День рождения

На память

Снова меня поминает янтарное лето:

На тротуаре листок непонятного древа.

Знаешь, а я подберу тебя, это примета:

Лист незнакомый найти, словно весточку с неба.

Прячься, листок, под обложкой дорожной тетради,

Там столько сказок для мной не рождённого сына.

Словно письмо. От кого? И зачем, Бога ради,

Запах листка просыпается, терпкий и винный.

Славно идти, не тая от прохожих улыбки.

В сумке письмо от напрасно прожитого лета:

– Нет ни порок, ни упрёк, ни людские ошибки

Не отлучают от неумолимого света.

Словно письмо от того, кто никак не вернётся:

– Душу свою разлюбил, да и пропил с досады.

Только тебя удержал я древесной ладошкой -

Листиком на мостовой, побелевшей от яда.

Словно письмо от того, кто душе твоей пишет:

– Знаешь, темно оттого, что никто не горит.

Знаешь, темно оттого, что от страха не дышишь

И не поёшь. А безмолвие – только болит.

Снова тебя вспоминаю, янтарное лето.

Я ничего не прошу, ничего не воскреснет.

Здравствуй, спасенный листок, мимоходом согретый.

Здравствуй, душа! С днем рождения, новая песня.

29.01.19

Граф Орлов

Ждёт в заснеженном дворце императрица.

Ждут поляки непокорные ответа.

Ждёт приказа верный флот. Ему приснится

Тень короны, тень кнута и ночка эта…

И бесчестия страшнее, и мученья,

И немилости страшнее – как покорно

Это страшное «орлово приключенье»,

Ясноглазая красавица Ливорно.

Как тонка её рука и как жестока:

То прильнет, а то отринет. То укроет.

Как близка её душа и как далёка,

То поманит, то обманет. Только двое.

Только двое остаются на рассвете.

Кутежи, поляки, вздорные дворяне -

Все остались там, за дверью. Не ответит.

Только к сердцу прикорнёт, как к страшной ране.

И спешат часы, спешат, и горе близко:

Не взойдёт она по сходням, а падёт.

Будет лютая зима-императрица,

Будет крепость, будет пытка и исход.

Но пока ещё Ливорно, флот на страже.

И насытиться не в силах, и без слов

Он клянётся. Он предаст её. Не страшно.

Страшен век. Екатеринский. Орлов.

29.01.19

Зимняя птица

Бунтует за окном зима московская,

Тяжёлая и вздорная погода.

И мокредь в ней, и наледь в ней – замерзла я,

Как сердце, утомлённое невзгодой.

Как сердце, утомлённое отчаяньем,

Забыться не способное в быту.

И юность мне казалась обещанием,

А вылилась в бессильную тщету.

Но чем года труднее и безрадостней,

Тем ярче мне даруется огонь.

Тем глубже и полнее голос сладостный

Снисходит и берёт меня в полон.

И он снисходит – Гамаюн ли, Сирин ли…

Но птицей он падёт, разъяв крыла,

И всё развеет. Вновь душа – как вымели

Обиды и ненужные дела.

Я не коснусь ни краешка, ни пёрышка,

Лишь буду его слушать, не дыша.

Скормлю ему сияющее солнышко,

Которым вдруг окажется душа.

И будет до весны благословением

Напев его, прощением грехов.

А по весне, дождавшись воскресения,

Вернётся он к престолу облаков.

И если бы я птицы той не ведала,

То жизнь была бы злом и темнотой.

Была бы только яростью и бедами,

Полынью и погасшею звездой.

Бунтует за окном зима московская,

Тяжёлая привычная зима.

Я снова нахожу перо неброское

Из верного знакомого крыла.

Девятый день

Девятый день с рождения души.

Уже Москва не кажется тюрьмой.

Уже почти не пишешь: «Разреши,

Побыть в тепле твоем.»

Молчишь со мной.

Молчат огни Кузнецкого моста,

Молчат Большой и Малый на закате.

Но так светла Москва и так чиста,

Как никогда не шитое мне платье.

Я этот город знала "от и до",

До той поры, пока тебя не знала.

А нынче словно в первый раз всё то,

Что я давно прошла и потеряла.

Девятый день с рождения души…

Из блокады

Слепит снег, солёная пороша.

Снова сыпет снег над Ленинградом.

У метро остановись, прохожий:

Скрип салазок бродит Летним садом.

Не дойти до Бога, до наркома,

До весны. Снега над Ленинградом.

Не дошли машины, эшелоны.

И никто не вышел из блокады.

По каморкам спят до срока крупы.

И салазки в уголке, как впредь.

Больше века там не греют трубы,

Потому что нечему гореть.

Нечему гореть, уходит память,

И салазки проскребают душу.

И снега солёные над нами,

Теми, кто еще умеет слушать.

И не в радость эти юбилеи,

И не в радость жирные плакаты.

В эти ночи снег солёный веет,

В эти дни – салазки за оградой.

Кровь героев

Лето пахнет отчаянно – кровью героев

Из растрёпанных книг детской библиотеки.

Лето полно отваги и тяги к разбою,

И ночными набегами в сад у аптеки.

И Коломна плывёт, как собор Нотр-Дама:

Квазимодо играет в соседнем дворе.

Клод Фролло каждым утром листает программу

И кроссворды решает с Густавом Доре.

В том языческом детстве легко было падать,

Разбиваться о скалы пустых гаражей.

До любви же всего ничего оставалось:

Он спешил в магазин за бутылкой своей.

Он ещё и не ведал, что мир содрогнется

От его появления в жизни чужой.

Он ещё и не ведал, что будет мне солнцем

И проклятьем моим, и моею душой.

И отступят мои подмосковные боги

Пред его небывалым пустым хвастовством.

И уже не спасёт меня Клод Фролло строгий

Нотр-Дамом, кнутом, покаяньем, постом…

Лето было последним. И кровью героев

Из прочитанных книг детской библиотеки

Я клялась и божилась: покончу с разбоем!

Продавалось бессмертье в саду у аптеки.

Живая вода

Даже имя своё позабыла, а город, котором живу,

Не похож на Москву. Не похож на былую Москву.

Даже ветер зовётся иначе, а город звучит,

Первоцветы взошли в январе. Только чьи чары, чьи?

И заходится сердце от музыки средь февраля,

И планета иная, и только зовётся Земля.

И взошло безымянное чудо, простая звезда.

Вдохновением сердце наполнит живая вода.

Словно я и не я. Новым именем душу спасти.

И гореть, не сгорая отныне. Прозреть. Обрести.

А спасение было всегда, и всегда был ответ.

Где живая вода, там и правда, а прошлого – нет.

Пан Доминик Радзивилл

И рубят яблоневый сад,

И роют озеро.

И проклят дом сей,

И у пана седина.

И сколько лет тому назад

Вскричал юродивый:

– Последний отрок в Мир придет.

Се сатана!

И Мир склонил цветущий сад

Над колыбелью.

И клялся пан орлом,

Крестом и карабелью.

Был мальчик резв,

Был разум трезв,

Смеялась пани.

И ветер креп,

И вышит герб.

И сын был – пламень.

И был умён,

И был силён,

Как дед и прадед.

И был влюблён,

И был пленён

Забавы ради.

Горел огонь,

Шумел огонь

В умах и душах.

И для чего

Послушал он.

Кого послушал?

И Бонапарт смотрел

Слегка недоуменно,

Как лучший пан,

Как светлый пан

Ведёт колонны.

И входит в дом,

И отдан Мир,

И сад немеет.

И супротив царя

Лишь он,

А он сумеет?

За "нех жие",

За "швят" и "крев",

За все разделы –

Пан Доминик,

Что проклял всех,

И был застрелен.

Но помнит Мир,

Тот гордый лик,

А ветер бает:

– Пан Доминик,

Буонапарте проиграет.

2017-2019

Двадцать первое утро

Двадцать первое утро. На Дмитровке дождь золотой.

В феврале не бывает дождя. Оказалось, бывает.

И спешишь из метро, и надежды спешат за тобой,

Улыбаясь прохожим, живая, живая. Живая!

Ты уже не касаешься выстуженной мостовой.

Для тебя мишура над дорогой раскинула прядки.

Этот город жестоко учил оставаться собой.

Всё в порядке? Окей?

Наконец-то с тобой всё в порядке.

От запоя ушла в книгочеи, в симфонии Баха.

И курить скоро бросишь, и снова гитаре верна.

Кто вернул тебе душу, кто все твои муки оплакал?

Кто прощенье тебе подарил, кем преображена?

Двадцать первые сутки. На солнце горит мишура.

Неудачи? Пройду. Безработица? Преодолею.

Потому что должна. Потому что настала пора.

Только имени не назову. Не осилю. Не смею.

Бологое благое

Бологое. Благое. По-божески

Было выдано нам с тобой.

Лунной ковки белая розочка

И плацкарта ночной покой.

Я вернулась. Прошло немного –

Лет двенадцать уже прошло.

Только знаешь, я верю в Бога

И теперь без тебя светло.

Я не верила. Не искала.

Но недавно один человек

Всё вернул мне. Любовь, пожалуй,

Небо синее. Белый снег.

Тёплый ветер. Литературу.

Честь и совесть. Присягу. Свет.

И меня. И простил ту дуру,

Коей я была столько лет.

Он не близко. И не далёко.

Он не рядом. И не со мной.

Это мелочи. Но жестоко

Он потребовал быть собой.

И впервые с того прощания

Бологое во мне молчит.

Я люблю. Я живу отчаянно.

Но душа моя – не болит.

За Рязанью

За Рязанью снега по пояс,

Тьма курится, буран поёт.

Я сбежала. Мол, успокоюсь,

Мол, подальше сбегу, пройдёт.

Обману себя. И забуду

Свет ужаливший. Свет живой.

Не случись в январе то чудо,

Было б проще. Чай, не впервой.

Но в снегу, на снегу, по снегу,

Полем, по полю, в полутьме –

Ты со мной, осиян побег мой.

Что бы ни было на уме.

За Рязанью снега по пояс,

И бессилен буран ночной.

Светел мир, где живёт твой голос,

Поводырь безымянный мой.

2019