Читать книгу: «Это все придумали люди», страница 3

Я, наверное, додумала бы эту мысль до конца, если бы не глаза Сандра. Слишком много было в них ужаса. Даже если бы вдруг я стала совершенно к нему равнодушной, я и тогда не смогла бы его бросить. Нельзя бросать утопающих. Особенно, если они тонут в раскаленном масле.

Однажды я не выдержала и задала Сандру тот вопрос, который задала мне моя мама, – женат ли он. Он удивленно посмотрел на меня, потом рассмеялся.

– И ты решила, что это причина моих душевных терзаний?

Я промолчала. Вопрос показался неожиданно очень глупым.

– Нет, родная, – Сандр наклонился и поцеловал меня в глаза. – Если бы дело обстояло так, все было бы значительно, значительно проще.

Он всегда называл меня «родная» и целовал в глаза. Это казалось мне верхом чувственности.

Мы стали иногда куда-нибудь вместе ходить. Сандр прекрасно разбирался в кино, театре. Говорил о современном танце, как большой знаток. Порой у него то тут, то там проскальзывали фразы, из которых следовало, что ему знакомы не только московские постановки. И что он видел их все своими глазами.

Мы обсуждали литературу, но это оказалось довольно сомнительным удовольствием для меня. Как будто я говорила с профессиональным альпинистом о своем единственном в жизни восхождении. Я вздыхала и с новой силой бралась за книги.

Он стал дарить мне цветы. Как если бы наши отношения раскручивались задом наперед, от невозможной, немыслимой близости первых дней мы постепенно возвращались к тому, с чего следовало бы начать. Я стала лучше одеваться. Теперь, выходя утром из дома, я могла думать, что день будет или нормальным, или прекрасным.

Папа заметил обилие цветов и мой изменившийся внешний вид – и задал тот вопрос, ответ на который мама знала уже много недель назад. Я была честной девочкой. Когда он спросил: «У тебя роман?» – я, немного подумав, ответила:

– Наверное, это наиболее разумное объяснение происходящего.

Папа кивнул, но, к моему удивлению, больше никаких вопросов задавать не стал. Может быть, мама уже рассказала ему какую-нибудь убедительную историю. Может быть, он считал, что это было вне его компетенции. Я не знала.

Май выдался теплым и даже оптимистичным. Наверное, все дело было не в привычке или, во всяком случае, не только в ней. Просто то, что кажется совершенно безнадежным в феврале, в мае начинает выглядеть вполне перспективным.

В конце месяца, в разгар моих бесконечных сдач, родители собрались на выходные к друзьям на дачу. Я ликовала. Я считала это подарком небес. Я жила в предвкушении их отъезда.

В свой первый одинокий вечер мне нужно было готовиться к экзаменам. Я честно читала учебник, писала ответы – и не помнила ничего из того, что записывала. Я знала, что он придет. Он находил меня везде. Он, наверное, достал бы меня из-под земли, если бы в этом была необходимость. Он знал, что я его жду.

Сандр пришел, но когда я увидела его, то не почувствовала никакого облегчения. Вы любите смотреть, как ваших близких пытают? Я – нет. Совсем не люблю.

Он стоял в моей прихожей, высокий, со стрельчатыми арками, резными аркбутанами и тонкими нервюрами. Каменный. Сейчас это стало видно.

– Ты как себя сейчас чувствуешь? – вдруг спросил Сандр.

Это был странный вопрос. Он обычно безо всяких слов знал, как я себя чувствую.

– Нормально, – ответила я неуверенно.

– Хорошо, – сказал он.

Мы немного постояли молча. На улице полил дождь, и в прихожей стало почти темно.

– Я уезжаю.

Тишина. Я не знала, как правильно обработать эту информацию. Его слова, и особенно тон, которым они были сказаны, исключали возможность таких бытовых вопросов, как куда или насколько.

– Прости меня, – продолжил он.

Я прямо видела перед собой эти тонкие нервюры, эти сложные своды. Что им до нас, простых смертных, которые ходят внизу? Мы умрем, а они вечны.

– Хотя я вряд ли думаю, что это возможно, – продолжил Сандр. – Я бы не простил.

Я, наконец, смогла найти нужное слово.

– Почему?

Вот. Мне удалось задать правильный вопрос. Он давал надежду, что все станет яснее. Пока все было совершенно неясно. Только своды и нервюры.

Он долго смотрел на меня. Потом вдруг наклонился и поцеловал.

Наверное, солдаты, уходящие на фронт, все-таки не так целуют на прощание своих девушек. Мне кажется, у каждого нормального солдата должна быть хоть какая-то надежда, что он вернется.

– Поэтому, – сказал он тихо. Потом осторожно поцеловал мои закрытые глаза и ушел.

Я не стала бежать за ним. Какой смысл пытаться дотянуться до высоких сводов? Мы умрем, а они – вечны.

* * *

Конечно, я попыталась его найти. Нет, даже не найти. Что-то узнать. Что-то такое, что позволило бы жить в настоящем, а не в прошлом. Мне казалось, что, если бы я знала, где он, то могла бы заставить себя делать что-то осмысленное в этом мире. Просто знать, что он где-то есть. Почему-то сейчас уверенности в этом не было.

Я знала единственное место, куда могла пойти. Это казалось жестоким и гнусным, бессовестным и циничным, но что мне еще оставалось? Я даже не помнила номера его машины.

Когда я пришла к знакомой двери, мне никто не открыл. Я звонила достаточно долго, а потом села на ступенях, ведущих на следующий этаж, и стала ждать. Когда-нибудь они все-таки должны были прийти домой.

Мишка не сразу заметил меня. Он привычным движением свернул с лестницы сразу к квартире, и, уже открыв дверь, видимо, все-таки ощутил чужое присутствие и обернулся. Долго смотрел на меня. Не знаю, что он увидел, но, скорее всего, черти теперь и надо мной потрудились на славу. Ни слова не говоря, Мишка сгреб меня со ступеней и втащил в квартиру.

Хватка у них тоже оказалась одинаковой.

На кухне Мишка, ни слова не говоря, поставил передо мной стакан и достал из холодильника бутылку водки. Потом немного подумал, вышел и вернулся с маленькой антикварной рюмкой из буфета. Я недоумевающе смотрела на него. Я не пью водку. Я пью вино и мартини. По праздникам и с друзьями. Умеренно.

Он налил полную рюмку и подвинул ее ко мне.

– Пей.

– Я не пью.

– Пей, кому говорят! – слегка прикрикнул Мишка, и я послушно взяла рюмку. Таким он раньше не был. Он вообще изменился. Стал старше. У него были серьезные темные глаза… как у его брата.

Я мысленно выругалась и выпила залпом. Хотелось еще и хватануть рюмкой об пол, но я так закашлялась, что на время забыла о своем намерении. Мишка ждал, пока я прочищала горло и вытирала навернувшиеся слезы.

– Он сегодня звонил.

Я замерла.

– Сказал, что улетает в Австралию. Очень выгодное предложение по работе.

Я кивнула.

– Он велел… – Мишка запнулся. Затем договорил тихо: – Он велел мне позаботиться о тебе.

И тогда это началось. Я сидела на табурете в старой обшарпанной Мишкиной кухне и качалась из стороны в сторону с маниакальной точностью маятника. Кажется, я еще что-то мычала, как человек с зубной болью, пытающийся дать ей хоть какой-нибудь выход. Я качалась и мычала, а сама думала при этом, что, наверное, точно так же в феврале Мишка сидел на этой самой кухне и, может быть, точно так же качался и мычал, потому что его брат увел у него любимую девушку. А теперь эта девушка сидит у него на кухне, и качается, и мычит, потому что этот самый брат ее бросил и уехал в Австралию на перспективную работу, и девушка пришла к Мишке, потому что больше прийти ей не к кому. И во всем этом Мишка был совершенно точно не виноват.

– Ну что ты, – сказал он наконец таким голосом, что я точно поняла. И качался, и мычал. – Ну что ты, родная.

Я все-таки сделала это. Я разбила его рюмку о старую кафельную плитку. Иногда, чтобы что-нибудь не взорвалось, что-нибудь должно разбиться.

* * *

Вы знакомы с людьми, у которых нет руки или ноги? Я – нет, но я почти уверена, что хотя бы некоторые из этих людей вполне счастливы. Они учатся или работают, женятся или выходят замуж, или на худой конец просто радуются своей жизни, такой, какая она есть. Некоторые из них становятся спортсменами, и этими людьми восхищается весь мир. Они живут не вопреки, они живут несмотря на. А иногда и просто живут.

Но если вы спросите у одного из этих людей, помнит ли он о том, что у него нет руки или ноги, я уверена, он ответит, что да. Наверняка случаются в его жизни счастливые моменты, когда на время он забывает об этом. Или когда просто привыкает настолько, что перестает замечать постоянно отсутствие какой-нибудь нужной части тела.

Можно научиться так жить. Можно привыкнуть. Можно достигнуть невероятных успехов. Можно доказать всему миру, что ты способен выйти за пределы возможного.

Но забыть – нельзя.

И в этом, наверное, есть какой-то смысл.

III. Ларс

Какой же толк в девочке, которая лишена всякого смысла?

Льюис Кэрролл. Алиса в стране Чудес

Хендрикс сказал, что скоро у нас будет новый архитектор. Очень крутой архитектор, уточнил он.

Мы все страшно обрадовались. Помнится, я даже успел нарисовать себе в воображении брутального мужика, этакого Шварценеггера от пространств, который быстренько у нас тут все наладит. Нам очень не хватало хорошего архитектора. Конечно, Хелен с Гарри и Максом справлялись неплохо, в силу своих скромных возможностей, да и Хендрикс кое-что умел – но этого часто оказывалось недостаточно. И такое положение дел сильно расстраивало нас всех. Знакомые ребята из Амстердама проворачивали невероятные штуки, строили целые комплексы – хотя у них всего один архитектор, и не из самых толковых. Чем мы хуже?

Но теперь-то уж все пойдет на лад. Больше не надо будет тыркаться вслепую, всякий раз рискуя нарваться на что-нибудь непотребное. Появится возможность расширить свои горизонты, применить какие-нибудь новые системы… Да что там – даже наш родной офис отчаянно нуждался в реновации. Хендрикс уже два раза устраивал масштабную перестройку – но его возможности были все-таки сильно ограничены. Последний раз все закончилось тем, что мы два дня просидели без света.

Да, нам позарез нужен был кто-то крутой.

В какой-то момент я даже подумал, что Хендриксу удалось все-таки уговорить того парня. У меня даже дух захватило от возможных перспектив. Если бы он стал работать с нами…

А на следующий день Хендрикс привел ее. Нашего нового архитектора.

– Знакомьтесь все! – довольно бросил он с порога.

Все обернулись. В наступившей тишине было особенно хорошо слышно, как громко шумит вентилятор в одном из компьютеров.

Хелен осторожно поставила кружку на стол. Макс поморщился. Гарри вынул из уха наушник. Один только Гектор никак не отреагировал. Но это как раз было нормально.

Хендрикс обвел нас взглядом, и улыбка постепенно сползла у него с лица.

– Что это с вами? – пробормотал он, после чего нервно улыбнулся девочке, которая стояла рядом с ним. Вполне возможно, что он уже успел описать нас как очень милых и дружелюбных людей. И, в общем-то, нисколько не приврал.

Просто сейчас мы находились в состоянии шока. Я, по крайней мере, точно.

Девочка-архитектор была среднего роста, стройная, но в этой стройности чувствовалась нездоровая худоба. Возможно, в свои лучшие дни она могла быть симпатичной или даже красивой – но точно не сегодня. Ее лицо удивительным образом не выражало абсолютно ничего – хотя она стояла посреди совершенно незнакомого ей пространства, в компании шестерых очень странных людей. Даже светлые волосы, собранные в не очень аккуратный хвост, добавляли ей неубедительности.

Девочка не смотрела на нас, она смотрела в пол со странной сосредоточенностью, а затянувшееся молчание постепенно стало заволакивать все пространство офиса тяжелой душной пеленой. Следовало что-то сказать, но все слова, которые шли на язык, были на редкость нецензурными. Я кинул взгляд на остальных. Они явно испытывали те же проблемы.

Но, с другой стороны, девочка совершенно не виновата в том, что Хендрикс успел наобещать нам тут с три короба.

– Как тебя зовут? – спросил я не очень любезно, и она резко вскинула голову.

Глаза глубокого серо-синего цвета встретились с моими, и на одно очень короткое мгновение я неожиданно увидел белоснежные горные вершины. Я удивленно моргнул. Видение пропало. Видать, в офисе впрямь стало не хватать кислорода, раз у меня пошли такие глюки.

– Меня зовут Элис, – ответила девочка спокойно.

Хендрикс посмотрел на меня с надеждой – видимо, он ожидал, что я поддержу светскую беседу и дальше. Я тяжело вздохнул. Компьютер, как будто чувствуя всеобщее напряжение, взвыл на октаву выше, пытаясь, вероятно, хоть немного охладить обстановку.

– И откуда ты к нам пришла?

– Из аэропорта Бостон-Логан, – ответила Элис. – Хендрикс быстро меня встретил.

Любопытно. Что она делала в Бостоне?

Хотя, с другой стороны, какое это сейчас имеет значение? А что я в свое время делал в Гималаях?

У каждого из нас своя история.

– Добро пожаловать, – я шагнул вперед и протянул руку.

Элис пожала ее. Ее пальцы оказались неожиданно сильными. Цепкими.

– Меня зовут Ларс.

– Очень приятно, – кивнула Элис.

Я заметил, что она слегка морщится, как будто пытаясь собраться с мыслями. Но это было нормально. Конечно, наш офис – весьма дружелюбное пространство, но даже тут поначалу голова не очень хорошо справлялась.

Все по очереди – с некоторой неохотой – поздоровались с Элис. Последним был Гектор – он молча поднял руку в приветствии. Элис выжидающе смотрела на него, стараясь не пялиться на ярко-зеленый ирокез. Первой спохватилась Хелен.

– Это Гектор, – поспешила пояснить она, смущенно улыбаясь. Элис неуверенно кивнула Гектору. – Мы рады тебе, родная.

Все произошло очень быстро. Девочка Элис просто прикрыла глаза, и в то же мгновение в комнате резко подскочило напряжение, свет мигнул, погас, запахло паленой проводкой, и компьютер с душераздирающим стоном затих.

Некоторое время мы стояли в абсолютной тишине и темноте. Потом кто-то хлопнул в ладоши, и на потолке над нами зажегся одинокий квадрат света.

Хендрикс, задрав голову, сосредоточенно смотрел на лампу, видимо, пытаясь стабилизировать напряжение. Элис повернулась к нему. Выглядела она виноватой.

– Хендрикс, оно опять… Я говорила, что еще не готова.

– Глупости, – возразил он, все еще не опуская головы. – Ты отлично справляешься. Просто постарайся лучше контролировать свои эмоции. Здесь, в пространствах, им совсем не место, ты же знаешь.

Элис кивнула. Мы молчали.

Так мы узнали, что девочку Элис не стоит называть "родная". А еще – что она действительно очень крутой архитектор. Потому что только очень крутой архитектор может силой мысли обрушить напряжение в одном из самых защищенных пространств.

Впрочем, архитектор в пространствах всегда работает исключительно силой мысли. В конце концов, как еще прикажете работать в мире, который полностью придуман?

* * *

Однажды я нечаянно застал девочку Элис одну. Она сидела за рабочим столом Хелен, подперев голову руками, и взглядом включала и выключала настольную лампу. На звук моих шагов она обернулась. Лампа выключилась.

– Где Хендрикс? – спросил я, оглядываясь. По правде говоря, находиться вдвоем с девочкой-архитектором после того, что она натворила, не очень хотелось.

– Ушел за чаем, – ответила девочка вполне миролюбиво и отвернулась. Лампочка снова замигала.

– Перегорит, – заметил я спокойно. Элис снова обернулась.

– Да? Как тогда это работает? – слегка нахмурилась она.

– Что именно?

– Все это, – она обвела глазами помещение офиса и пояснила: – То, куда я попала. Ведь если все вокруг придумано, и лампочка – тоже, она не может перегореть?

Я усмехнулся, подошел ближе и присел на край стола, так что Элис пришлось задрать голову, чтобы посмотреть на меня.

– Что Хендрикс успел рассказать тебе про пространства?

– Что их придумывают люди. Что мир, куда я попала – это обратная сторона реальности, а каждое пространство – продолжение чьей-нибудь мысли, – девочка Элис говорила четко и уверенно, как будто выучила наизусть учебник. – Когда человек в реальном мире думает или мечтает о чем-то, здесь появляется новый маленький мир, и чем больше людей думает об этом мире, тем более он стабилен. И эти миры связаны между собой, как связаны между собой мысли, цепочками причинно-следственных связей.

Она замолчала, серьезно глядя на меня снизу вверх. Я мысленно восхитился. Насколько мне было известно, Хендрикс едва ли был способен передавать информацию хоть в сколько-нибудь систематизированном виде. Он был творческой натурой.

– Все верно, – кивнул я. – Наш офис – тоже пространство. И, как ты правильно заметила, целиком и полностью придуман. Но, – я увидел, что она собирается вернуться к своему вопросу про лампочку, – мы все – те, кто находится в этом пространстве, – постоянно о нем думаем. Поэтому офис выглядит таким реальным. Почти настоящим. И в нем работают те же закономерности, что и в реальном мире. Например, выключенные и включенные много раз лампочки перегорают.

Элис перевела взгляд на настольную лампу. Та коротко моргнула.

– Но в реальном мире нельзя выключать свет взглядом, – возразила Элис, снова поднимая на меня свои серо-синие глаза.

– Ты – архитектор, – мягко ответил я.

– И что это значит?

– Это значит, что ты можешь сама придумывать законы для пространства.

Элис задумалась.

– Хендрикс тоже архитектор, – заметила она. – Значит, и он может придумывать законы для пространства?

– Может, – согласился я. Пожалуй, не стоило с ходу рушить авторитет Хендрикса и рассказывать девочке, что тот, по большому счету, нихрена не может. Разве что перегоревшие лампочки менять.

– А ты? – спросила Элис.

– Что я?

– Ты тоже архитектор?

Я покачал головой.

– Нет. Я – охотник. Хендрикс рассказывал тебе про охотников и операторов?

В этот момент одна из дверей открылась, и в офис вошел Хендрикс, осторожно неся на подносе две чашки и чайник. На моих последних словах он помотал головой. Поставил поднос на ближайший стол и сделал жест, предлагая мне продолжать. Я еле заметно поморщился. Старый лентяй.

Элис, которая сидела к Хендриксу спиной и потому пропустила всю пантомиму, ответила на мой вопрос:

– Нет, этого он не рассказывал.

Я вздохнул, с тоской глядя на скрывающегося за дверью Хендрикса, и начал:

– Если ты знаешь, большинство людей делится на тех, у кого лучше развито творческое (или интуитивное) мышление, и тех, у кого лучше развито аналитическое. Поскольку мир пространств построен на мыслях, здесь имеет значение в первую очередь то, как человек думает, и соответственным образом проявляются его способности. Поэтому люди, попадающие в пространства, обычно становятся охотниками или операторами. Аналитический способ мышления характерен для охотников. Они легко воспринимают устройство отдельно взятого пространства и поэтому вполне комфортно чувствуют себя в нем. Однако охотники редко могут пройти из пространства в пространство, потому что переход от одной мысли к другой почти никогда не продиктован чистой логикой. И вот тут на помощь охотникам приходят операторы. Они воспринимают пространства интуитивно, на уровне эмоций, впечатлений, ассоциаций. Благодаря этому оператор может легко прослеживать переходы между пространствами, выстраивать целые маршруты. Но по этой же причине оператору тяжело самому проходить по пространствам. Его мышление может начать прокладывать собственные пути, следовать своей логике и ощущениям, а не логике пространства, так что оператор никогда не сможет дойти до конечной точки своего путешествия. Именно поэтому большинство операторов предпочитают обосноваться в каком-нибудь одном защищенном пространстве и оттуда управлять сложной системой придуманных измерений, помогая охотником перемещаться по ним.

Я замолчал, устав от такой длинной тирады. Элис нахмурилась, обрабатывая полученную информацию.

– А кто же тогда такие архитекторы? – спросила она после долгой паузы.

– Амбидекстры. Люди, у которых одинаково хорошо развиты оба типа мышления. И которые, соответственно, могут не только выстраивать связи и подстраиваться под чужие мысли – они сами могут менять пространства под себя.

Элис снова задумалась. Я встал и пошел за чаем, который принес Хендрикс – во рту пересохло. «Не быть тебе лектором, Ларс», – с усмешкой подумал я – и невольно осекся.

Не быть.

Никогда.

– А почему охотники? – опять спросила Элис, вырывая меня из собственных мыслей. Я налил себе чай. – Про операторов понятно – а что делаешь ты, кроме того, что бегаешь по пространствам?

– Охочусь, – я налил вторую чашку и вернулся к Элис.

– На?.. – подняла брови та, принимая у меня чашку.

Я отпил чай и еще раз украдкой вздохнул. Очень хотелось вернуть Хендрикса и переложить на него почетную обязанность по объяснению прописных истин – но, возможно, Элис могла решить, что я ее избегаю, и это могло расстроить ее.

А расстраивать Элис было пока что очень опасно.

Поэтому я сделал еще один глоток – и снова начал рассказывать:

– Когда люди думают или мечтают, появляются пространства. Но еще иногда люди боятся. И их страхи тоже получают воплощение в нашем мире – в виде гарпий.

Я заметил, как Элис слегка вздрогнула на последнем слове – но вопросов задавать не стала. Поэтому я продолжил сам:

– Гарпия – это такая квинтэссенция ужаса. Представь себе все самое страшное, что можешь – вот это и будет гарпия.

На этот раз Элис посмотрела на меня и тихо возразила:

– Но самое страшное никогда нельзя представить. Самое страшное – это то, чего ты не видишь.

Я слегка усмехнулся.

– Значит, ты знаешь, что такое настоящий страх.

– Как же можно охотиться на то, чего нет? – снова нахмурилась Элис. Было забавно наблюдать, как она пытается все проанализировать, понять, осознать.

Пожалуй, из нее мог бы получиться хороший охотник.

– Именно поэтому у любого охотника должно полностью отсутствовать воображение. Неизвестное страшно, потому что это может быть все что угодно. А хороший охотник видит на месте гарпии что-то простое и понятное, подсмотренное в каком-нибудь ужастике или компьютерной игре. Ну а дальше надо просто уметь хорошо стрелять, – улыбнулся я.

Элис долго смотрела на свой чай.

– А если ты не умеешь стрелять, и тебе встретилась гарпия? – поинтересовалась она нарочито спокойно.

– Зависит от того, насколько богатое у тебя воображение, – сухо бросил я.

Элис услышала в моем голосе достаточно, чтобы дальше не уточнять.

– А гарпии… – начала она после небольшой паузы. – Они могут перемещаться по пространствам? Могут попасть в любое?

Я снова улыбнулся. Девочка быстро соображала.

– Могут. Но в это не попадут. Есть немного таких защищенных пространств – других офисов, – в которые гарпиям не пробраться.

– А зачем тогда за ними охотиться? – не поняла Элис. – Если здесь ничего не угрожает?

– Гарпии рождаются из страхов, питаются ими – и сами их создают, – вновь терпеливо принялся пояснять я. Меня уже начала раздражать собственная манера рассказывать все, как маленькому ребенку. – Чем больше гарпий появляется в пространствах, тем больше людей в реальности начинает бояться неведомо чего. Чем больше людей боится, тем больше гарпий… Замкнутый круг. И в какой-то момент все человечество просто может сойти с ума. И тогда нам тут, как ты сама понимаешь, тоже не поздоровится.

Элис серьезно кивнула, по-прежнему не сводя взгляда с чашки.

– Ну а кроме того, – усмехнулся я, допивая чай, – надо же нам чем-то тут заниматься, верно?

Элис вскинула на меня глаза.

– Ларс, а отсюда можно вернуться обратно? – спросила она тихо. – Можно вернуться в реальность?

Я долго смотрел на нее.

– Нет.

Элис глубоко вздохнула и прикрыла глаза.

И тогда в офисе снова вырубилось электричество.

* * *

После этого разговора я больше не принимал участия в обучении Элис. Хендрикс перепоручил ее Хелен – большой, пышногрудой Хелен, испещренной пирсингом, как новогодняя елка. Хелен была оператором – и единственной женщиной в коллективе, кроме Элис. Однако та никак не реагировала на обволакивающую мягкость, которую Хелен распространяла вокруг себя, как аромат крепких духов. Элис оставалась такой же невыразительной на вид, какой она предстала при первой встрече. И это выглядело немного странно, потому что в пространствах характер всегда проявляется в том, как человек выглядит. Я мог ошибаться, но мне казалось, что характер у Элис должен был быть довольно выразительным.

Впрочем, меня совсем не удивляло, что поначалу она могла чувствовать себя разбитой. Переход из реальности в пространства всегда дается нелегко – сознанию сложно принять небытие как возможную форму существования. Кроме того, каждый из нас попадал сюда не просто так – любому переходу предшествовал определенный кризис, нежелание смириться с реальностью. Что в конечном итоге приводило к отрыву от реальности. В прямом смысле этого слова.

Девочка Элис летела из Москвы в Бостон на стажировку, с очевидным намерением начать в Штатах новую жизнь. Разумеется, мы не стали спрашивать, что случилось с ней в ее старой жизни. В конце концов, без связи с реальностью, со своим прошлым, Элис в любом случае постепенно должна была начать приходить в себя. Мы все проходили через это в свое время.

Оказавшись здесь, человек уже не может вернуться обратно. Со временем можно научиться выходить ненадолго в реальный мир, но редко кому из нас удается пробыть там больше нескольких минут. Это невероятно тяжело – и многие предпочитают никогда не выходить на поверхность. Порой бывает необходимо вынырнуть ненадолго, чтобы быть в курсе того, что происходит снаружи, но к своей прежней жизни вернуться из пространств невозможно. И в конце концов это становится совершенно ненужным. Все эмоции, чувства, привязанности, которые соединяли тебя с реальным миром, постепенно притупляются, уступают место ясной красоте человеческой мысли. Потому что мысль, лишенная отравляющих ее чувств, представляет собой неоспоримое доказательство совершенства человеческого существа.

В пространствах нельзя любить.

Но никому из нас это и не нужно.

* * *

Элис начала работать с пространствами как обычный оператор – на расстоянии всегда проще понять их логику. Да и безопасней. Девочка быстро училась – всего через пару недель Элис уже смогла выстроить свой первый маршрут.

Впрочем, понятие "быстро" плохо применимо к пространствам.

Дело в том, что здесь нет времени. По крайне мере, в том смысле, в котором люди привыкли его воспринимать. В реальности время меняется линейно – ну или почти линейно, если уж быть совсем точным. Если вдуматься, становится понятно, что за одну и ту же единицу времени сейчас и тысячу лет назад успевает произойти принципиально разное количество событий. Что менялось за тысячелетия существования древних цивилизаций? Да почти ничего. Что поменялось за последние сто лет? Все. Время становится все более компактным, сжимается все сильнее и сильнее – чтобы в конечном итоге просто схлопнуться в точку. И тогда мир придет к тому, с чего все начиналось.

Но в пространствах время течет по-другому. Оно закольцовано на определенный период – и по его истечении обновляется, возвращается к начальной точке существования. Пространство нельзя изменить, нельзя вмешаться в ход развития событий в нем. Если только ты не архитектор.

Мне не терпелось увидеть, что сможет делать Элис, когда наконец научится оперировать с пространствами, как полноценный архитектор. Конечно, у нас был Хендрикс – но он действительно почти ничего не умел. Худо-бедно он справлялся лишь с тем, чтобы поддерживать в рабочем состоянии наш офис, выстроенный его предшественником, неизвестным мне архитектором, который совершенно по-идиотски погиб, попав под поезд в измерении «Анны Карениной». Кое-кто рассказывал, что бедняга сам бросился под него из-за несчастной любви – но это полная чушь. В пространствах нельзя умереть от разбитого сердца.

В пространствах вообще нельзя любить.

* * *

Она по-прежнему не выходила за пределы офиса, но уже могла на расстоянии управлять пространствами с феерической легкостью, которой я не встречал даже у Макса, нашего лучшего оператора. В свое время мне казалось, что парень вполне мог бы стать архитектором, если бы захотел – но теперь, наблюдая за Элис, я понял, насколько Максу было до этого далеко.

В тот день ей впервые предстояло вести нас. Гектор уже стоял с автоматом наперевес, я в последний раз проверял свою «Беретту». Элис засекла гарпию не очень далеко от нашего офиса. Та вела себя странно, очень уж активно, если учесть, как недавно она там обосновалась. Хелен, сидевшая рядом с Элис, предположила, что их может быть две, и беспокойно посмотрела на нас. Гектор, как обычно, ничего не сказал. Я немного подумал и положил в карман третий магазин.

Элис сидела за своим рабочим столом, прикрыв глаза, и медленно проводила пальцами по лбу. Я знал, что как раз сейчас она выстраивает маршрут, и ее не стоит отвлекать. Выглядела Элис неважно. Она пришла к нам уже больше двух месяцев назад – наших, придуманных месяцев, потому что в реальности для нее едва ли прошло несколько часов. Первое погружение в пространства длится обычно очень долго. За это время Элис уже должно было отпустить – но я внимательно следил за ней и видел, что ее не отпускает. Как-то раз я намекнул об этом Хендриксу. Старик посмотрел на меня, кивнул – и я понял, что не я один внимательно за ней слежу. Тогда я успокоился. Раз кто-то еще это замечал, я мог уже не волноваться на ее счет. В конце концов, это не мои проблемы.

Я щелкнул затвором. Элис открыла глаза.

– Вы готовы? – спросила она тихо, но отчетливо.

Я кивнул. Гектор не шелохнулся.

– Тогда идите. Я поймаю вас сразу за дверью.

Я снова кивнул. Гектор подошел к выходу и потянулся к ручке.

Для того чтобы пройти из одного пространства в другое, всегда нужна дверь. Собственно говоря, этим и занимается оператор – ищет нужные двери и открывает их. Хороший архитектор может создавать свои двери. Когда-то мне рассказывали, что некоторые архитекторы могут проходить между пространствами прямо сквозь стены. Но в такое я как-то не верю.

– Идем, – бросил я Гектору, и он распахнул дверь.

За дверью начинался коридор. Темный, узкий, сверху шли трубы и провода.

Слышите меня?

Голос Элис в голове. Ровный, спокойный, невыразительный.

Слышим, ответил я за обоих, как обычно. Что это за стимпанк вокруг? О, прости, Гектор.

Гектор не обернулся. Он шел, чуть согнувшись, но ирокез все равно время от времени с сухим шорохом задевал воздуховоды.

Тебе дорогу покороче или окружение поприятнее, Ларс? У нас вроде не экскурсия.

Я знаю, детка.

Я почувствовал, как она фыркнула. Мы все в офисе стали называть ее деткой – опытным путем было установлено, что на это напряжение не скачет, а перебирать другие варианты никто пока не рискнул.

Вторая дверь налево, направляла Элис у меня в голове. А потом прямо через все пространство, там будет только один проход.

Гектор впереди остановился, пригнулся еще сильнее и свернул налево в открывшийся проем. Я пролез за ним.