Максим почувствовал, сколь сильно он был возбуждён, в его голове всё громче звенели колокольчики, и шумела вьюга. И он осознавал, что его мысли путаются. Он как будто устраивал диалог между собой, забывая о том, какая сторона в данный момент должна отстаивать то или иное мнение. Он был растерян, он был в замешательстве. Он заметил, что в глубине церкви, за кафедрой, кто-то стоит, и уже хотел подойти ближе, как услышал:

– В этом мире нет ничего, за что имело бы смысл убивать, нет ничего, за что можно было бы умирать, и нет ничего, ради чего стоило бы жить. – Кто-то сошел с кафедры и скрылся в темноте.

– Оставим… А, возможно, и нет ни черта. – Брат исподлобья посмотрел на Максима и спросил: – А как, по-твоему, есть ли что-то в мире такое, единственное, универсальное, ценой чего могла бы быть жизнь? У тебя в голове такая сумятица, что боюсь, я с трудом разберу твои выкладки.

Максим только хотел было заговорить, как вдруг всё вокруг закружилось, и он в момент очутился под открытым небом, в открытом поле. Это было поле у реки Форт, близ Стирлинга, в Шотландии…

– Если вы примете бой, вы можете погибнуть, а если уйдёте, то останетесь жить. Какое-то время. Да! Но, потом, через много лет, умирая в своих постелях, не захочется ли вам отдать всю свою жизнь за один этот день, за один шанс вернуться сюда и сказать, глядя в глаза своим врагам, что они могут забрать нашу жизнь, но им никогда не отнять у нас свободу!

…Покуда есть силы,

Покуда есть духу,

Не порваны жилы,

Не вспорото брюхо.

Покуда есть мочи,

Покуда есть семя,

Орёт и хохочет,

Гуляет Емеля.

И славит свободу

Сквозь дыбы изгибы

На радость народу,

Себе на погибель!

В это мгновение Максима подхватил вихрь и закружил. Ему казалось, что его оторвало от земли и понесло по воздуху. Буря! Это была буря! Колокольчики настойчиво звенели в ушах, выл ветер.

И тут же что-то щёлкнуло, словно кто-то повернул ручку выключателя, и всё затихло. Лишь назойливые колокольчики продолжали шелестеть вдали.

– Мы вместе? – Брат достал сигарету и прикурил.

Максим осмотрелся вокруг. Перед ним возвышался храм Василия Блаженного, чуть правее Спасская башня, он стоял на Красной площади, в центре какого-то каменного круга.

– Ты чему-то удивлён? – спросил Брат. – Это Чудное место, и ему подобные, неразрывно связаны с той самой загадочной субстанцией, ценой которой, по твоему утверждению может быть жизнь.

Максим попытался улыбнуться и выдавил из себя:

– «Умирать имеет смысл только за свободу, ибо лишь тогда человек уверен, что он умирает не целиком».

– Вот любишь ты пафосные афоризмы. Но, ты же ведь не сможешь мне объяснить, что такое свобода?

– Я бы… это… Думаю, не смогу. Путь к свободе…

– Путь к свободе, – перебил Брат, – это, как не крути, выход из-под контроля, это нарушение существующих порядков, устоев, законов. Это бунт. Судьба участников данного мероприятия, насколько ты понимаешь, в большинстве своём очевидна, и не важно, с какой стороны они сами. Ты можешь, конечно, мне возразить, мол, есть свобода духа, совести, просто, свобода и… Свобода. Внутреннее ощущение. Нет, не бывает так. В каком мире мы живём? Этот мир просто не позволит тебе ощутить себя таковым. А рискнёшь не спрашивать позволения, ощущения не оправдают твоих ожиданий. Ну, ладно, что я обо всём мире-то? Ты забыл, откуда ты родом? Рождённый ползать – будет ползать. И будет ползать по установленным правилам, правилам того, кто ползает чуть выше всех, того, кто может видеть всех остальных. И не дай Бог, кто-то свернёт в сторону и отползёт на недопустимую установленным порядком дистанцию. А что уж говорить о том, кто вздумает ещё и приподняться?.. Знаешь, я даже о свободе-то не говорю, о свободе политической, к примеру, об этом, вообще, речи нет. Ну, ты смотри, просто, освежи в памяти. – Брат опять взмахнул руками, и перед Максимом предстала карта России, живая карта. Шумели волны двух океанов, омывающих землю с востока и севера, выли ветра в степях, да в горах, шелестела листва необъятной тайги. Максим летел над землей. – Захватывает? – Брат опустил его на землю. – Я говорил лишь о смене указанного курса, о попытке нарушить установленный порядок, и, кстати, как логическое следствие, установление своего порядка. Родина! С помощью этого красивого действа, борьбы за свободу, одна власть сменяется властью другой. Диктатура, посредством воли, якобы воли, просто меняет цвет. Диктатура воли. Жизнь прекрасна, Родина моя!

В один миг вокруг стало светло. Взору Максима представилась Красная площадь до отказа забитая людьми. Какой-то разноцветный и в тоже время грязный людской муравейник, разделённый на группы, заполнил пространство. Отовсюду доносились крики, стоны и женский плач, что-то стучало, скрипело, лязгало железо, под ногами, снующих во все стороны людей, хлюпала грязь, в воздухе стоял какой-то отвратительный запах. Кто-то толкнул Максима сзади, и тут он обнаружил, что его окружают мужики, одетые в белые рубахи, их ноги были забиты в колодки, руки связаны. Связанными руками они кое-как удерживали зажжённые свечи. Большинство из них молилось, воздев взор к небу, кто-то отрешённым взглядом окидывал площадь, кто-то закрыл глаза и был уже далеко от всей этой суеты. Какая-то бабуля, пробравшись через толпу, подошла к Максиму и вложила ему в руки свечу со словами: «Возьми сынок, да простит тебя господь», перекрестила его и, причитая, удалилась. Несколько секунд Максим удручённо смотрел на свечу, после чего его вдруг словно озарило, он остро ощутил ужас и, яростно работая локтями, начал пробиваться к выходу с эшафота. «Ай да Суриков, ай да сукин сын, меня ты не рисовал!» Стрельцы не обращали на него никакого внимания. К шуму, несущемуся со всех сторон, прибавился шум и звон в голове. Выбравшись, Максим хотел было побежать, но встал как вкопанный, по щиколотку увязнув в грязи. Перед ним верхом на коне восседал сам Петр. Их взгляды встретились. Максима пробрал ледяной холод, он стоял как под гипнозом, не смея пошевелиться. Тут что-то коснулось его ноги. Пересилив себя, он опустил взгляд, чтобы узнать, что это, и замер в ужасе. Снизу на него смотрели глаза, полные отчаяния, страха и боли. У его ног в луже крови, смешанной с грязью, лежала только что отсечённая голова. Тут Максим отчётливо услышал приближающиеся к нему шаги, эти шаги чем-то сильно выделялись из общего топота, доносившегося отовсюду, что заставило его оторвать взгляд от кошмарной картины и посмотреть перед собой. Подняв голову, он увидел, что к нему медленно приближается человек в чёрном плаще, с капюшоном, за которым невозможно было разглядеть лицо. В руках он держал топор, с которого стекала кровь. Максим перевел взгляд на Петра, продолжавшего также невозмутимо и строго на него смотреть, и попятился назад. Пройдя несколько шагов, он обо что-то споткнулся и упал навзничь.

Над головой ярко светило солнце, на бирюзовом небе не было видно ни одного облачка. Тёплый воздух приятно окутал всё тело Максима. Он лежал на спине, вспоминая Андрея Болконского, смотрящего в небо Аустерлица. «Да, не зря я о нём давеча упоминал». Он лежал на чём-то твёрдом, пыльном и тёплом. «Во всяком случае, не плаха, – думал он, вместе с этим всё же осознавая, что ещё секунду назад он был на Красной площади. – Честно скажу, сам себе скажу, совсем не хочу сразу же узнать, где я оказался. Климат, вижу, не плохой, и в голове почти не шумит. – В голове действительно, лишь очень слабо звенели колокольчики. Максим закрыл глаза. – ладно, досчитаю до десяти, нет, до пятидесяти и встану, раз, два…» Вдруг он почувствовал, что на него пала тень, он открыл глаза и увидел над собой бородатое лицо с грустными глазами, это был швейцар из «Англетера».

– Где я? – спросил Максим.

– На дороге, – ответил швейцар.

– Это моя дорога?

– Возможно. Это дорога из Капуи в Рим. Аппиева дорога.

– Что?

Швейцар исчез. Максим начал медленно подниматься. Одновременно звон в его голове усилился, и к тому моменту, как он встал, снова превратился в бессмысленную какофонию звуков. Взору Максима предстала уходящая вдаль дорога, вдоль которой, по обе стороны стояли кресты с распятыми на них рабами. Заворожённый этим страшным зрелищем, он пошёл вперед, бормоча себе под нос: «Спартак – чемпион!» Тут за спиной раздался какой-то грохот. Максим обернулся. Прямо на него на всех парах нёсся конный отряд легионеров. Максим не успел сделать ни одного движения, как был сметён с лица этой земли…

И тут его закружило в сумасшедшем вихре пространства и времени. Ужас лишил его дара речи и сковал его рассудок. Словно щепку, понесло его по страшным волнам истории.

«Прикрой глаза. Не буду я тебя кидать по всему миру. Что всплывет случайно, то и увидишь… Экскурсант!»

Максим рухнул в яму, и его стали засыпать землёй – это княгиня Ольга наказывала взбунтовавшихся против её мужа древлян. Моментально он оказался со связанными руками, стоя на коленях перед гильотиной, нож которой, только что опустился, сбросив в ведро голову Робеспьера. Вот он под обстрелом на баррикадах Парижской коммуны. Вот он привязан к жерлу пушки вместе с сипаями. Острая боль скрутила все мышцы тела и заставила издать нечеловеческий крик – то была дыба Ивана Грозного. Соляной бунт, Медный бунт… Пуля прожгла правое плечо, он вылетел из седла и, провожая взглядом удаляющийся разинский отряд, обнял траву донской степи. Чумной бунт. Стоя в толпе на Болотной площади он разглядывал сидящего на санях Пугачёва, что кланялся во все стороны, приговаривая: «Прости меня, народ православный!» Плотники стучали топорами, заканчивая мастерить виселицу, предназначенную, сидящим неподалеку, в ожидании казни, пятерым декабристам. Пресня заливалась кровью. С «Авроры» раздался залп, и к Зимнему дворцу ринулась толпа. В Кронштадте расстреливали мятежников. Как долго это продолжалось, Максим не заметил, он носился по всем векам, по всем частям света, и в какой-то момент он перестал что-либо узнавать, различать, чувствовать. Только кровь, ужас, террор, смерть и стоны, непрекращающиеся стоны со всех концов земли со всех концов времени.

Вдруг всё оборвалось. Он оказался посреди улицы, по обе стороны которой возвышались колонны. Всё было окутано туманом. Как-то грустно, и в тоже время строго на Максима смотрел Брат, стоявший перед ним. Максима шатало во все стороны, в голове шумело, звенело, выло, пот стекал по всему, трясущемуся в лихорадке, телу. Не говоря ни слова, он подошёл к колонне, обхватил её руками и прислонился к ней лбом.

«Российская империя – тюрьма,

И за границей тоже кутерьма.

Родилось рано наше поколение,

Чужда чужбина, но и скушен дом.

Расформированное поколение,

Мы в одиночку к истине бредём».

Максим оторвался от колонны, повернул голову в стороны Брата и хотел было заговорить, но слова застряли у него в горле, он набрал воздуха в лёгкие и слабо прохрипел:

– Хватит. Я больше не могу.

– Я выбрал лишь совсем немного. Прости, что не позволил тебе оценить всю картину. Время, оно, хоть и вечно, и мне с тобой тут, хоть и забавно, но утомляет, порой. Так, что так…

Брат продолжал смотреть на него, не говоря ни слова. Максим отвернулся и пошёл прочь. Какое-то время он шёл в кромешном тумане, ни о чём не думая. Перед глазами стояли картины, увиденного только что ужаса. Вдруг туман начал понемногу рассеиваться, и Максим различил вдалеке очертания гор. Не успев как-то оценить ситуацию, он услышал за спиной шаги и обернулся. К нему подошёл человек, как следует разглядеть которого, он не успел, успел лишь заметить, что одет он был более чем старомодно. Человек заговорил:

– Разрешите представиться! Мартынов, майор в отставке. Простите, не имею чести быть с вами знакомым, я ожидал увидеть Глебова или князя Васильчикова… Впрочем, неважно. Вы, насколько я понимаю, являетесь другом, раз выступаете в качестве секунданта, так вот, не сочтите за грубость, но мне хотелось бы, чтоб вы знали, сегодня я избавлю общество от этого шута горохового. Честь имею.

Майор развернулся и пошёл прочь. Максим ничего не успел сказать. Он вообще не успел о чём-либо подумать, так как всё ещё прибывал в шоке от увиденного несколько минут назад. Вдруг резко стемнело. Грянул гром. Начался дождь, и первая его капля стала последней каплей, введшей Максима в оцепенение и тихую панику. Гроза и дождь. Максим уже ничего не замечал, он сделал несколько шагов и остановился, почувствовав, что силы его оставили. В эту секунду перед ним возник человек, чьё лицо мгновенно врезалось в сознание. Правильные черты, удлиненный овал, высокий лоб, строгие карие глаза, прямой нос и усики над пухлым ртом. Он молча прошёл мимо Максима, после остановился, развернулся и сказал:

– Кстати, Максим, когда меня убили, мне было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас.

– Я это сегодня уже где-то слышал, – машинально ответил Максим.

Лермонтов грустно улыбнулся и исчез в тумане, снова окутавшем всё вокруг. Максима уже не трясло. Его кидало в разные стороны. Голова разрывалась на части. В ней всё перемешалось и гремело. Максим хотел было что-то сказать Брату, который стоял перед ним в нескольких шагах, так же грустно и строго глядя на него, но, начав говорить, не расслышал самого себя. Вместо этого он услышал, как звон тех самых колокольчиков превратился в набат. Десятки колоколов разрывали Максима на части. Из бешеной какофонии звуков то и дело вырывались на передний план то стук топора, то лязг железа, то конский топот, то стрельба, то человеческие стоны. Он почувствовал тошноту и боль во всём теле. Более не в состоянии удерживаться на ногах, он упал на колени, охватил руками голову и ощутил, как начинает терять сознание.

«Меня по миру гонит страшный бред!

Душой я болен с отроческих лет!..»

– А! – Максим очнулся от сигнала, который случайно задел. Он поднял голову с руля. – Ох, это, просто, белая горячка, какая-то. Может, я съел чего-то у Пингвина, или воздух тут такой? Всё, пора двигать дальше.

Максим повернул ключ зажигания, воткнул передачу, надавил на газ и тронулся. Автомобиль набрал скорость. Несколько секунд Максим, приходя в себя, заворожено смотрел на дорогу, всё такую же прямую и ровную.

Прошло каких-нибудь десять минут, как Максим увидел вдалеке, в свете фар человеческую фигуру. «Не может быть!» Человек стоял на обочине с вытянутой рукой.

Глава

Вы когда-нибудь наблюдали, как догорает свеча?..

Ночь. Тёмная безлунная ночь. Ветер. То добрый, то зловещий, то мягкий, то резкий. Ветер. Тьма. Мрак. Какие только мысли могут прийти вам в голову в такую ночь. Вы проснулись и уже наверняка вам не уснуть, даже из-за такого, глупого на первый взгляд, вопроса: почему такая ночь? Какая такая? Безлунная, тёмная. Потому, что нет луны. А почему её нет? Потому что, нет, и все. А, поскольку луны нет, она, ночь, такая тёмная. Почему нет луны? Вы снова? Она есть, только её не видно. Тучи, знаете ли. Или?.. Ага, тучи. Почему тучи? Ветер принёс. Почему ветер? А это потому, что… И так до бесконечности. Итак, ночь, ветер, тьма. Взлетного

Пустая комната погружена во мрак. Перед окном, за пустым столом сидит человек. Одиноко трепещется огонёк догорающей свечи. Сам незнакомец сливается с комнатой настолько, что совершенно невозможно разглядеть даже то, во что Он одет. Скорее всего, это чёрный плащ. Взгляд незнакомца направлен на свечу, чей отблеск отражается в чёрной бездне его глаз. Он весь погружён в свои мысли – он весь в себе. Его нет в этой комнате, Он в огне догорающей свечи.

– Ты всё ещё живёшь?

– Я живу всегда…

Пробили часы, висящие где-то в соседней комнате.

– Сколько раз они пробили?

– Не знаю.

– Неужели совсем не интересно знать, сколько времени?

– Зачем? Достаточно знать, что оно есть и оно идёт…

Ветер с силой ударил в стекло окна.

Незнакомец опустил голову на сложенные на столе руки. Он закрыл глаза, но продолжал видеть свечу, стоявшую перед ним. В закрытых глазах не было видно ни высокого золотого подсвечника, ни самой свечи, один только огонь. Небольшое колеблющееся пламя, согревающее скрытый взгляд.

Что-то чёрное, загадочное склонилось над столом. Этот человек, кто он, что он? О чём он думает, да и думает ли он, вообще? Время замирает постепенно. Воска почти уже не осталось. Незнакомец поднял голову, открыл глаза и посмотрел на окно. Он попытался увидеть, что за ним, но пламя свечи, её свет, отражавшийся в стекле, не позволял этого осуществить.

Свеча умирала. Пламя ещё несколько раз всколыхнулось и исчезло. Свеча погасла, сгорела, свеча умерла.

Незнакомец смотрел в окно, Он смотрел в ночь. На мгновение показалась луна, и её холодные лучи осветили волны моря, раскинувшегося внизу, за окном. Ветер был был настолько сильным, что тучи снова спрятали ночное светило в своих серых лапах.

Долго ещё незнакомец смотрел в темноту, после чего опять закрыл глаза.

– Для чего ты?

– Не знаю…

– Кто ты?

– Я…

– 1 –

Да, да, да, на обочине стоял человек! По мере приближения стало понятно, что это не капитан. Более того, даже если бы это и был капитан, то скорее капитанша, но без соответствующей формы. На обочине стояла девушка, просто девушка, она стояла и всё. Она несмело вытянула руку. Максим так растерялся, что проехал мимо неё метров сто, и только тогда решил остановиться.

– Ничего себе! Очередная шутка? А что это со мной? Это же девушка!

Максим сдал назад. Поскольку в такой темноте ничего разглядеть было невозможно, он наугад, примерно через те самые сто метров, остановился. Через пару секунд правая дверь открылась, и он услышал приятный женский голос, успевший сказать только:

– А…

– Можно, – резко оборвал Максим.

Девушка села в машину, захлопнула дверь… Разглядеть ее Максим не смог. Он тут же включил передачу, нажал на газ, но как-то нелепо это у него получилось – двигатель чуть не заглох, машина дёрнулась и поехала. И, толи от толчка, толи ещё от чего-то, но в этот момент заработала магнитола, причём не просто заработала, а загремела на весь салон, видимо громкость оказалась сбита, когда Максим пытался её настроить. И в динамиках зазвучал совсем не «Rammstein», а Саша Васильев:

«Мы не знали друг друга до этого лета,

Мы болтались по свету: земле и воде,

И совершенно случайно мы взяли билеты

На соседние кресла на большой высоте,

И моё сердце остановилось,

Моё сердце замерло…»

– Прошу прощения, это не я. – Максим убрал звук, и хотел было сказать что-то, но ничего на ум не пришло. Он решил предоставить попутчице право первой начать разговор.

С минуту они ехали в полной тишине. Незнакомка почему-то не заговорила сразу, что было не похоже на всех, кого Максим повстречал за последнее время. Раздражение пульсировало и возрастало, ещё немного молчания, и он взорвётся, как вулкан. Максим ощутил, как к его абсолютно неуравновешенному состоянию добавилось напряжение. Прошло ещё минуты три, и девушка, наконец, нарушила тишину:

– Извините, я.… Простите, мне кажется, что я… Извините, а куда вы едете?..

– Я?! – воскликнул Максим, – я еду туда!

Его окатило какое-то двойственное чувство, с одной стороны, он готов был выплеснуть весь свой необъяснимый ему самому гнев, раз нашёлся такой повод, с другой стороны, его смутил этот робкий и неуверенный голос, да и сама форма вопроса, да и… Что-то в этом было… не то. Максим продолжал:

– Это вот дорога. Она выходит оттуда, не знаю, откуда, и ведёт туда, не знаю куда. Если вы думаете, что я сумасшедший, то вы… Возможно, вы правы. Я… заблудился, я не просто заблудился, я капитально попал!

– Ой, вы знаете, я тоже…

– Что тоже?

– Я тоже заблудилась.

– Да что вы говорите? Я несказанно рад! То есть, вы не станете… – Максим осёкся. – Не может быть!

– Вы не поверите, я даже не знаю, как это сказать…

– Что-то мне подсказывает, что я знаю, как это сказать… А что это вы пешком? Как это вы?.. Да ладно, не важно.

– Вы, понимаете… я, а вы?.. То есть, я вышла прогуляться, и каким-то образом, я даже не знаю, на сколько сильно я задумалась, но вдруг как-то резко стемнело, и… Понимаете, мне стало так страшно! Ведь, не просто стемнело, а стало настолько темно, что ничего не было видно, то есть, совсем ничего. Пока я не увидела свет фар вашей машины, я решила, что я ослепла…

– Ага, и, вероятно, ещё потеряла слух. Извините, не обращайте внимания. И долго вы находились в этом… как это сказать, в «нигде»? – Максим вспомнил Моррисона.

– Я не заметила. Мне было настолько страшно, что… Простите. Мне показалось, буквально несколько минут.

– Всего-то! Вот, повезло, и ничего такого?.. Ну да ладно!

– Вы сильно возбуждены.

– Да уж, это точно, точнее и быть не может. Я не просто возбуждён, я взбешён! Простите снова, и снова! Вы замечаете, какой я вежливый, чёрт возьми! Тьфу ты, ё-моё! Чёрт, чёрт, чёрт…

– А вы как сюда попали?

– Сюда? Хорошо сказано. Только вот куда – сюда? Я тоже не понял. Из города я выехал и… и вот, собственно. Часов десять было, кстати.

– Я тоже, где-то часов в десять вышла, с полчасика погуляла, и вот, оказалась здесь.

– Здесь? И что это вы в одиночестве гуляете?

– Да знаете, находит иногда, хочется побыть совсем одной, побродить по городу.

– А, ну да, конечно, наедине с собой задуматься о смысле… А, кстати, где вы бродили в этот раз, и в каком направлении?

– Я по Ленинградской шла, я там живу недалеко…

– О, я тоже по Ленинградке выехал. А куда?

– В сторону Волги.

– Это как это? Чего-то не соображу. Волга в районе Дмитровки, вроде. Вы кинотеатр имеете в виду, или… что там ещё есть?

– Какой Дмитровки? Волга, это… нет, я саму Волгу и имею в виду.

– Что значит саму Волгу? Так, вы шли по Ленинградке… А откуда именно?

– С самого начала, в сторону Волги, да там не так много идти. Вы знаете этот район?

– Ничего себе не так много! Ехать полчаса до кольца. Так, стоп, вы вышли с начала Ленинградки, с Белорусского, так?

– С какого Белорусского? Это где? До какого кольца? Не понимаю. Полчаса ехать по Ленинградской?

– В смысле, Ленинградской?

– Я имею в виду улицу Ленинградскую.

– Ё-моё, я-то про проспект говорил. А где это такая, Ленинградская, что-то не помню? А, в Химках что ли? Я-то решил, что вы пешком решили дойти по Ленинградке до кольца?

– Простите, что-то я никак не пойму, про какое кольцо вы говорите.

– Да про МКАД я говорю? А вы что думали?

– Простите, МКАД?

– Итак, мы о чём с вами говорим? Давайте, подробнее и по порядку. Я начинаю. Итак, часов в десять вечера я ехал по Ленинградке, по Ленинградскому проспекту из центра, то есть, в сторону МКАД, Московской Кольцевой Автодороги, в сторону Клина, в сторону Питера, короче, выехал за пределы города-героя Москва и… А что значит «сама Волга»?

Наступила пауза. Девушка нерешительно, но снова первой нарушила короткое молчание.

– Вы говорите о Москве?

– Ну, разумеется. Ленинградское шоссе выходит из Ленинградского проспекта и идёт… Короче, в Москве я живу, из Москвы я выехал сегодня, то есть вчера. А вы говорите…

– Я в Самаре живу. Ленинградская улица идёт в сторону Волги, реки Волги, и по ней я гуляла часов в десять вечера, после чего…

– Ну, понятно…

Наступила ещё одна пауза, на этот раз более продолжительная. Первым молчание нарушил Максим:

– Нет, если вы мне не верите, ха, я могу вам показать мои права! Нет, не могу… Да, чёрт возьми, можете посмотреть на номера моей машины, можете… Да я не знаю, какого чёрта, я должен вам доказывать, что я из Москвы, в конце концов? Вот чем можете доказать вы, что вы из Самары? Стоп. Я опять, чёрт возьми, извиняюсь. И если, честно, то мне, даже, по барабану. Я вам верю.

– Но как? Это же, просто… Ещё… в тот момент, когда стемнело, я….

– Всё-таки, было что-то, да? Говорите… Нет, ну это само собой, да, удивительно тут говорить «само собой», если бы вы сразу очутились в полной темноте и в полной тишине, то вряд ли бы вам удалось продержаться несколько минут и не потерять свою крышу.

– А вы тоже…

– Да, да, да, но не стоит это пересказывать друг другу, я думаю. Красота! Значит, мы попали! Не обращайте внимание! Так что, хоть Самара, хоть Рио-де-Жанейро. Блин!

И опять пауза, нарушила которую незнакомка, решившая перестать быть таковой:

– Знаете, что, а давайте знакомиться, раз уж так получилось.

– Давайте.

– Я Маргарита.

– А я Мастер. Хо-хо, шучу. Максим. Можно просто, Макс.

– Можно, просто, Рита.

– Королева Марго. Хорошее имя. Красивое, в смысле.

– Спасибо.

– Да не за что.

– Женщинам всегда приятно, когда им говорят комплементы.

– А я сказал комплемент? Быть этого не может.

– Вы не говорите комплементов?

– Да что-то не замечал за собой. Кстати, давайте, тогда уж на «ты» перейдём.

– Согласна.

– Ты чем занимаешься?

– Учусь в Медицинском.

– Круто.

– А почему круто?

– Да так, достойная профессия, одна из немногих. А кем будешь?

– Терапевтом.

– Терапевт, это тот, который, как бы сразу всё понемногу, ну, тот к которому в первую очередь приходят, толпятся в коридорах, ожидая приёма и всё такое?

– Ну, можно и так, конечно, сказать.

– Здорово, жаль не психиатр, правда. Мне бы он сейчас не помешал.

– Есть проблемы?

– Ну, как видишь.

– А ты настолько эмоционален?

– Не знаю, но сейчас мне кажется, что да.

– А ты чем занимаешься?

– Да ничем, в общем-то. В коммерческой структуре фигнёй какой-то. Горе-коммерсант. Чушь полная. Не хочу даже говорить, потому как, особо не о чем.

– Понятно. В этом, видимо, и проблема.

– Какая? В чём проблема?

– Та самая, психологическая. Тебя не устраивает твое состояние, проще говоря, ты не устроен.

– Это уж точно. Только, у кучи народа то же состояние, но они почему-то считают себя устроенными.

– У всех разный подход к себе и к своему состоянию, как и ко всему, в общем-то. Всё зависит от индивидуального внутреннего мира каждого.

– Ты точно, не психолог?

– Да нет. Просто, это же очевидно. Каждый сам себе выбирает цель и назначает планку. А степень восприятия этих моментов, как и отношение к конечным результатам у всех разные.

– Да ты я смотрю… А ты на каком курсе сейчас?

– Да я заканчиваю.

– А, ну да, у вас там всё как-то сложно и долго, и слова какие-то сложные, какие-то там, ну ладно. Будешь, значит, людей лечить? Вот это я понимаю. Реальное дело.

– Ну, я просто героиня. – Рита засмеялась.

– А что? Так оно, по сути, и есть. Только, вот, в нашей стране, этих героев не очень-то ценят, не говоря уже о том, что не оценивают.

– Это уж точно. Но кто-то же должен…

Максим достал сигарету, собрался уже прикурить, как остановился:

– Ой, пардон. А тебе сколько лет?

– Вообще-то, женщин неприлично спрашивать об их возрасте.

– Ой! До того времени, когда у тебя будет неприлично спрашивать о возрасте, ещё дожить надо.

– Мне двадцать два года. А тебе?

– Двадцать семь. А мужчин прилично спрашивать?

– А это тот возраст, когда уже всё, неприлично?

– Да мне, если честно, всё равно.

– Не может быть, что бы было всё равно, сколько тебе лет. Тем более, раз ты ощущаешь себя неустроенным. Жизнь, всё-таки, не бесконечна.

– Ничего, может, я со смертью договорюсь.

Пауза. Максим ощутив на себе взгляд Маргариты, продолжил:

– Не обращай внимания, я же говорил, я что-то того… не в себе.

– Да уж, как-то, слишком не в себе. Ты женат?

– Приплыли! Я вот не понимаю, почему этот вопрос возведён в ранг главного вопроса истории? Вот, никого ничего так не интересует, как то, женат кто-то или нет.

– Ха-ха, да я просто так спросила, да, действительно, по инерции.

– Нет, я не женат.

– Угадай, какой вопрос будет следующим?

– Легко.

– Какой?

– Задавай, знаю, да ладно, не скажу, ну, давай, спрашивай?

– А… А по-че-му?

– А почему? Нет, ты имеешь в виду, почему в двадцать семь лет я не женат? Ну, вот не женат, и всё. Почему в двадцать семь лет я должен быть женат? Почему я, вообще, должен быть женат? Не знаю, почему. Если бы я был женат, я также вряд ли смог бы ответить, почему я женат. Это что, вообще?

– Да ладно тебе. И не… у, и не был? – Маргарита рассмеялась.

– Сейчас высажу.

– Ну, что ты злой такой? Любопытство, простое женское любопытство.

– Не был, и не собираюсь. Да и… Стоп. А ты жената, тьфу ты, замужем? Простое мужское расследование.

– Нет.

– А почему?

– Ха-ха-ха. А вот, не встретила ещё!

– Кого?

– Своего принца.

– Ага, принца? На белом верблюде, за белым роялем? Что же это ты так? В Самаре с этим туго?

– Ой, да с этим везде туго. – Рита рассмеялась.

– Ну да, разумеется. Все мужики – свиньи! Ну, и так далее…

– Да, шучу. Просто…

– Что просто?

– Так, это ты расследование ведёшь?

– Ну да. Допрос.

– Каждой женщине нужно, чтобы….

– Чтобы?

– Ну, чтобы её…

– Чтобы её?

– Да ну тебя! А вот ты встречаешься сейчас с кем-нибудь?

– Сейчас я с тобой встретился.

– Ой, ну, понятно же… вообще, у тебя были девушки?

– В каком смысле?

– Тааак…

– Ладно, ладно, больше не буду. Понял, я понял. Возможно и были… Да чёрт его знает! Мне как-то это всё, ну да… а у тебя были эти, как там они, те, что наоборот, дедушки. Мальчики!

– Были, немного.

– Немного это сколько? Это как?

– Да всё как-то… не серьёзно. И не принцы, это уж точно. Во всяком случае, как позже выяснялось. Ведь, понимаешь… Вот, ты веришь в любовь?

– Во что? – на этот раз рассмеялся Максим. – Я, конечно, понимаю, что в настоящий момент, вот, в этот самый момент отвлечься от того, что с нами происходит, можно только таким путем – рассуждая о том, верю ли я в любовь, то… Ну, в общем, если так, то… Ладно… Любовь так любовь! Ох уж эта любовь! О, любовь! Это-это… да, она самая, любовь! – начал было Максим и тут же отрезал: – Я верю только в причинно-следственную связь.

– Ты на самом деле такой циник, или просто пытаешься казаться таким?

– Ну, циник. Циник – это уставший романтик.

– То есть, тем самым ты хочешь сказать, что романтиком ты был?

– Не помню. Так, что там про любовь?

– Да хватит уже. Нет, наверное, понятно, почему ты не женат. Я, я молчу, тоже.

– Проехали, ну так что там?

– Я хотела сказать…

– Тихо… Что это было? Ты ничего не заметила?

– Нет.

В этот момент в свете фар прямо перед капотом машины промелькнуло что-то большое и чёрное.

– Проклятье! – Максим решил сбавить скорость.

– Мама, – прошептала Маргарита

Тут же темнота начала рассеиваться и в течение нескольких секунд стало светло. В последнюю секунду Максим с Ритой увидели, как перед самым капотом автомобиля спланировала огромная чёрная птица и тут же взмыла вверх.

– Давно пора привыкнуть, – послышался Максиму голос Брата.

Взору путешественников предстала бескрайняя степь и ровная прямая дорога, уходящая вдаль к горизонту. Небо было ужасно скучного серого цвета. Солнца будто бы и не было вовсе. Серое небо, серая степь.

– Веселый пейзаж, – заметил Максим.