Читать книгу: «Джентльмен и вор: идеальные кражи драгоценностей в век джаза», страница 6

– Обслуживание сигнализаций, – объявлял он дворецкому или горничной, и его приглашали войти.

В доме его вели к шкафчику с главной панелью и тревожным звонком. На схеме обычно отмечались двери и окна, при открытии которых сигнализация сработает. «А дальше – секундное дело – перерезать пару проводков». В некоторых случаях он, оставляя провода нетронутыми, загибал язычок звонка, чтобы тот при срабатывании системы дергался беззвучно. «Простое решение, – объяснял он, – как с молоточком будильника: если его отогнуть, то не зазвонит». Завершая спектакль, он просил кого-нибудь из прислуги расписаться под документом, что система прошла проверку и находится в рабочем состоянии. Все готово – теперь через пару ночей сюда можно спокойно приходить.

Мастер в спецовке – это было лишь начало. Вскоре Бэрри изобретет куда более дерзкий сценарий, позволяющий просачиваться сквозь кажущуюся неуязвимость элегантных домов, которые он планировал обокрасть.

Глава 9. Американский Раффлс

Никто из гостей не мог припомнить этого привлекательного, обаятельного молодого человека, а вот он, похоже, знал всех. Он с легкостью присоединялся к светским беседам. Сыпал именами, болтал о пустяках. Он представлялся Артуром Гибсоном и, обладая изяществом и осанкой благовоспитанного джентльмена, постепенно превращался в эксперта по проникновению без приглашения на эксклюзивные лонг-айлендские вечеринки.

Артур Бэрри был интересным собеседниом, с которым комфортно. Он умел имитировать манеру речи гарвардских студентов – ему доводилось сталкиваться с ними в Массачусетсе, где он вырос. Внимательное изучение «Светского календаря» и газетной светской хроники превратило его в ходячую энциклопедию «Кто есть кто в высшем обществе Нью-Йорка». Он излучал самоуверенность и утонченность. В деловом костюме он выглядел неотразимо и больше походил на голливудского Бэрримора¹⁶, чем на вустерского Бэрри.

В образе обходительного, добродушного Гибсона он запросто по-дружески общался с миллионерами, одновременно обдумывая, как бы половчее освободить их от бремени изысканных и дорогих ювелирных украшений. Особенно легко было попадать на светские приемы, когда их проводили в саду. «На этих вечеринках всегда полно народа и никто никого не знает». Он парковал свой «кадиллак» где-нибудь поблизости от усадьбы, перебирался через наружную стену, чистил щеткой смокинг. Прибыв на место, смешивался с приглашенными гостями. «Мужские и женские силуэты вились, точно мотыльки, в синеве сада, среди приглушенных голосов, шампанского и звезд»¹⁷, – так Фрэнсис Скотт Фицджеральд описывал в «Великом Гэтсби» блистательные «садовые вечеринки» в аристократических усадьбах Лонг-Айленда. Бэрри оставалось лишь влиться в поток.

«С коктейлем в руке я спокойно проходил в дом, – вспоминал он, – дабы запечатлеть в памяти его географию». Никем не замеченный, он беспрепятственно шел наверх в поисках мест, где хозяева могли держать драгоценности, и намечал маршрут, которому будет следовать, вернувшись сюда через пару дней с ночным визитом.

Порой Бэрри интересовала не планировка дома, а гости, и он высматривал «самые нарядно украшенные дамские шеи и пальцы». Любовался выставленными напоказ драгоценностями и сразу начинал планировать, как и где он ими завладеет. Говорят, чтобы попасть на приемы для самых избранных, ему иногда приходилось наряжаться в форму дворецкого, а по меньшей мере однажды выдать себя за священника, для чего он надел пасторский воротник, и его пригласили в дом, который он намеревался обокрасть.

Бэрри был «…аферистом с развитым интеллектом… с мягким нравом и изысканными манерами, – как отмечал его биограф Нил Хикки. – Скрупулезность, трезвость ума, шахматистское внимание к правилам – вот что составляло основу его метода».

«Он был безупречно воспитан, – вспоминал Роберт Уоллес, один из немногих журналистов, кому довелось лично с ним побеседовать. – Умел превосходно себя держать, был интереснейшим собеседником и отчасти денди».

«Элегантный дьявол, – так Бэрри однажды назвал сам себя. – Хладнокровный, словно ледяная вершина».

Бэрри совершал преступления столь же идеальные и безукоризненные, как камни, которые он крал. Он проникал в дома и в жизнь людей, но большинство жертв не догадывались о его визитах, пока не обнаруживали пропажу ценностей. Иногда в это время они ужинали внизу, а порой уже спали всего в паре дюймов от прикроватной тумбочки, из которой он тут же выгребал их драгоценности.

– Это ты, Пол? – спросила однажды женщина, разбуженная звуками его работы.

– Да, – ответил Бэрри полушепотом, но она не купилась и громко завизжала. Ему пришлось быстро ретироваться.

Еще был случай, когда он не удержался и оставил «визитную карточку». Вынув драгоценности из считавшегося надежным тайника, вырезанного внутри толстой книги, он положил на их место две сигареты. А как-то раз, приметив из машины легендарного частного сыщика Уильяма Бернса, проследил за ним до дома, а позднее «просто забавы ради» проник внутрь и прикарманил камней на несколько тысяч.

Однажды Бэрри обокрал уэстчестерский дом доктора Джозефа Блейка и его жены Кэтрин, тещи знаменитого композитора Ирвинга Берлина, но вскоре вернул по почте весь свой улов – драгоценности на сумму пятнадцать тысяч долларов. Этот поразительный и благородный поступок он объяснил единственной фразой: «Мы не забываем людей, которым обязаны». Возможно, его совесть пробудили газетные сообщения о краже, где упоминалось, что доктор в Первую мировую служил военным врачом во Франции.

Однако подобные сомнения посещали Бэрри нечасто. «Любой, кто может позволить себе ожерелье за сто тысяч, может позволить себе и его утрату». В похожем ключе рассуждает бывший профессиональный вор Джон Роби, персонаж Кэри Гранта из фильма Хичкока «Поймать вора» (1954): «Если на то пошло, – говорит он, – я не крал у людей, живущих впроголодь».

«Одна из моих главных заповедей: сохраняй спокойствие, – признался Бэрри. – Я никогда не давал волю лишнему азарту». Он утверждал, что ни одна из жертв не пострадала от его руки. У него обычно имелся при себе револьвер, но он, похоже, выстрелил из него только однажды – когда спасался от полиции. По его словам, пистолет служил лишь средством припугнуть «клиентку», заставить ее молчать, а «такт и учтивость» сделают все остальное. Кроме того, оружие было своего рода страховым полисом, крайним средством на случай, если его вот-вот арестуют и отправят в тюрьму. «Я порой думал, – объяснял он, – что покончу с собой, если арест будет неизбежен». Большинство его краж проходили без сучка без задоринки. Но порой случалось, что ему приходилось бросать начатое, а пару раз в него даже стреляли, но всегда мимо. Одна пуля прошла столь близко, что задела булавку для галстука. «Почувствовав неладное, я сразу же сматывал удочки, – рассказывал он».

Непокорный малолетний правонарушитель преобразился в галантного афериста высшего класса. Бэрри был хамелеоном, внешним видом и манерой речи неразличимым на фоне окружавшей его аристократической среды. Достойный искусного актера талант к перевоплощению совмещался в нем с ловкостью мошенника-виртуоза и коварным умом криминального гения.

Артур Бэрри был вором-джентльменом. Американским Раффлсом.

* * *

Раффлса придумал британский писатель Эрнест Уильям Хорнунг. Поскольку его женой была Констанс Дойл, сестра Артура Конан Дойла, возник своеобразный, неожиданный сплав двух несовместимых литературных героев. «Великий детектив Шерлок Холмс и великий вор Раффлс, – указала “Нью-Йорк Таймс”, – стали своего рода двоюродными братьями».

«К чему работать, когда можно красть? – спрашивает лондонский джентльмен и звезда крикета А. Дж. Раффлс у своего друга Гарри Мандерса. – Разумеется, это дурно, но не всем же быть добродетельными, да и взять хотя бы наш принцип распределения богатства – разве это не дурно?» Так «взломщик-любитель» Раффлс в первом из двадцати шести рассказов о его приключениях логически обосновывает свою двойную жизнь (досужий джентльмен днем и взломщик сейфов с драгоценностями ночью), а также свою миссию перераспределения материальных благ.

Рассказы о Раффлсе, публиковавшиеся в период с 1898 по 1905 год в крупнейших журналах, а затем изданные в виде трехтомного сборника, пользовались огромной популярностью по обе стороны Атлантики. Критик Клайв Блум назвал его «последним викторианским героем и первым антигероем модернизма». Премьера пьесы по этим рассказам состоялась в Нью-Йорке в 1903 году, и затем труппа возила ее по всей Америке в течение трех лет. «История безупречного в социальном отношении персонажа, – отмечала “Таймс”, – была одной из самых нашумевших в театральном мире». В мире кино – тоже: среди сыгравших главную роль в немых киноверсиях был Джон Бэрримор. Спустя полвека после первого появления Раффлса, писал Джордж Оруэлл, «он по-прежнему остается одним из самых известных персонажей английской беллетристики»¹⁸. В 1905 году, в самый разгар первой волны Раффлс-мании, французский писатель Морис Леблан выпустил первое сочинение в длинной серии новелл и романов об Арсене Люпене, помеси Шерлока с Раффлсом, воре в цилиндре и с моноклем, который умел не только совершать преступления, но и раскрывать их. Этот бандит-джентльмен стал культурной иконой.

Раффлса зовут Артур – вероятно, почтительный кивок Конан Дойлу. В «Мартовских идах», первом рассказе цикла, оставшийся без средств Мандерс, которого Раффлс называет детской кличкой «Кролик», обращается к герою с просьбой спасти его от окончательного финансового краха, и тот вербует его себе в напарники. Мандерс потрясен, узнав, что у его школьного знакомца проблемы с деньгами не менее серьезны, чем у него самого, и именно благодаря преступлениям он способен оплачивать квартиру на фешенебельной Пиккадилли и держать марку. «Помимо собственной изворотливости, у меня нет решительно никаких источников дохода», – говорит ему Раффлс. Мандерс завороженно смотрит на их первый совместный улов после кражи в ювелирной лавке на Бонд-стрит. Раффлс выгребает на стол краденое добро. «Столешница переливалась блеском сокровищ», которые Мандерс перечислял: «кольца – дюжинами, бриллианты – десятками… бриллианты, испускающие разящие лучи; они ослепляли меня – слепили».

Раффлс считает, что стоит над законом, но твердо придерживается личного кодекса чести. Он верен друзьям, по-рыцарски великодушен с женщинами, чурается насилия и выбирает в жертвы, как правило, людей корыстных, коррумпированных и неприлично богатых – владельца рудников, например, который щеголяет своим неправедно нажитым состоянием, или аристократа, злоупотребляющего положением и властью. Что может быть лучшей мишенью для «основательно бессовестных» вроде него самого, рассуждает Раффлс в рассказе «Подарок на юбилей», чем драгоценности и дорогие побрякушки «бессовестно богатых»? И при этом ни одному истинному джентльмену даже в голову не придет злоупотребить гостеприимством. «Он может совершить грабеж в доме, куда приглашен в качестве гостя, – отмечал Оруэлл, – но жертвой будет лишь такой же гость, как он сам, хозяин – никогда».¹⁹ Для джентльмена спортивная честь и чистая игра – превыше всего, даже если он мошенник, – а если не так, то это попросту «не по-крикетному».

Раффлс приобрел столь широкую популярность и известность, что само его имя «вошло в язык газетных передовиц», как писал журналист и эссеист Э. Дж. Либлинг. Если видишь в заголовке слово «Раффлс», значит, речь пойдет об учтивом воре, проникшем в высшее общество поживиться за счет богатых. Пресса начала соотносить преступления Бэрри с делами Раффлса уже в начале 1922-го, когда он проворачивал свои первые вечерние кражи в Уэстчестере. Бэрри слыхом не слыхивал о знаменитом персонаже и, озадаченный этими параллелями, однажды отправился в публичную библиотеку, где полистал одну из книг Хорнунга.

Несомненно, он был польщен. Кролик называет Раффлса человеком «невероятной дерзости и удивительного самообладания». Подобно самому Бэрри, он скрупулезно планирует свои кражи и по нескольку дней внимательно наблюдает за магазинами и домами, куда собирается проникнуть. Как и Бэрри, он предпочитает не носить оружия, а если и берет с собой пистолет, то надеется, что тот ему не пригодится. «Думаю, это придает уверенности»²⁰, – объясняет он Кролику после их первого дела. «Но случись что не так – легко оказаться в неприятном положении, даже пустить его в ход, а ведь это совсем не игрушка». В «Подарке на юбилей» Раффлс выносит из Британского музея изысканную золотую чашу, но потом проявляет патриотизм и возвращает ее королеве Виктории, «самой лучшей из возможных монархов», в качестве подарка на шестидесятилетие царствования. Когда Бэрри вернул Блейку его драгоценности, этот изящный жест был столь же великодушным и неожиданным.

В эпоху кровавых гангстеров и стрельбы направо и налево хитроумные кражи Бэрри выделяются на общем фоне. В 1925-м и начале 1926-го вооруженная банда во главе с Ричардом и Маргарет Уиттмор ограбила как минимум десять ювелирных магазинов, похитив драгоценностей на полмиллиона с лишним долларов. Они врывались с пистолетами наголо, запугивали продавцов, отвешивая удары рукоятками и «демонстрируя подавляющую мощь», как пишет Гленн Стаут, автор хроники их преступлений.

Роберт Лерой Паркер, известный под именем Буч Кэссиди, был бандитом-джентльменом, Артур Бэрри, воплощенный в реалиях Дикого Запада. В фильме «Буч Кэссиди и Сандэнс Кид» (1969) Пол Ньюман изобразил этого легендарного преступника, харизматичного главаря «Дикой банды» добросердечным и учтивым грабителем банков и поездов. Он был вежлив, благовоспитан, крайне редко прибегал к стрельбе и тщательно продумывал каждую операцию. «Мы извиняемся, – обратился он однажды к охранникам во время налета, – но нам известно, что вы сидите на огромной куче денег, а мы как раз сидим в огромной нужде». Один знакомый Буча описывал его как человека «на редкость приятного, обаятельного и даже культурного». Он, как и Бэрри, отбирал ценности только у тех, кто может себе позволить эти убытки, то есть в его случае – у неприлично богатых банкиров и железнодорожных магнатов. Рассказывают, что однажды, когда его банда ворвалась в очередной банк, чтобы взорвать сейф, сотрудники полезли в карманы за своими деньгами и ценностями. «Уберите! – приказал он. – Нам не нужно ваше, нам нужно их».

Еще одного преступника из породы Бэрри звали Вилли Саттон. Бруклинский ирландец, на пять лет младше своего коллеги по краже камушков, Саттон ограбил десятка два банков, положив в карман около двух миллионов, и за все это время не сделал ни единого выстрела. «Я задумывал и планировал свои налеты так, чтобы никто не пострадал», – однажды объяснил он. Саттон порой размахивал пистолетом или томпсоном – но исключительно ради угрозы. «Одними личными качествами и обаянием банк не возьмешь», – подчеркивал он. «Нью-Йорк Таймс» называла его «учтивым злодеем». Дабы застать людей в банке врасплох, он маскировался под курьера, охранника или даже полицейского, поэтому его прозвали Вилли-Артист. Один из следователей, которые в конце пятидесятых положили конец череде преступлений Вилли, считал его самым милым из тех, кого ему доводилось упрятать за решетку. Выбегая из банка после одного из налетов, Саттон на мгновение остановился, чтобы успокоить съежившихся от страха людей внутри. «Не волнуйтесь, страховка все покроет!» – крикнул он им.

В числе последователей Саттона был Форрест Такер, вежливый грабитель, имевший слабость к пафосным шмоткам и быстрым тачкам. Свой первый банк он взял в 1950-м и после этого – в перерывах между отсидками – провернул еще сотни налетов, последний из которых – во Флориде, когда ему уже стукнуло семьдесят восемь. В тот раз он остановился в дверях и поблагодарил кассиров, которых только что ограбил. «Этому парню надо отдать должное – у него есть стиль», – отметил один из отправивших его в тюрьму присяжных. Ограбления Такера всегда были педантично продуманы и отрепетированы, как театральная постановка. «Нужно присмотреться как следует, ты должен знать помещение, как собственный дом», – советовал он начинающим грабителям банков. Каким он пользуется оружием? «Просто реквизит», – ответил он. У Такера и в мыслях никогда не было в кого-то стрелять. «Ограбление банка – больше искусство, – сказал он журналисту “Нью-Йоркера” Дэвиду Гранну. – Насилие – первый признак дилетанта». Артур Бэрри непременно бы согласился.

«Его сценическое обаяние было безупречным, – писал о Бэрри журналист Роберт Уоллес, – вкус в одежде – превосходным, а в грамотной речи даже король Англии не услышал бы ничего подозрительного».

Вскоре Бэрри это докажет.

III. Джентльмен-вор

Глава 10. Косден и Маунтбаттен

Сэндс-Пойнт, Лонг-Айленд. 1924

Зашуршавшая в темноте штора разбудила спящего в паре футов от нее человека. Звук был такой, словно кто-то слегка задел ее – кто-то, вошедший в гостевую комнату.

«Это случилось перед рассветом», – вспоминал потом тот человек. Он прислушался, включил лампу. Но никого не увидел. Он вырос в роскошных домах с целым штатом дворецких, лакеев, камердинеров, горничных и привык к еле слышным, почти неразличимым звукам неприметно входящих и выходящих слуг. Возможно, в комнату заглянул кто-то из прислуги, решил он. Или штору потревожил порыв ветра из открытого окна.

Лорд Луис Маунтбаттен, гостящий у нефтяного магната Джошуа Косдена, офицер артиллерии британских ВМС, правнук королевы Виктории и кузен принца Уэльского, перевернулся на другой бок и вновь уснул.

Присоединившись в сентябре 1924-го к свите принца во время его поездки на Лонг-Айленд, Маунтбаттен с женой Эдвиной остановились в Сидарсе, усадьбе Косдена в Сэндс-Пойнте, на усеянном виллами северном побережье острова. «Золотой берег» – как называли эту территорию – представлял собой архитектурную мешанину из протянувшихся вдоль пляжей французских шато с коническими башенками, симметричных георгианских домов, элегантных строений в колониальном стиле. Каждый дом окружало мини-королевство – конюшни, пристройки для прислуги, ухоженные территории с тщательно подстриженными садами. Из соседей Косденов можно было составить реестр «старых денег» Нью-Йорка: Гуггенхаймы, Асторы, Вандербильты, Уитни. Новая вилла, Кловерли Мэнор, примыкавшая к территории Маунтбаттена, принадлежала Винсенту Астору – ему было всего двенадцать в 1912 году, когда его отец Джон Джейкоб Астор IV утонул вместе с другими пассажирами «Титаника», оставив малолетнему сыну 70 миллионов долларов – наследство, которое сегодня сделало бы его дважды миллиардером.

Предыдущим летом в поселке Грейт-Нек, отделенном от Сэндс-Пойнта бухтой Манхэссет-Бэй, снял дом Фрэнсис Скотт Фицджеральд. И именно там, в атмосфере «приятного сознания непосредственного соседства миллионеров»²¹ писатель начал делать наброски персонажей и сюжета «Великого Гэтсби». В романе Грейт-Нек переименован в Уэст-Эгг – именно там располагалось увитое плющом шато таинственного Джея Гэтсби. Сэндс-Пойнт, стоящий в конце мыса, вдающегося в лагуну Лонг-Айленд-Саунд, превратился в фешенебельный и эксклюзивный Ист-Эгг, где в одной из тамошних пышных усадеб уединилась Дейзи Бьюкенен. Очень может быть, что вилла Бьюкененов написана с Сидарса.

Подобно Фицджеральду и созданному им Гэтсби, Джошуа Сэни Косден, не имея родословной с голубыми кровями, выбился в люди самостоятельно. Вместе с женой Нелли они ворвались на светскую сцену Лонг-Айленда, явившись из Талсы, где фирма «Косден энд компани» управляла одним из крупнейших в мире нефтеперерабатывающих заводов. Косден начинал продавцом в балтиморском аптечном магазине, но потом отправился на запад и обогатился на оклахомских нефтяных месторождениях. «Из земли хлестала нефть, а с неба лился денежный дождь», – писала «Майами Трибьюн» в статье о Косдене, но автор этого краткого резюме упустил из виду годы спадов и тяжкого труда.

Пусть его соседи по Лонг-Айленду и родились в богатых семьях, но зато Косден, которого за целеустремленность прозвали Боевой Джош, заработал состояние своими руками. В нем по-прежнему угадывался человек, помогающий рабочим на буровой скважине или сидящий за баранкой нефтевоза в те годы, когда эти скважины и перерабатывающий завод еще не успели сделать из него мультимиллионера. «Ни один сказочный герой не добился состояния и славы столь эффектно», – восторгалась нью-йоркская «Дейли Ньюс». «Шривпорт Таймс» писала, что биография Косдена – история из серии «как я стал богатым» и «мне все по плечу» в духе романов Горацио Элджера²² – служит воплощением «духа Америки». «Ведь без таких, как Косден, людей, готовых идти на большие риски и с боем возвращаться на исходную позицию после каждого поражения, наша страна погрязла бы в косности и отсталости». Шестнадцатиэтажное здание штаб-квартиры, возведенное Косденом в центре Талсы, стало не только первым в городе небоскребом, но и памятником его амбициям и успеху.

К 1924 году этот «невысокий, одетый с иголочки энергичный человек» – как назвала его «Индианаполис Стар» – в свои сорок три уже успел обзавестись всеми атрибутами «ультрабогача»: восьмикомнатные апартаменты в отеле «Плаза» на Пятой авеню, семидесятикомнатная вилла в испанском стиле в Палм-Бич, поместье в Ньюпорте, Род-Айленд, охотничий домик в Канаде, собственный пульмановский вагон, названный «Странником». После покупки Сидарса, которым раньше владел Уильям Бурк Кокран – конгрессмен и пламенный оратор, учивший юного Уинстона Черчилля искусству политики и публичных выступлений, – Косдены вплотную подошли к дверям в высшее общество Нью-Йорка. Эта усадьба считалась одной из самых шикарных на северном берегу – сто двадцать с лишним гектаров полей и леса, включая три четверти мили прибрежной полосы, виды на бухты Манхэссет-Бэй и Хемпстед-Бэй. Косден построил новую виллу среди высоких деревьев, добавил поле для гольфа с девятью лунками и пришвартовал у пристани свою паровую яхту «Кримпер». После всех этих достроек и доделок стоимость дома с прилегающей территорией выросла до немыслимых по тем временам полутора миллионов долларов. «Дейли Ньюс» окрестила усадьбу «Нефтяным за́мком».

Чтобы попасть в круг нью-йоркских аристократов-землевладельцев, одних денег недостаточно. Но конкретно эти кандидаты без труда сделались там своими. «Косден имел все задатки славного парня, – отмечала писательница и публицистка Винифред Ван Дюзер, – а миссис Косден была женщина редкой красоты и обаяния». Последним камушком на весах стал конный завод в Виргинии и конюшня с тремя десятками скаковых лошадей. Чистокровные английские скакуны Джошуа Косдена – включая коня, шутливо названного Снобом II, который обошелся в неслыханные сто тысяч, – были постоянными участниками скачек на ипподроме Бельмонт-Парк, где собирались все неравнодушные к лошадям обитатели Лонг-Айленда. «Любой миллионер может водить лимузин, – объясняла Ван Дюзер, – но чтобы скакать на чистокровном английском скакуне – для этого нужен чистокровный английский скакун». На карикатуре, опубликованной в 1922 году виргинской «Таймс Диспатч», Косден в цилиндре, фраке и меховых ковбойских штанах галопом въезжает на коне в самую гущу вечеринки с коктейлями, рядом с ним – Нелли на своей лошади.

Кроме всего прочего, у Косденов имелся высший светский козырь – они были на короткой ноге с членами королевской семьи.

Маунтбаттен – Дикки, как называли его друзья и родные, – привлекательностью и амбициозностью не уступал боевому Джошу. Он был высок и худощав, продолговатое узкое лицо, копна волос и широкая улыбка баловня судьбы. Он родился во владениях Виндзоров на периферии королевской семьи, а в орбите принца Уэльского оказался в 1920 году, когда попал в число сопровождавших Эдварда в турне по Австралии и Новой Зеландии. Последовавшие официальные визиты в Индию в 1921 году и Японию в 1922-м еще больше укрепили их дружбу. Маунтбаттен был на шесть лет младше принца, но, благодаря зрелости и привычке брать инициативу в свои руки, он сделался его компаньоном и наперсником. «Милый мальчик», «ближе друзей не бывает» – так принц отзывался о Маунтбаттене, а тот в свою очередь считал принца «необыкновенным человеком» и «лучшим в жизни другом». Эдварду претила роль «будущего короля». «Терпеть не могу свою работу!» – жаловался принц личному секретарю, собираясь в очередное кругосветное турне. В минуты дурного настроения, когда возникала потребность выговориться о своей «прогнившей» семье, своей «гнилой» жизни, отзывчивая жилетка Маунтбаттена всегда была к его услугам.

В самый разгар поездки по Индии состоялась помолвка юного друга принца, его компаньона, с Эдвиной Эшли, дочерью члена Парламента. У нее имелись и собственные связи с Короной. Ее дед, банкир сэр Эрнест Кассел, в свое время выступал финансовым советником Эдуарда VII, и король согласился быть ее крестным отцом. После смерти Кассела в 1921 году Эдвина унаследовала два миллиона фунтов – чуть меньше ста двадцати миллионов сегодняшних долларов – и в свои девятнадцать стала одной из самых богатых женщин Англии. Ее волосы непокорными прядями падали на лоб, и их подстригали, чтобы прическа обрамляла лицо чуть выше подбородка с ямочкой. Она была умна, элегантна и под стать жениху отличалась поразительной для своего возраста зрелостью и самоуверенностью. «В лондонском светском обществе, – писал Филип Циглер, один из биографов Маунбаттена, – она сверкала неистовым блеском, который некоторых тревожил и почти всех ослеплял». Ослепленным сильнее других оказался Маунтбаттен.

Эта пара являла собой идеальную компанию для визита августейшего гостя в Америку. В 1922 году, после венчания – где свидетелем, нужно ли говорить, выступал Эдвард, – Маунтбаттены отправились в десятинедельное свадебное путешествие по Штатам. В Нью-Йорке они ходили на бейсбол, где однажды обменялись рукопожатиями с Бэйбом Рутом²³, на Бродвее посетили «Безумства Зигфельда»²⁴. Ездили в Гранд-Каньон. В Голливуде гостили у Дугласа Фэрбенкса и даже мелькнули в эпизоде у Чарли Чаплина. Чета приближенных – «близкий родственник короля Англии» и «самая богатая в мире наследница», как назвала их «Вашингтон Геральд», – пленила прессу, особенно орду одержимых принцем репортеров.

«Никто из ныне живущих не может похвастать столь полным отсутствием права на личную жизнь, – писала “Нью-Йорк Таймс” в 1924 году накануне августейшего визита. – Принца Уэльского теперь обсуждают за завтраком, как погоду». Когда лайнер с принцем на борту входил в гавань Нью-Йорка, на причальной стенке его поджидали семь десятков репортеров с камерами и вопросами наперевес.

В море газетных репортажей и заметок то и дело мелькало имя Косден. В усадьбе у нефтяного магната принц как-то раз играл в гольф. Не успев приехать на Лонг-Айленд, он отправился на ужин к Джошуа и Нелли. Однажды принц был замечен вместе с гостившими у Косденов Маунтбаттенами поднимающимся на борт яхты «Кримпер». «Вероятно, Косдены, – сообщала вашингтонская “Ивнинг Стар”, – без особой шумихи развлекали принца чаще, чем кто-либо другой». Кто-то обратил внимание, что принц проводит у Косденов едва ли не больше времени, чем в доме, где остановился, – а остановился он на вилле у промышленника Джеймса Бердена в дюжине миль оттуда.

Артур Бэрри не мог не сделать стойку на имя Косденов. Чета значилась в «Светском календаре». Они постоянно фигурировали в разделах светской хроники, которую Бэрри внимательно просматривал, разыскивая потенциальных состоятельных «клиенток». «Нью-Йорк Трибьюн» и «Нью-Йорк Геральд» докладывали ему о каждом шаге Косденов: вот они в Сэндс-Пойнте, вот устраивают прием в своих апартаментах в «Плазе», а вот садятся в личный вагон, чтобы на зиму уехать в Палм-Бич. Их дорогие украшения тоже порой попадали в новости. В одной из них Нелли Косден представляла кольцо с крупной блестящей черной жемчужиной, которую газета «Палм-Бич Пост» в статье о драгоценностях знаменитостей назвала одной из самых изящных на свете. Но даже эта изысканная вещица меркла на фоне знаменитых «жемчугов Флетчера».

Айзек Дадли Флетчер, нью-йоркский фабрикант и коллекционер произведений искусства, сделавший состояние на продаже продуктов перегонки угля, в течение десяти лет собирал одинаковые по размеру и цвету жемчужины, а потом подарил собранное из них ожерелье жене. Наряду с черной жемчужиной Нелли Косден это ожерелье слыло одним из утонченнейших в мире образцов идеальной подборки жемчуга. После смерти Флетчера ожерелье продали, предварительно разделив на две нитки по шестьсот тысяч долларов каждая (эквивалент сегодняшних девяти с лишним миллионов), и одну из них Джошуа Косден купил своей жене. Газеты тут же опубликовали фотографии Нелли Косден с внушительными жемчугами на шее – публичной декларацией богатства и статуса пары.

Леди Маунтбаттен тоже весьма нечасто появлялась на фото без хотя бы одной нитки дорогого жемчуга. Уезжая в путешествия, она бо́льшую часть драгоценностей упорно брала с собой и продолжила эту практику даже после того, как вор, забравшийся в их летний дом на острове Уайт, прикарманил кое-что из ее коллекции. Украшения – как отметил автор ее биографии Ричард Хоф – дарили ей «утешение и покой». И сделали усадьбу Косденов еще более привлекательной целью для охотника за драгоценностями, виртуозного мастера вращаться в высшем обществе. Сцена для одной из самых дерзких и масштабных краж в карьере Бэрри была полностью готова.

* * *

Артур Бэрри припарковал свой «кадиллак» у края усадьбы. Было уже около четырех утра, но окна вовсю горели. Позднее он узнает из газет, что Косдены вместе с Маунтбаттенами и их спутницей Джин Нортон в тот момент только-только вернулись с танцевального вечера в поместье на том берегу бухты Хемпстед-Бэй. Примерно через час дом погрузился во тьму.

Повторяя путь, уже проделанный пару ночей назад, он прокрался к дому и по шпалере с розами забрался на крышу террасы. Ночь стояла теплая, так что найти открытое окно труда не составило. Планировку верхней части дома он изучил во время разведывательного визита еще в тот вечер, когда подружился с принцем. Спальная пятикомнатная секция Косденов располагалась в западной половине. Снятые перед сном украшения Нелли оставила прямо на туалетном столике. И Бэрри тихонько опустил их в карман.

Затем направился в соседнюю комнату к Маунтбаттенам, где сгреб побрякушки с подноса у постели леди. Он приметил бумажник, но стоило ему протянуть руку, как лорд заворочался. Бэрри еле успел нырнуть за оконную штору, в спальне зажгли свет. Когда в комнате вновь стало темно, он убедился, что пара спит и на цыпочках вернулся в главный коридор.