Читать книгу: «Клятва и клёкот», страница 3

3

«…Одержимый духами, Люблич умолял собратьев убить его. Уставшие, с заплаканными лицами, они были готовы пронзить посиневшее тело чародея заклятьями, но тут выскочил Лихослав. Из его глаз текла смола, на коже темнели трещины – черная сила, не иначе. Лихослав воспротивился и приказал чародеям не трогать Люблича. А наш несчастный брат продолжал разрушать Гданец…»

«Сама Мать – сыра земля стонала, когда Лихослав ворожил. Не хотела она принимать злые чары. Недаром говорили, что Лихославу не место среди Совета и других чародеев. Находились и те, кто советовал ему лишиться чар и заклясть самого себя, потому как добра от Лихослава не будет. Но чародей не слушал».

Шелестели куски бересты. Одни были целыми, другие – лишь обрывками, словно кто-то пытался их уничтожить. В них Дивосил особенно внимательно вчитывался, но не находил ничего любопытного, все твердили об одном: Лихослав натворил целую гору бед, и Совет пленил его. Это знали все, кто хоть раз слышал про могучего чародея.

Дивосил протер глаза и задумался. Где Совет мог бы хранить записи, обелявшие врага? Где воеводы прятали письма? Не в княжеском же тереме, где на каждом шагу чужаки. Могли закопать в землю, защитить заклятьями и положить на видное место, а еще разделить между собой и запрятать в сундуки. Что же теперь, копаться в вещах Мстислава, потомка Люблича, или Руболюба, его побратима? Или залезть к Ярине Ясной, а?

Что-то он упускал из виду. Дивосил выругался, зажег новую свечу и выхватил очередной кусок из огромной кучи:

«И сказал Лихослав, что творит не свою волю, но волю богов, что якобы говорит с Мокошью-матушкой и Велесом-заступником, что бегает с ними во снах, обратившись волком. Да только все знали: врал чародей, не стыдясь ни богов, ни наказания».

Дивосил сглотнул и перечитал еще раз. То, что пришло ему на ум, граничило с безумием, раз уж он вступил на эту тропку, то должен был попытаться. Ведь люди молились, приносили жертвы – а боги продолжать молчать.

Вернув запись на место, Дивосил выбежал за дверь, встревожив стражников. Те сразу схватились за мечи, а потом сплюнули на пол, мол, нечего зря шум поднимать. Дивосилу не было до них дела – он пересек лестницу, затем еще одну, повернул, миновав вереницу позолоченных дверей, и оказался перед покоями княжеской ведьмы. Хоть бы была на месте!

Выдохнув, Дивосил постучался.

– Кого там несет? – донесся ворчливый голос Любомилы.

Еще миг – и дверь открылась. Любомила, прищурившись, оглядела Дивосила а после пропустила внутрь.

– Ну заходи, – фыркнула она, – гостем будешь.

В спальне Любомилы ярко горели свечи – несколько с разных сторон. С потолка свисали охапки трав. Дивосил успел заметить зверобой, полынь, ромашку, чертополох и сосновую хвою. По столу расползлись разбросанные кусочки бересты вместе с перьями и каменьями дивных цветов. Удивительно, что не было чужих костей. Может, спрятала?

– Любомила, – тихо заговорил Дивосил, – ты ведующая, знающая, сильная…

– Хватит уж, – нахмурилась она. – Говори, с чем пожаловал.

– Мне нужно переговорить с богами. С Мокошью или Велесом, – опустил голову Дивосил.

Любомила рассмеялась. Неудивительно: всякий человек мог прийти в капище, помолиться да попросить чего-то, но боги чаще всего оставались глухи.

– Может, я чем помогу, а? – спросила ведунья.

– Нет, – отрезал Дивосил. – Или Велес, или Мокошь.

Если запись не врет. Тут оставалось только надеяться и верить изо всех сил.

Любомила с недоверием покосилась на Дивосила. Наверняка подумала, что он окончательно выжил из ума. Заглянула в глаза, поохала и пошла к сундуку, стоявшему в стороне. Откинув скрипучую крышку, Любомила начала тихо причитать о былых временах, где были расторопные молодцы и сильные ведуньи.

Дивосил покраснел от стыда. Это ведь слух – да, записанный, сохранившийся спустя три века, но все еще слух. Ради него пришлось побеспокоить Любомилу. Стоило ли?

– На, – ведунья протянула ему льняную рубаху. Белоснежную, чистую, мягкую. – Отнеси в капище и сожги перед Мокошью.

– Спасибо! – он просиял и, подхватив подарок, побежал к порогу. – Я в долгу не останусь!

– Иди уж, – Любомила махнула рукой.

Уж боги-то должны были знать правду про Лихослава. Из них всех самой сговорчивой слыла Мокошь-матушка. Она сплетала нитки, в которых теплилась жизнь, в узоры, ткала из них кружевное полотно мира, а сестра ее, жуткая Морана, срезала лишнее серпом с резами. Бр-р-р!

Дивосил вздрогнул, представив двух богинь. Нет, не стоило думать о Моране! Ее дел и наяву хватало. Прижав к груди рубаху, он понесся во двор. Лестница, другая, большущие сени, ступеньки – и птичник, возле которого носились курицы и клевали пшено. Неужто тоже перевертыши?

Стражники удивленно покосились на Дивосила. Только теперь он понял, что выглядит смешнее обычного: взлохмаченный, с женской рубахой в руках и горящими глазами. Опять слух о помешательстве пойдет. Ну и пусть.

Дивосил выскочил за ворота. За ними его ждало еще больше насмешек и косых взглядов. Боярские и купеческие слуги сновали туда-сюда и всматривались в лицо Дивосила, явно ища там следы безумия. Поначалу он злился, потом привык и иногда даже радовался – хорошо им, не знавшим вкуса войны, этого отвратительного дыма и воя, что пробирал до костей.

Детинец поражал красотой – яркие крыши с птицами-хранителями, расписные створки и тяжелые высокие ворота возле каждого терема. На них малевали клювы, крылья, когти, реже – дубы. Бояре чаще восхваляли князя, нежели Перуна¹¹. Не с того ли начались несчастья?

Дивосил отряхнулся и поспешил к воротам, что отделяли детинец от посада. Витязи пропустили его, не задавая лишних вопросов – только заулыбались нехорошо. Дивосил почти поймал их мысли, мол, бежит простак от какой-то купчихи, пока муж не видит, вон и рубаху на память прихватил.

За воротами виднелась вечевая степень, в стороне от нее вилась тропка, ведущая к капищу. Туда-то и побежал Дивосил. Глупец! Он только теперь понял, что мог бы завернуть к конюшне и взять лошадь. С ней было бы быстрее.

Капище в Гданеце было знатное – аж стыдно с другими сравнивать. Окруженное соснами и высоким забором, оно словно застыло меж двух миров. А какая сила исходила от бревен! Дивосил чувствовал трепет, приближаясь ко входу. Как будто переступал грань и оказывался одной ногой среди мертвых. Аж пробирало!

Волхвы бродили вокруг пламени. Неподалеку кипело травяное варево. Дивосил уловил запахи полыни и лесных ягод. Любопытно, что волхвы собирались из него сделать? Колдовской отвар или жертву богам?

– Доброго дня, – поклонился Дивосил. – Я с подарком для Мокоши-матушки.

Волхвы ничего не ответили – лишь едва кивнули.

С трудом подавляя дрожь в ногах, Дивосил прошел к кумиру¹²Мокоши. Вокруг нее искорки отплясывали особенно ярко – даже ярче, чем возле Перуна. Не знак ли это?

– Здравствуй, Мокошь-матушко, – начал Дивосил. – Пришел я к тебе с даром и просьбой, не откажи, – он перешел на шепот. – Прими дар да поведай мне о чародее Лихославе, что ступал по этой земле три века назад.

И бросил рубаху в пламя.

Поначалу ничего не происходило. Дивосил стоял у кумира, трясущийся, ждущий, что богиня набросится на него с криком: «Да как ты посмел побеспокоить меня?!» – но нет, пламя горело ровно.

Может, Мокошь-мать никогда и не знала того Лихослава? Подумаешь – соврал рассказчик. Мало ли таких бывало? Дивосил взглянул в деревянные глаза кумира и не нашел в них ничего необычного. Что ж, попытаться стоило.

Но как только он развернулся, чтобы уйти, костер вспыхнул багрово-черным и перед Дивосилом начали всплывать обрывки – туманные, серые, много раз пропущенные через сито времени. И первым явился он – чародей с удивительно стройным, почти змеиным станом и лихой искрой в глазах.

Лихослав стоял посреди лесной поляны и клялся богам, что будет служить им верой и правдой, ставить их законы выше людских и не играться со смертью потехи ради.

III
Видения и знаки

– Зачем это ему? А ей какое дело?

Три века никто не приближался к скале, три века княжества утопали в собственных распрях – а теперь все почему-то начали вспоминать, кто со страхом, кто с нескрываемым любопытством. Это походило на бред или морок. Мгла зазвенела сталью, словно возражая.

– Я не хочу, – он схватился за голову. Никогда еще желание расколоть ее пополам не было таким сильным. – Прошу тебя: не надо.

Но было поздно. Она внутри, снаружи – всюду. Она – война. И ей не нравилось сопротивление.

1

Это походило на нападение огневихи¹³. Вацлава бегала вокруг с охами и ахами, хотела позвать Любомилу, но Марья строго-настрого запретила: ведунья сразу поймет, что к чему, и непременно расскажет отцу.

Марья видела войну словно наяву. Живые становились мертвецами, протягивали к ней посеревшие руки и выли: «Пощади нас, княжна с иноземным именем! Пощади-и-и!»

А потом морок распался на лоскутки, осыпался трухой, и сменился запахом трав. Вацлава зажгла охапку и оставила у изголовья, надеясь прогнать нечисть. Почти получилось: мертвецы отступили, зато дым и гарь стали еще сильнее, как будто спальня горела. Но нет: Марья ощупала постель и убедилась, что ничего не изменилось. То же покрывало, сверху, над головой, – охапка полыни и зверобоя, сбоку стол, на подоконнике – свеча, а возле нее – лавка.

Видения то прекращались, то начинались снова. Сожженные деревни, подстреленные птицы, мечи, стрелы, оторванные руки… Голова кружилась. Зачем, зачем Марья полезла в ворожбу без Любомилы? Почему не обратилась к ведунье? Испугалась князя? Теперь придется терпеть. Неведомо, что за нежить просочилась сквозь ворожбу.

– Оставь меня, оставь, – шептала Марья, ступая по усеянному телами полю. – Уйди туда, откуда пришло.

Свеча задрожала. Из пламени начали проступать мужские и женские черты, удивительно тонкие. На таких взглянешь – сразу поймешь: гости не из этого мира. Оба бледные. Марья всмотрелась: нет, не знала она похожих молодцев. А вот девка показалась смутно знакомой, как будто… О, боги!

Марья ахнула, узнав саму себя. Это она стояла рядом с незнакомцем, криво ухмылялась и глядела угольными глазами.

– Да защитят меня Мокошь-матушка и Перун-громовержец, – запричитала она в страхе. – Да не коснется зло, не дотянется – истает, коль попытается. Да будет так, как я сказала, и слово мое – истинно.

Молитва помогла – видение мигом растаяло, оставив испуганную Марью в одиночестве. Она выдохнула с облегчением и легла в постель. Облако травяного дыма постепенно обволакивало, глядишь – через пол-лучины разнесется по всей спальне и вытравит остатки морока.

Марья протерла рукавом вспотевший лоб. Ну и наворотила дел! Неизвестно, удастся ли прогнать это зло – может, будет ходить по пятам и нападать в темноте, когда никого не окажется рядом? Надо бы попросить Вацлаву поспать с ней хотя бы седмицу. Вдвоем не так страшно.

– Ох, Марьюшка, – а вот и она явилась, встревоженная и бледная, – что же ты наворотила? Князь-батюшка сам не свой стал, а дворовые о тако-о-ом шепчутся, – Вацлава нахмурилась. – Что сталось, лебедушка?

– Я не сделала ничего плохого, – Марья отвернулась. – Мне нужно отдохнуть, нянюшка. Завтра буду дела делать.

– Чует мое сердце, не зря ты слегла. – Вацлава всплеснула руками. – Гляди, не станет лучше – прикажу за ведуньей послать. Не дело это, ох не дело!

– Оставь меня, – попросила она. – Если вдруг понадобишься, я позову.

Вацлава хотела возразить, но, увидев, что Марья нахмурилась еще сильнее, поклонилась и ушла. Отчего-то кудахтанье нянюшки начинало раздражать. В самом деле: Марья не ребенок уже, а княжна со своим умом. Не нужно никому носиться вокруг нее и загораживать от бед – как нынешних, так и грядущих. С этими мыслями она заснула, провалившись невесть куда – то ли в мир мертвых, то ли к самому Лихославу.

Скала распахнулась, принимая чужой дух. Раньше он казался враждебным, но теперь – нет. Мгла примирилась с ним, даже больше – ей понравилось. О чудо чудное, ведь раньше никто из живых не приближался и не пытался войти, особенно так – напрямую, без жертв и низких поклонов.

Мгла любила княжескую кровь. Да и чародей, если честно, уже поднадоел. Это как есть одно и то же каждый день. Глядишь – и поголодать захочется, лишь бы не впихивать в себя это.

А она, глупая, безрассудная девка, позволяла вести себя по пещерам, всматривалась вниз, где чернели истоки силы, дотрагивалась до камней, полных шепота и странных резов. О, сколько веков они не знали человеческих рук! Не говорить же о Лихославе – он давно уже стал своим. А говорили – великий чародей! Как же! Простак простаком, раз позволил людям обвести себя вокруг пальца.

Мгла взглянула на девку и усмехнулась. Ну здравствуй, милая. Добро пожаловать в Черногорье. Кажется, так этот край прозвали люди? И верно. Уж где-где, а тут они не ошиблись.

Марья вздрогнула и открыла глаза. Морок, пробравший ее до самого сердца, исчез. За окном пропели первые петухи¹⁴. Она так долго проспала? Неважно. Куда важнее – кошмар. Марья видела себя со стороны и злобно смеялась. Так не должно быть. Казалось, вокруг вились злые чары, и даже травяной дым не мог их прогнать.

Может, права Вацлава? Может, стоило Марье забыть об осторожности и сходить к Любомиле. Но тогда все узнают, что она, княжна, пыталась ворожить и звать к себе чародея, причем перед собранием Совета.

Марья осторожно выругалась. Нет, лучше после, когда чародеи соберутся, потолкуют, попируют и разойдутся по теремам. Вот тогда можно будет. И никто ничего не узнает, ведь на слуху будет Совет со всеми своими сплетнями и переругиваниями. Хорошие у них чародеи, конечно: как друг другу кости перетирать, так это с радостью, а как очередная стычка, так «а пошлем-ка мы, пожалуй, мужиков да оружия побольше».

Ни один из князей не противился воле Совета. Ни один не остановил войну. На что они надеялись, спрашивается? На богов, что молчали век от века? Глупые, странные люди.

Марья перевернулась на бок и зарылась в покрывало. Она заставит Совет принять нужное решение. Подкупом, уговорами или чем-нибудь еще. Но сперва – отдых. Без него такое бремя не протащишь.

2

«Триста лет держались чары, триста лет никто не смел подходить к Черногорью – слишком темной силой оттуда веяло. Но чары рушатся, понимаешь? Мгла просачивается сквозь плетение из резов, а Лихослав… О, бедное дитя! Ему пришлось впитать в себя большую часть. Но ей, ненасытной и жестокой, этого мало».

Пахло горечью. Над головой клубился травяной дым, а сбоку горел костер. Дивосил открыл глаза. Первым делом захотелось вскочить на ноги и побежать к князю, но по телу разлилась такая слабость, что он едва мог шевелить головой.

– Ну и ну, – над ним склонился старый волхв. – Навел ты шороху, молодец. Выпей-ка ягодного отвару, а то совсем захудал.

Дивосил промолчал, но отвар принял. Горячее варево потекло в рот. Земляника и мед. Да, славная смесь. Знахарки давали ее детям, когда тех хватала огневиха или ее сестры. Заговоренный, горячий, обжигающий, напиток гнал прочь любую хворь и возвращал силы.

Дивосил выдохнул и тут же втянул травяной дым. На душе стало спокойнее, как будто видения, посланные Мокошью, затянуло туманом. И правильно. Что толку от них, раз тело слабое? Да и чутье подсказывало Дивосилу: не все стоит рассказывать князю – лишь то, что было связано с Моровецкими землями.

Мокошь-мать поведала ему про Лихослава, про Черногорье, показала поля, усеянные голбцами¹⁵от края до края. Дивосил как будто сам сидел рядом с умершими и прогорал с ними, с головой окунаясь в пасть пламени.

Глоток отвара – и видения уходили на миг, вдох – возвращались снова, еще глоток – опять отступали. И длилась эта борьба до тех пор, пока на дне чашки не остались одни травы. Волхв повздыхал, покачал головой и посоветовал отлежаться.

– Приведи в порядок себя, – сказал он, прежде чем отвернуться. – Не сделаешь ты ничего ладного, раз душа как лоскутки.

Дивосил застонал. Эти самые лоскутки никак не сшивались, и лежать дальше – все равно что пронзать их иголкой наугад. Он поднялся, вдохнул и осмотрелся. Пелена травяного тумана отплясывала над кострами. Кумиры стояли на своих местах, словно безжизненные. На земле валялись погрызенные кости и сухие ветки – то, что еще не успело прогореть. Волхвы толкли травы и вмешивали их в новое варево, в этот раз медово-жгучее, с душицей и зверобоем.

Дивосил поклонился кумирам и покинул капище. Впереди стелился туман. Хорс клонился к земле и уже не светил так ярко, чем и пользовались недобрые духи, путая дорогу. Хорошо, что звери-хранители глядели с купеческих и боярских крыш, подсказывая путь. Благодаря им Дивосил минул площадь и прошел к воротам детинца.

Стражники скривились. Значит, узнали. Они молча пропустили Дивосила внутрь и отвернулись.

– Гляди-ка, – сказал один другому, – какой туман стелется. А ведь еще недавно солнце было.

– То у посадских, – отмахнулся стражник. – К нам-то, ишь, не подползает. Боится!

Дивосил сжал губы. Они что, правда верили, будто в детинце обитает некая сила, которая отталкивает любое зло? Ох глупые! Счастливые и глупые!

Впереди лениво разлеглись терема. Дивосил уже не удивлялся, подумаешь – расписные окна да древесные кружева. Для пламени-то все равно – хоть княжеские покои, хоть землянка. Все станет его добычей, если ничего не изменить.

Дивосил прошел мимо знакомых заборов и остановился возле самого высокого – такого, что и волк не перепрыгнет. Кажется, за этим его и делали: чтобы никакой перевертыш не смог забраться внутрь без позволения князя. Как странно, что раньше Дивосил этого не замечал.

Витязи князя тоже узнали его – скривились так же, как стража у ворот детинца. Но внутрь впустили. Дивосил шагнул в знакомый двор, полный криков, лязгов, перешептываний и мелочных разговоров. И снова – как в тумане: вроде княжеский двор, а вроде темные пещеры, полные неведомых чудовищ. Дивосила пробрало так, что мурашки поползли по коже. Страх-то какой!

К счастью, морок быстро исчез. Двор как двор. Оставалось только пройти в терем через ход для слуг и показаться князю. Главной дорогой ступать не хотелось – не того полета он птица. Не посол, не боярин, не купец, а простой травник, даром что князь доверял ему. Даже удивительно: вокруг столько народу, а Мирояр выбрал чужака.

Задний ход вывел его в подклеть¹⁶, осталось подняться по лестнице и пройти в горницу¹⁷. Откуда-то потянуло сыростью, но Дивосил не обратил внимания, да и вверху было намного приятнее. В полумраке пылали свечи, расставленные стражниками. От них исходило приятное тепло. Дивосил улыбнулся. До чего же хорошо!

Сбоку расположились светлицы, похожие одна на другую, как сестры. За дверями наверняка прятались румяные купчихи и боярыни. А может, сами бояре, кто его знает? В любом случае ступать туда Дивосил не собирался – повернул налево, к покоям князя. Их тяжело было спутать с другими – громадная дверь с позолотой, окруженная несколькими рядами рез, светилась издалека, как купальский костер.

Дивосил хотел постучаться, но дверь распахнулась сама. Из покоев вышли воевода и советник. Они перемывали кости боярам. Князь Мирояр остудил их пыл и приказал пересчитать еду, мол, сколько есть для зимовки, а еще разузнать про Ржевицу что-нибудь новое. Им оставалось только согласиться и поклониться, прежде чем совсем уйти.

– А, Дивосил, – заметил его Мирояр, – не ожидал тебя увидеть так скоро. Есть вести?

Дивосил кивнул. Князь прищурился, взглянул на него – и только после повелел ступать следом. Они вошли в светлицу. Мирояр указал на лавку, а сам остался стоять. Не дело это, но с князьями не спорят в таких вещах.

– Я побывал в нашем капище, – начал Дивосил, – и мне явилось видение, про чародея-то. Сказано было, что скала разрушается, чары слабнут, но сам выйти чародей не может.

Князь нахмурился. Видимо, не понравилась ему эта весть.

– Оттого так все этого чародея вспоминают, – хмуро отозвался Мирояр и спросил громче: – Что еще?

– Не все так просто, княже, – продолжил Дивосил. – Кто выпустит чародея, тому он великую службу сослужит, иначе сам умрет. А если никто не выпустит, то через еще век скала совсем рухнет – и тогда выйдет Ли… чародей наш без чужой помощи.

Он не стал добавлять, что о том говорили еще в Ржевице. Город – искалеченный, уставший – до последнего надеялся на чудо. Люди шептались, что как только приблизится враг, разломаются горы, грянет гром и вырвется на волю былое могущество. Оно преодолеет поля и луга и защитит, а если не захочет, то боги развеют его по ветру.

О том говорил и посадник. Он верил, что помощь придет, пока не упал, сраженный чужой стрелой.

– А про прошлое, – задумчиво произнес Мирояр, – узнал что?

– Туманно там, – почти не соврал Дивосил. – Сказано было, что все виноваты, оттого и наказали боги-то.

А больше всего – род Моровецких и Совет. С подачи тамошнего князя начали говорить про пленение чародея. Но об этом Дивосил умолчал. Не стоило Мирояру знать, что кровь его замарана.

Тени от свеч играли на стенах вместе с багряными отблесками лучей. Далеко неслась Хорсова колесница – аж за край мира. Уносила она ясный день, а с ним и тепло, что согревало и народ, и землю. Из раскрытого окна тянуло заморозками. Дивосил вздрогнул: что будет, если Огнебужские нападут зимой?

– Надо бы Сытника послать, – цокнул языком Мирояр. – Если и посылать, то только его.

– Узнавать про чародея? – уточнил Дивосил.

– Нет, – покачал головой князь. – Наши враги ломятся в Черногорье неспроста. Но они его не займут – не успеют.

– Вот как, – Дивосил опустил голову. – Позволишь мне, княже, с Сытником отправиться? Не могу я сидеть на месте.

– Посмотрим, – хмыкнул Мирояр. – Ты пока дальше узнавай да Любомиле с отварами помоги. Не справляется она.

– Как скажешь, княже, – ответил Дивосил.

Не понравилось Мирояру его любопытство, и сильно! Сразу решил занять другим делом. Боялся чего-то? Странно. Впрочем, кто его знает, может, пока Дивосил был в капище, тут уже приключилось что-нибудь нехорошее – заговор какой раскрыли или слух пустили.

Спорить Дивосил не стал – поклонился и вышел. Мирояр проводил его задумчивым взглядом. Может, не поверил? Ах, поганая голова! Дивосил тихо выругался и хлопнул себя по лбу. Витязи, сторожившие князя, заухмылялись. Псы с ними!

Дивосил побежал к лестнице, минуя чужие светлицы. Его спальня находилась поодаль – там, где не бывали ни бояре с купцами, ни слуги. Больше всего на свете Дивосилу хотелось зарыться в покрывало и не высовывать носа до рассвета. Надо ж было так оплошать! Боги-то не говорили с людьми много лет, не насылали видения и не ввязывались в передряги. Боги принимали дары и могли защитить от хвори, но не от врагов и голода. Это знали все, от князя до простого служки.

Тем удивительнее было, что Мокошь-мать явилась на зов и рассказала Дивосилу про Лихослава. Неужели в этом и скрывался корень проклятия? Может, род Моровецких должен освободить чародея, чтобы очиститься перед богами?

Мысли замелькали одна другой чуднее. Дивосил сам не заметил, как забежал в спальню, зажег свечку и уставился в пламя, как безумец на скомороха¹⁸. Ох, что творилось на свете! Скоморохов-то и вовсе почти не видать – так, ходят некоторые, в саже и простецких рубахах, шутят полузлобно и просят хоть краюху хлеба. Других-то Дивосил не видал. Может, в Гданеце бывали шуты покраше да поярче.

Одна мысль не давала Дивосилу покоя больше всего: поверил ли князь его словам? Ох, хоть бы поверил – ведь он-то не врал. Если так, то пошлет слуг в капище, а те выведают все у волхвов. Тогда точно поверит.

Поставив возле себя свечку, Дивосил укутался в покрывало и рухнул в сон. В этот раз не пришла к нему ни Мокошь-мать, ни погибшие собратья, ни пламя, сожравшее Ржевицу, – один только злобный смех разливался во мгле, а неведомый голос расписывал, что будет пировать над княжеством еще много лет.

Дивосил вслушивался – и понимал: могло быть хуже. А так – чей-то хохот, чьи-то надежды. То не страшно, нет, хотя какую-нибудь девку наверняка пробрало бы.