниз, чтобы вновь оказаться на руках своих воспитателей.

– Ну как, хороша соколиная охота? – спросил Ахмат у юного княжича.

У того еще порывисто вздымалась грудь – так его тронуло кровавое зрелище.

– Очень хороша! – горячо кивнул отрок. – Я тоже так хочу!

– Хочешь быть как они, как соколы? – хитро кивнул старый Ахмат на птиц. – Или как мы, охотники?

Княжич хотел было сказать: как они! Хочу быть таким же быстрым и сильным, как твои соколы, Ахмат, чтобы справиться с любым врагом. Всех перебить налету и стрелой умчаться к родному дому! Вот чего хочу я! Больше всего на свете!

Но ответил:

– Хочу быть охотником как ты, Ахмат.

Пожилой матерый сокольничий кивнул:

– Видит Аллах, твое желание исполнимо. У Аркана и Аюма родились два птенца. Мы их сразу разделили, чтобы более сильный не съел более слабого, потому что в диких гнездах выживает только один птенец. Как в поднебесном мире! – рассмеялся он. – Двух ханов быть не может, только один правит миром! Одного из них я подарю тебе и расскажу, как надо его воспитывать. Ты дашь ему имя, княжич, вырастишь этого сокола и он станет тебе надежным другом и твоим лучшим охотником. Да будет так!

Аркану и Аюму, успокоившимся после схватки, вновь одели клобучки на головы, и они замерли на руках своих хозяев до новой внезапной атаки. Потом охотники собирали перебитых гусей и бросали их в мешки. И привязав эти мешки к седлам, все двинулись искать новую гусиную или утиную стаю, которых в это время года тут кочевало в избытке.

По дороге их нагнал на взмыленном коне Курчум-мурза, как видно, он вволю налетался по степи, прогнав недовольство и спесь.

– Хороша охота, княжич? – куда миролюбивее спросил он.

– Еще как хороша, – кивнул светлокудрый отрок. – Я решил тоже стать охотником. Ахмат подарит мне птенца и научит всему.

– Это другой разговор, княжич, – довольный, кивнул Курчум-мурза. – Привыкай к степи – теперь это твой родной дом. Аллах тому свидетель!

Они заночевали в одном из кочевий, где их приняли с великим почетом, накормили пловом, напоили кумысом, а поутру продолжили охоту. Так и шли по степям, на привалах разжигали костры, ели подбитых гусей и уток, куропаток и зайцев, вставали с зарей, и все повторялось заново. Отрокам, для которых это была первая кочевая охота, неожиданно понравилась такая жизнь. Все не сидеть запертыми во дворце под присмотром ханских соглядатаев.

Через несколько дней они возвращались с большой добычей в Сарай.

Светлокудрым отроком был княжич Василий Дмитриевич – сын Дмитрия Донского. По требованию хана Тохтамыша, сразу после вероломного сожжения Москвы, великий князь отдал своего старшего сына заложником в Золотую Орду. Слезами заливался княжич, жизнь, казалось ему, закончилась, едва начавшись; весь двор рыдал, особенно мамки да няньки, но слово отца и великого князя – закон. Так было надо. Митька был его закадычным другом. Отец Митьки служил тысяцким у великого князя и погиб три года назад на поле Куликовом. Мать, едва пережившая это горе, погибла во время сожжения Москвы ханом Тохтамышем. Дмитрий Иванович взял мальчишку к себе на воспитание. А Добрыня Никитич был русским богатырем из личной охраны великого князя, сам учил его сына, как на мечах биться, как ножом и топором владеть, и такое в битве может князю понадобиться. И вернее Добрыни не было человека у Дмитрия Ивановича, и никто бы лучше не присмотрел за его венценосным сыном, чем этот бесстрашный русский воин.

Через сутки они подъезжали к роскошной и пестрой столице Золотой Орды. Первую столицу основал сам хан Батый в низовьях реки Ахтубы, одного из рукавов Волги, ее дочек, впадающих в Каспийское море. Это было в середине тринадцатого века. В 1261 году знаменитый хан Берке построил свой город у истоков все той же Ахтубы, но только выше. В 1332 году хан Узбек и перенес сюда золотоордынскую столицу. Узбек был ревностным мусульманином и желал все поменять на новый лад: отказаться от старых монгольских богов, от старых обычаев, от старой столицы.

Город Батыя именовался отныне Старым Сараем, город Узбека – Новым, или Сарай-Берке. Старая столица, когда-то богатейшая, стала потихоньку хиреть, а новая расцвела буйным цветом. Город не был защищен могучей стеной, потому что монголам некого было бояться в этом мире, они им правили безраздельно. Бояться новому хану можно было только своих ближайших родственников, что и показала Великая замятня, когда в течение двадцати лет погибло от рук убийц двадцать пять ханов Чингизидов, а когда погибал хан, то вырезался и весь его род по мужской линии, и все его приближенные, и даже верные слуги, а женщин, если им везло, раздавали в жены и наложницы новым хозяевам жизни. Так зачищал пространство каждый новый хан, чтобы спустя считанные месяцы погибнуть самому и увлечь в бездну кровавой пучины всю свою родню и близких ему людей.

Невысокая кирпичная стена открывала город как на ладони. Вверх устремлялись купола мечетей и башни минаретов, сверкал изразцовой глазурью и золотом ханский дворец. Но и почти все дома были выкрашены в голубой цвет – любимый цвет монголов, ведь они были детьми степей и всю жизнь наблюдали над собой прекрасный лазоревый небосвод. Синий город с дворцами знати и домами простых горожан, богатыми рынками и банями, встречал охотников, вволю набродившихся по приволжским степям.

Охотники как раз подъезжали в воротам Сарая.

– Помни, княжич, – тихо сказал богатырь Добрыня Никитич светлокудрому юноше. – У Господа на тебя свои планы. Как сердце чаду Божьему, нужен ты Москве. И своему отцу, да хранит его Бог.

2

Ханский дворец, сверкавший изразцовой глазурью снаружи и сиявший синими куполами, внутри был похож на дорогую шкатулку, в которой весело переливаются золото, серебро и самоцветы. Все стены были облицованы той же уникальной синей плиткой, но тут уже главными цветами лучились золото и серебро: они орнаментально покрывали лазурь, преображаясь в рисунки – в чудесные райские сады, где пели удивительные птицы, расхаживали фазаны, в хвостах которых сверкали яхонты, рубины и сапфиры. Полы были устланы лучшими персидскими коврами, тоже с замысловатыми рисунками на темы растительного и животного мира, да устланы так плотно, отчего и шагу не услышишь. Зато мелодично звучали смычковые и ударные инструменты, ритмично и заунывно сладко вытягивая песню бескрайних степей. На возвышении, в подушках, сидел хан и смотрел на своих избранных танцовщиц, ловких красавиц, которые сейчас, полуголые, в газовых одеяниях, преломляя талии, делали легкие петли обольстительно круглыми бедрами; вводя их в пленительную дрожь, они исполняли для него восточный танец любви.

Ханом Золотой Орды был Тохтамыш, великий везунчик, вероломный и беспредельно жестокий, сто раз перехитривший судьбу, и так бывает, которому все оказалось нипочем, а он оказался в центре мира великим правителем. Но как он им стал?

Всеми своими победами и непрерывными взлетами хан Тохтамыш был обязан не своей дьявольской изворотливости и хитрости, которыми несомненно обладал, или полководческому дару и политической дальновидности, которых у него не было вовсе, а милости только одного человека, самого могущественного на тот момент полководца Евразии – Амира Тимура, всесильного хозяина Турана, или Междуречья, которого враги прозвали Тамерланом, то есть Железным Хромцом.

Амир Тимур разогнал врагов Тохтамыша, как шакалов, помог стать ему правителем всего Половецкого поля – Дешт-и-Кипчак, от Каспия западе и почти до озера Байкал на востоке. Но молодому амбициозному хану все было мало, а еще было мало его родне – Огланам, принцам рода Чингисхана.

А тут ослаб четвертый монгольский улус – Хулагу, включавший в себя Иран, Ирак, Закавказье, часть Турции и много других земель. На него претендовал Амир Тимур и ни с кем не желал делиться. И на него же положила острый глаз жадная Золотая Орда. У Огланов-степняков слюни текли, когда они думали, что скоро завладеют великими богатствами востока.

На территории Евразии назревала великая война геополитических интересов…

Рассеянно глядя на извивающихся танцовщиц, слушая вполуха музыку, Тохтамыш думал свою ханскую думу: как же ему быть? Уже не первый раз в его окружении заговаривали о том, что было бы неплохо пройти через Кавказ и оказаться на просторах бывшего улуса Хулагуидов. Так говорили самые отчаянные воины и вельможи, сорвиголовы. Тохтамыш пресекал эти разговоры, но голоса звучали все чаще и сильнее.