Читать книгу: «Бражник», страница 14

Нахрен такие пирожки

Внезапно Ярослав решил, что пищевой промышленности с нас хватит.

Обычные люди думают:

– Вот ещё хоть раз – и точно брошу!

А в следующий раз наступает еще один «хоть раз». Здорово, что Ярослав был не таким. Ярослав вообще не думал, он просто говорил в какой-то момент:

– Да ну нахрен!

И момент, как правило, выбирал самый неподходящий.

Так произошло и с пирожками. Он сказал:

– Да ну нахрен! – в тот самый момент, когда у нас появился жалкий шанс на спасение: в наш коллектив вернулся Артур.

В прямом смысле. Артур стоял в дверях, когда Ярослав делал свое заявление.

Мы все вчетвером подсчитывали оставшиеся нервные клетки, когда раздался звонок в дверь. Открывать пошел я. Просто потому, что больше не пошел никто. После того случая с золотым кольцом у нас всех пошаливали нервишки.

Словами не передать, как я обрадовался, когда увидел в проеме сияющую лысину и сто килограмм безмятежности под ней.

И вот когда я ввел Артура в комнату, чтобы все обрадовались так же, как я, пришло время фирменной реплики Ярослава.

– Да ну нахрен! – воскликнул он и вскочил с дивана в моей комнате, на котором не так давно умерла Румани. – Нахрен такие пирожки!

– И что же ты предлагаешь взамен? – с готовностью конвертировать любую его идею в юридический адрес спросил Даня.

– Да, что ты предлагаешь взамен? – деловито включился в обсуждение Артур, и все взглянули на него, как на призрак. Лаврентий так вообще на месте подпрыгнул и мне стало его жаль, а Даня удивился просто за компанию – он Артура в лицо не знал.

Повисло молчание. Мне стало неловко из-за того, что никто не стал радоваться Артуру, но сам я уже порадовался ему в дверях и не хотел переусердствовать. Вместо того, чтобы порадоваться еще раз, я стоял и в упор не понимал, почему Ярослав пялится на Артура со своей кровожадной улыбкой.

– Ты еще за рулем? – спросил Ярослав, а Артур ответил:

– Естественно.

И вот тогда Ярослав аж подпрыгнул на месте – прям как Лаврентий, но от радости – а потом заявил:

– Мы откроем похоронное бюро!

Гроб на колесиках

– У смерти лицо пережитка прошлого. Все эти обряды и обычаи, пластмассовые цветы и обитые красным гробы – так хоронили лет пятьдесят назад. Время идет вперед, а смерть идет с ним рука об руку. Люди умирают сейчас, умирали тысячу лет назад. Но сейчас они умирают иначе.

Все мы – Артур, Лаврентий, Даня и я – слушали молча. Переваривали информацию.

Чем дальше идёт прогресс, тем страшнее становится смерть. Пятьсот лет назад никто не мог представить, что будут случаться авиакатастрофы. Тысячу лет назад никто не мог представить, что люди будут по неосторожности затягивать себя в станки на работе.

– Разве наши сверстники хотят хоронить родителей так же, как те хоронили своих? Нет. Нам нужно что-то новое. Мы не станем изгонять смерить из смерти, напротив: наполним ее новым значением, новым смыслом. Это Новая Смерть, и мы ее адепты.

Слова лились бесконечной рекой. Ума не приложу, когда все они успевали рождаться в голове Ярослава.

– Не нужно отделять мир живых от мира мертвых, пускай смерть будет похожа на жизнь, пускай станет ее частью. Это не должно пугать, это должно быть закономерно. Ведь в смерти нет ничего плохого.

Ярослав ненадолго умолк, как будто бы закончил поминальную речь. К сожалению, выпить под нее не налили.

Но то был еще не конец. Никто не успел своего слова вставить, как Ярослав заговорил опять – после небольшого антракта приступил к основной части. Он встал боком, упер одну руку в бок, а другую выставил вперед, как будто сдерживал ей невидимую волну восторга от своей новой задумки.

– Современное похоронное бюро. Возможность записи без звонков. Вам не нужно никуда приезжать, мы все сделаем сами – только напишите, как зовут ваш труп. Мы похороним его с вашими любимыми цветами, возьмем все хлопоты на себя. Можете смотреть прямую трансляцию с кладбища из любой точки мира. Онлайн. Для юных усопших мы предоставим уникальное предложение: маленькие саркофаги для любимых гаджетов.

Ярослав хлопнул в ладоши и пояснил:

– Как для органов в древнем Египте.

Идеи уже сыпались из него, как из рога изобилия, а до меня только-только стало доходить, что он хочет свернуть нашу лавочку.

– В честь открытия – акция! – не унимался Ярослав. – Хоронишь одного – второго закопаем бесплатно!

Я не понял одного: чем это предприятие отличается от того, что мы называли Утилизацией медицинских отходов?

Ярослав ответил, что различие всего одно, и оно существенное: мы будем работать с потребителем.

– Как ты не понимаешь! – сокрушался он. – Раньше мы работали в строго отведенной для нас позиции – принимали то, что дают, и не больше. А теперь мы сможем управлять аудиторией и привлекать ее! Больше клиентов – больше денег, разве это не очевидно?

Я сомневался, что он сможет привлечь больше клиентов в похоронное бюро. Разве что сам убивать начнет.

– Погоди, – вдруг поддержал меня Лаврентий, – в похоронных бюро работает много профессионалов. Там занимаются такими вещами, на которые нужно учиться несколько лет! Это ведь не просто положить в гроб покойника, надо его подготовить и обработать.

Ярослав на пару минут задумался, а потом отрезал:

– У нашей компании будет другая политика.

– О боже… – простонал я.

– Мы же новаторы, забыл? – подмигнул мне Ярослав. – Долой привычные глазу убранства, долой покойников, которых нельзя отличить от живых! Зачем нам разрисованные куклы? Мы дадим вам реальную смерть!

Мне начало казаться, что он сам верит в ту чушь, о которой говорит.

Ну, как тогда. С пищевой промышленностью.

– Может, ты еще и отца своего привлечешь? Чтобы он их отпевал, не отходя от кассы?

Ярослав снова задумался, и я с удовольствием обнаружил, как в его глазах угас прежний запал.

– Неплохая идея, – улыбнулся Ярослав уже без энтузиазма. – Только он не согласится. Можем Лаврентия в семинарию отдать.

Я вздохнул.

– Пока он отучится, нас всех уже повяжут.

– А? – встрепенулся Даня, а я повторил, с вызовом смотря в его глаза:

– Нас всех повяжут, – и с достоинством, на тон ниже, добавил: – рано или поздно.

Повисло молчание. Тишину нарушал только звон в моих ушах. Даня поспешил снова выпасть из разговора.

– Да с чего бы, – вдруг подал голос Артур. – У меня вообще, чтоб вы знали, второе дыхание открылось.

– А чем ты занимался все это время? – заинтересовался Ярослав.

Артур, вроде, только и ждал, пока кто-нибудь задаст ему такой вопрос. Он сел на стул, который при этом выразительно скрипнул, и протянул:

– Ну, значит, так…

В дальнейшем мы узнали ужасающие подробности его скитаний по анналам правосудия.

Оказалось, их с Сагиром взяли вместе, потому что оба они работали неофициально. Кого-то из руководства больницы после этого уволили. Но вскоре выяснилось, что у правоохранительных органов ничего на Артура нет, поэтому его отпустили. Продержали пятнадцать суток, как положено, оштрафовали больницу и пустили на все четыре стороны.

Был в его истории момент воистину удивительный. После ареста, пятнадцати суток, штрафа и увольнения руководства сам Артур все еще работал в морге, так как никто не удосужился озаботиться его увольнением.

Претензии остались только у миграционной службы.

Артур, как ответственный человек, отстоял там в очереди два дня кряду. Но, увы, этого недостаточно. Артура так никто и не принял: он попросту устал ждать своего шанса попасть на прием.

– Наверно, очередь до меня до сих пор не дошла, – хмыкнул он, когда закончил свой рассказ.

– Выходит, ты даже ничего не потерял? – подвел итог Ярослав. – Ни место в морге, ни машину? И тебя даже не депортировали?

– Не-а, – лучась радостью мотнул головой Артур. – Я в порядке.

Он действительно был в порядке, наш Артур.

– Значит, – Ярослав хлопнул в ладоши и потер их друг о друга, – можем начинать.

Я спросил у него, с чего мы начнем, а он ответил:

– Точно так же, как в прошлый раз: с маркетинга. Но! – он поднял в воздух указательный палец. – На этот раз мы будем печатать только визитки. Сэкономим.

– На кой черт нам визитки? – проворчал я. – Ходить по домам и спрашивать, не хотят ли они похоронить кого-нибудь в самом ближайшем времени, а потом совать им визитку?

Ярослав замер.

– Нет, я думал, Артур будет раздавать их родственникам умерших. Но идея хорошая.

– Так пылесосы продают, – попытался я вразумить его.

– Пылесосы? Лавруша, у тебя ведь есть пылесос?

Лаврентий принял вид оскорбленного хомяка: он не любил раздаривать богатства своей норы.

– Есть, но я его продавать не собираюсь, – угрожающе буркнул он.

– Конечно, я тебя об этом и не прошу, – мягко, как одуванчик, заверил Ярослав. Почуял, видно, что хомячок готов кусаться. – Просто одолжу его, когда у нас будут визитки.

Тогда никто из нас даже предположить не мог, что он действительно пойдет продавать этот долбанный пылесос. Ну не дурак ли?

План Ярослава был прост до глупости: проникать в подъезды и рыскать по квартирам, выдавая старый пылесос Лаврентия за новейшую разработку в мире техники.

Конечно, он не смог его никому продать.

– Ты что творишь? – закричал я на него после того, как он вышел из первой квартиры.

Да, он взял меня с собой, чтобы я переносил пылесос от двери до двери, как его личный раб.

– Я? С нетерпением жду, когда народ ополчится против реального зла, – терпеливо сообщил Ярослав, закуривая.

Сам не заметил, как он начал курить. Живя с Лаврентием сложно удержаться. Я и сам, должно быть, вдыхал по пачке курева в день – просто из воздуха в квартире.

Мы с Ярославом стояли на лестничной клетке, он готовился к следующей квартире.

Я спросил:

– То есть, против политиков?

Ярослав фыркнул.

– Говоришь, как Сагир. Реальное зло нашего времени – это само время. У нас его слишком много, мы не умеем его тратить. Игры на телефонах, новости, соцсети – это все только для того, чтобы убить время. Информация, продажи, покупки – все для того, чтобы человек не чувствовал себя одиноким. И знаешь, что?

Я выжидающе смотрел на него.

– Не работает! – подытожил он и развел руки в стороны. – Они все впускают меня, потому что они несчастны.

Иногда Ярослав становился серьезным до ужаса.

– И наше похоронное бюро – это то же самое, – поддакнул я.

Но он вдруг глянул на меня сурово, по-волчьи.

– Нет. Смерть – это совсем другое.

За один день мы успели обойти шесть домов. Раз десять нас послали, пять угрожали и один раз действительно вознамерились причинить телесный вред. Мы были изнурены, пылесос – местами побит, как и мы сами.

Я не понимал, зачем Ярославу понадобилось все это.

Не понимал, пока он не сообщил, что при каждом визите подсовывал людям визитки. Он давал их в руки, засовывал в почтовые ящики, разбрасывал по квартирам. Втыкал под дверные косяки и ручки. Оставлял след.

Напоминал о смерти.

Еще когда мы заказывали визитки, Даня спросил:

– Что насчет названия?

Ярослав пафосно вознес руки к небу, выделяя взмахами каждое слово, и медленно проговорил:

– Гроб. На. Колесиках.

День, когда это случилось

Я стоял у окна и смотрел в него.

Я смотрел в окно, потому что у меня есть некоторые ежедневные привычки, как и у всех людей. Люблю, например, просыпаться не по будильнику, а когда мне хочется, долго валяться в кровати – час или два, пока не надоест. Потом вставать и идти на кухню, чтобы постоять там у открытого окна и поглядеть на улицу: как люди живут. А они живут все очень интересно, и вот я смотрю, смотрю…

В тот день за окном я видел дорогу с машинами и грязный снег, людей, которые шли в разные стороны, деревья, собак и фонари. Соседка с огромной лохматой овчаркой на поводке орала на мужика, что, мол, такие, как он, живодеры, только и знают собакам мясо с гвоздями подкидывать, а его самого впору этим мясом накормить. Жаль, мол, собаки его не покусали в детстве, тогда он бы от них бежал, как от огня. За окном было все это, а перед ним был я.

Денёк задавался хороший.

В нашем классе учился один мальчик. Его звали Костя. В детстве Косте часто говорили, если он не понимал шутку: вырастишь – поймёшь. И он очень обстоятельно ждал, пока вырастет. А потом вырос, так и не поняв шутку. Зато он понял, что кругом один обман и разочарование, и понёс этот тяжкий груз на своём горбу.

Костя – это, кстати, я. Приятно познакомиться.

Я могу сказать: когда я вечером вышел за пивом, я сразу обратил внимание на машину с потушенными фарами чуть дальше по дороге. Но тогда я, наверно, совру. Или нет.

По правде, я плохо помню все, что было до этого – до того, как та машина подъехала ко мне и меня в нее запихнули. А тогда парализующий страх разлился по моим венам и затвердел, как цемент, превратив все тело в шашлык, нанизанный на шпажки. По мне бегали волны прохладного оцепенения, ударяющиеся о ступни, которые я вообще чувствовать перестал.

Я лежал лицом в заднее сидение с заломленными руками.

Я вдруг подумал, что зря написал столько предсмертных записок. Сглазил.

Если вокруг тебя есть люди, они работают, как подушка безопасности. А если ты один, любой удар приходится на больное место.

В тот день остался один-единственный во всем мире. И меня привезли в отделение милиции. Нет, никто не сообщил мне свою должность или фамилию. Я не видел никакое удостоверение. Никто мне ничего не сказал. Я не знал, кто меня схватил и почему – лишь смутно догадывался. Их было двое, хоть я никого не видел. Но один точно заломил мне руки и впихнул в машину, а второй ее вел. Третий если и был, то ничем не занимался. А если он ничего мне не сделал, то его и считать ни к чему.

Когда меня схватили, я не издал ни звука. Я знал, что это бесполезно. Меня пихнули в засаленное сиденье мордой, накрыли сверху какой-то тряпкой и мы тронулись. Я слышал только, как хлопнула дверь в машину и как рыкнул мотор, который даже не глушили.

Тряпку с меня сняли, когда мы приехали. Почему-то только после того, как меня выволокли из машины, на запястьях щелкнули браслеты наручников. Я не говорил ни слова. Со мной тоже никто не заговаривал – протащили через проходную, как собаку, и сунули в пустую камеру.

Нет, я правда думал, что все пройдет как-то иначе. Даже разочаровался.

Когда меня сунули в камеру, я наконец разглядел тех, кто меня туда волок. Один, моложе второго, остался у двери в клетку. У него было сухое лицо, на котором росли борода с усами и очень внимательный взгляд. Вид имел добропорядочный, как будто из другого времени пришел. Из прошлого. Я смотрел на него и стыдился самого себя, такой он был добропорядочный.

И вот такой замечательный человек меня арестовал. Не знаю, радоваться этому или нет.

Второй сел рядом со мной. Точнее, я полулежал на полу, потому что в клетку меня просто кинули, как тряпку, а он сел на скамеечку. Этот был постарше и вид имел довольно свирепый. Наверно, сыт уже такими, как я, по горло. Он вдруг спросил:

– Твой друг что, сумасшедший?

Он спросил это с какой-то доверительной жалостью. Иронично. Печально. Не знаю, как описать – он просто спросил это, как родной отец. Даже с сочувствием.

– Я тоже так думаю, – честно ответил я.

А милиционер передо мной вздохнул. Я решил, что он, наверное, следователь.

– То в морги влезает, то по квартирам ходит и визитки непонятные людям сует.

Я усмехнулся.

– Это вы еще мало о нем знаете.

А следователь вдруг посмотрел мне в глаза. Взгляд у него стал совсем не отеческий.

– Ты нам можешь много всего рассказать. А мы послушаем.

Я все понял. Понял и засмеялся.

Но следователь понял меня неправильно. Он начал меня уговаривать, вальяжно развалившись на своей этой скамеечке.

– Ну, смотри: у нас есть заявление на тебя от гражданочки, которую ты избил. К нему приложен фоторобот, который опознали несколько свидетелей, которые видели тебя в морге в неурочное время. Также гражданочка, которую ты избил, подтверждает, что ты вел дружбу с ее братом – а он как раз-таки в морге и работал. Ну, чего молчим?

Все время, пока он говорил, я насилу сдерживал смех, чтоб не отхватить леща от сотрудника при исполнении. Я молчал, потому что едва не задыхался от смеха, рвущегося из самого моего нутра – а когда он задал мне тот каверзный вопрос, я уже не мог удержаться. Я вздохнул полной грудью и, не переставая широко улыбаться, заговорил, прерывисто дыша:

– Да забирайте его. Он живет там же, где вы меня взяли. Каждый день там появляется, но в разное время. Я вас могу в квартиру пустить, чай попьете, пока ожидаете. Только уж возьмите его наверняка, он меня достал. Если возьмете его, можете и меня посадить на месяц-другой, я не обижусь. Главное, чтоб когда я вышел, его рядом не было.

Я еще немного похохотал, когда договорил. Щеки болели.

Следователь смотрел на меня смущенно и немного растерянно. Держу пари, такой реакции он не ожидал. Он, может, вообще ни разу такого не видел.

С минуту в камере все молчали, кроме меня. Я хохотал. А потом следователь кашлянул и решил, видимо, произнести заранее заготовленное:

– Понимаешь, у нас лично к тебе никаких вопросов нет. Мы все сами знаем. Нам нужен только Ярослав, а ты в этом можешь нам помочь.

Мне почему-то захотелось заплакать. Только что ржал, как конь, а тут рыдать потянуло.

Такое недостойное действие опозорило бы не только меня, его совершившего, но и всех присутствующих. Разумеется, я это сделал. Разрыдался, как дитя новорожденное у акушерки в руках.

Как же повезло людям, которые ничего обо мне не знают! Я бы тоже хотел ничего о себе не знать, а если вдруг случайно узнаю – встряхнуться, как пес после купания, и сказать: "бррр!".

После моего первого всхлипа следователь напротив вздохнул. Умиленно.

– Знаешь, сынок, мы же на вас совершенно случайно вышли, – начал он пересказывать мне мой некролог.

Оказалось, они шли по следу еще от того наркомана, который первым безвозмездно вложился в развитие нашего малого бизнеса. Своей исколотой рукой он написал заявление о том, что Ярослав украл у него деньги.

Оказалось, сотрудникам милиции хватило одного этого заявления. Уже потом к нему потянулось все. Вся наша жизнь.

Моя жизнь.

Я неоднократно замечал у Ярослава задатки каких-то экстрасенсорных способностей. Он мог, к примеру, сделать деньги на совершенно идиотской идее или предсказать дождь.

Ладно, про дождь я соврал. Но зато он почувствовал, что ему срочно понадобится адвокат.

Когда я пришел домой, я с порога услышал верещащий голос Дани:

– Если ты снова заговоришь со мной об этом, я сам тебя сдам.

В ответ Ярослав незамедлительно злорадно рассмеялся.

– Так ты соучастник, сука!

Это был первый раз, когда я, придя домой, застал не Лаврентия. Лаврентия я вообще нигде не видел – наверно, испугался накала атмосферы и забился куда-то в темный угол, дрожа от каждого громкого слова.

Я смотрел в честные, наивные глаза нашего адвоката и понимал, что более охреневшей сволочи ещё в жизни не видел. Удивительно, как мало Даня участвовал в нашем деле и какой занозой он вдруг оказался.

– Я не знал, чем вы тут занимаетесь! – отчаянно выл Даня.

Даня отчаянно не хотел приносить никакой пользы обществу. Отчасти я его понимал.

– Не знал он, как же! – распалялся Ярослав, подключая откровенное актерство к своей речи. – А то, что у нас зарегистрировано два предприятия: утилизация медицинских отходов и мясные изделия – это тебе ни о чем не говорило? Да мы при тебе тела резали!

Даня промямлил:

– Совпадения случаются.

– Совпадений не существует, – мрачно резанул Ярослав.

Даня отошел в сторону. Его шатало.

–Я тебе ничем не помогу. Я не адвокат.

На Ярослава в такие моменты смотреть было страшно. Он злился. Его глаза угрожали вывалиться из орбит, и в то же время они метали молнии. Воистину завораживающее зрелище, почти как северное сияние.

За Ярослава я никогда не переживал. За что я действительно переживал, так это за сохранность своей задницы. На тот момент она находилось в опасности. Она уже томилась на медленном огне, хоть еще и не жарилась.

Я думал. Думал о том, что от того мертвого участкового у нас остался пистолет.

Конец света

Говорят, деньги портят людей, но я не могу с этим согласиться. Может, кого-то они все-таки не портят. Хотя среди моих знакомых таких претендентов нет.

Ума не приложу, зачем ему понадобилось убивать Лаврентия. Мне показалось, Даня его раздражал больше.

Следователь был, в сущности, человеком чудесным. Если бы чудесность эта не вставала поперёк моего жизненного пути, я бы ей непременно восхитился.

Леонид Виссарионович. Так звали следователя. Он мне представился.

– Важно не что происходит, а с кем это происходит. Если что-то плохое происходит с незнакомым человеком, из общего у вас только видовая принадлежность. Мы представляем себя на месте этого человека, чувствуем его боль – это эмпатия, не больше. Но если мы знали этого человека, то начинают болеть воспоминания. Чем их больше, тем сильнее болит. Как множество мелких порезов, на которых попала соль. Один ещё можно потерпеть, но десять – проблематично. Что ж говорить о таких случаях, когда порезов сотни… крепитесь.

И мне поведали ужасную новость:

Лаврентий мертв.

Я видел его тело. Сердце сжалось от того, какой он лежал бледный и тощий, с перекинутой через тело поджатой лапкой. Он выглядел, как нерождённое дитя – лежал там в позе эмбриона с закрытыми глазами.

Это был Лаврентий. Боже мой.

Вот она, реальность. Самая настоящая, прозаичная, честная мокруха. Без всякой романтики.

Я вдруг понял: все, что со мной происходило и происходит – это моя жизнь. Одна большая жизнь. Она не делится на промежутки. Все её составляющие, по сути, представляют собой одно и то же. Все мерзкое и высокое слилось воедино, скука и веселье, смысл и его отсутствие, все одно. Всю свою жизнь я шел к этому моменту. А потом пойду дальше.

Мне стало дурно.

Я вспомнил про физику, молекулы, атомы, химию и биологию. Вспомнил о том, как все мы устроены. Ведь не может же все это сложное и величественное устройство в один миг перестать работать. Чего стоит атомам как-то перестроиться и залатать прореху? Это же немыслимо, чтоб из-за нелепости, совершенной человеком, в другом мире – их сложном, умном мире, который не подчиняется нашей человеческой глупости – случилась перемена. Они же и дальше работают, эти атомы. Они даже не обращают на это внимания. Им и невдомек, что тело, которое они составляют, мертво. А если б они вдруг узнали – что тогда? Появилась бы в частицах хоть частичка сострадания?

Я думал об этом, чтобы не думать о самой смерти. Смотреть в глубокую суть вещей куда проще, чем ориентироваться в человеческих координатах. Если б у этой смерти еще и появилось имя, тогда я бы точно расплакался, на том же самом месте. А плакать мне не хотелось. Прекрасная все-таки штука наш мозг: как просто обманывает он сам себя, не думая даже, что это обман! Как будто приснилось.

Лаврентия вывезли в лес. Тот самый лес, где Румани подвернула ногу и где, должно быть, до сих пор рыскает ее кот. Я понял, что это сделал Артур, и от этого стало особенно противно.

Вот так, значит. Похоронное бюро.

Леонид Виссарионович отнесся ко мне с пониманием. После известия о смерти Лаврентия он меня ждал.

Я тоже ждал. Самого себя.

Ждали мы молча. Как будто каждый боялся сковырнуть, как корку на ране, чужое молчание, и открыть в другом то, о чем слышать не хочет. Подобные сближения всегда порождают неловкость. Как будто ты случайно тронул лучшего друга за член.

Я точно знал, что я испытывал. Обиду, боль и ярость.

А следователь вдруг заговорил:

– Когда окружающие думают о нас, они могут предсказать наши действия или мысли. Если мы с ними, конечно, честны. Это своего рода портрет: вечный и живой. Значит, любое решение, которое вы примите честно и без влияния извне, будет верным для вас, потому как верным вашему портрету. Это штангельциркуль, которым мы измеряем личность. Любое отклонение неверно, потому что оно неверно лично для вас, а не в общем смысле. Оно может быть признаком либо патологии, либо преступления.

Вместо того, чтоб и дальше молчать, он решил не давать мне и слова ввернуть. Взял только небольшую передышку, чтоб податься вперед и сурово взглянуть на меня. Для драматического эффекта.

– В данном случае мы должны определить, является оно самостоятельным преступлением или патологическим – то есть преступлением против самого себя и только, – закончил он.

– Нет, – тут же возразил я, – я знаю, почему он это сделал.

Леонид Виссарионович промолчал. Не потому, что сказать ничего не мог, а, как я вскоре понял, снова для драматического эффекта: он промолчал и сказал тихим, твердым голосом:

– Тогда ты знаешь, что он сделал после этого.

И я посмотрел следователю в глаза.

– Конечно знаю.

Я вспомнил, как мы залили соседку. Как она пришла и трезвонила в дверь. Я открыл, выслушал ее и пошел к Лаврентию, а Лаврентий мне не сразу ответил.

Тогда я за него испугался.

Дело в том, что мне это кое-что напомнило.

***

Мы с Радой разошлись в конце сентября. Я хорошо помню тот день. Солнце светило по-осеннему холодно, небо отчаянно голубело за голыми ветками с ошметками листьев на них, а Лаврентий резал вены. Но я об этом еще не знал.

В те времена я был еще не нищим, просто бедным. Я не мог позволить себе отвести Раду в ресторан, но кофе в парке выпить мы могли. Она беспрекословно ходила пить со мной кофе в парке и даже виду не подавала, что что-то не так. Я ее за это обожал.

Она училась на менеджера и всегда одевалась в деловые костюмы с кошачьей шерстью на коленках. Кошачья шерсть, конечно, не шла в комплекте с брюками. Просто Рада очень любила брать на руки уличных кошек, а своих не держала.

Я ждал ее на скамейке у озера. Холодало в тот год стремительно и неотвратимо, так что мои руки покраснели, пока я сидел там, глядя на уток, которые, судя по всему, не мерзли.

Или, может, им было некуда идти.

Ее я увидел издалека: волосы вьются шапкой, походка виляет, на голове все ходит из стороны в сторону. В ее манере вести себя было что-то такое, как будто она говорила: а плевать мне, кто на меня смотрит, я вообще здесь находиться не хочу. Это я обожал.

Поэтому я увидел ее издалека и смотрел, как она на меня движется, размахивая волосами и бедрами. Прекрасное зрелище.

Я смотрел на нее и не мог нарадоваться тому, что она идет ко мне. А она подошла и сказала, что у нее есть другой.

Этого следовало ожидать. В конце концов, я появился у нее на месте Лаврентия, который об этом даже не подозревал. И все же я надулся. Она, надо отдать ей должное, не ушла сразу – села рядом, дала мне время.

Мы сидели молча. Ее волосы и бедра причиняли мне невыносимую боль, потому что после этой встречи понесли себя к кому-то другому. Я спросил:

– И как он тебя ко мне отпустил?

А она ответила:

– Мне не нужно спрашивать у него разрешения.

– То есть, он не знает?

На горизонте замаячила тень интрижки.

– Знает.

– Значит, он волнуется.

– Не волнуется!

– Тогда не любит! – подвел я итог жирной чертой, крайне довольный собой.

Она вздохнула.

– Вот в этом твоя проблема. И не только твоя – все мужики такие.

– А все бабы говорят, что все мужики такие.

– Но ведь так и есть! Все, кроме него.

– Ага, вот значит, как. Ага. Понятно. Ясно все. Спасибо, что разъяснила.

– Я не собираюсь перед тобой оправдываться!

– Этого я и не ждал, что ты. Такая милость – куда мне! Перед ним потом будешь оправдываться.

– Слушай, я пришла сюда, чтобы ты знал: я не имею к тебе претензий.

– О.

– И я не хочу причинять тебе боль.

– Значит, ты делаешь это против воли. Теперь я об этом знаю, хоть легче и не становится. Но все в порядке – по сравнению с той болью, которую ты мне причинила, когда ушла от меня, эта ничего не значит.

Она возмущенно разинула рот.

– Это ты меня бросил!

– Ничего подобного!

– Ты сделал все для того, чтобы я тебя возненавидела!

– Я просто слишком сильно тебя любил.

И она поняла. За это я её обожал: она всегда понимала. Понимала, молча делала выводы и находила тебе замену.

Она посмотрела мне в глаза. А потом тихо заговорила:

– Любовь, любовь, любовь – ты постоянно говоришь только о ней! То, что произошло между нами, не имеет никакого отношения к любви.

– А что же тогда между нами произошло?

– Секс.

И я засмеялся.

Потом я пошел домой и совсем о ней не думал. Я думал о чем угодно, но не о ней. О всякой чуши. О том, что скоро мне писать диплом, о том, что денег, которые присылают родители, мне критически не хватает и надо бы устроиться на работу. Думал о том, что вечером можно выпить пива, а на меня в это время дул холодный и чистый ветер.

Я зашел в квартиру и сходу наступил в лужу. Ботинки у меня тогда были хорошие, не промокали. Сейчас расклеились совсем. Но несмотря на то, что я не промочил ноги, выругаться в таком случае все равно надо обязательно. Потому что это чертовски неправильно, когда у тебя в квартире на полу вода.

Лужа выдалась добротная, на весь коридор. Ее исток находился где-то за дверью ванной, и чтоб понять, почему, не требовалось сильно напрягать мозг.

Конечно, я направился в ванную. Еще на подходе заметил, что вода мутноватая. С кирпичным оттенком, как после креветок.

Лаврентий лежал в воде одетый, в рубашке и брюках. Его распоротая рука сжимала сигарету. Он курил.

Я оглядел его, оглядел переполненную ванну с опущенным в нее душем, из которого, судя по всему, продолжала пребывать вода. Лаврентий смотрел на меня. Вода в ванной вся покраснела, только со стороны открытого душа вились светлые водовороты.

Я сказал:

– Вода, Лавр. Она заблудилась и ищет путь домой.

Лаврентию потребовалась пара минут, чтобы вернуться в реальность. Он похлопал на меня глазами, а я спокойно его подождал, стоя в своих отличных непромокаемых ботинках в луже воды и крови.

– А, так мне нужно, чтобы уровень не понижался, а сама вода сохраняла температуру и циркулировала. Другого способа помимо того, чтобы не выключать душ, я не вижу, – объяснил он, жеманно откинув руку с сигаретой, и рассеянно, будто соображая на ходу, добавил: – вернее, не видел, пока ты не пришел. Теперь-то ты можешь мне помочь, помешать воду и, например, слить лишнее, чтобы добавить воды погорячее, когда она остынет. Теперь, разумеется, в потопе никакой надобности нет.

Я подошел, присел и посмотрел на порез Лаврентия. Кровь из него текла непрерывным ручейком. Я подумал, что начал он, видно, не так давно, раз так бодро говорит, да и вода еще не такого уж насыщенного оттенка.

Одним словом, я понял, что жизни Лаврентия еще ничего не угрожает.

Кроме меня.

– Да ты балда! – заорал я на него.

Самоубийство – не выход, я это знаю. И вы знайте.

Лаврентий беспомощно пожал плечами.

Я вздохнул и сказал то, что не хотел бы говорить никогда в жизни. Я планировал обманывать Лаврентия до победного и регулярно выдумывать для него все новые романтические истории о наших свиданиях, чтоб он на стенку лез от ревности.