Читать книгу: «Исповедь дурака. Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым», страница 8

Конец студенчества

На последнем курсе всё происходило так, будто меня вела невидимая, но твёрдая и уверенная рука ангела-хранителя. Я знал, что доучусь в институте. Знал предел, до которого можно забивать на учёбу, чтобы мне это сходило с рук. Знал, что мне не нужно беспокоится насчёт армии, ведь здоровье уже основательно подорвано – что-то точно найдут, а нет – так нет, и не пошёл на военную кафедру. И распределение меня тоже не беспокоило – я не искал для себя никаких выгодных вариантов.

– Ну что, Борис, вы уже решили, кем хотите работать? – спросила меня однажды возле кафедры наша вечно-бодрая и оптимистичная куратор (к тому времени уже бывшая).

– Нет, не знаю. Чувствую себя точно так же, как когда школу заканчивал, – признался я.

Ощущения действительно было похожими: всё те же «жернова» и всё та же опустошённость.

Однажды, блуждая тенью бездомной в недрах своей альма-матер, я случайно наткнулся на объявление: «Курсы Flex, по результатам обучения лучшие ученики будут зачислены в штат аутсорсинговой компании»!

Flex – это, по сути, уже знакомый мне Flash, расширенный под задачи создания серьёзных бизнес-приложений. Я сразу смекнул, что это мой шанс, немедленно позвонил и зачислился.

Курсы прошли гладко, я оказался в числе тех двух человек, которых зачислили в штат обещанной фирмы. Вторым человеком была настырная девочка, которая уже проходила эти же курсы год назад.

Так для меня начался офисный период жизни. С универом, по большому счёту, было покончено – осталось лишь посещение некоторых обязательных пар «для галочки» и такая же формальная защита дипломного проекта. Формальные шутки, формальные пьянки, формальная радость…

На вручение диплома и выпускной я не ходил, предпочтя им офис и свои дела.

Вот и всё. Как затянувшееся мутное наваждение, прошли пять потерянных лет. Это были годы, на которые в самом начале возлагались большие надежды и которые, теоретически, могли стать лучшими в жизни. Здоровье подорвано, голова загажена какой-то мутью, уйма нервов потрачена, иссяк творческий потенциал. Девственность потеряна – но совсем не благодаря вузу.

Осталось всего одно интересное знакомство, – с тем_самым_одногруппником, память о психоделических трипах, пара изрисованных тетрадок, дюжина фотографий с пьянок, куча бесполезных лаб, курсовых, методичек. И диплом, который однозначно нигде и никогда не понадобится.

Что ж, зато теперь я работаю в приличной фирме с технологией, похожей на ту, которая мне когда-то нравилась. Я изучил её за несколько недель, а всё то, чему меня пытались научить в институте, оставалось только забыть, как страшный сон.

Завершился и мой студенческий роман с веществами. Каким бы крепким ни было моё психическое здоровье, употребление наркотиков наряду со стрессом от учёбы, регулярной выпивкой и недосыпом изрядно подорвало его. Я стал хуже соображать и запоминать, творчество скатилось в бестолковое перетасовывание всего подряд, а упадническое настроение стало нормой жизни.

В какой-то степени мне удалось пробиться к безумию, бесконечному творческому началу, о котором я мечтал. У меня открылась «сверхспособность» – будучи совершенно трезвым и ничего не употребляя, я закрывал глаза и видел сюрреалистический калейдоскоп ярких образов, перетекающих друг в друга. Я мог наблюдать эти мультики часами, и они никогда не заканчивались. А иногда закрывал глаза и рассказывал всё, что вижу, приятелям, поражая их потоком сознания из-за пределов здоровой человеческой фантазии.

– Я в комнате с окном; в окно въезжают две рельсы; город снаружи затапливает белой слизью; поток слизи вносит в окно красный фольксваген-жук; он наплывает на меня и превращается в лепесток цветка на лугу; луг оказывается волосами на голове манекена; манекен расположен в центре галактики; галактика – рисунок ребёнка на камушке; у ребёнка шесть глаз; в каждом глазе – такая же галактика; он сидит на пляже, вокруг – ржавая строительная техника; технику едят зелёные черви; после червей остаётся белое пространство; в пространстве сидит йог в позе лотоса; у йога бьётся сердце; на сердце висит лось, обняв его шестью длинными лапами…

Меня смущало только то, что я не могу произвольно направлять или останавливать этот поток. Конструктивно применить его в повседневной жизни тоже не получалось. В итоге его созерцание стало своего рода проклятием. Я был вынужден подолгу смотреть эти бредовые мультики – как минимум перед сном.

– Раздевайся до пояса.

– Повернись спиной.

– Не годен.

Три эти заветные фразы произнёс хирург из военкомата, к которому я пошёл на медкомиссии первым. Так я откосил от армии без каких-либо ухищрений.

Конечно же пришлось пройти всех остальных врачей и повторное обследование, но диагноз в любом случае был несовместим с военной службой: кифоз третьей степени. На рентгеновском снимке красовался горб с углом в шестьдесят пять градусов – необратимые изменения.

В выданном чуть позже военном билете значилась специальность «бухгалтер военной части». Придёт война, а я – бухгалтер – это казалось забавной иронией судьбы и ущемляло мужское достоинство, настроенное суицидально сражаться на передовой в случае военного конфликта. Да и отец, при всём своём либерализме, считал армию хорошей школой жизни.

Я пытался убедить себя, что всё к лучшему. Раз плохая осанка позволила откосить от армии – значит и годы универа, сформировавшие её, прошли не напрасно. А в этих «необратимых изменениях» позвоночника нет ничего страшного – отец вон тоже сутулый и ничего – живёт, не жалуется, десятки лет к врачам не ходит.

В действительности «страшное» было. Я стал замечать, что не могу долго находиться в одной позе. Просто сидеть, стоять и даже лежать мне со временем делалось больно. Боль стала моим постоянным спутником дома, в транспорте и на работе.

Офисы

Доказательство полезности

В офисе я начал работать, ещё учась на последнем курсе. Работа была на полставки и со свободным графиком. Проекта не было, и я мог заниматься чем угодно. Поначалу мне это нравилось – я думал, что хорошо устроился и не вникал в детали офисной жизни. Вместо этого я осваивал новые технологии, подружился с дизайнершей, помогал ей по мелочам с Flash: делал баннеры и рождественские открытки, а также предлагал свои идеи по обновлению дизайна сайта компании.

По правде говоря, я влюбился в дизайнершу с первого взгляда, когда увидел её на совещании: худощавую, с короткой стрижкой, грациозно сидящую на стуле с поджатыми под попу ножками, лениво отвечающую на вопросы – будто кошка, которую зачем-то устроили в офис на человеческую должность. Морщинки на ухоженном лице меня не смутили.

Я к тому времени и сам мечтал стать дизайнером, желая таким образом найти применение моим художественным способностям. И пытался любыми способами смещаться в этом направлении с программистской стези.

Однако месяц спустя директор заявил, что услуги «мастера по рождественским открыткам и баннерам» им не очень-то и нужды, и что, если в течение двух недель меня не посадят на проект, я уволен. Мне эта перспектива сразу очень не понравилась, так как она сулила распределение на убогое государственное предприятие, где нужно заниматься обслуживанием сложной и глючной бухгалтерской программы, разработанной отечественными программистами. Я начал бегать по кабинетам в поисках менеджеров проектов, в которых задействован Flash или Flex, и требовать дать мне шанс показать свои навыки.

В итоге мне таки дали тестовое задание, которое я выполнил, а менеджер того проекта замолвил за меня словечко перед директором. Этого оказалось достаточно, чтобы остаться в компании и дальше заниматься своими делами, так как на постоянной основе на проект меня всё же не посадили.

Когда вопрос об увольнении встал снова, меня спас международный женский день. В корпоративной культуре, видимо, принято коллективно отмечать всего два праздника: восьмое марта и двадцать третье февраля. Мальчики поздравляют девочек, девочки поздравляют мальчиков – всем хорошо.

Для меня, как беспроектного молодого специалиста, которому нечего терять, изрядно отжигавшего в школьные годы на КВНах и прочих утренниках, это был шанс – если не реабилитироваться в глазах руководства, то хотя бы повеселиться напоследок. А занятЫе дядьки были только рады спихнуть ответственность за это мероприятие на двух студентов – мне помогал Прохор – парень, находящийся в положении, аналогичном моему.

На первых порах было сложно вовлечь серьёзных мужчин в мой слегка сюрреалистический сценарий. Особый когнитивный диссонанс вызвало наличие на «празднике весны» деда мороза и хоровое исполнение всей мужской частью коллектива песни из фильма «Титаник»: «Every night in my dreams I see you, I feel you…» Но моё озорство перевесило здравый смысл, лень и безынициативность. Сценарий, дополненный несколькими конкурсами, которые прислали коллеги, удалось осуществить в полном объёме, а исполнение десятками лужёных глоток романтической песни из «Титаника» было заснято на видео и стало достоянием корпоративной истории.

Мечта и заказчик

Конечно же человека, который «сделал восьмое марта», рука не поднималась выгнать. Как и моего напарника, который оказался человеком, неожиданно воскресившим мою детскую мечту. Выяснилось, что Прохор тоже мечтал делать игры. Более того – уже активно прощупывал рынок и даже продал несколько простых игрушек за рубеж. Я увидел в новом знакомом инициативность и смелость решать «взрослые вопросы», чего мне самому всегда не хватало. Даже от тех простых шагов, которые он уже осуществил, меня обычно отделяло непонимание «с какой стороны к этому подступиться», казавшееся непреодолимой преградой.

В свободное время мы стали разрабатывать флешевую игру, которую затем продали, а модифицированную версию выдали руководству для размещения на сайте в портфолио фирмы.

Пользуясь своим «воспалённым воображением», я массивно генерировал сценарии и концепции игр, стараясь записывать их для реализации в будущем. Больше всего меня увлекала идея «создать полноценный мир» – самоорганизующуюся систему, в которой игроки могли бы не только взаимодействовать друг с другом, но и активно изменять игровую среду, вплоть до самых базовых её правил.

Прохора впечатляли мои способности, а меня – его деловое мышление и трудолюбие. Казалось, что мы хорошо сработаемся.

Однако время было тяжёлое, приближался очередной экономический кризис; заказов было мало, а все текущие проекты забиты под завязку. Я стал опрашивать начальников отделов о новых проектах ежедневно.

В один прекрасный день меня позвали в отдел продаж для беседы с потенциальным заказчиком из Израиля. Ему нужна была команда из трёх флексеров, которой у нас не было, и которую пришлось «имитировать», позвав на помощь программиста на С# и девушку, уже задействованную в другом проекте. Были так же отосланы наши резюме, скомпонованные на скорую руку из всех проектов фирмы, которые хоть как-то затрагивали Flex и Flash. Худо-бедно заказчика удалось убедить в том, что команда существует. Тогда он вознамерился посетить нас лично.

Начались поиски людей, которых ему предстояло реально продемонстрировать по приезду. В итоге решили «позаимствовать на время» вышеупомянутую девушку, которая, впрочем, плохо знала английский, и взяли в штат специалиста по ColdFusion, который ничего не знал о Flex, и к тому же имел дурную репутацию среди фрилансеров.

Когда представитель фирмы-заказчика, еврей из семьи русских эмигрантов, приехал, чтобы познакомиться с нами и провести «вводный инструктаж», ситуацию спас лишь мой английский и хорошо подвешенный язык нашего колдфьюженщика. Контракт подписали, проект начался.

В дальнейшем болтливый горе-специалист всё время прибегал ко мне с расспросами и на редкость туго обучался Flex, а потом и вовсе стал прогуливать работу. В итоге его уволили через несколько недель, а на его место втихую взяли студента, которому тоже пришлось изучать Flex с нуля, зато он делал это очень быстро.

Так внезапно из бездельника и кандидата на увольнение я стал тим-лидом и синьор-девелопером. Началась наша история отношений с крупным бизнес-проектом. Дизайнерше я уже не помогал. Появились еженедельные отчёты, которые я писал с юмором, и потому директор любил зачитывать их на общем собрании в конце пятницы. На ежедневные утренние совещания тим-лидов я не ходил, потому как постоянно опаздывал. К тому же, проходили они неинтересно, а пропуски не были наказуемы. Регулярно созванивались с заказчиком.

Наши услуги пришлись израильтянам по вкусу, и со временем проект разросся: мы перешли на так называемый SCRUM – созванивались каждое утро со стороной заказчика по Скайпу, обсуждали сделанное и составляли план на день. По идее у нас должно было сложиться впечатление, что мы с ними сотрудники одной фирмы, просто работаем в отдельном офисе. В нашей команде постепенно стало четыре человека, а потом добавились целых два отдела тестировщиков. После долгой волокиты за счёт заказчика нам улучшили компы, а сами заказчики регулярно прилетали к нам, водили в рестораны, много совещались. Жить стало весело.

Прохор открыл мне глаза на скрытые аспекты корпоративной культуры. Например, в офисе было не принято открыто говорить друг другу о зарплатах. С этим, в частности, был связан тот факт, что многие специалисты, в том числе высокого класса, сидели на мизерных студенческих зарплатах, просто потому что стеснялись попросить руководство о повышении. Я и сам был таким – ожидающим подачки, справедливого воздаяния за заслуги. Но подкованный в этих делах Прохор научил меня требовать. Причём лучше – сразу у директора лично, минуя начальника отдела.

Преодолевая внутреннее сопротивление, я практиковался в этом регулярно и каждый раз – успешно. Обеспечив себе тем самым колоссальный, по собственным меркам, ежемесячный доход – гораздо больше, чем я мог потратить: тысячу долларов. А со временем постепенно увеличил эту сумму до двух тысяч.

Скромный в расходах, воспитанный специалистом по нормированию материала и в целом пренебрежительно относящийся к материальным ценностям, я вкладывал деньги в банк, делал заначки, смело давал в долг и дарил. И чувствовал себя как Скрудж МакДак. Я не знал, куда девать столько денег и зачем они мне. Ясно было одно – это запас. Для нашего будущего игро-строительного бизнеса или для жизни на хуторе – дальше видно будет.

Я ощутил твёрдую почву под ногами и устроился с максимальным удобством – старался брать на себя поменьше обязанностей и умело перекладывать большую часть работы на подчинённых. Приходил стабильно на час позже положенного, в обед гулял по полтора-два часа, покупал на рынке свежие овощи и фрукты, много и вкусно ел весь оставшийся день. Подсел на бесплатный офисный кофе из кофе-машины. Активно выпивал на случавшихся иногда днях рождения. Сидел на рабочем месте в позе лотоса и казался самому себе просто офигительным.

Общался я в основном с Прохором. На день рождения моего будущего коллеги по игродельному цеху мы изрядно надрались мартини прямо на рабочем месте, пряча бутылку от посторонних глаз за монитором, и пошли гулять в парк. Кидались снегом; влезли в какой-то подлежащий не то сносу, не то реставрации старый дом, где во всю орудовали строители; ходили там под видом «директоров»; залезли на чердак… А совсем разгорячившись, я пробежался по капотам ряда припаркованных машин – удивительно, что они выдержали мой вес, и ни одна сигнализация не сработала.

В это же время, открыл для себя Луркмор, имиджборды и подолгу там зависал. Вообще много сёрфил по интернету, потребляя уйму музыки, кино, книг. Заинтересовался программным звуковым синтезом.

Под мою опеку посадили троих студентов. Так же как для меня в начале карьеры, для них не нашлось проекта, поэтому они сидели и оттачивали свои навыки во Flex, реализуя задумки, которые возникали у меня по ходу работы на нашем проекте, но до которых не доходили руки. Парни оказались смышлёными и «командовать» ими было одно удовольствие – просто мечта для генератора идей вроде меня!

Музыка, Антон и диктофон

Я купил хороший диктофон с четырьмя конденсаторными микрофонами и постоянно носил его с собой, записывая звуковые полотна и короткие «звучки» для моей экспериментальной музыки. Мне хотелось совместить интересное дело с полезными для здоровья прогулками на свежем воздухе. Я стал бродить вблизи строек и промзон в поисках вдохновения.

И даже нашёл источник «гудения», которое мне с самого детства нравилось слушать по утрам, – им оказалась железнодорожная сортировочная горка. Рядом с ней, на значительном углублении, расположен обширный коллектор. Там, внизу, звуки всего остального города исчезают – слышны лишь водопадики сточных труб, гул и позвякивание вагонов. Это место очень полюбилось мне. Я стал часто туда наведываться, медитировать, отдыхать от всего в атмосфере этого приятного, почти родного гудения, знакомого мне более двадцати лет.

С Антоном нас объединяло всё меньшее. Меня постепенно увлекало программирование и перспектива осуществления детской мечты об игростроении – он же стал черпать вдохновение в радикальном исламизме. Слушал «Muslimgauze» и всякий милитаристский нойз, ходил по городу в камуфляже и с глубоким сочувствием смотрел видео про бомбардировки арабских поселений. Я не разделял его интереса, и теперь старший товарищ казался мне просто заигравшимся в радикализм ребёнком. В тот самый безопасный радикализм, который мы с ним так горячо критиковали, наблюдая за современным искусством и «баталиями» в интернете.

Мне уже не хотелось ходить к товарищу в гости, но больше из унылого родительского дома идти было некуда. Мы по-прежнему выпивали. Антон против чего-то постоянно бунтовал. Иногда это проявлялось в мелком хулиганстве вроде разбрасывания бутылок на газоне перед балконом: «Это у меня японский сад!» Порой он ввязывался в драки и прочие мутные истории. Ему явно было плохо, но я не знал, чем можно помочь, и не хотел, чтобы он втягивал в своё болото меня.

Теперь, когда я ощутил себя востребованным специалистом с хорошей зарплатой (а это казалось мне критерием взрослости), поведение Антона в моих глазах выглядело каким-то подростковым кривляньем от неспособности повзрослеть, признать свою бесталанность и заняться, наконец, полезным и социально-приемлемым трудом. Хотя в то же время мне и самому очень не хватало встряски, творческой активности после утомительной компьютерной работы.

Спасением, отдушиной и поводом для объединения усилий в некоторой мере оставались фестивали экспериментальной музыки, где мы каждый раз выступали «с выкрутасами»: то с провокационным видеорядом, то с раздачей печенья во время выступления, то сидя под столом, а то – и вовсе не показываясь на сцене. У нас даже появилась одна фанатка, которая посещала все концерты. Впрочем, она вообще присутствовала на всех «нестандартных» мероприятиях в городе.

Работать с Антоном было до отвращения сложно. Его перфекционизм, идейность, серьёзное отношение к одному ему понятным концепциям индустриальной музыки постоянно обламывали крылья буйной фантазии.

– Блюз – это когда хорошему человеку плохо, панк – когда плохому человеку хорошо, а нойз – это когда плохой человек делает остальным так же плохо, как и ему… Что б ещё придумать такого хорошего, чтобы всем плохо стало? – приговаривал он.

Меня больше тянуло в сторону сюрреализма, веселья, танцев, я заинтересовался медитативным и целебным эффектом музыки. Антон прибивал это на корню – надо чтобы всё было идейно, серьёзно и пробирало слушателя до глубины души. Я всё равно включал в свою музыку элементы брейк-бита и прочие задорные чудачества. Антон терпел, однако считал своим долгом сделать мне замечание, если я вдруг начинал пританцовывать во время выступления.

Этот закомплексованный мудак меня просто достал! Хотелось только избавиться от него и спокойно выступать одному. Так же открыто и эмоционально, как в школе на КВНах. Но наш коллектив уже обрёл некоторую известность, и нас приглашали, а меня одного – нет. Я не знал, как подступиться к этой проблеме. Готовых композиций для составления концертной программы в любом случае не было, поэтому я решил совершенствовать свои навыки, а не пытаться раскручивать творчество, которого нет.

Мой подход к творчеству носил преимущественно технический характер. Я колебался между абсолютным порядком и абсолютным хаосом. В одно время хотелось писать музыку буквально побайтно, подчиняя каждую мельчайшую единицу звуковой информации заданным алгоритмам. В другое – свести всё к шумовой импровизации, – так легче получалось выражать эмоции. Больше всего мне хотелось соединить порядок и хаос, живое с компьютерным.

Дважды мне удалось втянуть брата в свои эксперименты. Мы ходили на ближайшую «заброшку» – недостроенный паркинг – и гремели там разными железяками, записывая всё на диктофон. А ещё разбирали старый бобинный магнитофон – фиксировали звуки трения столярных и канцелярских инструментов о вращающиеся части.

Все эти записи я намеревался в дальнейшем соединить в композиции на компьютере. Однако на это не хватало времени и сил. Днём я превращался в бессистемно блуждающего собирателя звуков, а ночью – в «творца», пытающегося переработать своё хозяйство – тоже методом «научного тыка», бесконечно перебирая всевозможные сочетания звуков и способов их обработки. Из этого перебора, вопреки моим ожиданиям и вере в силу Хаоса, не рождалось ничего. У меня просто накапливались сотни записей, эффектов, и композиций, начатых в один из вечеров и забытых навсегда. Это напоминало онанизм.

Чем больше я узнавал о том, как делается музыка, из каких элементов строятся композиции разных стилей, тем труднее мне было создать что-то принципиально новое. В самом начале я с интересом тыкался во всё подряд, играясь со звуками и эффектами, как с конструктором – получалось неказисто, но самобытно. А в итоге пришёл к творческому тупику и плодил без вдохновения однотипные, скучные, безыдейные треки. Услышать что-либо интересное в музыке других людей тоже стало практически невозможно. Я часами перебирал в сети композиции самых разных стилей, но вся музыка казалась предсказуемым и неоригинальным жонглированием давно известными приёмами. Эмбиент – занудный, «тяжеляк» – сплошное позёрство, экспериментальная электроника – безыдейный онанизм; живым исполнителям не хватало глубины смысла и техничности, а в техно не хватало жизненности…

Творческий кризис послужил сигналом о необходимости что-то менять в жизни, попробовать себя в чём-то новом.