Максим обошёл машину, побродил по обочине, покричал ещё, никто не отозвался. Тишина, темнота, ночь, дорога. Максим ещё раз подумал о том, что лучше всё воспринимать так, как есть, и не задаваться лишними вопросами, сел в машину, включил зажигание, выжал сцепление, воткнул передачу и надавил на газ.

«Дурдом! А эта сволочь у меня права забрала!»

Автомобиль катился, свет фар бил по бесконечной дороге, гудел двигатель, шуршали шины об асфальт, и зловеще горела лампочка датчика топлива, всё продолжалось по-прежнему.

«А, вообще, весело получилось. Будет что вспомнить. Если, конечно, мне будет, когда вспоминать. «700 км/час… на посту стою… это дорога. Спешите…» Вот чудило. А машину-то чего не забрал? Грозился же».

Минут пять Максим ехал, пытаясь как-то проанализировать только что пережитое, как увидел вдалеке светящуюся точку. «Это мне кажется? Хотя уже не важно».

По мере приближения точка превратилась в прямоугольник. Из-за кромешной темноты источник света определить было невозможно, но было ясно, что бьёт он откуда-то изнутри. Ближе стали различимы очертания небольшого строения. Свет горел внутри и пробивался наружу через большие стеклянные двери, напротив которых Максим и остановил машину.

«Ну, какой же ещё сюрприз меня ждёт? Смысл первого я уже понял – это не бензоколонка». С этой мыслью Максим вышел из машины и направился к входу. Как только он подошёл к дверям, те раздвинулись перед ним. «О как! Цивилизация». Войдя внутрь, он очутился в пустом помещении, потолок, пол, и стены которого были выкрашены в белый цвет. Напротив входа было нечто, очень напоминающее барную стойку. Только Максим решил к ней подойти, как вдруг, словно из-под земли, из-за неё выскочил кто-то и замер, глядя куда-то вниз. Этот кто-то был одет в чёрный пиджак, очень напоминающий фрак; белоснежная манишка и, в придачу, несколько неуклюжая фигура делали его похожим на пингвина. Несколько секунд незнакомец молчал, после чего, не меняя своего положения и не глядя на Максима, как-то растянуто произнёс:

– Макс, ты не помнишь последовательность ходов в игре Фишера с Талем в Бледе, в 61-м? Ферзь Е-5… так, белые соглашаются на размен, но отдают ферзя за ладью…

– Что, не понял? – Максим недоумённо смотрел на незнакомца.

– Да я тут в шахматы играю, с компьютером. – Он наконец-то взглянул на Максима. – Ну, да ладно, после разберусь. Перекусить не хочешь?

Тут Максим ощутил, что он голоден настолько, что готов проглотить слона.

– Пожалуй, не против. А как вы узнали моё имя?

– Элементарно. Кстати, давай на «ты»?

– Хорошо, так как?

– Ну, ты же не Петя?

– Нет.

– Не Ваня.

– Нет

– Ну, вот, я же говорю, элементарно.

– Хорошо, не могу приучить себя ничему не удивляться. А тебя как звать?

– В общем-то, у всех я вызываю ассоциацию с пингвином, так что, так и называй. А чему тут удивляться?

– Да ладно, не важно.

– Как скажешь. Что заказывать будешь?

– А что у вас, у тебя есть?

– Да, что угодно.

– А на прайс-лист, то есть на меню взглянуть можно?

– У нас ночь открытых дверей, всё за счёт заведения.

– Угу, хорошо. Ну, тогда… Шашлык из баранины, не знаю какие у вас порции, в общем, много, гарнир, картошечку там, к примеру, с сыром, в майонезе. Салат овощной, вот, с брынзой, много, и оливье ещё. Вот, знал бы, как всё называется грамотно? Зелени больше, отдельно. Так, грибочков маринованных. Ага, икорочки чёрной и красной, чёрной больше. И рыбу какую-нибудь, осетра давай, и крабов. Так, ну, хлеба, и того и другого. А, вот, на горячее борщ украинский, со сметаной. Что-то не могу остановиться. Так, хватит, а то не влезет. И попить, сок яблочный, красный, и минералки. Всё, пожалуй. Это, наверное, надолго?

– Что?

– Ну, готовить всё.

– Да, вон, присаживайся.

Максим повернул голову и увидел стол, на котором стояло всё, что он только что перечислил. Сервировка напоминала ресторан. Пирамидкой выложенные салфетки, полный набор столовых приборов, ваза с розочкой, зажжённая свечка и даже блюдо с водой для мытья рук. Максим ощутил себя стаей «павловских собак». Не говоря ни слова, он сел за стол и набросился на еду как дикарь. Какое-то время он молча поглощал пищу, после остановился и решил отдышаться.

Пингвин не придал этому всему никого значения, и пока Максим усиленно тренировал свои челюсти, был погружён в шахматы.

– И часто у вас тут дни открытых ночей? – Прервал Максим его игру.

– Всегда.

– Да? Надо полагать, то место, в котором я в данный момент нахожусь, называется коммунизмом?

– Нет.

– А как оно называется? И, вообще, кстати, где я? Вот я выехал из Москвы часов в десять вечера по Ленинградскому шоссе, потом, ну, не важно, что было потом. Сейчас я где-то на северо-западе должен быть. Я часов пять ехал в полной темноте, по совершенно пустой дороге, с какими-то… это тоже не важно. Да и всё это… Короче, где я сейчас?

– Здесь.

– Так, начинается. – Максим продолжил трапезу уже более размеренно, продолжая разговор.

– Это дорога, – сказал Пингвин.

– Куда она ведёт, мне может кто-нибудь объяснить?

– Ты же едешь по ней? Кроме тебя, никто не объяснит.

– Ну да, конечно.

– Ты ищешь.

– Что я ищу?

– Скажу честно, у тебя не очень удачное положение, точнее сказать, состояние. Тебе почти двадцать семь, а ты ещё не знаешь, куда едешь, чего ищешь. Хотя, нет, немного не так. У тебя перелом. Это происходит с далеко не большей частью человечества. Я бы даже сказал, происходит это с очень небольшой частью человечества. Но, в этом случае люди стараются понять, чего они хотят. От других людей, от себя самих, от работы, от жизни. И поняв это, начинают это самое искать.

– То есть, это и есть смысл жизни, искать?

– Это один из его этапов. Человек не останавливается, найдя то, что искал. Перед ним встают новые цели, меняются приоритеты, всё меняется. Но это, скажем так, самый удачный вариант, примитивная схема. А) Испытать перелом (потребность в поиске); В) Понять предмет поиска; С) Решится на поиск; D) Искать; Е) Найти. Ну, а дальше возможно бесконечное количество вариантов. Как можно понять, это далеко не универсальный алгоритм. Слишком упрощенная модель пути. В жизни комбинаций гораздо больше, чем в шахматах.

– И ты хочешь сказать, что все люди идут этим путем? Ну не именно этим, а по этой схеме.

– Конечно, нет. Я же говорю. В пункте первом участвуют далеко не все, второе доступно ещё меньшему числу, и далее, как в игре, в финале оказываются единицы. Самый сложный момент, это, найти то, что ищешь. Ты находишься сразу на втором, третьем и четвёртом этапе. Определить это можно, как неосознанный поиск неизвестного.

– Очень интересно.

– Становление человека на дорогу сугубо индивидуально. Можно рассматривать сходства только в связи поколений. Твою личность нельзя взять, да нарисовать.

– Это понятно, там играют в прятки исторический момент, социально-политическое влияние, морально-психологическое воздействие, гены, и так далее?

– Ну, если, упрощённо, то да.

– Банально.

– Да всё банально, в общем-то. Искать сложное в простом, и наоборот – извечное развлечение людей. Самое ужасное в этой мозаике, это так никогда и не найти того, что искал. Для человека это трагедия всей жизни.

– В этом случае, можно просто позавидовать тем, кто никогда ничего не искал, и не думал об этом. Большинство людей именно такие. Родиться, отучиться, жениться, родить, работать, работать, работать, чтоб прокормиться, с понедельника по пятницу, с 9 до 18, выйти на пенсию, ещё протянуть немного и сдохнуть в постели, прожив лет пять перед этим на лекарствах. Красота!

Пингвин покачал головой.

– Я ужин не закончил, – проговорил Максим.

– Смерть может прервать всех на любом из этапов. Но, не это главное. Способен ли ты понять, что тебе нужно и что ты должен искать? Не найдя этого, в жизни маловероятно добиться чего-то, да и понять, чего ты хочешь добиться, не поняв того, что тебе нужно найти, тоже невозможно.

Несколько секунд Максим и Пингвин молча смотрели друг на друга, после чего Максим вернулся к ужину, а Пингвин к шахматам.

– Значит, говоришь, смерть может прервать всё это дело в любой момент? – всё же продолжил Максим. – А ты какую смерть имеешь в виду, моральную или физическую?

– И ту и другую, – ответил Пингвин. – Моральная страшнее тем, что человек сдаётся в силу каких-то обстоятельств, то есть в силу своей слабости. И не важно, в каком возрасте это происходит. Согласишься ты или нет, но, когда человек, дожив до ста лет, сознает тот факт, что за всю жизнь он так ничего и не сделал, не создал, не добился, вдруг, на сто первом году, открывает для себя свое назначение, или даже нет, не так. Не обязательно назначение, нечего раскидываться такими фразами! Просто решается сделать что-то, на что он не решался всю жизнь, или не знал, что может это сделать! Или, даже так – хочет, и делает, несмотря на то, что жить ему осталось считанные дни. Вот это сила, вот это стремление, вот это уважение к цели! Даже если открылась она слишком поздно. Физическая же смерть обидна сама по себе. Хотя, кто знает, что происходит с человеком после смерти.

– А что с ним происходит?

– А ты знаешь, что такое смерть?

– Нет.

– Вот, видишь.

– Ты должен это понять. Попробуй сконцентрироваться. Ты слишком разбросал самого себя. Соберись. Вот, как йоги, уходят в себя, отрешаясь от мира и…

– И медитируют.

– Ничего смешного. Вообще, сама дорога должна будет подсказать тебе, что ты ищешь, иначе ты бы не попал сюда, иначе перелом не начался бы.

– Не понял, я так и буду рулить тут бесконечно?

– Дорога подскажет.

– Ну, хоть на этом спасибо.

– Что мне тебе ещё сказать? Могу только пожелать удачи. Не сломайся.

– Спасибо. Кстати, о дороге. Я, конечно, всё понимаю, но, что мне по ней теперь пешком идти? У меня бензин кончился. На этом нелёгком пути познания бывают заправочные станции?

– Тебе уже залили полный бак.

Максим уставился на Пингвина.

– Когда?

– Ночь открытых дверей. За счёт заведения.

Максим подошёл к дверям, посмотрел на улицу. Машина стояла на том же месте. Он вышел, огляделся кругом. Никого, ничего. Только дорога, машина и этот дом. Он вернулся обратно. Войдя в дом, он увидел лишь голые белые стены. Ни стойки, ни стола, ни Пингвина там уже не было.

– Пингвин.

Максим взглянул на дом, подошёл к машине, открыл дверь, сел, повернул ключ. «Надо же, бензина под завязку». Он прикурил. Мысли путались в голове, словно застилая туманом его рассудок. Ему снова захотелось оказаться где-нибудь, да где угодно, но не здесь. Хотя, с другой стороны, после знакомства с Пингвином, прибавилось любопытство. Да, сконцентрироваться у него совсем не получалось. Он не заметил, как выбросил только что закуренную сигарету в окно.

– Ё-моё. – Он опустил голову на руль и закрыл глаза.

Максим открыл глаза и приподнялся на кровати. В комнате горел свет. Моррисон сидел за столом и что-то листал.

– Что, опять не спится? – спросил он.

– Да что-то, не знаю, сумбурные сны какие-то. Вижу, ещё не утро?

– Или, уже не утро. Совсем не утро, вообще не утро…

– Ладно, хватит себя насиловать, пожалуй. – Максим встал, оделся и присел на кровать.

– «Цель оскверняет человека и его поступок: чистота человека заключается в его сердце и совести».

– Что?

Джим продолжал:

– «Слабые говорят: «я должен»; сильные говорят: «должно». Люди, которые стремятся к величию, обыкновенно бывают злыми людьми; это их единственное средство выносить самих себя. Причинять боль тому, кого мы любим, – вот настоящая чертовщина. Высшее насилие над собой и причинение боли себе, есть героизм. Героизм – это образ мыслей человека, который стремится к цели, перед которой он не принимает в расчёт самого себя. Героизм – есть добрая воля к уничтожению «себя».

– А это ты всё к чему?

– Возможно, скоро, узнаешь. Самопереломление не такая уж безболезненная штука. Выпить хочешь?

– Я же за рулем.

– Да ладно, права всё равно отобрали, чего уж теперь.

– Ну, давай.

Моррисон достал бутылку «Бурбона» и два бокала. Наполнил их, один дал Максиму.

– За что выпьем, за поиск?

– Может, за находку уж сразу?

– Да ладно, не пьют за экзамены перед сдачей. Давай, просто, за дорогу?

– Ok!

Они залпом осушили бокалы. Тепло разлилось по организму, Максим моментально ощутил лёгкость в теле и спокойствие в голове. Он посмотрел за окно.

– Ночь, вечная ночь, тьма и тишина. А ведь это же и есть конец света.

– Мы все живём ассоциациями. В наш век бесконечного потока информации отовсюду, сложно самим мыслить, выражать всё своими словами. – Джим ещё налил. – Конец света? Что это?

– Может и конец света у каждого свой, как у каждого – своя жизнь и своя смерть? А всё остальное лишь символы.

– Ну, Макс, что-то ты увлекся?

– Иногда так хочется, чтобы весёлые сказки были живыми, а реальность серой сказкой… фу ты, «слюни» какие-то, что это со мной?

– Давай ещё по одной, и хватит хандрить.

– Что касается ассоциаций, согласен. Большой поток извне. Книги, кино, телевидение, музыка, и это непрерывно. Ты просто не успеваешь придать своей же мысли форму. Гораздо проще выразить ее словами песни, или ситуацией из фильма, или ещё чем-то, что уже есть, чем напрягаться самому. Мы словно запрограммированы.

– Это сугубо индивидуально! Да и сравнительные моменты верны, только для тебя самого. Скорее, анализируя их, проще высказать своё видение, да, под давлением существующих идей, но проще. Вот в чем беда. В простоте. Замкнутый круг. Из круга можно вырваться. Но, для этого нужно понять, чего ты хочешь, и хочешь ли ты чего-то. – Джим на мгновение замолчал, после добавил: – И для чего ты хочешь. Ладно, тебе уже пора давно, тебя ждут, да и ты много кого ждёшь. Только не знаешь ещё. За разгадку бытия!

– Это как?

– Да в том-то и дело, что, никак. Интересно выпить за полную неизвестность! Поехали!

Они выпили. Моррисон встал и направился к выходу.

– Я пойду, прогуляюсь. Соберись, Макс. Мы ещё снимем фильм про дорогу. Чёрно-белый. Назовём его «Ноль»!

Джим захлопнул за собой дверь.

Максим несколько минут стоял, глядя на дверь, за которую вышел Моррисон. После подошёл к столу, налил себе ещё виски, закинул. «Ну, ладно». Он собрался и вышел из квартиры.

Спускаясь по лестнице, Максим приготовился нырнуть в чёрный мрак ночи, а дальше уж решить, куда и как идти. Но, открыв дверь подъезда, он обнаружил, что никакой тьмы нет. Это была не ночь, хотя и не день тоже. Всё вокруг было окутано туманом, или чем-то напоминающим туман. С обеих сторон возвышались стены каких-то домов, вперёд уходила дорога и терялась в пелене, метров через десять уже ничего не было видно. Определённо, раньше здесь этого не было. Максим обернулся и не обнаружил своего дома, позади та же дорога, заключённая между стен. «Куда я попал и как я здесь очутился? Неужели три бокала виски могли дать такой эффект?» Максим двинулся вперёд. С двух сторон мимо него проплывали затемнённые окна домов, дорога не менялась, но была видны лишь на эти самые десять метров вперёд. Через некоторое время он очутился на перекрёстке. Со всех четырёх сторон просматривалась совершенно одинаковая картина: дорога и дома, теряющиеся в тумане. «Попробовать свернуть? Нет, пройду ещё немного». Дойдя до следующего перекрёстка, Максим повернул налево, потом направо, и шёл, шёл, пока впереди не увидел слабо различимый силуэт человека, идущего ему на встречу. Максим остановился.

– Отличный воздух, только влажный немного. – Это был Джим Моррисон. – Как настроение, Макс?

– Даже не знаю, что сказать. А как ты здесь оказался?

– Мы гуляем?

– Мы?

– Ну, да.

Тут Максим увидел у ног Джима собаку. По всей видимости, это была дворняга. Она весело виляла хвостом и кружилась вокруг Джима.

– Не останавливайся, Макс. Дорога подскажет, поверь мне. Не стану тебя задерживать. Ещё увидимся. Счастливо.

Джим Моррисон с псом направились дальше и вскоре скрылись из вида. Максим проводил их взглядом, вспомнив:

– Дай, Джим, на счастье лапу мне,

Такую лапу не видал я сроду.

Максим на мгновение задумался и вдруг вздрогнул, услышав за спиной:

– Давай с тобой полаем при луне

На тихую, бесшумную погоду.

Максим обернулся. К нему, словно чёрная тень, выплывающая из тумана, медленно направлялся какой-то человек. Он был невысокого роста, хорошо сложён и несколько худощав. На незнакомце была короткий черный легкий плащ, накинутый на чёрный джемпер, чёрные брюки, подпоясанные чёрным ремнем и высокие ботинки. Незнакомец приблизился, что позволило разглядеть его лицо. Ничего особенного в нём не было, но Максиму стало как-то не по себе, он не мог понять почему, и это его смутило. Тёмно-русые волосы, зачёсанные назад, правильные черты лица, тонкие губы с оттенком лёгкой ухмылки, из-под чёрных бровей на него пристально смотрели чёрные глаза.

– Ну, здравствуй, Макс.

– Добрый… здрасьте. Ааа?.. Не сочтите за нескромность, а вы кто?

– К чему такая официальность, давай на «ты». – Максиму показалось, что он уже давно знаком с эти человеком.

– Хорошо, кто ты?

– Не буду тебя запугивать мистическими загадками, хотя обстановка располагает. Не так ли? Ночь, но светло, день, но ничего не видно. Время потерялось в своём пространстве. Бесконечность вокруг, бесконечность внутри тебя. Ты потерялся для себя, ты потерял ощущение реального существования. Вокруг тишина и плотный туман. Из тумана выплывает некто.

Максим растерянно смотрел на незнакомца. Тот продолжал:

– Ты чем-то удручён? Нет, не так, пожалуй. Ты удручён. И не чем-то, а видимо всем.

– Ну, в общем-то, наверное, да, если не сказать…

– Не сказать, что?

– Да, не знаю я, что сказать.

– Отлично. Забудем это. Вижу, ты готов к путешествию.

– К какому путешествию?

– К своему. Путь будешь прокладывать сам, я буду лишь иногда появляться. Иногда, когда, скажем, не с кем будет выкурить по сигарете, или просто, нужно будет тебя подтолкнуть, а то, знаешь, иногда, ты полностью уверен, что идти нужно именно в ту сторону, но что-то тебя пугает, мешает тебе, гнетёт. И в самый ответственный момент ты сворачиваешь, или просто останавливаешься. А, как раз там-то тебя ждёт то, что ты ищешь.

– Опять ищу? Что это?

– Это тебе и придётся выяснить. И далеко не сразу.

– И как далеко я могу зайти, пока буду искать? Где кончается эта дорога?

– Как далеко ты сможешь зайти, зависит от твоего желания. А дорога эта не кончается. Да она и не начинается, в общем-то. Сама по себе, во всяком случае. Более того, возможно, её и нет вовсе.

– То есть, как нет?

– Как пожелаешь.

– Ясно. То есть не ясно. А как тебя зовут?

– Зови меня Брат. Просто Брат.

– Брат, прекрасно. А почему я должен что-то искать, да ещё и искать то, что искать?

– Это вопрос себе. Не кто иной, как ты сам, это решил. Сколько можно спать, в конце концов? Пора, давно пора встать и заглянуть в себя самого, не подглядывать украдкой, боясь, не дай бог, увидеть что-то не то, а взглянуть, не отводя глаз!

– А ты что-то знаешь?

– Что-то, я, разумеется, знаю, но не больше тебя. Возможно, я знаю тоже самое, но, в несколько иной форме.

– Это как?

– Да тебе это не к чему, во всяком случае, сейчас. Лучше, вернёмся к ассоциациям.

– Каким ассоциациям?

– К твоим. У тебя богатая фантазия, не так ли? Чтоб тебе было проще понимать свою дорогу, загляни в себя, в свои мысли, идеи, ощущения, переживания через призму бесчисленных образов, живущих с тобой.

– Как? Может, пояснишь?

– И не подумаю. Ты всё итак понимаешь, только признать этого не можешь, или не хочешь, или боишься. Окунись в прожитое тобой в себе же самом. Ты решил выйти на дорогу, обладая определённым грузом, значение которого ты никак не можешь оценить.

– Я решил?

– А кто же? – воскликнул Брат. – Посмотри вокруг. Есть только ты и дорога. Оглянись. Кто тут еще, кроме тебя? Никого! Оглянись вокруг, но, не забывая про ассоциации. Попробуй!

Максим, словно руководствуясь этим замечанием, развернулся.

– Дорога. Я ничего не вижу за туманом. Какая-то повышенная аварийная обстановка на этой дороге. Ну, хорошо, допустим, и что же мне…

Максим повернулся обратно, но никого рядом не было. Он стоял один на перекрёстке. Он, туман, и где-то в тумане его дорога.

– Ну да, конечно, – пробормотал он.

Максим резко развернулся и тут же наткнулся на кого-то. Перед ним стоял высокий коренастый мужчина с густой седой бородой и какими-то грустными глазами. Он был в шубе, напоминающей ливрею, а на голове у него сидел цилиндр.

«Швейцар что ли?» – подумал Максим.

– Всё так, ваше благородие. Прошу вас в номера. – Он указал на подъезд с большой дубовой дверью за его спиной.

Максима это совсем не удивило, он посмотрел на дверь и замер, сбитый с толку звоном, донёсшимся откуда-то издалека. Звенели колокольчики. Сотня колокольчиков звенело, переливаясь, сразу со всех сторон, их звон был настолько тихим, что походил на шелест. Максим направился к подъезду. Над дверью он разглядел вывеску с надписью: «Англетеръ». Открыв дверь, он прошёл внутрь и тут же очутился в полной темноте. Колокольчики продолжали звенеть. «Кажется, это в голове звенит», – подумал он. Откуда-то потянуло холодом. Максим сделал шаг вперёд и чуть не потерял равновесие, темнота создавала ощущение бесконечной пустоты со всех сторон. Напрягши зрение, через мгновение он увидел впереди свет. Неторопливо он направился в ту сторону, вглядываясь в темноту и тщетно пытаясь что-либо разглядеть. По мере приближения к свету, ему это всё же удалось. Источником было окно в конце коридора, по которому он шёл. Дойдя до конца коридора, он подошёл к окну и посмотрел в него. За окном была зима. Незнакомая, но что-то напоминающая улица, была заметена снегом. Кружила метель, и что-либо увидеть за ней не представлялось возможным. Колокольчики звенели. Вдруг Максима, словно что-то дёрнуло. Он отвернулся от окна, и взгляд его привлекла одна из дверей в коридоре. Почему? Что это? Он медленно, неуверенно сделал шаг в сторону двери.

Звон колокольчиков немного усилился. Ещё один шаг. Он увидел на двери номер. «№ 5». Максим остановился. Ему показалось, что на двери происходит какое-то движение – на её поверхности медленно проявлялась черта. Максим сделал ещё шаг. Черта была красного цвета. Как будто кто-то невидимый рисовал красной краской. Под чертой появилась вторая, третья… Ещё шаг. Каждая черта разделилась на несколько чёрточек. Ещё шаг. Максим догадался, что чёрточки – это на самом деле слова, превращающие черту, соответственно, в строку.

Ещё строка, ещё…. Лоб покрылся капельками пота, сердце, казалось, гремело на весь коридор. К звону колокольчиков добавился непонятный шум. За дверью что-то было. Чёрт возьми, что происходит? Максим подходил всё ближе. Он заметил, как красная краска местами начала стекать, размазывая строчки. Вдруг, что-то, как будто, ударило Максима в голову, он понял, что на двери была не краска, а кровь. Он подошёл вплотную к двери и прочёл:

«До свиданья, друг мой, без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей, –

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей».

В эту секунду, звон колокольчиков превратился в звон бьющегося стекла. Максим схватился за ручку двери и дёрнул на себя, дверь не поддалась, он стал ожесточённо колотить по ней. Шум в голове нарастал. Максиму почудилось, что какие-то люди в чёрных плащах подходят к нему со спины, он закричал:

– Откройте! Откройте! Пожалуйста! Здесь чёрные люди! Они хотят меня забрать! Откройте! Я всё объясню!

Тут дверь открылась перед ним, он вбежал внутрь и тут же наткнулся на стену, повернул на право – тоже стена, это был тупик. Не успев сообразить, куда он попал, Максим повернулся лицом к двери, опёрся спиной о стену, закрыл лицо руками и медленно сполз в угол.

Наступила тишина. Темнота снова окутала всё вокруг. Четыре стены, каменный пол, запах сырости. Где-то наверху, под самым потолком было окно, напоминавшее скорее щель в толстой стене камеры. Чёрные люди стояли где-то снаружи. Максим открыл глаза, вытер со лба пот. Он никак не мог заснуть. В голове звучали чьи-то голоса и шелест колокольчиков.

Максим поднялся, подошёл к противоположной стене, упёрся в неё лбом и заговорил шёпотом:

– Оставьте меня, оставьте меня все! Что вам нужно? Я не хочу, я ничего не хочу!

Только шелест и неразличимые голоса.

В это мгновение стена рухнула перед Максимом, и он остался стоять на той самой улице, что только что видел в окно. Кружила метель, Максима моментально обдало жгучим холодом, снежные хлопья облепили лицо. Он обернулся, увидел за спиной стену дома без каких-либо признаков повреждения, повернул направо и побежал. Тут же он оказался на большой площади, перед ним возвышался Исаакиевский собор, он посмотрел налево и увидел памятник Николаю I. Сомнений быть не могло, он стоял на площади Исаакиевского собора, в Санкт-Петербурге, а на дворе стояла зима.

– Декабрь. – Из пурги, так же, как недавно из тумана, вышел Брат. Максим ощутил вдруг образовавшееся вокруг себя тепло. Метель мела, но его не задевала, снег падал, но не на него.

– Всё пройдёт, – сказал Брат.

– Что? – спросил Максим.

– Всё пройдёт, говорю, как с белых яблонь дым.

– Что это всё было? – Максим тяжело дышал.

– Это был ты и твои мысли, я же говорил. Первый, скажем так, эксперимент. Не мой, и ни чей-либо. Твой. И, между прочим, совсем не был, это всё есть.

– А зачем это… всё?

– Ну как же, Макс? Смерть, сколько величия в ней, сколько загадок, тайн, красоты и ужаса! Какая незримая сила влечёт нас к ней и пугает? Вот, скажи мне, ты боишься смерти?

Максим повернулся к Брату. Тот смотрел на него каким-то вызывающим взглядом. Максим не смог для себя определить, в чём это выражалось, но он это ясно чувствовал. Куда-то пропала безобидная ухмылка, что он заметил прежде. Он ответил:

– Наверное, боюсь.

– Вот видишь, – наверное. Неизвестность столь же беспощадно влечёт к себе, сколь и соблазнительно пугает. А, может, это гораздо лучше жизни? Провожая умершего в последний путь, принято рыдать, а почему? Какую же трагичность придали люди этому событию.

– Зачем ты мне всё это говоришь?

– Нет, ну что ты, я ведь тебя предупредил, что ты немного окунёшься в себя, и только. И говоришь это, на самом деле, ты.

Глядя на то, как кружится снег, Максим неожиданно для себя самого промолвил:

– Смерть избавит меня от всего. Что я в этом мире? Зачем мне эта жизнь? Я не знаю, что с ней делать.

– Платочек подать? – ухмыльнувшись, спросил Брат. – Мрачное ощущение своей никчёмности в силу внутреннего осознания своего величия. Сей мир для меня мерзок и низок. Столь очевидная бессмысленность бытия порождает глубокую депрессию и стремление покинуть этот склеп, даже прогремев на весь мир делами своими, уходя в неизвестность, превращать трагедию в фарс. Как примитивно и неново звучит, Макс.

– Поэты гибнут молодыми. Я им завидую.

– Гибнут? Кто это особенно, прямо-таки гибнет? Мы сами придаём этому небывалый романтизм, закутав их, по большей части, пустую жизнь, в некий смысл для грядущих поколений. Я что-то не то сказал, Максим?

Тут Максим отчетливо услышал завывание вьюги, не той, что была вокруг, а какой-то другой. Он опять ощутил вокруг себя пустоту и, опять, как прежде, в гостинице, раздался чей-то голос, откуда-то издалека, и в то же время в нём самом:

«В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом…

Что же мне так больно и так трудно?

Жду ль чего? Жалею ли о чём?»

Максим открыл глаза и тут же услышал за спиной голос Брата:

«Уж не жду от жизни ничего я,

И не жаль мне прошлого ничуть.

Я ищу свободы и покоя!

Я б хотел забыться и заснуть».

Максим посмотрел на Брата и уже не увидел того вызова, что был в нём только что. Выражение его лица было то же, что и в первый раз, когда он встретил его на перекрёстке. Брат продолжал:

– Что ж, как ты сам смог заметить, на дорогу ты вышел, вышел один, и туман был, кремнистый путь блестит. И ищешь ты чего-то, так что рано говорить о том, что от жизни ты ничего не ждёшь.

– Это не я сказал.

Брат улыбнулся:

– Зачем? Зачем все эти жертвы? Кто кому и что хочет доказать? Вот земля, вот небо, снег идёт, всё просто. Жизнь уютна, если ей не мешать жить.

– Не мешать жить жизни?

– Да! Разве не этим ты увлекаешься практически всю свою жизнь, всю свою никчемную, никому не нужную жизнь? Разве не тем, что мешаешь ей жить?

– Я пытался…

– Что?

– Я пытался понять для себя, я пытался дать понять другим, что я пытаюсь понять, что же происходит… вообще, вокруг. Вместе с этим я хотел поверить….

– Бессмысленный набор звуков.

– Ну, это же чистое безумие!..

– Какое безумие? Интересное словосочетание. Поверить ты хотел? Только род человеческий появился, как люди уже захотели во что-то верить, даже не захотели, а ощутили в этом острую необходимость. Только почему-то, веря в одно, как может показаться на первый взгляд, они до сих пор не могут сойтись в этой самой вере. Бог! Какое потрясающее изобретение человеческого разума! Как удивительно легче становится жить, когда ты осознаёшь что-то, не осознавая, что есть кто-то, кто осознаёт это за тебя и для тебя. Кто может, но, видимо, не очень хочет объяснить то, что невозможно понять человеческим разумом, тот, кто всё сотворил, и кто всё это контролирует. А?

Брат взмахнул руками, словно указывая на что-то в разные стороны. Максим увидел, что они в мгновение переместились с улицы в помещение. Этим помещением была церковь. По стенам были развешаны лики святых, на них и указывал Брат:

– Ты веришь им? Ты веришь в то, что Он существует? Если Бог существует, то человек раб. Так, кажется, сказал Бакунин.

– Но, верить, – не сдавался Максим.

– Не ожидал от тебя такой прыти по этому вопросу. Ну да, допустим. Бог существует тогда, когда ты в него веришь. А если ты не веришь в то, что он существует, то ты веришь в своё неверие. Разве в этом ты не становишься рабом своей веры, потому как вера и неверие есть суть одной идеи, только с разными знаками? И сила этой идеи безгранична. Она правит историей, она направляет наши слабые умишки на жизнь, на смерть, на убийство, на любовь, на предательство, на безумие…

– Но это же безумие!

– Снова?

– Как можно жить с сознанием того, что моё предназначение, моя жизнь есть плод чьей-то программы?

– Ты сам с собой сейчас споришь? Никак не пойму. То тебе верить нужно, то посредством веры тобой управляют… Уж выработай позицию для споров меж собой. Ты знаешь своё предназначение? А оно у тебя есть?

– Неужели за тысячелетия истории люди, творя эту историю, были лишь пешками в чьих-то руках? Они жили, сражались, умирали без идеи? За что? Для чего всё это? За что гибли миллионы в войнах, революциях? Сколько людей, сколько народов принесено в жертву ради других людей и народов, ради будущего. Они же верили во что-то, они же знали, на что шли?!