Мужчина в черном сидит в мягком кожаном кресле. На столе перед ним стопками лежат различные книги, потертые обложки которых однозначно заявляют свою принадлежность к другой эпохе.

Заявляют о своей запрещенности. О своей недоступности обычным людям.

Стены домашнего кабинета, обычно закрытого от посторонних глаз, завешаны различными историческими фотографиями и плакатами, среди которых иногда попадаются рисунки, сделанные от руки, с одним и тем же символом – голубкой, сидящей на кольце.

В кабинете играет музыка. Женщина с высоким голосом поет что-то на одном из мертвых языков. И другой человек, что находится здесь, испытывает чувство, с которым сталкивался лишь однажды, когда школьный учитель познакомил класс с оперой.

И снова опера. И снова поразительное и неподвластное описанию сочетание страха и благоговения. Этот непонятный, но прекрасный трепет.

– Что конкретно произойдет завтра? – тихо спрашивает он, когда голос женщины стихает. Мужчина впервые в этом кабинете, стоит у дверей напротив и не решается проходить вглубь.

– Ты все узнаешь, мальчик мой. Главное, держись подальше от места. Когда придет мое время, ты будешь мне нужен.

Мужчина у дверей кивает и бросает взгляд на стены, смутно догадываясь, что означает вся эта коллекция.

– Почему наш герб… выглядит иначе на ваших рисунках? – наконец решается спросить он.

– Город ждет небывалое величие, – медленно, смакуя каждое слово, отвечает мужчина в черном. – И наш герб не подходит. Он слишком мягок, как заботливая мамочка. Как наш президент.

Мужчина у дверей внимательней рассматривает рисунки. На нем голубка не внушает спокойствия, а выражает… агрессию?.. Опасность?

– Я могу идти?

– Да.

Гость бесшумно покидает дом и уезжает, не включив фары.

Мужчина в черном ставит песню сначала, откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. На его лице блуждает улыбка.

«Завтра все случится», – думает он.

Скоро полдень, и городская площадь постепенно заполняется людьми. Солнце уже осеннее, но оно все еще приятно греет, наполняя воздух теплом. Люди сегодня приветливы. На них яркие пиджачки и пуловеры, у них широкие улыбки, у некоторых на щеках флаг, как у болельщиков в старые времена. Сегодня город празднует свое столетие.

Мэтт и Чарли встречаются у здания Отдела обеспечения безопасности и широко друг другу улыбаются.

– Привет, дружище!

Чарли, вместо делового рукопожатия, обнимает друга, и оба похлопывают ладонями по спинам и плечам – как старые друзья, которые редко видятся вне работы. Впрочем, таковыми они и являются.

– Итак, детектив Льюис, о чем у тебя поинтересоваться: о какой-нибудь ерунде или о личной жизни? – спрашивает Чарли. У него гибкий, мелодичный голос, и он прекрасно владеет искусством подчеркивать смысл слов интонацией.

Мэтт посылает другу полный укора, но совсем беззлобный взгляд.

– Да ладно, неужто все по-прежнему? – смеется Чарли.

– Абсолютно, – соглашается Мэтт. У него низкий, томный голос. – И я уверен, агент спецслужбы Вуд, что если спрошу тебя о том же, ты тоже не блеснешь успехами.

Чарли громко смеется, а Мэтт лишь довольно ухмыляется тому, что подколол друга.

– Согласен, один-один.

Они идут по аллее Спокойствия, мимо фонтана Мира: сложной конструкции из фигуры взрослого человека, передающего земной шар в руки ребенка. Вода бьет из-под бетонной плиты рядом с металлическими героями скульптуры и переливается радугой под солнечными лучами. Деревья, плотно посаженные вдоль аллеи, шелестят под легким ветерком. Этот природный шепот смешивается с журчанием фонтана, запахом корицы из булочной, негромкими разговорами прохожих и далекими звуками музыки. Вокруг все спокойно.

Друзья сворачивают на улицу Надежды, что ведет прямиком к городской площади. Люди стекаются сюда с соседних улочек, сливаясь в единый дружественный поток. Вдалеке под солнечными лучами, как монета, поблескивает горизонтальный монумент Единства и президентская трибуна, справа от которых разместился оркестр, наигрывающий торжественные песни. По бокам на столбах расположены огромные экраны, которые в обычное время транслируют счастливую рутину жителей – такие экраны установлены по всему городу.

– Не нарадуюсь на выходной, – говорит Чарли, и в голосе его сквозит облегчение.

– И не говори, – соглашается Мэтт.

Они абсолютно разные. Чарли – темноволосый, с поджарым телом. У него узкое, вытянутое лицо и синие глаза. Мэтт – шире в плечах и чуть выше ростом. У него светлые волосы и легкие, но необратимые намеки на раннее облысение над вертикальными линиями лба. Карие глаза и медлительный взгляд. Мэтт сам по себе медлителен и в мыслях, и в поступках, в противовес подвижному во всем Чарли, хотя оба успевают все подмечать и принимать взвешенные решения. Они очень разные, однако, смотря на них, чувствуешь некий дух единства. Оба идут нога в ногу с военной выправкой, оба по привычке в костюмах, хотя и не при исполнении, оба эрудированны, смелы и находчивы, что позволило и тому, и другому сделать прекрасную карьеру.

– Как тебя вообще отпустили? – удивляется Мэтт.

– Я перечислил все задания и операции, в которых участвовал за последний год, и у них просто не было выбора. Кроме того, – Чарли оглядывается по сторонам, и, убедившись, что никто не смотрит, приоткрывает пиджак – к правому боку плотно прижата кобура, к внутреннему карману прикреплен бейдж спецагента, – они ведь все равно знают, что я буду здесь.

Мэтт ухмыляется и приоткрывает левую сторону пиджака – у него такой же, только детективский набор. Друзья громко смеются.

– Старые привычки неискоренимы, – заключает Мэтт. Чарли кивает, и оба вспоминают бунт в Нижнем городе.

Вдоль улицы стоят кремовые, под цвет костюма Мэтта, офисные здания, не выше шести этажей, где на первых – тихие магазинчики и уютные кафе со столиками на улицах. На газонах перед зданиями на бархатной зеленой траве цветут цветы, которые, как и люди, наслаждаются солнцем, пока еще можно. Городская площадь уже совсем близко, можно увидеть кордон охраны, который отделяет людей от каменной трибуны. Оркестр доигрывает одну из композиций и начинает новую.

– Мистер Вуд! – кричит кто-то рядом, и Чарли озаряется улыбкой.

– Профессор Разински! – восклицает он и оборачивается к Мэтту. – Подожди меня.

Мэтт кивает и наблюдает за другом, который быстром шагом направляется к летней веранде одного из кафе, где ему приветливо улыбается седой мужчина.

Мэтт какое-то время по инцерции следует за Чарли и останавливается, сохраняя нейтральное расстояние. Мимо проходят люди, на их лицах радостные улыбки. Площадь уже совсем близко, что можно увидеть примыкающие к площади улицы Дружбы и Согласия. Они такие же пешеходные, как и улица Надежды, и заполнены движущимися людьми. Президентская трибуна размещена в середине монумента Единства, а за ним разбит огромный парк, слева от которого Дворец правительства, а справа – дом судебной коллегии. Мэтт наблюдает за танцующими людьми на площади, подмечая, кто из какой части города. И, хотя официально город является единым, Мэтт не может не различать жителей Верхнего, Среднего и Нижнего города. Однако эти различия якобы стерты.

Отворачиваясь от толпы, Мэтт смотрит в окно кафе. По разные стороны столика сидят двое, оба уткнувшись в свои ноутбуки. Слева чернокожий мужчина в ярко-красной толстовке. У него крупное тело, большая голова и напряженный взгляд, направленный в экран. Между ноутбуками стоит кальян, двое по очереди курят и передают друг другу трубку. Мэтт переводит взгляд на правую сторону столика как раз в тот момент, когда человек, сидящий там, выдыхает, оторвав трубку ото рта. Стекло затуманивается, но дым рассеивается довольно быстро, открывая Мэтту курильщика. Это девушка, комплекцией гораздо меньшей, чем мужчина напротив. Ее голова усыпана яркими, разноцветными дредами, рассыпанными по спине. «Жители нижнего», подмечает он про себя, даже не задумавшись. Девушка все еще в дыму, но он успевает заметить еще кое-что: ее короткий холодный, полный злобы взгляд. Длится он всего секунду, но Мэтту хватает и этого, ведь его родители были защитниками порядка, и сам он – защитник. Видеть – у него в крови.

– Пошли? – говорит Чарли, и Мэтт отворачивается от окна. Он соглашается кивком и идет за другом.

– Ты чего такой хмурый? Призрака увидел?

Мэтт усмехается.

– Я всегда такой.

– Это точно, – смеется Чарли

Друзья останавливаются в конце толпы ровно в тот момент, когда оркестр начинает играть государственный гимн. Люди в оцеплении вытягиваются еще сильнее, и на трибуну выходят правительственные помощники, а во главе – президент. Жители вскрикивают, приветствуя своего лидера, а тот машет им в ответ, тепло улыбаясь. Его улыбке хочется верить. Да и есть за что: президенту Кауфману семьдесят восемь лет, но, несмотря на возраст, он все еще обладает живым умом. Благодаря его усилиям городу удалось остаться на плаву. Оркестр доиграл гимн до текста, и жители, что собрались здесь, поют вместе с Кауфманом. Мэтт оборачивается и смотрит на здания. Люди, которым не достался выходной, выглядывают из окон, подпевая, и солнце отражается в открытых створках.

Гимн закончился, толпа ликует и аплодирует, Кауфман подходит к микрофону.

– Здравствуйте, дорогие!

Люди снова аплодируют. Кауфман терпеливо ждет и улыбается, как дедушка, смотря на шаловливого внука.

– Сегодня – важный день для всех нас, – продолжает он, когда люди успокаивается. – Чуть более столетия назад случилась Большая война.

У президента низкий, бархатистый твердый голос. И рядовые жители почитают его за простые, искренние речи без оттенка политической деловитости, которые он произносит, импровизируя, во время подобных событий.

– Многие погибли в ней. Но наши семьи – выжили. Только благодаря им мы здесь.

Люди молчат, и в паузах Кауфмана слышится шелест деревьев. Мэтт осматривает горизонтальный монумент перед трибуной, на котором изображены двадцать флагов старых стран, жители которых выжили после войны. По центру, ровно под президентом, герб нового города – сизая голубка, раскрывшая крылья так, будто приглашает под ними спрятаться.

– Выжившие разных стран объединились на нейтральной территории, пригодной для жизни, и построили новый город, – Кауфман делает паузу и осматривает жителей своим проницательным, но полным доброты взглядом. – Они создали новое общество, в котором нет различий по нациям, цвету кожи или происхождению.

За это время мы восстановили нашу жизнь: обезопасили территорию города, построили новые дома для каждой семьи, открыли новые больницы, школы и университеты, восстановили необходимое производство, дали жителям рабочие места. Мы максимально постарались, чтобы сделать вашу жизнь комфортной. И будем трудиться на благо города и дальше.

Жители апплодируют.

– В этот день можно многое рассказать и перечислять. Однако сегодня важный праздник, и мне поручено сделать одно важное дело.

Мы все родились здесь. Однако лишь один человек видел само основание города пусть и в очень юном возрасте. Пожалуйста, пригласите господина Ясски, – говорит Кауфман своим помощникам, и когда седовласый старожил тяжелой походкой выходит к микрофону, просит людей встретить героя.

Кто-то восторженно кричит «Это мой дед! Мой дед!», толпа вдохновенно аплодирует, а старичок смущенно улыбается.

– В этот важный день, господин Ясски, от лица всех жителей и правительства, я бы хотел отметить ваши заслуги перед городом. Как вы все знаете, – обращается Кауфман к людям, – господин Ясски большую часть своей жизни отдал на то, чтобы не только сделать нашу жизнь лучше, но и сохранить ту прекрасную часть наследия, что осталась нам от предков. До восьмидесяти пяти – а сейчас ему уже сто четыре – он учил нас и наших детей. Я сам лично был его учеником.

Кауфман улыбается, смотря на своего учителя, а тот добродушно посмеивается, хлопая по плечу президента.

– Благодаря его усилиям в городе существуют школы, университеты и научный центр. Последние двадцать пять лет он возглавляет библиотеку и музей, где собрана наша история. Кроме того, он прекрасный семьянин.

Где-то впереди, близко к трибуне, несколько человек машут руками, и старожил машет в ответ. Кауфман, увидев это, улыбается еще теплее, чем прежде.

– Учитывая все заслуги господина Ясски, – продолжает президент, – к пятидесятилетию музея истории, что послезавтра, будет установлен памятник в его честь.

Люди аплодируют.

– Кроме того, мы приняли решение наградить его пока единственной почетной медалью Отличия первой степени за все, что он сделал для нас!

Оркестр заиграл коротенькую торжественную композицию. За спиной президента появляется помощник с синей открытой коробочкой, внутри которой в бархате покоится золотая медаль. Президент аккуратно достает ее и прикрепляет к пиджаку старожила. Люди на площади хлопают и свистят, а старожил весь съеживается и прячет слезы на груди президента.

Когда господин Ясски успокаивается, помощники президента усаживают его на откуда-то взявшийся стул, а Кауфман возвращается к трибуне.

– Имя нашего города означает «Тысячелетие». Но я верю, что он будет процветать гораздо дольше. Славься, Миллениум!

– Славься, Миллениум! – люди на площади радостно вторят президенту и аплодируют. Оркестр собирается начать новую композицию, но не успевает.

Кристин вдыхает дым кальяна и тихо выдыхает. Она смотрит в экран компьютера, но ничего там не видит. Передает трубку Базуке, тот чисто автоматически забирает ее и продолжает работать.

«Внутри себя», – делает вывод Кристин и открыто смотрит в окно. Издалека донеслось «…новое общество, в котором нет различий по нациям», и Кристин усмехается.

– Старый врун, – тихонько говорит она. Звучит, тем не менее, очень по-доброму. Кристин понимает, что президент Кауфман врет намеренно. Многие еще не догадываются, но классовые разделения уже начинают назревать. Но этого пока не нужно знать людям.

Кристин знакома с президентом лично и очень любит его. Она думает, что он единственный, кто действительно смог бы исправить ситуацию с классовым разделением, но на это нужно время. А времени, по мнению Кристин, у него не так много: скоро более молодые правители займут его место. Кауфман, каким бы живым не был, уже стар.

Из посетителей никого кроме нее и Базуки нет, и персонал, не стесняясь, высунулся из окон и дверей. До Кристин донеслись слова «Ясски» и «медаль».

– Слышал? Ясски дают медаль.

– Библиотекарю? – спрашивает Базука, не поднимая головы.

– Ага.

– Круто, – в голосе мужчины слышится неподдельная гордость. – Он заслуживает.

Кристин качает головой в знак согласия. Они оба учились у Ясски.

– Классный мужик, – добавляет она под звуки оркестра. Следом Кауфман благословляет Миллениум на жизнь, и, неожиданно для всех гремит взрыв.

Базука резко отпрыгивает от окна, которое не разбивается, но опасно дрожит. Он поднимает голову и недоуменно переглядывается с Кристин, которая уже в следующую секунду срывается с места и, расталкивая испуганных официантов, вырывается на улицу. Она бежит на площадь, но постепенно останавливается, в ужасе смотря на то, что произошло.

Монумента Единства нет. Президента нет. Когда Кристин говорила, что ему осталось немного времени, она совсем не это имела в виду.

«Что теперь будет, без Кауфмана?»

Этим вопросом будут задаваться многие.

«Иди! Потом будешь спрашивать, иди!», – кричит голос внутри, и Кристин повинуется ему. Она бежит, осматривает видимую часть площади на наличие угрозы и ничего не находит.

Там, где стояли люди, теперь туман из пыли. Из воздуха, как адский дождь, падают камни и человеческие останки, которые подлетели настолько высоко, что вернулись на землю только сейчас. Постепенно до жителей доходит, что произошло, и они начинают кричать. Кристин росла в семье сильных людей, и крики беспомощности вызывают у нее отвращение. Потом она осудит себя за эту мысль. Потом, но не сейчас.

Она подбегает к краю толпы, падает на колени рядом с лежащим человеком и проверяет пульс и дыхание. Он дышит, и Кристин уволакивает его за плечи поближе к зданию. Жители, превратившиеся в толпу, уже начинают бегство, где лежащему под их ногами не выжить. Мужчина очень тяжелый, и передвигаться с ним нелегко. Благо кто-то подбегает и помогает. Кристин поднимает глаза: это Базука. Он практичен, за его плечами два рюкзака, в которых компьютеры, его и Кристин – неизвестно, что должно произойти, чтобы он бросил свое главное сокровище.

Добравшись до здания, девушка приседает и запоздало осматривает крыши: разумеется, пусто. Кристин благодарно кивает другу, снимает свой рюкзак и направляется в толпу, доставая бейдж, удостоверяющий ее медицинскую подготовку. Хоть она давно не миротворец, старые привычки не искоренишь, и удостоверение всегда при ней.

Толпа сбегает, но некоторые люди все же остаются, чтобы помочь пострадавшим. Или чтобы не ко времени оплакать погибших. Кристин пробивается против людского потока, проверяя пульс лежащих на земле. Шестерых, которых проверила девушка, город уже потерял. А ведь она еще только на внешней стороне. Проходя вглубь, Кристин видит покалеченные трупы. Ее не мутит, она видела и не такое. Кристин сажает мужчину, находящегося еще в сознании. Из его волос на лицо стекает струйка крови. Опросив его и оценив ранение, она отдает его в руки проходящего добровольца, понимая, что ничего сделать не может.

Пробиваясь все ближе туда, где прежде была трибуна, Кристин слышит шум и оборачивается к улице Дружбы: издалека, сигналя сиреной, подъезжают отряды спасателей. Девушка позволяет себе слегка улыбнуться, но уже в следующую секунду осматривает площадь. Почти все те, кто мог уйти или кого увели, уже сидят вдоль зданий. Оглушенных, медленно уходящих с площади людей все меньше, но Кристин видит все больше трупов. Ее учили осматривать раненных средней тяжести, но оценить это среди большого количества пострадавших не так уж просто. Она видит плачущего ребенка и без сомнений бежит к нему.

– Привет, – говорит она, бегло осматривая его состояние. – Где-нибудь болит?

Ребенок сидит, внимательно смотрит на нее, но только хнычет, ничего не отвечая. Всего секунду Кристин думает, что он ее не слышит, но отвлекается на осмотр его состояния. Все, вроде бы, в порядке, не считая вывернутой на бок ступни. Девушка аккуратно берет мальчика на руки и идет как можно быстрее. Навстречу ей движется спасатель в черной форме.

– Мэм, вы в порядке? – кричит он, подбегая.

– Да, – отвечает Кристин, передавая ребенка. – Нужна аптечка.

Спасатель смотрит на бейдж с красным крестом и кивает.

– Идите за мной.

Она следует за мужчиной, попутно подхватывая с земли женщину и помогая ей добраться до машин.

Кристин выдают зеленую сумку – набор первой помощи, и она возвращается на площадь. Команда спасателей вместе с добровольцами рассредоточилась по территории. Там, где прежде был монумент, а теперь угловатая груда мрамора, работают мужчины и женщины, вытаскивая пострадавших из-под обломков. Кристин проходит мимо порванного барабана и погнутой трубы, и старается не обращать внимания на кровавые пятна. Работы еще много, не время разглядывать детали. Однако среди камней что-то блестит, и она не может устоять. Раздвинув мраморную пыль и камни, Кристин поднимает на ладони блестящий предмет. Рассмотрев внимательно, она убирает его в рюкзак – «Разберусь с ним позже».

«Позже» наступило только через шесть часов.

Кристин садится на подножку автомобиля, и спасатель протягивает ей бутылку воды.

– Вы молодец, – говорит мужчина, снимая маску. Кристин хмуро кивает и пьет.

Оранжевое солнце светит с улицы Согласия, освещая площадь под другим углом. Спасатели все еще разбирают обломки, одна из команд собирает части тел, пытаясь вернуть целостность пострадавшим, все это транслируется на экраны. Зрелище неприятное, но Кристин позволяется себе пока только хмуриться. Для более сильных эмоций еще не время. И не место.

Рядом плюхается Базука и осматривает подругу.

– Порядок, Крис?

– Порядок, Баз. А ты? Ты весь в… – девушка показывает на следы крови, расползшиеся бардовыми волнами по красной толстовке.

– Сойдет. Ты, кстати, тоже. Голову даю на отсечение, что и не заметила.

Кристин осматривает темные пятна на синей рубашке.

– Хватит на сегодня, – говорит она.

Базука понимает, что сказал нечто неуместное и виновато качает головой.

– Пожалуй, да. В жизни такого не видел.

Кристин молчит. Она видела.

– Кстати, подлатаешь меня?

Базука закатывает рукав. От его локтя вниз тянется резаная рана: алеющая полоса на черной коже.

– Обо что ты так?

– О камень.

– Тебе бы к хирургу.

– Ты ведь умеешь.

– Умею, но…

– Давай, им и без меня есть чем заняться.

Базука прав: в городской больнице сегодня неприятный ажиотаж. Кристин вздыхает и роется в сумке.

– На, пей.

– Что это?

– Обезболивающее. Пока подготовлюсь, подействует.

Кристин быстро и уверенно владеет иглой, и через двадцать минут Базука со слезящимися глазами улыбается:

– Спасибо, док.

– Не за что, – девушка хлопает его по плечу. – Если отвалится, я не виновата.

Базука громко смеется, придерживая руку.

– Буду надеяться на лучший исход.

Кристин устало улыбается и кивает.

– Ты идешь?

– Пожалуй, еще задержусь.

– Думаешь, мы им еще понадобимся? – Базука смотрит на спасателей, разгребающих руины.

– Ты иди, – тихо отвечает девушка. – Ты сегодня и так молодец.

– Да уж. Кажется, придется напиться, чтобы уснуть, – он смеется.

– Лучше воздержись.

– Знаю.

Друзья молчат с минуту, наблюдая, как солнце клонится вправо, за дома, которые постепенно бросают тень на площадь. Прибывшие военные оцепили место действия и преграждают путь людям, которые пришли найти своих близких. Здесь, внутри, спокойно. За чертой военных – убийственное горе. И Кристин даже не заметила, когда появилась эта черта.

– Ладно, я пойду, – мужчина встает и разминает ноги. – Держись, окей? Напиши, как будешь готова продолжить работу.

Кристин кивает, и ее друг уходит.

– Базука! – внезапно кричит девушка. Мужчина оборачивается и вопросительно смотрит. Кристин указывает на свой рюкзак. – Спасибо.

– Не вопрос, – Базука жмет плечами и идет к линии военных.

Кристин переводит взгляд налево. Там уже пятнадцать минут стоят трое мужчин: двое в запыленных костюмах докладывают что-то человеку в военной форме. Совещание заканчивается, костюмы и военный расходятся в разные стороны, и Кристин срывается с места.

– Эй, – кричит она костюмам. Мужчины оборачиваются. – На минуту.

Со стороны кажется, что Мэтт стоит ближе, чем Чарли. Потому именно он подходит к Кристин и вопросительно смотрит на нее.

Девушка достает из рюкзака круглый предмет. Солнце больше не падает на него, и он не такой блестящий. Кристин протягивает его, и на ладонь Мэтта ложится медаль Ясски. Мужчина разглядывает ее, и через некоторое время поднимает глаза.

– Почему не отдала военным?

Кристин жмет плечами.

– Они могут забыть. Ты – нет.

Мэтт еще раз смотрит на медаль, кивает головой и убирает ее в карман.

– Что-то еще?

Кристин молчит, склонив голову на бок.

– Нет, – Мэтт догадывается, что ей нужно, и мотает головой. – Узнаешь из официального заявления. Я не хочу, чтобы город прочел все в твоем блоге.

– Этого не будет.

Тон Кристин подтверждает ее слова. Мэтт, засомневавшись, смотрит по сторонам: военные далеко, Чарли далеко.

– Ладно, – сдается Мэтт. – По официальной версии это дело рук Марлена и его дружков.

– Марлена… мятежника?

– Именно.

Кристин усмехается.

– Стоило ожидать. На этого парня уже целая стопка дел, а его никак не схватят. Он вообще существует?

Они молча осматривают друг друга.

– Ты в норме? Видел, как ты сегодня…

– Да, порядок, – жестко перебивает Кристин. Мужчина кивает. – Ладно, спасибо.

Кристин пару секунд глядит на Мэтта и, кивнув, уходит.

Мэтт напряженно смотрит ей в спину.

Она откупорила бутылку дешевого красного вина, зажгла свечу и легла в ванну. За стеной гремит музыка из прошлого тысячелетия, и Кристин все равно, как к этому отнесутся соседи. Миссис Клозник с ее карапузом нет, а на остальных плевать хотелось. Кристин пьет, ставит бутылку на край и уходит под воду с головой.

Она лежит с закрытыми глазами и думает, сколько воспоминаний пронесется в ее голове, пока легкие не потребуют воздуха. Дыхания ей хватит секунд на семьдесят, из них пятнадцать уже прошло. Кристин открывает глаза. По потолку блуждают причудливые узоры – тени, разгоняемые пламенем свечи, которое качается на сквозняке. Кристин гонит от себя любые мысли, но порванный барабан настойчиво появляется перед глазами.

«Я не хочу вспоминать», – думает Кристин, но сама понимает, что это неизбежно. Сердцебиение звучит у нее в ушах, легкие начинают давить в грудной клетке. Проходит еще сорок секунд. Кристин закрывает глаза.

Она и Патрик в проулке.

Патрик накрывает ее собой, и Кристин чувствует, как его тело пронзают пули.

Из глаз Патрика течет кровь. Он не успел сказать ни слова.

Кристин выскакивает из воды, жадно глотая воздух. Бутылка со звоном падает, вино растекается бардовыми лужами. Девушка бросает полотенце на пол и выходит, не вытираясь.

Однажды Патрик сказал, что правительство их обманывает. Кристин согласилась, но не уточнила, о чем он говорил.

– Может быть, ты остался бы жив, – говорит девушка, смотря на фотографию. На ней ее семья, она и Патрик – день их помолвки. Все улыбаются так, будто Миллениум – самый счастливый город на свете, и нет ни мятежников, ни постоянных миротворческих рейдов.

Однажды Патрик сказал, что до Миллениума миротворцы воевали, но по совсем другим причинам и принципам. Кристин не слушала, она упивалась счастьем, приближением собственной свадьбы и очередным удачным рейдом. Ей не нравилось, что иногда ее отряду приходилось убивать, но это же было на благо.

Она кладет фотографию изображением вниз и подходит к большому террариуму, стуча ногтем по стеклу.

– Привет, Беглец, – Кристин улыбается. Большой пушистый паук притаился на противоположной стороне, наблюдая всеми своими глазами. – Надеюсь, ты в порядке.

Она натягивает штаны и майку, убавляет музыку, открывает новую бутылку вина, проглатывает таблетку, хватает телефонную трубку и усаживается на подоконник. Кристин живет в старом, обветшалом доме двадцати этажей. Последний раньше был пентхаусом на четыре комнаты, в одной из которых теперь пробита крыша и живут птицы. Остальные три (спальня, гостиная и самодельная кухня) Кристин занимает единолично. Верхний и Средний город перестроили, что смогли – реконструировали, но Нижнего это почти не коснулось. А особенно высоток, коих в этой части пара десятков – слишком дорого ремонтировать дома в аварийном состоянии, в которых обитает около сотни человек, конечно.

Кристин живет там, где проходит линия между Нижним и Средним, так что вид из ее окон очень колоритный. С одной стороны серые и убогие дома, многие из которых заброшены, заводы с длинными трубами, подземка. С другой – цветные домики, развлекательные центры, шикарные парки. Миллениум начинался с равенства и равноправия, от которых постепенно ничего не остается.

Раньше Кристин жила со своей семье на границе между Верхним и Средним. Теперь, после смерти Патрика, она – житель Нижнего. Она переехала сюда, чтобы понять, почему он оказался среди мятежников. Но ей это так и не удается.

Кристин делает большой глоток и набирает номер. Она нисколько не волнуется, что абонент может вычислить ее: если начать искать, выйдет десяток фальшивых адресов.

В трубке слышится три гудка и суровый мужской голос.

– Слушаю.

Кристин молчит, собеседник вздыхает.

– Раз позвонила, то говори, а не молчи.

Кристин наблюдает за струей дыма над заводом и пьет вино. Оно кислое.

– Не удержалась, да? – говорит мужчина на другом конце. – Ладно, я не лучше: мои друзья сегодня – водка и лед.

Кристин ухмыляется в трубку и делает еще глоток.

– Надо же, хоть какой-то живой звук от тебя.

Мужчина дышит в трубку, Кристин тоже, пару минут никто не говорит. В квартире у девушки запел Ленни Кравиц, и мужчина в трубке подпевает.

– Ты сейчас, наверно, улыбаешься?

Абсолютная правда. Кристин смотрит на свое отражение в оконном стекле и слегка удивляется: как мало было нужно, чтобы стать другим человеком. Слегка печальная улыбка блуждает по ее лицу.

– Почему ты не говоришь со мной? Ты все еще винишь меня, да? Я ведь сделал то, что должен был.

Трек-лист подошел к концу, и по квартире разлилась тишина.

– Почему бы нам не встретиться и не поговорить, выяснить все?

«Мы разучились говорить друг с другом», – думает про себя Кристин.

Мужчина вздыхает.

– Хоть я все еще зол и считаю, что ты не права, я был рад… – собеседник запинается. – Ну, ты понимаешь.

Кристин еле заметно улыбается: «Зато честно».

– Ладно, пойду. Напьюсь чем-нибудь покрепче и спать, – мужчина ухмыляется. – Знаешь, мне бы хотелось однажды позвонить тебе. Чтобы твоя чертовая техника сгорела, не определила номер, и ты сняла трубку. Я хочу, чтобы наши идеологические войны прекратились. Возможно ли это?.. Ладно. Пока. Береги себя.

– И ты себя, – отвечает Кристин, когда собеседник вешает трубку.

– Что ты здесь делаешь?

Патрик сидит за партой Кристин. Он отбрасывает каштановые волосы с лица и ласково смотрит.

– У нас свидание, разве нет?

Его шутливый тон заставляет Кристин съежиться. «У него должна быть пуля в голове, и еще две – в теле. Где она? Где они?!»

– Присядь уже наконец.

Кристин медленно движется по классу, садится за парту слева и смотрит на школьную доску. Ракурс слегка не тот потому, что на ее привычном месте сидит Патрик. В этом классе преподавал мистер Ясски, ныне тоже мертвый.

– Не посмотришь на меня? – спрашивает Патрик.

– Ты умер, – ледяным голосом отвечает Кристин. – Умер три года назад.

На улице, несмотря на солнце, идет дождь. Девушка смотрит в окно и наблюдает, как старый вяз скребется ветками по стеклу. Мерный шум капель успокаивает, но соседство с мертвецом, пусть и некогда любимым – нет.

– Тогда почему ты пригласила меня?

– Я не приглашала тебя! – отвечает Кристин и неожиданно для себя поворачивается.

Патрик улыбается. У него отросшие, лохматые волосы, небольшой синяк на левой скуле, уставшие зеленые глаза – он такой, каким был перед смертью.

Кристин вспоминает, как он накрывает ее собой.

– Почему ты здесь? – робко спрашивает она. – Ты ведь…

– Умер, я знаю, – он говорит это с такой легкостью, что Кристин слегка съеживается. – Но здесь я потому, что ты меня пригласила.

Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше?