Читать книгу: «Стальное сердце под угольной пылью», страница 9

17 глава

Она уехала на Соловки в день его рождения. Он знал, что она вернётся. Он знал, что она не могла выбрать другой день отъезда. Да и с чего бы… Но…

Праздничный фейерверк в этом году взорвался от случайной искры за два часа до положенного срока. Концерт тоже не задался. Аппаратура выходила из строя, перегорали контакты, микрофоны в самый неожиданный момент резали слух визгом. Не обошлось и без традиционного ливня. Горожане мрачные и неразговорчивые разъехались по домам.

Он сидел на сцене и смотрел на пустую площадь. Она уехала в день его рождения.

Он стоял на пешеходном мосту над перронами и смотрел, как уходит поезд на Москву. А до этого в Красноярск и Санкт-Петербург. Он знал, у слишком многих билет в один конец. Они уезжали каждый день. Молодые, умные, талантливые. За деньгами, перспективами, мечтами, жизнью. Они уезжали всегда, когда-то больше, когда-то меньше. Возвращались единицы.

Его дети покидали его, и он ничего не мог с этим поделать. Он курил и смотрел, как уходит поезд на Москву.

Он сидел в логове водяного и пытался выпивкой заглушить мысли о том, как она там развлекается, кто прикасается к её коже, кто оставляет свой запах в её волосах. Вокруг вились русалки. Безупречная белая плоть. Он собирался выбрать из них одну. Подташнивало.

Холодные руки ласкали тело. Белое колыхание. Запах тины. Яркими пятнами били в глаза чёрные, русые, рыжие завитки. Пушистые касания. Он пьяно улыбнулся и наугад вытянул одну из круговорота. Белая щека покорно потерлась о его бедро. Он убрал чёрные волнистые локоны с её лица. Русалка подняла взгляд. Он узнал её.

– «Ну, конечно. Кого ещё я мог вытащить?»

Женщина, показывающая из окна роддома желтушную девочку.

– Ты… подаришь… мне… мужчину? – она выдыхала слова: в пах, живот, грудь, ухо. Он посмотрел на ладонь на своём плече. Сквозь белую кожу проступили багровые ссадины там, где примерзла земля.

– Что ж ты с собой сделала, Алёнушка?

Русалка зашипела и отпрянула. На коже, там, где соприкасались два тела, вздулись алые волдыри.

– Чтоб тебя боеголовкой шандарахнуло! – русалка трясла обожженными руками. Её подруги всё так же кружились в танце. Липкая метель.

Он поднялся и махнул руками: «Ша!». Русалки с хохотом поныряли в центр лужи. Комната опустела. Остались только он и та, что когда-то была Алёнушкой.

– Изверг, – она сняла с плеча клок кожи.

– Вы похожи больше, чем я думал.

– Ты её уже трахнул? – русалка подошла ближе.

Он поморщился: «Только об этом и думаешь».

– А что такого? Должна же я знать, что ты творишь с моей дочерью.

– Дочерью? – его губы скривила презрительная усмешка. – Ты смеешь произносить это слово после того, что сделала?

Он схватил её за запястье и поднял кисть на уровень глаз. На тыльной стороне ладони вновь проступили ссадины. Русалка похотливо улыбнулась и прижалась к нему всем телом.

– Может, продолжим? – её дыхание скользнуло по ямочке между ключиц. Он разжал пальцы и оттолкнул её.

– Козёл, – русалка нырнула в лужу и исчезла.

– Ещё какой, – он сел на пол и нащупал бутылку.

Он ветром метался по улицам. Многолюдным и в тоже время пустым. Бился о фасады, вышибая мысли, наполняя пустоту болью. В голос выл в проводах.

Взрослые с трепетом и удивлением смотрели в безупречно голубое небо. Дети гонялись за пылевыми вихрями, кидаясь в них камнями и палками.

Он метался по улицам. Он снова был одинок.

– Как, говоришь, тебя зовут? – он отхлебнул из бутылки в бумажном пакете.

– Я не говорила, – девушка покосилась на соседа по лавочке.

– И всё-таки.

– А Вам зачем? – девушка крепче сжала сумочку.

Над лавочкой шелестели тополя. С детской площадки доносились взвизги и крики.

– Ты не думай, я не всегда такой, – он зажмурил глаз от пробившегося через листву солнечного луча. – Обычно я хороший.

– Я не знакомлюсь на улице, – девушка встала и ушла, стуча каблуками по свежему асфальту.

Он дёрнул щекой и отпил из бутылки в бумажном пакете.

– И вот, она там, а я здесь. Понимаешь? – он облокотился о стену тоннеля у памятной таблички.

Лампы мигали.

– Да, сиськи у неё классные. – Он закурил. – Видел бы ты их без бюстгальтера.

Ритм мигания сменился.

– Нет, я их не щупал. И не буду.

Воздух в тоннеле задрожал. Охранник на КПП обеспокоенно выглянул за дверь и, не обнаружив ничего подозрительного, ушёл обратно. Он затянулся и стряхнул пепел на полочку. Над дорожным полотном погасла лампочка, висящая напротив памятной таблички.

– Ой, да не ворчи. Как будто я тебе кроваво-красные розы испоганил.

Из стены в позвоночник ткнулся стальной штырек.

– Какие мы нежные, – он показательно стряхнул пепел под ноги. Пепел исчез, не долетев до земли.

Бетон затрещал.

– Да пошёл ты! – он бросил недокуренную сигарету и ушёл к площади Побед.

– Как тебя зовут?

Он оторвал взгляд от стакана: «Саша».

Девушка улыбнулась и убрала за ухо светлую прядь. Музыка стучалась в барабанные перепонки, пульсировала в солнечном сплетении.

– А тебя?

Разноцветные вспышки били по глазам.

– Кристина. Угостишь меня?

Он дёрнул плечом: «Почему нет?».

Через полчаса они вдвоём вышли из ночного клуба. На чёрном небе щетинились несколько белых звёзд. Воздух пах застоявшейся влагой.

– Подвезёшь меня?

– Конечно. Только у меня байк.

– Обожаю байки!

– Хочешь, я тебя покатаю? – он приобнял девушку за талию.

– Да!

Он подошёл к мотоциклу и бросил ей серо-зелёный шлем.

Он сидел на крепостной стене. Курил. Смотрел на Старокузнецк. Всё было не тем, чем нужно.

– Ненавижу этот город.

Он посмотрел на новую подружку. Она тянула через трубочку сок.

– Пыльно, грязно. Быдло на окраинах. – Она сморщила носик. Он молчал.

– Вот в Иркутске всё по-другому.

– Да.

Он хотел свозить её на смотровую площадку, рассказать что и как строилось, но теперь это не имело смысла. Он оставил на столике деньги и вышел из кафе.

Он цеплял девчонок каждые два-три дня. Они были красивы, обаятельны и умны. Они умели слушать и поддержать разговор. Примерно половина из них была готова лечь с ним в постель. Но ни одна не любила его.

Он считал дни до её возвращения. Он боялся, что она не вернётся. Он злился, что она оставила его. Он мечтал о многодневном нудном дожде, о непроницаемом одеяле туч, под которым можно было бы спрятаться.

Горожане маялись от щемящей тоски и ворчали на слишком яркое солнце. В психиатрическую больницу поступало раза в два больше неудавшихся самоубийц. Машины бились о столбы и друг друга. В опустелых дворах скрипели пустые качели.

Он стоял на перроне. До её возвращения оставались минуты. Он уже чувствовал её присутствие. Вокруг шумела небольшая толпа. Он вертел в руках зажигалку.

– Внимание! На первый путь прибывает поезд…

Он сорвался с места. Он чувствовал вагон, в котором… Всё ближе. Всё медленнее. Он весь пульсировал.

Поезд замер. Открылись двери. На перрон хлынула живая волна. Он сразу увидел её и остановился. Икры свело от желания броситься на встречу. Он достал сигареты и закурил.

Она подошла к нему улыбающаяся и счастливая. Плечи оттягивал рюкзак. От неё пахло морем и чем-то ещё, столь же чужим. Она распахнула объятья. Он отодвинулся и выдохнул дым ей в лицо. Улыбка сошла с её лица. Он ухмыльнулся и выдохнул дым ещё раз, стирая чужие метки, оставляя свои. Она развернулась и ушла на автобусную остановку.

Он сидел на её карнизе, прижимаясь пернатым плечом к холодному стеклу. Она спала, разбросав во все стороны волосы. Где-то среди них прятался телефон.

Он жмурил глаза и чувствовал внутри горячий шарик солнца. Она что-то бормотала во сне. На полке белел свежепривезённый тюлений череп – подарок от чужака. Он взмахнул крыльями и взлетел. У него тоже было что подарить.

Утром после завтрака она обнаружила на балконе здоровенный коровий череп и записку со смайликом.

18 глава

Она вывалилась из сна, толком не поняв, что её разбудило. Мозг лихорадочно соображал, надо ли ему подниматься и куда-нибудь идти. Пространство наполнилось густым басовитым мычанием. Она села. Коровий череп смотрел на неё из ниши шкафа. Она смотрела в его чёрные глазницы.

Череп замычал. В стенку застучали соседи. Её взгляд метнулся к стене. Череп снова замычал. За стенкой послышался неразборчивый мат.

Она метнулась с постели. Схватила череп. Он смотрел на неё. Молчал. Пока молчал. Она утащила его в коридор. Накрыла шерстяным одеялом, завалила подушками. Сквозь синтепон и перья пробилось приглушенное мычание.

Утром она осторожно обошла гору подушек, почти ожидая, что под ней что-нибудь шевельнётся.

Она ехала к кикиморе. В маршрутке пахло кожзаменителем и пылью. На передних сиденьях расположились парни и девушки в том странном возрасте, что находится между отрочеством и юношеством. Они о чём-то разговаривали. Мелькали незнакомые имена и события. Дальше, в середине салона, сидели немногочисленные взрослые.

Она смотрела в окно. За окном в отдалении проплывали заводские трубы. Череп ждал её дома, всё так же, под горой подушек.

Автобус резко вильнул. Водитель тихо выругался. Она окинула салон быстрым взглядом. Ничего не изменилось. Только кондуктор почему-то смотрела на дорогу. Автобус резко затормозил. Пассажиры заволновались.

– Да обгони их уже, – кондуктор хлопнула себя по бедру.

– Как я их обгоню? Они зигзагами едут. – В голосе водителя слышалось раздражение.

– Скоты пьяные! – Она видела, как кондуктор едва сдержала плевок сквозь сжатые зубы.

Автобус дёрнулся. Парни поднялись с мест. Через лобовое стекло они смотрели на невидимую ей с заднего сиденья машину. Автобус вильнул.

– Точно пьяные. Щас врежутся в кого-нибудь. Хорошо хоть скорость небольшая.

– Животные.

Автобус остановился.

– Всё кино кончилось. Шеф, открой. Щас мы им устроим. Профилактику.

Двери открылись. Парни высыпали наружу. Послышались крики, неразборчивый мат, хлопанье дверьми. Она заёрзала, стараясь увидеть хоть что-нибудь. Взвыл мотор. Крики прибавили в громкости. И из-за морды автобуса возникла серебристая Лада с кем-то торчащим из раскрытой настежь передней двери и стремительно скрылась во дворах.

Парни ввалились обратно.

– Эти обдолбыши увезли Серёгу! – один из них активно тыкал в проезд, в котором скрылась машина. – Шеф, давай за ними!

– Куда я с людьми? – Водитель посмотрел через зеркальце на пассажиров.

– Мальчика надо выручать, – сухонькая старушка поудобнее перехватила сумочку. – Гони.

Остальные пассажиры одобрительно загудели. Водитель пожал плечами и закрыл дверь. Автобус свернул во дворы.

Она смотрела на мелькающие за стеклом дома, качели, лавочки. Автобус трясло.

– Они где-то здесь.

Все вертели головами, ища серебристую Ладу. Она не отставала. Автобус в очередной раз свернул. Под колесами что-то захрустело.

Через несколько минут раздался крик: «Вон она! Гони!». Водитель нажал на газ. Автобус затрясло сильнее.

– Не уйдут!

Она увидела, как на лицах проступил оскал.

– Зажимай! Зажимай! Есть!

Автобус остановился, дверь открылась. Парни высыпали наружу. На этот раз она вышла вместе с ними.

Серебристую Ладу зажали в тупике гаражных спин. За тонированными стёклами что-то смутно шевелилось. Парни подлетели к машине и почти одновременно рванули все четыре двери. Из одной вывалился помятый Серёга. Из остальных вытащили по вяло сопротивляющемуся подростку. Мальчишки жмурились и по-ленивьи вертели головами. Им было хорошо.

– Зелёные совсем.

– Да ну их. Зашибём ещё.

Мальчишек отбросили к одной из гаражных стен.

Автомобиль не пощадили. В ход пошли руки, ноги и складной нож. Зашипели спущенные шины, зазвенело выбиваемое стекло, заворчал сминаемый мощными пинками металл. Это напоминало какое-то безумное жертвоприношение. Хаос звуков начал обретать ритм.

Вакханалию прервал клаксон маршрутки.

– Эй, мне надо возвращаться на маршрут, – водитель кричал в приоткрытую дверцу кабины. Парни на прощание пнули по разу багажник и погрузились в маршрутку. Она заметила капающую с руки одного из них кровь и отдала ему пачку бумажных носовых платков.

Маршрутка медленно и осторожно выбралась на главную дорогу.

Кикимора встретила её тепло и ласково. Они сидели в кустах за колодцем.

– Девуля моя. Соколушка. – Кикимора гладила руки девушки. – Выкладывай за чем пришла. Хошь вражину изведём, хошь о судьбе поворожим, хошь сердце мужское к тебе привяжем. Любое выбирай. Живое и тёплое. Богатого найдём, ласкового найдём.

– Спасибо, не надо, – она вежливо улыбнулась. – Мне и так не плохо.

– Что? Не пускает это чудище дымное? – Кикимора заглянула в глаза. – Беги от него, девонька. Беги со всех ног. Не нужен он тебе.

Она отвела взгляд: «Да я не за этим».

Кикимора поднялась и обошла её, внимательно оглядывая.

– У меня есть вещь, которая может вам понравиться. – Она добавила в голос энтузиазма. – Это череп. Он издаёт звуки, а если в глазницы вставить по свечке…

– Ты меня за дуру не считай. – Кикимора упёрла кулаки в бока. – Подарки не передаривают.

– Это не подарок.

– Девонька…

Она опустила глаза, руки теребили подол футболки: «Я не знаю, что с ним делать».

– Верни.

– Но…

– Оооо, – кикимора бережно взяла её за подбородок и приподняла его. – Бедовая. Ой, бедовая.

Кикимора осмотрела её лицо со всех сторон. Убрала руку.

– Почему? Почему я? – девушка почти шептала.

Кикимора подобрала подол и села на землю.

– Он и сам не знает. – Кикимора попыталась сочувственно улыбнуться. – Отметил с первых минут и всё.

– С первых минут? – её глаза округлились.

– А ты не знала?

– Нет.

Она вспомнила, как в шесть лет перед Новым годом встретила у мусорных баков мужчину и заговорила с ним. Мама запрещала ей отвечать на вопросы чужих людей, но этот человек ни о чём не спрашивал. Наоборот, это она засыпала его вопросами. Мужчина рассказал, что у него нет дома, родных и друзей и что Новый год он праздновать не будет. Это было неправильно, несправедливо. Тогда она верила, что у каждого должен быть Новый год. И она принесла этому мужчине из дома свой подарок с конфетами и подобрала на улице несколько ёлочных веток. Мужчине очень понравились ветки, а конфеты он не взял. Сказал, что у него болят от них зубы. Ветки они воткнули в сугроб. И мужчина украсил их светящейся мигающей гирляндой. Какого цвета у него были глаза?

Некоторое время они молчали. Она обрывала с куста листья и переваривала услышанное. Кикимора рисовала на земле большим пальцем ноги пересекающиеся спирали и линии.

– Хочешь, напиться? – кикимора посмотрела на неё, прищурив глаз.

– Нет… – она вздохнула.

– Форштадтские домовые хороший самогон гонят. А уж на каких травках настаивают…

– Не надо. – Она поднялась и отряхнула одежду. – Я, пожалуй, пойду. Спасибо за всё.

19 глава

Трамвай в городе появился в 1933 году, первым в Западной Сибири. Одна линия быстро разрослась в сеть рельс и колец, соединившую между собой четыре района. Запсиб отличился и здесь, обзаведясь личной отдельной веткой.

Трамвай был особенным. Он ходил иными путями, пусть и по тем же улицам. Из его окна город выглядел немного иначе. Под другим углом. Больше зелени: диких нечесаных зарослей и аккуратных газонов. Меньше пыли. Детали, которых не замечаешь из окон шустрых маршруток.

Трамвай успокаивал и настраивал на философский лад. В нем можно было делиться любыми тайнами. Всё равно их никто никогда не услышит. Даже сам говорящий. Ещё признаваться в безответной любви. По той же самой причине. Можно было прислониться головой к стеклу, качаться вместе с вагоном и вспоминать детство. Перекраивать по старым лекалам проплывающие за окном улицы.

За долгие годы городской трамвай видел всякое. Свадьбы, выпускные, делегацию дышащих перегаром и куревом дедоморозов, горячие пирожки, песни под аккордеон. Трамвай горел, тонул, сходил с рельс и таранил автомобили. Зимой за него цеплялись мальчишки и катались, разметывая снежные струи. Весной часть путей затапливалась, и тогда трамвай превращался в крейсер. Летом появлялась ещё одна трамвайная остановка – перед Кузнецким мостом. Она позволяла попасть на пляж, не тащась по жаре и пыли.

А ещё в летние ночи трамвай был единственным общественным транспортом, кусочком жёлтого уюта. И сонные кондукторы не брали плату за проезд, а из закутка вагоновожатой доносились обрывки «Куклы колдуна» или «Полковнику никто не пишет». И кто-то обязательно читал газету, во весь разворот. И на задних сидениях целовалась парочка.

Он разбудил её стуком в стекло. Она сперва отпрянула в ужасе, затем вглядевшись в маячивший за окном силуэт, закуталась в одеяло и открыла балконную дверь.

– Здравствуй, – он не пошевелился.

Она отошла в сторону. Холодный воздух лизал босые ноги. Он продолжал стоять у самого порога.

– Входи. – Вспомнив легенды, она произнесла традиционную формулу. – Я приглашаю тебя.

– Я не могу войти, – его голос на мгновение сорвался в хрип.

– Мне нужно сказать «войди» трижды?

– Это работает только с вампирами. Я не вампир.

– А что работает с тобой?

– Ничего. Я не могу войти. Никак. Точка.

– Ты пришёл, чтобы сказать мне об этом? – она убрала лезущую в глаза челку.

– Нет. Хочешь осуществить мечту кота Бегемота?

– Зачем? Это же его мечта.

– Разве это имеет значение?

– И мой ответ тоже?

– Именно так.

Он ждал её у подъезда.

– Мы сегодня пешком? – она не увидела привычного мотоцикла.

– Не совсем. – Он взял её за руку и повёл через ночной микрорайон. – Ты такая красивая.

Она не нашлась, что ответить. Его комплимент был слишком внезапен и короток. Она подумала, что если бы он подарил ей цветы – настоящие цветы – она бы наверно и шагу бы не ступила от изумления.

Они прошли мимо школы, срезали путь через двор, в котором медленно и беззвучно крутилась карусель с маленькими жёлтыми лошадками, прошли через арку. На остановке стоял тёмный трамвай, блестевший стеклами в свете фонарей. Она сначала решила, что трамвай иллюзия, эфемерно-плотное создание его разума, однако, подойдя ближе, уловила запахи стали, резины и пыли.

– Ты угнал трамвай? – она повернулась к нему.

– Я взял трамвай, – он повернул её обратно.

Она медленно обвела взглядом стальную махину и вздохнула.

Он забрался в кабину и открыл ей дверь. Она вошла в салон. На месте кондуктора её ждала сумка с рулетиками билетов. Она вздохнула ещё раз и надела сумку на шею. Трамвай тронулся.

Он мчал через ночь с громом и лязгом. В её голове крутились мысли о Дикой Охоте. Несколько остановок промелькнули почти незаметно. Казалось, он решил увезти её за пределы реальности, в иной более комфортный мир. Она даже успела порадоваться, придумать горы, тайгу и море, черничные заросли и добрых медведей. Трамвай остановился… на СШМНУ, малоэтажном посёлке в санитарной зоне Алюминиевого завода.

В салон поднялись два невысоких лохматых человечка. Лицо одного полностью скрывала борода. Другой держал в волосатой руке бутыль с чем-то мутным.

– «Домовые. Или гномы», – она так и не смогла решить, вежливо ли будет задать вопрос об их видовой принадлежности.

Человечки, вопреки ожиданиям, расплатились новенькими десятирублевыми монетами. Она оторвала им билетики, стараясь не слишком пялиться. Видимо, вышло из рук вон плохо. Человечки что-то друг другу сказали и ушли к задним сиденьям.

С этого момента трамвай исправно останавливался на каждой остановке. Кто-то входил, кто-то выходил. К скверу Борцов Революции вместе с вагоном покачивались около дюжины домовых (или всё-таки это были местные гномы?); три бездомные собаки и одна явно домашняя; с десяток душ (она так и не поняла на кой им трамвай); шизофреник с бубном, рассказывающий соседу – крысе размером с корги – о Шамбале, скрытой на самых глубоких уровнях кузнецких шахт; мальчик с большими чёрными от края до края глазами и выпивший, но адекватный мужчина. На Советской площади вошла лошадь, живая и тёплая. По вагону поплыл запах сена.

Она давно перестала брать плату за проезд. Трамвай грохотал через ночь. За окном пузырчатой оранжево-чёрной массой плыли Топольники, дальше мост, река.

Выпивший мужчина активно крутил головой, но вопросов не задавал.

– «Интересно, что он сейчас видит?»

Лошадь вышла на Универсаме и уцокала в сторону цирка. Запах сена остался. Казалось, он самостоятельно перемещается по вагону и что-то ищет. Как-то незаметно, сами собой, возникли русалки и тут же окружили кресло, в котором сидел выпивший.

– Мужчина, не уступите даме место? – русалка слегка наклонилась.

– А кому именно? – мужчина, не стыдясь, любовался нависшей над ним грудью.

– А всем по очереди! – по вагону рассыпался и смешался с запахом сена серебристый смех.

На Вокзале вышел черноглазый мальчик. На Коммунаре русалки вывели из вагона выпившего мужчину. Утром в парке Гагарина найдут его тело без следов насилия.

Трамвай мчал. Менялись пассажиры. Она не успевала следить за калейдоскопом лиц и форм. Мелькнул кто-то чугунный, толи Маяковский, толи Ленин; по тёмному потолку в плывущих квадратах плясали тени широких крыльев; от стены к стене метался смех, пахнущий сеном; кружились клоки собачьей шерсти. Сознание плыло.

Она моргнула и вдруг заметила, что вагон опустел. И трамвай мчался обратно к Старокузнецку через Томь. Он вышел из кабины, закурил, зажал сигарету в зубах, как-то незаметно оказался совсем рядом, подхватил её руки.

– Ты же знаешь, я не умею танцевать, – она попыталась высвободиться.

– Плевать! – он улыбнулся. С оранжевого кончика сигареты упал пепел.

Он повёл её в танце. Это был бы вальс, если бы не ритм стука колёс о стыки. Она сосредоточенно смотрела на ноги, боясь сбиться с такта.

– Посмотри на меня, – голос его прозвучал непривычно ласково. Она неуверенно подняла глаза. Ноги без присмотра не споткнулись. – Вот так.

Трамвай мчал всё быстрее. Вместе с ним ускорялся и танец. Оранжево-жёлтые прямоугольники слились в одну полосу. Грохот отражался от неба.

– Мы всех разбудим, – она смеялась.

– Плевать, – он движением губ стряхнул пепел. Трамвай качнуло на повороте.

Он закружил её и дёрнул к себе.

– Обещай мне… – его дыхание обожгло ухо.

– Что? – она пьяно моргнула.

– Обещай, что никогда меня не покинешь. – Жар сменился холодом. Она ощутила, как в животе шевельнулся склизкий шар. – Обещай. Обещай сейчас.

Он поцеловал её за ухом. Она прикрыла глаза, Слизкий шар расплавился и стёк в штаны. Мир плыл, грохотал и качался: «Обещаю».

– Вот и умница.

Трамвай замедлил ход. Он вернулся в кабину. Картинка за окнами рассыпалась на кадры. Трубы заводов в красных лампочках, светофор, гаражи, луна, тополя. Она села, прислонила голову к стеклу. Покачивание вагона убаюкивало. Она вспомнила, как в детстве с мамой ехала ночью к знакомым. За окном проплывали факелы Ферросплавного завода. Было так тепло и уютно, и мамино плечо рядом. Она закрыла глаза. Мир свернулся вокруг пушистым одеялом.

Её разбудил тычок в плечо. Перед лицом маячил кто-то морщинистый, точнее разглядеть не давал глубокий полумрак.

– Деньги возьми, красавица. – В незнакомом голосе смешались шелест и скрип. – Мы правила знаем.

Она взяла деньги и оторвала билетик. Трамвай стоял. Она выглянула в окно. За окном круг рельс огибал кирпичную диспетчерскую. Чуть дальше светился молодой белый собор. На асфальте остановки топтались два небольших медведя.

– А, это меня провожают. – Пассажир махнул зажатым в кулаке билетом, запахло хвоей. – Они потом сразу домой, не задерживаясь. Мы правила знаем.

Пассажир сел у окна. Она вспомнила, как в пять лет невероятные обстоятельства занесли её с маминой подругой и её сыном в эти края в три часа ночи. Они стояли на автобусной остановке и пытались поймать машину, а сын подруги рассказывал, что в лесу на холме живут медведи и спускаются ночью, чтобы есть маленьких детей. Она тогда с энтузиазмом спросила, придут ли к ним медведи. Мамина подруга решила, что она испугалась, и прикрикнула на сына. Она не помнила чем всё закончилось, но ей долго снились медведи на здешних улицах.

Трамвай тронулся. Медведи помахали лапами и ушли. Трамвай описал круг. За окном проплыл и исчез собор. На следующей остановке вошли несколько домовых платить они не стали. Зато прилипли к вагоновожатому с криком и требованиями. Он рявкнул. Маленькая толпа рассыпалась по креслам.

Трамвай лениво полз через ночь. Плыл за окном частный сектор. Домовые выходили на остановках тройками и парами, что-то тихо ворча под нос. К байдаевскому кольцу в вагоне никого из них не осталось. Морщинистый пассажир вышел на Школе и ушёл к реке.

Через десять минут трамвай замер ровно на том же месте, откуда они начинали путь.

– Конечная. – Динамик странно исказил его голос. – Вагон идёт в депо.

Она сняла с себя сумку и вышла. Он помахал ей из кабины и уехал.