Уж замуж невтерпеж

Глава 1. Рай на земле

Я перешагнула через порог, и потихоньку, как могла, пошла к дому. Все здесь было замечательным, цветы, сирень, морковка на грядках, деревянные настилы. Даже деревянный туалет в глубине двора казался сказочно красивым. Кроме центральной калитки, которая вела к дому, была ещё одна, она вела на залив. Открываешь калитку, делаешь десять шагов, и можно купаться! Только водичка здесь была холодноватая, из Ангары, как никак. Все было аккуратным и ухоженным, во всем виделась любовь и забота. А ухаживали за всем этим только две хрупкие женщины, так как один сын в то время защищал диссертацию, а второй сидел в ЛТП.

Потом мы пошли в дом. Домик и снаружи и внутри был малюсеньким. С небольшой веранды мы сразу попадали в сени, где стояла железная кровать, застеленная жакардовым покрывалом, здесь можно было спать. Дальше мы попадали в малюсенькую кухню, где стоял обеденный стол, столик для приготовления еды, и часть кухни занимала печка. После кухни мы попадали в комнату, где царил минимализм. Часть комнаты занимала печка, далее стоял диван, на котором предстояло спать мне, потом, между двух окон стоял комод, и далее две железных кровати, завершал картину круглый стол, который стоял посередине.

Как здесь было светло и уютно, не смотря на то, что мебель была старая, кровати с панцирными сетками, и сама комната маленькая. Все было устелено скатерками и салфеточками, а на полу лежали самовязанные половики. Хотелось сесть перед окном и никогда не уходить отсюда. А ещё здесь была волшебная кладовка, которая была с низу до верху завалена журналами "Роман-газета", и "Иностранная литература", у меня дух захватило, когда я это увидела!

Пока мне проводили экскурсию, мама разгрузила машину, притащила весь мой скарб, попрощалась и уехала в город на том же железнодорожном микрике. А мы остались разбирать сумки, чего там только не было! Мама капитально подготовила меня к проживанию у чужих людей. Но здесь в те времена не было холодильника, поэтому все продукты хранились в ямке, вырытой у веранды. Подпол делать здесь смысла не было, вода была совсем рядом. Но мама то об этом не знала, зато она старалась, чтобы мы втроём не умерли с голоду.

В общем нам надо было сильно постараться, чтобы разместить продукты так, чтобы они какое то время могли сохранится в свежем виде а это было сложно. Ведь в сумках было и мясо, и молоко, и сметана, и фрукты, и овощи, масло сливочное, масло растительное, мука, крупы, и всякая бытовая дребедень, типа мыла и порошка. В общем на устройство моего быта ушло полдня. Когда мы с Валентиной Александровной разобрались с моим расселением, Елизавета Константиновна уже испекла пирог к ужину.

Ужин был шикарный, надо было быстро съедать все, что могло испортиться. На столе был пирог, пара салатов, морс, и много чего ещё. Мои дорогие девушки ели не очень, а я налегала, мне надо было толстеть. За ужином мы говорили на общие темы, хотя я чувствовала, что меня очень хотят спросить о поезде, но не решаются. Потом мы помыли посуду и пошли на крыльцо, мы втроём просто сидели на ступеньках, наслаждались запахом сирени, а Елизавета Константиновна рассказывала о своей жизни в артели золотоискателей.

Ночь пришла неожиданно, раз, и все накрыла темнота. Не смотря на то, что рядом была вода, было тепло, ведь было начало лета. Мы не стали сопротивляться, и решили идти спать, ведь ночью спят. Это была моя первая ночь вне больницы, я заснула, как убитая.

Проснулась я от того, что в доме пахло свежей выпечкой и всю комнату заливало солнце. Господи, это было счастье, проснуться не в больнице и вдыхать аромат свежих булочек! Я встала и пошла во двор умываться. Ходила на костылях я ещё плоховато, запиналась за все подряд, но все прошло удачно. А потом я просто села на завалинку и наслаждалась летним утром. Меня ласкало солнце, надо мной цвела сирень, моя завалинка просто была раем на земле. Как обидно, что раньше я этого не понимала.

Мы сели завтракать, чай с горячими булками казался волшебным. Да для меня в этом мире пока все было новым, неопознанным и сказочным. А мои спасительницы казались ангелами хранителями. Я ела булку с сахаром и снова чувствовала немой вопрос о том, что со мной приключилась. Я прекрасно понимала, что мои соседки по жилью и по завтраку просто стесняются в открытую спросить меня об этом, они думают, что мне больно вспоминать об этом. Но за четыре месяца в больнице я десятки раз рассказала свою историю, от начала до конца со всеми подробностями. И после каждого рассказа я понимала, что меня отпускает какой то зверь, грызущий меня внутри, мне становится легче. А когда я смотрю на людей, которые говорят, что не хотят вспоминать травмирующую ситуацию, мне их жалко, и хочется сказать:" Дурак ты, то, о чем ты не хочешь говорить сожрёт тебя изнутри, рано или поздно".

Я начала рассказ сама, и для собственной пользы, и для того, чтобы между нами не было недоговоренностей, все для всеобщего блага. Рассказ длился минут сорок. Даже сейчас, сорок лет спустя, моё тело ещё реагирует на рассказ о поезде. А тогда, это вообще было свежее воспоминание, кровь бросалась мне в лицо, дыхание становилось частым и поверхностным, сердце стучало с бешеной силой, на лбу выступали капельки пота. Но где то в глубине я знала, что все это мне на пользу, с каждым рассказом реакция будет слабее и слабее.

Воспоминания были очень болезненными и яркими, ведь с травмы прошло только 4 месяца. Я рассказывала все это эмоционально, иногда прерывая рассказ, потому что перехватывало дыхание. Мои слушатели переживали вместе со мной, я это видела по их лицам. Мои эмоции и переживания, которые я ещё не прожила до конца, снова проживались мной, я жестикулировала, повышала голос, бледнела. Снова сорок минут я провела на рельсах, в реанимациях, операционных. За время моего рассказа слушательницы не произнесли ни слова, ни задали ни одного вопроса.

Я замолчала, мой рассказ закончился , мои слушатели сидели ошеломленные, я это видела по их лицам. Они прожили вместе со мной весь тот ужас, который я сейчас им рассказывала. А они были женщины взрослые, прожившие жизнь, повидавшие на своём пути много, и хорошего и плохого. В общем, после моего рассказа мы стали очень близкими людьми. Рассказывая свою боль и свой ужас, я открылась и доверилась им, и они приняли меня вот такой безногой и беспомощной, и так мы стали жить дальше.Вообще, надо сказать, что есть люди, с которыми просто легко. Я, скорее всего к таким людям не отношусь, особенно в свои 59. А те взрослые леди, которые с утра слушали мой ужастик, были именно такими. Не знаю, где они научились так жить, но они этим сильно упрощали жизнь, и себе и мне. И тот месяц, проведённый в деревеньке Мельничная падь, я вспоминаю до сих пор, как самый счастливый вый период в моей жизни. Спасибо вам, дорогие мои, Валентина Александровна и Елизавета Константиновна. Вечная вам память.

Советская деревня с лесопилкой, это место, где свое снабжение, свои прибамбасы и своя жизнь, поэтому на тот момент это был отдельный маленький мирок под боком у большого города. Так как снабжение здесь было замечательным, то и общение было соседским доверительным. Не надо было биться за банку тушёнки, килограмм колбасы, того, что привозили в Деревенский магазин, хватало всем. Деревня то была малюсенькая, её когда то родил леспромхоз. Поэтому в деревеньке жили специалисты лесопилки и их семьи, чужих было мало.

А место, где располагалось деревня, было просто сказочным, на берегу залива, в сосновом бору. Вся деревня была засажена, сиренью, черёмухой и рябинами, у каждого дома был полисадник с цветами, в те годы, это было невероятно красивое и уютное место. Все тут друг друга знали, знали, кто живёт здесь постоянно, кто приезжает на лето, кто бывает наездами, кто сдаёт домик в аренду, в общем, секретов в этой деревне не было. Поэтому новости по трём улицам разлетались с бешеной скоростью. Соседка соседке через забор крикнула, и вот уже в магазине обсуждают последние известия.

Поэтому, новость о том, что к Валентине Александровна привезли безногую девочку, разлетелась по деревне в тот же день, когда меня привезли к ней из больницы. А на следующее утро все знали, зачем меня сюда привезли и сколько я здесь буду жить. Так же знали, как меня зовут, сколько мне лет, и как я хожу с одной ногой. Все это можно было просто увидеть и домыслить. Но людям хотелось знать больше, поэтому не успели мы закончить вкусный ароматный и познавательный завтрак, как к нам пошли гости, даже мои роднули удивились гостю в девять часов утра.

Это была самая близкая соседка, тоже Галя, она видимо с вечера не могла заснуть от любопытства, поэтому встала, обиходила свое хозяйств, и пришла к нам. А так как это была деревня, то в гости шли с подарками и подношениями. И вот эта соседка Галя зашла в калитку, неся в одной руке банку сметаны, а в другой руке, дары огорода, помидоры, огурцы, редиску, укроп, и многие другие вкусности. Мы честно говоря офигели , и от раннего визита, и от красоты даров природы, поэтому сначала слегка подрастерялись. А потом пригласили её за стол, который не успели убрать.

А Галя то знала зачем она идёт. Она просто пришла произвести разведку. Так как она всю ночь не могла уснуть от любопытства, а с утра идти в гости неудобно, то она и вооружилась таким красивым и вкусным гостинцем, чтобы не выгнали, и не рассердились за ранний визит. После знакомства с Галей пришёл следующий сосед, потом ещё один, и так длилось до вечера. Накрытый с утра на завтрак стол так и простоял до вечера, а ведро булок, испеченных с утра Елизаветой Константиновной, закончились в этот же день.

Мы очень устали от такого общения, всем нужно было уделить внимание, сказать добрые слова, налить чаю, проводить. Но ещё был большой плюс во всем этом, все несли гостинцы, что у кого было. Мед, варенье, овощи, травяной чай, соленья, сушёные сибирские фрукты, в общем, вся маленькая кухня была заставлена подношениями, я чувствовала себя героем дня, все желали мне выздоровления, хорошего протезирования и дарили меня теплом и добротой. Сейчас я конечно понимаю, что они жалели меня, молоденькую калеку, но тогда я не была такой циничной.

Жизнь продолжалась, на улице стояло лето, светило солнце, можно даже было искупаться в заливе. Как мне все нравилось, и погода, и природа, и люди вокруг. Мои сожительницы были очень интересными людьми, я могла целыми днями их слушать. Валентина Александровна преподавала историю КПСС, предмет канувший в лету, но кроме информации по собственному предмету, в её умной голове было столько интересного, что слушать можно было вечно. А в памяти Елизаветы Константиновны было столько рассказов о золотых приисках, о людях, которые мыли золото в её молодости, и как они жили в дремучих лесах, вдали от цивилизации. Каждый вечер мы собирались на крыльце и я слушала сказки на ночь, те вечера остались в моей памяти навсегда.

А ещё, как я уже говорила у них в чулане лежали журналы "Роман-газета" и "Иностранная литература". Это были подписки за несколько лет. Я когда садилась выбирать себе чтиво на ближайшие дни, я просто по макушку погружалась в эти повествования, сложенные здесь ровными стопками. Именно там я научилась читать серьёзную литературу, исторические и политические романы. Это были "Победа" и "Неоконченный портрет" Чаковского, "Вечный зов" Иванова, "Царь рыбу" Астафьева, "Реквием каравану PQ 17" Пикуля. Все это я читала запоем, и хотя сейчас я понимаю, что информация в той, советской литературе была слегка искажена, я не могу сказать, что это была бесполезная трата времени.

Чтение не только расширяло мой кругозор, но и давало мне возможность убежать от своих гнусных мыслей. Не могли мои мысли стать хорошими, ведь нога то не отросла, поэтому я периодически погружалась в ментальное д@рьмо, а книги помогали мне оттуда вылезти. А ещё, меня активно вовлекали в домашние дела и в быт, я мыла посуду, чистила картошку, сидя на опе выкашивала серпом траву на обочинах тропинок, пилила вместе с Елизаветой Константиновной обзол, который выбрасывала на берег волна залива.

А по выходным мы стряпали булочки. Вернее, стряпала Елизавета Константиновна, а мы с Валентиной Александровной, наслаждались запахом и вкусом , потому что стряпать она начинала в 6 утра, а вставали мы в 8, то есть два часа мы наслаждались ароматом волшебной стряпни. Булки были разной формы и много, потому что вечером к нам приходили соседи, чтобы посидеть под яблоней, попить чаю, ну и конечно, поглазеть на меня. Но я тогда этого не понимала, ну и слава богу.

Мы с Елизаветой Константиновной часто оставались одни, Валентина Александровна уезжала по делам. И мы придумывали себе дела, чтобы и размяться и добро сделать, и чтобы Валентина Александровна обрадовалась. Мы складывали дрова в красивые поленницы, вязали из старых вещей половички, делали на окошки узорные бумажные занавески, варили варенье из одуванчиков, носили с залива в дом воду из залива, в чулане стояла деревянная бочка, литров сто, и надо было всегда наливать её до краёв, чтобы не рассохлась. Во всем этом я участвовала, как могла, и старалась изо всех сил.

Елизавете Константиновне в то время было 79 лет, но назвать её бабушкой язык не поворачивался. У неё были седые волнистые волосы, которые она собирала под ободок, и фигура двадцатилетней девушки. Даже в такие преклонные годы она постоянно находилась в движении и стимулировала меня, у неё постоянно были какие то идеи , и она старалась реализовать их немедленно. Её совершенно не смущал преклонный возраст, она считала, что человек не стареет, а изнашивается от плохих дум и поступков. Вот так я перенимала опыт поколений.

Лето было в разгаре. Причём оно проснулось только в конце июня и теперь перевыполняло план, солнце жарило, как бешеное. В такие дни я просто загорала на досках посреди двора с книгой в руках. Мои кости, на которые была натянута кожа, прогревались насквозь, и мне казалось, что моя кровь закипает от жары. Я, как могла плелась из калитки к заливу, и осторожно, на костылях,заходила на глубину. Вода прогревалась, была тёплой, костыли в воде были не нужны я пуляла их на берег , и просто лежала на воде, глядя в ярко голубое небо.

Когда мне наскучивало это занятие, я начинала плавать по заливу за деревяшками, отходами, которые оставались от лесопилки и оказались в воде, тогда за этим сильно никто не следил, и этими отходами топилась вся деревня. Их я тоже пуляла на берег, руки в связи с хождением на костылях, стали сильные, и доски и досочки долетали до берега и там высыхали. Выйти я на берег сама не могла, поэтому пока я ждала Елизавету Константиновну, я старалась выкинуть на берег побольше обрезков и обломков. Должна же я была вносить что то полезное в нашу комфортную жизнь.

Когда солнце начинало двигаться к горизонту, приходила на берег Елизавета Константиновна. Она помогала мне выйти из воды, я садилась на лавочку и мы вместе наслаждались плеском волн и ярким пейзажем. Потом мы разлаживали мою деревянную добычу так, чтобы она высохла, и шли в дом, встречать Валентину Александровну. Автобусы в деревню ходили по расписанию, и мы знали, на каком автобусе она приедет. Пока она шла от остановки к дому, мы успевали накрыть стол , согреть чайник, и встретить её у калитки. Она радовалась нам, мы радовались ей, весь мир освещали наши улыбки.

У Валентины Александровны были интересные странности. Когда ей нужно было о чем то подумать, она брала тазик, доску, и начинала стирать руками белье. Руки совершали привычные движения, а мысли в этот момент были где то в другом месте. Бывали дни, когда она перестирывала вручную, на доске, все постельное белье, три комплекта. Меня это очень удивляло, но Валентина Александровна говорила, что стирка не отвлекает её от мыслительного процесса, а стимулирует, поэтому она давно пользуется этим методом.

В общем жизнь просто шла, без потрясений и стрессов, согреваемая летним солнцем, и пахнущая ароматными булочками. Так же подходили к концу и тридцать дней, которые были мне даны для того, чтобы узнать, что на земле есть рай. Дни этого летнего месяца шли на убыль. Ещё несколько дней и мне нужно будет переместиться на протезный завод и научиться ходить на деревянной ноге. Но эти несколько дней еще были в моем распоряжении, поэтому я загорала, купалась, пилила дрова, беседовала с моими ангелами хранителями.

Мы втроём прожили вместе чудесный летний месяц. Но так сложилась жизнь, что я буду общаться с этими женщинами долго и продуктивно, до их последних дней, они будут меня поддерживать, помогать, направлять на путь истинный, а я буду их любить всем своим сердцем. Елизавета Константиновна умрёт через десять лет, чуть не дожив до своего девяностолетия, а Валентина Александровна, справит свой 90-летний юбилей, и умрёт в 2015 году, прожив долгие девяносто два года. Но в 1982 году мы ничего не знали о будущем ,и расставались, надеясь только на лучшее.

Ну вот и пришло утро расставания. Все загрустили. Я очень привыкла к моим спасительницам, к этой деревне, к размеренной жизни, к книгам в чулане, к булочкам по выходным. Но я понимала, что, во первых, мои любимые женщины устали, не девочки же, а во вторых, мне обязательно нужно идти дальше, за протезом, он должен упростить мою жизнь. За этот месяц я окрепла, потолстела на деревенских харчах, научилась пользоваться костылями в обычной жизни, поэтому, в принципе, я была готова к переходу в другую реальность.

Все мои сумки были собраны с вечера, поэтому утром мы их вынесли к калитке и сели пить чай. Валентина Александровна и Елизавета Константиновна говорили мне слова поддержки, давали советы в дорогу, а я их благодарила от всего сердца. До сих пор я думаю, что это были лучшие люди в моей жизни, открытые и настоящие, больше я таких не встречала. Наконец то приехал уже знакомый микроавтобус, мы быстро погрузили сумки и я поехала в другую жизнь. Гармония, тишина и уют теперь будут другими.

Глава 2. А кто сказал, что будет легко

Ехали мы долго, зато у меня было время подумать о том, как жить дальше. Мама ко мне не лезла со своими разговорами, она тоже о чем то думала. Вообще моя мама была очень интересный человек. У неё было очень много жизненной хватки, желания жить, внутренний стержень, но жила она как то напоказ, лишь бы картинка снаружи красивая была, а что внутри- неважно. Ну в тот момент я этого не понимала, поэтому мы молча ехали по летнему солнечному Иркутску, и каждый думал о своём.

По пути мы заехали домой, выгрузили мои вещи и продолжили путь на предприятие, где делают запасные руки, ноги, грудь, и всякие другие интересные вещи для здоровья. Протезный завод находился в центре города, и занимал двухэтажное кирпичное здание. Когда мы подъехали к нему, вышли из машины, и рассматривали это здание, меня поразила убогость, которая здесь царила. Двор покрывали остатки асфальта, ступеньки на крыльце были выщерблены, само здание просило ремонта.

Внутри было так же, как снаружи. Вышерканые до досок полы, обшарпанные стены, кое как отремонтированные стулья у кабинетов. Ну очень убогий вид был у всего. И даже если ты сюда пришёл с хорошим настроением и боевым настроем , окружающая обстановка так действовала на тебя, что находясь здесь минут двадцать, ты тоже начинал чувствовать себя убогим. Ну а я, рассматривая обстановку, тихо шла к окошку, над которым большими буквами было написано "Регистратура". Я была не первой у этого окна, хорошо, что здесь стоял какой то задрипанный диван и можно было ждать сидя.

Минут через двадцать я оказалась у окошка, мне завели карточку, и отправили в кабинет номер четыре. В этот кабинет, слава богу, очереди не было, поэтому я зашла сразу. В кабинете было также убого, как во дворе и в коридоре. Но здесь кто то наставил цветочков, и ухаживал за ними, поэтому они скрашивали прибывание в этом месте. Меня встретили две женщины и один мужчина, усадили на кушетку и помогли раздется. Я на тот момент весила килограммов 40-45, при росте 178, поэтому смотреть на меня было грустно, а мои многочисленные шрамы дополняли картину. И эти трое стояли напротив и просто разглядывали меня.

После того, как они насмотрелись на меня и на мои шрамы, они взяли мои снимки, историю болезни и удалились. А мы с мамой ждали их и разглядывали кабинет, который был заставлен готовыми ногами, аппаратами для поддержания тела и какими то непонятными приспособлениями. Вообще в первый раз здесь было жутковато, но потом я привыкла. Протезистов не было очень долго, и я , раздетая, даже успела замёрзнуть. Вернулись они минут через двадцать, но уже большей компанией. В этом месте я начала понимать, что со мной что то не так. Вся эта компания из шести человек, вертела меня, крутила, рассматривала остатки моей ноги, замеряла меня вдоль и поперёк, и все о чем то говорили, только тогда я не могла понять, о чем. Сняв с меня все мерки, нужные и ненужные, они снова удалились. И опять минут на тридцать. В этот момент я уже реально понимала, что со мной что то не так, и существует перспектива так и остаться на костылях на всю жизнь. Честно скажу, было страшновато, до сих пор помню ощущения.

Наконец то они вернулись и расположились вокруг меня с серьёзными лицами. Я ждала, когда мне скажут какую нибудь очередную гадость. И они начали. Разговор был о том, что моя культя не правильно сформирована, там много того, что мешает сделать протез, поэтому в данной конкретной ситуации помочь они мне ничем не могут. Они уже обсудили все возможные варианты, и точно могут сказать , что вариантов нет. Я слушала все это и думала, что все это можно сказать в двух словах, зачем столько трепотни?

Наконец то они закончили. У мамы было потерянное лицо, а у меня был один вопрос:"А что теперь делать то? Какие то варианты исправления ситуации есть?". И они снова начали словоблудить. Не понятно, то ли они мою психику берегли, то ли привыкли так говорить всем, с вступлениями, с отступлениями, с лишними словами. Я честно говоря, задолбалась слушать эту муть, суть то когда-нибудь будет? Да суть была. Но для того чтобы её узнать, пришлось задать ещё один конкретный вопрос:"Что я должна сделать, чтобы мне все таки сделали протез?"

Наконец то они ответили, они просто жалели меня. Нужна была реампутация, или повторная ампутация, формирование другой культи, и все пойдёт по плану. Слава тебе Господи, родили. Они то думали, что перспектива ещё одной операции введёт меня в шок! Да мне было фиолетово, одной операцией больше, одной меньше, лишь бы был возможен протез! Когда они поняли моё отношение к ситуации, им стало легче, и они уже без реверансов объяснили, где травматологи допустили ошибку, и что мешает им сделать протез.

Мамино лицо просветлело и она побежала звонить в травматологию, Очирову. А я осталась беседовать с протезистами. Самый старший из них и самый опытный, был Николай Алексеевич, ему тогда было за 60. Он будет делать мне протезы лет двадцать. И была среди них молоденькая девочка, Наташа, теперь она Наталья Владимировна, которая будет делать мне протезы тоже 20 лет, пока я не перейду на электронное обслуживание. И в те времена, и сейчас на этом предприятии работают фанаты, специалисты высшего класса, только благодаря им у нас , безногих есть возможность ходить.

Мама прибежала с хорошими новостями, можно ехать в травматологию. Вообще то я и не сомневалась в том, что травматология возьмёт меня сегодня, потому что когда моей маме что то надо, она действует, как асфальтоукладочный каток, катится, не обращая внимания на преграды. Но все равно я была рада, дело не отложится в долгий ящик, и через две недели я буду готова к протезированию. Протезисты написали нам огромный перечень рекомендаций, объяснили каждую строчку и с наилучшими пожеланиями отправили к травматологам.

Такси в те времена в нашем городе вызвать было проблематично, поэтому мы похромали к трамвайной остановке. Нужно было доехать до центрального рынка, а оттуда автобусы идут во все районы. Ходила на костылях я, можно сказать отлично, поэтому на рынке мы оказались быстро, а вот автобус до травматологии ждали долго, то ли пересменок у них был, то ли обед, но все равно дождались. В общем, путь от протезки до травматологии занял у нас где то два часа, поэтому явились мы к Анатолию Михайловичу уже после обеда.

Так как была договорённость, мама передала меня из рук в руки и поехала домой. А меня повели в палату. На этот раз палата была под номером 25, значит меня официально признали не смертником, а живым человеком. Ну сначала меня решили завести в процедурный кабинет и сделать забор всех анализов, так как Очиров решил взять меня на операцию завтра. Я конечно от этой новости то ли пришла в шок, то ли обрадовалась, но настроение у меня улучшилось, и я радостная пошла в двадцать пятую палату .

Кровать моя теперь была у окна в углу, она одна была свободной. Рядом со мной находились ещё шесть женщин, но запомнила я только одну. Звали её Наташа Швидкая, она приехала в Иркутск из Днепропетровска по распределению, да так и осталась здесь навсегда. Мы до сих пор с ней общаемся. А тогда она просто лежала на соседней кровати и лечила свою коленку, которая почему то скрипела и болела. Но в те времена мне это было не интересно, потому что у меня своей боли было достаточно.

Я не ела с утра, и была голодная, как волк, поэтому конечно же пошла к знакомым и почти родным раздатчицам и попросила у них поесть. Они тоже очень рады были меня видеть и накормили прямо от пуза. Я не стеснялась и съела все , что дали, надо запасать ресурсы, ведь после ужина нельзя будет есть, потому что завтра операция. Ходить я после такой кормежки не могла, поэтому пошла лежать, выпросив на посту у медсестры книгу. Я как то в этот раз не взяла с собой книги, потому что ехала совсем не из дома.

Читать у меня не получилось, потому что от обжорства я заснула и проспала до ужина. На ужин я, как здоровая пошла в столовую, там и познакомилась поближе с моей соседкой Наташей. У нас нашлось много общих тем для разговора, поэтому после ужина просто сели на диванчик в коридоре и трепались обо всем. Нам было интересно вместе, и если бы не пришла сестра, ставить мне укол на ночь, мы бы проговорили до утра. Укол ставился для того, чтобы я спокойно провела ночь перед операцией, поэтому я уснула мгновенно.

Утро началось с очередного укола, мне его сделали в 7.30. Через полчаса за мной приехала каталка и мы поехали в операционную. Операционная была ещё закрыта, и пока сестра бегала в поисках ключа, я ожидала её в коридоре возле операционной, совершенно голая, закрытая простыней. Сейчас бы я завелась по этому поводу, а тогда это меня совершенно не напрягало, потому что я думала об исходе операции, мне нужен был протез, чем скорее, тем лучше, ради этого я на многое была готова.

Ключ где то потерялся вместе с сестрой. К операционной уже пришёл Анатолий Михайлович, а сестры все не было. Я была очень рада его видеть, во первых, потому что делать операцию будет он, а во вторых, потому что он проведёт мне обзор моей операции. Так и случилось. Очиров рассказал мне что операция простая, длится будет минут сорок, никаких особых заморочек нет, надо разрезать кожу, отпилить кость, и снова все зашить. Он был настоящим мастером своего дела, даже его рассказы об операциях вызывали не страх, а восторг.

О боже, наконец то пришла сестра, а за ней следом и все участники операции. Меня закатили в операционную, переложили на стол, включили лампы, и началось моё общение с анестезиологом. Вообще в операции для меня самое страшное, это анестезия. Я всегда чего то боюсь. Боюсь не заснуть, боюсь проснуться посреди операции, боюсь заснуть не глубоко, и слышать все, что со мной будут делать. Ни разу в жизни со мной не было ничего подобного, а вот боюсь и все.

Анестезиолог, как всегда положил мне на лицо маску с эфиром, и сказал считать в обратную сторону. Десять, девять, восемь, семь, шесть , пять , лампы превратились в огромное солнце, четыре, три, все, я перенеслась в другую вселённую. А там время идёт совсем по другому, не понять, то ли тянется, то ли бежит, поэтому просыпаешься ты обычно не на операционном столе, а в своей палате на кровати, прооперированная и забинтованная белоснежными бинтами. Глаза почему то не хотят открываться, но ты прекрасно осознаешь, что вернулась в этот мир.

И я проснулась, но не от того, что закончилось действие наркоза, а как всегда, от голода. Я хотела есть, как будто не ела суток трое. И как всегда на тумбочке стоял обед, супчик, каша с котлетой и компот. Может, если бы они не издавали никакого запаха, я бы не проснулась, но они пахли, и раздражали мой мозг, поэтому я проснулась. Я повернулась на бок, подвинулась к тумбочке, зачерпнула из тарелки ложку каши, донесла эту ложку до рта, потом в рот и заснула. Ну как в старые добрые времена. Только на боку лежать и есть было удобнее. И опять рядом была Наташа, но другая, которая тоже вытаскивала у меня спящей изо рта ложки с кашей.

Ночь прошла, настало утро, хорошее послеоперационное утро, наркоз выветрился, боль была, но терпимая, рана не кровила. Чего ещё можно было себе пожелать? Правильно, приятного аппетита, и я пошла на завтрак. После завтрака я пошла гулять, назначений никаких не было, и я была свободна до обеда. Пешком на первый этаж, потом пешком на четвёртый, и в твоём распоряжении большой больничный парк, где не слышно стонов, и не видно страданий. Вот так до обеда я и гуляла, от лавки к лавке, зато плохие мысли в это утро уже не лезли ко мне в голову. Мне казалось ещё чуть-чуть и все будет хорошо.

Ну вот и все, операция прошла удачно, наркоз выветрился, можно было начать реабилитацию и ускорить заживление. Я так и делала. Процедур, кроме перевязок раз в два дня, у меня не было, поэтому я весь день проводила на улице, в больничном парке. Здесь было много зелени, и стояли лавочки, можно было отдохнуть. С другими гуляющими я старалась не общаться, из них почему то лилась волнами боль и страдания. А я за месяц жизни у Валентины Александровны очень привыкла к позитиву, поэтому слонялась по парку одна, так было результативней .

Часто мне компанию составляла Римма Халитовна, она выходила подышать свежим воздухом после операций. Вот с ней было интересно, это была ходячая медицинская энциклопедия. А ещё у неё был талант, передать медицинские знания на простом, человеческом языке. Гуляя с ней я узнала много о том, что со мной произошло, чисто по медицински, что меня ожидает, и что мне поможет в адаптации. Она никогда меня не пугала, она просто настраивала на терпеливый подход к делу. Некоторые её советы я помню до сих пор.