Читать книгу: «Сталин против рептилоидов», страница 3

Глава 3

Памятник Александру II (да и другим старорежимным угнетателям) в Кремле был давно снесен. Везде царила суета обустройства, новые власти приспосабливали собственность царей-эксплуататоров для нужд новой пролетарской власти.

Столовая, что в Грановитой палате, уже работала с половины седьмого утра. Товарищ Сталин, просидевший всю ночь за работой, ходил туда выпить чаю и съесть что-нибудь. Он готовился к важному заседанию. В городские партийные структуры он готов был представить ряд кандидатур, проверенных партийцев. Он надеялся, что партийный пленум, а затем и ГорСовет одобрит его кандидатуры.

Он шёл по третьему этажу Большого Кремлёвского дворца в полном одиночестве вдоль бесконечных огромных окон, ещё раз обдумывая доводы для прений, если прения конечно случатся. Встав, он раскурил трубку и почти продолжил движение, когда услышал за спиной быстрые шаги. Сталин был удивлён. Рано ещё для советских и партийных работников. Ночь и раннее утро было его время – время, когда можно работать в тишине и спокойствии. Товарищ Сталин обернулся и увидал суетливого человека с котомкой. Он догонял Сталина и ещё издали стал кланяться и прижимать руку к сердцу.

В этих стенах, такое поведение было неестественным. Иосиф Виссарионович, попыхивая трубкой, вцепился взглядом в приближающегося человека. И когда тот приблизился, спросил с характерным акцентом:

– Вы ка мнэ, таварищ?

– Как я рад, как я рад, товарищ Сталин, что нашёл, наконец, Вас – запыхавшись, говорил молодой человек.

– Чэм магу памочь?

– Моя фамилия Хрущёв, мы с Вами воевали на одном фронте.

– На каком? – не мог вспомнить Иосиф Виссарионович.

– На Царицынском, я там комиссаром был. В семьдесят четвёртом полку. Не помните меня? Я-то Вас прекрасно помню, вы уж как скажите на совещании, так… Что аж кровь…

– Чем я Вам могу помочь? – жёстко прервал его Сталин.

– Товарищ Сталин, я по поводу должности, сейчас я на Украине живу, партсекретарь техникума в Юзовке. А хотелось бы большой работы, размаха, и чтобы здесь была, в Москве. Я тут в Москве себя так прекрасно ощущаю, прям горы готов сворачивать. Дайте мне горы посворачивать! Я согласен на самую мелкую должность, и Вы не пожалеете, товарищ Сталин.

Человек был суетливый и казался Сталину не серьёзным:

– Дворником – пойдёте? Фронтом работ и масштабом мы Вас обеспечим. Горы для Вас найдём, товарищ Хрущёв. Москве нужен Ваш размах. Хорошие дворники нам нужны.

– Дворником? – Хрущёв осёкся. – Как – дворником?! Я ж партработник! Я ж с вами на Царицынских фронтах…. Я…

– Партработник? – Сталин смотрел с прищуром. – А чем же Вам, товарищ Хрущёв, Ваше место не нравится?

– Товарищ Сталин, это ж Украина, – Хрущёв всем своим видом пытался показать всю безнадёжность ситуации. – Где ж там размах, там же украинцы живут!

– И что в них не так?

– Да всё не так, мелкобуржуазный народ. Харьков, Донецк, Николаев или Херсон, ничего не скажу, народ сознательный, рабочий, а дальше дело швах. Молодёжь из сёл приезжает в техникум, а мысли только про пайку, да про: «а жупан когда выдадут?». Никакая мировая революция людям не нужна – селяне. А взрослые так и вовсе учиться не хотят, говорят: «А зачем мне учиться, я газет не читаю, там брехня одна. Мне что нужно – то поп расскажет». И так все поголовно. Ничего не хотят кроме сала, да горилки. И ни о чём не мечтают.

– Совсем ни о чём? Такого быть не может. – Не верил ГенСек ЦК РКПб.

– Нет, ну конечно мечтают, о вишнёвом садике, возле хатынки, о поросе, да чтобы пан был добрый, чтобы есть давал вволю, в общем, никакой пролетарской сознательности. Тёмный народ. Одно слово – селяне.

– Извините, товарищ Хрущёв, но другого народа у партии для вас пока нет, работайте с этим – холодно сказал Иосиф Виссарионович. – Каждый день работайте, кропотливо работайте с людьми в целом, и с каждым отдельно взятым человеком. И я уверен, скоро Вы увидите их благодарность. А значит – и благодарность партии.

Товарищ Сталин говорил эти правильные слова, но сам в них верил не до конца. И не потому, что не верил в украинский народ, а потому, что не верил украинским коммунистам. Он знал, что значительная их часть – люди в партии временные, приспособленцы. Он вспоминал доклад руководителя украинских чекистов, товарища Манцева, который передал ему товарищ Дзержинский. Манцев писал, что украинцы идут служить в органы, надеясь на хорошие пайки, и сразу уходят оттуда, как выясняют, что в органах «дают мало». А когда таких товарищей пытаются устыдить по партийной линии, так и вовсе пишут заявления на выход из партии.

Сталин давно готовил для Украины серьёзного товарища, который мог попытаться взять в руки партийную организацию Украины и навести там порядок. И Сталин такого человека, кажется, нашёл.

Лазарь Коганович был твёрдым коммунистом, и пусть звёзд с неба не хватал, но ленинцем он был верным. А ещё он был еврей. Именно еврея нужно было отправить на Украину. Местные националисты, прятавшиеся за партбилетами, никогда не примут еврея руководителем. И конечно, кинутся на него, чтобы рвать. Рвать его будут всеми возможными способами, и все средства для них будут хороши: и вредительство, и организованный голод, и даже попытки восстания. А может быть, и прямыми покушениями рвать попробуют. И у товарища Когановича на Украине помимо видимых задач, будет ещё пара неочевидных. Во-первых, тянуть время и не позволять местным раскачивать ситуацию. Во-вторых, выявить всю заразу, которая окопалась в компартии республики, чтобы потом очиститься от неё. И для этого, может быть, ему и понадобится этот стоящий перед ним и жалующийся на украинских «селян» человек.

Иосиф Виссарионович выпустил дым и сказал:

– Значит, быть хотите полезным для партии?

– Товарищ Сталин! – нараспев заговорил Хрущёв, – Сплю и вижу, как мне только стать для партии ещё значительно более полезным. Дайте дело, хоть какое, позвольте проявить себя. – Тут он вдруг понизил голос до заговорщицкого шёпота. – Если нужно… Если у Вас есть какой враг, я ему…я ему… – он сжал кулаки и аж покраснел как от натуги и ненависти. – Вы только моргните, я его убью, только скажите кого. Убью как собаку. Клянусь! Говорите, кого убить.

Иосиф Виссарионович был человек хладнокровный, но видя такое, даже он удивился, да что уж там, даже растерялся. Чуть трубку не уронил, стоял, глядел на Хрущёва и думал:

«Дебил или провокатор. Если дебил, то почему не в стационаре? А если провокатор, то чей? Троцкого? Нет, тот визгливый истерик, партийный барин, любитель шёлковых подштанников, золотых безделушек, столового серебра и французской жратвы. Энергичный, но не умный, вор чужих идей и чужих заслуг. Ленин одной фразой всё о нём сказал «Беспринципный карьерист, попутчик. Не видящий ничего дальше собственного „я“». Он до такого не додумается. Вся семья Троцкого – банда энергичных, жадных людоедов. Зиновьев! Да, этот может, этот на два хода вперёд думает, а уж Каменев, так и вовсе не подумав, и слова не скажет. Но им незачем, их семьи слабы, они Троцкого боятся, хотя все они одного вида. И я их естественный союзник против него. Может, хотят сильнее привязать меня к себе. Хотя, вряд ли. Тогда может кто из СовНарКома, там ящер на ящере, ещё Яшка Свердлов их туда натаскал, себе семью собирал, да не пригодились они ему, упырю, в расход его пустили рабочие».

Но чем дольше товарищ Сталин смотрел на багровое от напряжения лицо молодого Хрущёва, и на его тупые, лягушачьи глаза, тем больше убеждался, что зря он ищет подвохов – перед ним классический дебил. Тем не менее, даже с ним нужно было быть осторожным. И Сталин заговорил:

– Товарищ Хрущёв, у меня нет иных врагов, кроме врагов партии. А главные враги партии на Украине – невежество и разруха, да ещё господа, которые проникли в партию, и ищут в ней для себя преференций. Езжайте к себе, и работайте. Скоро на Украине будут большие перемены. Ваша задача – быть в гуще событий, наблюдать и выявлять тех, кто в партии случайно. Занимает не своё место.

– Как кукушата, – понимающе кивнул Хрущёв.

– Что? – не понял член ЦК, всё ещё надеясь, что этот человек на каком-то этапе может быть полезен партии.

– Ну как кукушата в гнезде, когда трескают в два горла, и подсиживают честных партийцев. Я их таких знаю, я их всех на карандаш возьму, Вы не сомневайтесь, товарищ Сталин! Как приеду, так сразу начну работу! Мы этих кукушат, что идут в разрез партии, сразу выявим. Сразу. Только уж и Вы меня не забудьте, товарищ Сталин.

– Я вас отметил, товарищ Хрущёв. Буду ждать ваших отчётов – сказал самый проницательный человек на планете, совершая самую большую человеческую ошибку.

– Уж я их… Товарищ Сталин… Уж я их… – Хрущёв опять сжимал кулаки. – Они у меня…

– Идите работайте, товарищ Хрущёв.

Хрущёв покланялся-покланялся и пошёл на выход, аж подпрыгивал на ходу от нетерпения начать работу и от радости, что удалось втереться в доверие к такому высокопоставленному партийцу.

А по коридору уже пошли на работу люди, и здоровались с товарищем Сталиным.

А Сталин смотрел в окно и о чём-то размышлял, пока не заметил стоящего рядом человека.

– Товарищ Андреев, – Иосиф Виссарионович протянул молодому красавцу руку, – Вы ко мне?

Мужчина (а был это Андреев Андрей Андреевич) крепко пожал протянутую руку и согласился, поглаживая роскошные усы:

– К Вам, Иосиф Виссарионович.

– Мне сейчас уже пора ехать в московский Горком, Ваше дело не подождёт? – Спрашивал Сталин с надеждой.

– Не подождёт, Иосиф Виссарионович, – отвечал товарищ Андреев, – я бы и рад Вас хоть раз по пустякам побеспокоить, да повода пустячного не предоставляется. Но я только пару минут займу.

– Ну что ж, – сказал Сталин, ожидая неприятностей, – не тяните, выкладывайте свои плохие новости.

– Вы правы, новости плохие – Андреев вздохнул. – Сегодня ночью убит один из ящеров. Из какой семьи, пока не известно. Труп у нас, звонил наш товарищ из КРО. Дзержинский уже в курсе.

Сталин помрачнел, молчал, а Андреев продолжал:

– Товарищи установили, что приехал он на «Паккарде». Собираются выяснить, чей это «Паккард». Тогда и будет ясно из чьей он семьи.

Сталин подумал и спросил:

– Ящер был серый?

– Да, но мы надеемся, что он не из семьи Троцкого.

– Да, будем на это надеяться, – задумчиво сказал Иосиф Виссарионович, – иначе эта истеричная особь опять устроит красный террор, не хуже людоеда Яшки Свердлова. А как же так получилось, кто его убил?

– Вы не поверите, Иосиф Виссарионович, его проститутка убила.

– Проститутка? Ящера? – и в правду не верил Сталин.

– Да, она оказалась из эсеров, крепкая бабёнка, бывшая террористка. Он привёз её на дыру, жрать собрался. А она, не будь проста, изрешетила его из дамского «Браунинга».

– Из дамского «Браунинга» и насмерть? – не поверил Иосиф Виссарионович. – Я видел, как золотому ящеру винтовочная пуля голову разнесла, а он выжил, потом ещё мне угрожал. А она его точно – из «Браунинга»?

– Труп доставили на место. Сейчас врач вскроет и установит, как он сдох. Но дырок в нём достаточно. А шофёр его успел убежать, не смогла она его убить.

– Молодец девушка, очень не вовремя, но всё равно молодец. Вот какие хорошие кадры готовили эсеры. Жаль, очень жаль, что Борис встал на путь контрреволюции, очень бы он нам помог сейчас.

Сталин задумался, а Андреев не прерывал молчание, он стоял рядом и смотрел в окно. Наконец Иосиф Виссарионович сказал:

– Надо попытаться спасти девушку, за ней уже послали палачей.

– Наш товарищ из КРО сказал, что ей выделили охрану, и постараются вывезти её из города как можно быстрее. А Вас сегодня ночью будут ждать на малый совет, там же где и всегда. В двенадцать.

– Я буду. Эх, как не вовремя, как не вовремя всё это случилось. – Сталин помолчал и продолжил. – Надеюсь, девушке предоставили хорошую охрану, опытных людей?

– Думаю, что опытных.

– Очень хотелось бы, чтобы она осталась жива.

– Очень хотелось бы, – согласился товарищ Андреев, сильно сомневаясь, что это вообще возможно.

Он давно занимался ящерами и знал о них больше, чем Сталин. Он подумал о том, что вместе с женщиной, скорее всего, убьют и охрану. Ящеры никогда не прощали убийства своих. Даже если убитая ящерица была из враждебной им семьи – всё равно не прощали.

– Очень хотелось бы… – тихо повторил товарищ Андреев.

Глава 4

Тыжных уверенно сел за руль, а Буханкин открыл перед Ракель Самуиловной заднюю дверь авто:

– Please be seated, Madam.

– Thanks, – коротко отвечала красавица, залезая в авто.

Свирид глянул на них через плечо с неодобрением. Не нравились ему эти буржуйские разговорчики, и поэтому он спросил простым рабоче-крестьянским языком:

– Ну, чё, так и будете тама чирикать, аль скажете, куды ехать?

– Живу я на Садовой-Спасской, в доме Аплаксиной. Но сначала мне нужно в Милютинский переулок. – Сказала товарищ Незабудка. – Там в «Булочной месье Роже», утром подают отличные булки и настоящий кофе.

– Чего?! – вскричал от удивления Свирид Тыжных. – Булки?! Кофе?! Вы гражданочка совсем того… Не понимаете! Вам заныкаться надобно, а вы – булки…

– Мне необходим кофе – настояла Ракель Самуиловна. – Больше нигде в Москве не делают такого кофе так рано утром.

– Of course, Madam, – сказал Товарищ Арнольд, закрывая дверь и садясь на переднее сиденье. – Поехали, чего заснул-то, дама желает пить кофе.

– Дама! Кофе! – буркнул Свирид в лобовое стекло. – Буржуи.

И старенький «Форд» поехал, благоухая бензином.

Было лето. На улицах царило свежее, ещё не задушенное жарой утро. Москва уже просыпалась – из коммунальных муравейников высыпали деловитые москвичи, покупали свежую прессу, толкались в трамваях. Извозчики подхватывали ответственных работников из тех, что могли себе позволить лихача.

Ракель Самуиловна, глядя в окно с заднего дивана «Форда», была грустна. Она не хотела уезжать из Москвы и если честно, не понимала, зачем это нужно. Ни страха, ни раскаяния красавица не чувствовала – только досаду на глупую ящерицу, которая хотела ею поужинать и получила по заслугам. И ещё она чувствовала усталость. Откуда взялась эта ночная уродина, со своим мерзким шофёром, товарищ Незабудка не думала. Но была уверена, что принесла пользу, ликвидировав её как последнюю контру. Может быть, это спасёт пару женских жизней.

Потом товарищ Незабудка, взялась рассмотреть своих телохранителей. Они были забавны: один выделялся своим пижонским видом, любовью к иностранным словечкам и юношеским выпендрёжем, а второй своей инквизиторской серьёзностью, желанием всех судить и кучами веснушек на щеках. Красавица улыбнулась, и случилось это как раз когда товарищ Буханкин повернулся к ней:

– У вас красивая улыбка, товарищ Катя, – чуть прищурившись, сказал Арнольд тоном опытного обольстителя. – It's beautiful!

Ещё бы немного – и он подмигнул бы.

Это выглядело так, будто мальчик-гимназист пытается флиртовать с видавшей виды дамой. И было это трогательно, но и смешно одновременно. Красавица засмеялась.

Арнольд сразу нахмурился, скис и отвернулся, Ракель Самуиловна почувствовала, что была чуть бестактна и сама продолжила общение:

– Товарищи, а Ваш руководитель обещал мне патроны для моего оружия. А то я совсем безоружна.

Товарищ Арнольд сказал невесело, что патроны будут, но нужно заехать в управление на Лубянку.

А товарищ Свирид, не бросая руля и не отводя взгляда от дороги, залез во внутренний карман своей кожанки, достал оттуда новенький «наган» и протянул его назад. Но когда Ракель Самуиловна готова была уже взять оружие, он не отдал, а спрятал обратно. Сменив руку на руле, он залез в левый карман галифе и достал ещё один «наган» уже не такой новый, потёртый. И, держа в руке, пояснил:

– У этого ствол раздолбанный, но на десяти шагах бьёт как надо, большего вам не надо. Зато спуск у него мягкий, как раз для ваших пальцев.

Он передал револьвер Арнольду, а тот уже передал его товарищу Незабудке с вопросом:

– Знакомы с такой системой?

– Не волнуйтесь… – сказала Ракель Самуиловна и добавила ласково, – …мальчики. Знакома.

– Perfectly – сказал Арнольд.

– Мальчики! – Фыркнул Свирид дерзко, не поворачивая головы. – Вон вроде ваша булочная, она?

– Да, она, приехали, остановите тут. – Сказала Ракель Самуиловна, пряча револьвер в сумочку.

Товарищ Буханкин вышел из авто и открыл ей дверь, подал руку, как положено, а Свирид заглушил мотор. Он поудобней развалился в кресле и приготовился ждать, но Ракель Самуиловна сказала:

– А вы, товарищ, не идёте с нами?

– Я по нэпманским заведениям не хожу – с гордостью отвечал Тыжных. – Из принципиальных соображений.

Он врал. Вернее, не то чтобы врал, но «принципиальные соображения» были не единственной причиной отказа ходить в нэпманские заведения. Ещё одной причиной было, что довольствие сотрудников ОГПУ не позволяло им туда ходить. Да и вообще, ходить хоть куда-нибудь. Это было тяжёлое время – даже для сотрудников спецслужб. Поэтому в те времена там служили исключительно идейные люди.

– Там вкусные булки и кофе со сливками – уговаривала его красавица.

– Со сливками! – презрительно передразнил Свирид. – Я могу и без сливок обойтись. Эка невидаль, сливки. Простой перловой каши с луком и на постном масле в любой столовке «ТрудПита» съесть, и чай покушать с оладьями.

Говорил он всё это грубо, пренебрежительно. Но Ракель Самуиловна не ушла, а всё ещё заглядывала в окно автомобиля:

– А может быть, Вы боитесь? – с насмешкой спросила она.

– Чего? – ерепенился Свирид и ухмылялся. – Кого боюсь, Вас что ли? Или может, нэпманов ваших?

– Не нэпманов и не меня, – холодно говорила красавица, – Вы боитесь тех, кто может на меня напасть. Думаете, если что случится, в машине отсидитесь. Ну, говорите, Вы боитесь? Не стесняйтесь, в этом нет ничего зазорного.

Товарищ оперуполномоченный КРО Свирид Тыжных подобного оскорбления отродясь не слыхал. Везде и всюду (вероятно по молодости и глупости) он всегда шёл первым и считался отъявленным храбрецом – даже в своём разведэскадроне, где трусов быть не могло по определению. И после всего, что было и где был, пережить подобное ему было нелегко. Он покраснел всем лицом, засопел как бык и с ненавистью посмотрел на товарища Незабудку.

– It’s impossible, Madame. – попытался смягчить ситуацию Арнольд Буханкин. – Мой коллега, Свирид Тыжных, самый смелый человек, кого я знаю.

– Да, неужели? – не поверила красавица. – Будь он таким, он охранял бы меня, ведь Вы вроде как мои телохранители. А он вместо моего тела собирается охранять это дряблое авто. Ну что ж, так тому и быть! Пойдёмте, товарищ Арнольд, не будем мешать, товарищу Свириду выполнять его обязанности.

Она взяла Буханкина под руку и повела его в булочную. А Тыжных уже не мог усидеть в автомобиле. Он вылетел из него пулей, зло хлопнул дверью, и пошёл вслед за ними, разминая шею и плечи, словно перед дракой.

Глава 5

В тихом Московском месте, на улице Мясницкой, где редко бывают суетливые горожане, кроме тех, кто живёт в этих местах, есть дом-усадьба Барышникова. Но усадьбой то было раньше. Не жил там более какой-то буржуй – он сбежал, прихватив столовое серебро и фамильные портреты. И теперь размещалось в том доме обычная советская организация, с простым советским названием, которое мог прочесть любой прошедший курсы «Лик. Беза». На вывеске на охраняемых воротах значилось: «Бюро Уч. и Контр. при ГЭУ ВСНХ РСФСР».

Заведение было очень тихим. Реши кто понаблюдать за ним – узнал бы, что народу для такого немаленького здания куда как не много. А вот серьёзная охрана у ворот и большое количество автомобилей во дворе сказали бы о важности этого самого «Бюро Уч. и Контр. при ГЭУ ВСНХ РСФСР».

В этом здании, в небольшом, скромно обставленном кабинете без окон и оказался шофёр Ибрагим.

Он сидел на табурете перед большим столом, очень волновался, потел и судорожно вздыхал. И было отчего. Напротив за большим столом сидел высокий человек в добротном сером костюме и модной серой шляпе. Глаз было не видать, так как шляпа была надвинута на самые глаза. И видел Ибрагим только острый подбородок без признаков щетины и тонкие, серые губы. Руки человека были молитвенно сложены. Он словно замер в молитве, но Ибрагим знал, что этот товарищ точно не молится.

Наконец, товарищ в сером заговорил:

– Так как она его убила, Ибрагим?

– Так говорю же, из пистолета. Я вхожу, а она стоит, и пистолет в руке держит. А господин лежит, уже дохлый…

– Тихо, Ибрагим, тихо, – товарищ погрозил ему пальцем и медленно сказал: – Ты свои старорежимные словечки оставь. Нет больше господ, последние господа в Алапаевской шахте лежат, а мы все теперь…

– …Товарищи, – закончил фразу Ибрагим, обильно покрываясь потом от этого медленного голоса.

– Правильно. Молодец! – товарищ за столом даже растянул губы, изображая улыбку, но от изображения этого у товарища Ибрагима затряслась коленка. Левая.

А товарищ в шляпе продолжал:

– Ну? Так как она его убила?

Ибрагим торопливо глянул на двух серьёзного вида милиционеров в новёхонькой форме. Один был в звании старшего милиционера и стоял, привалившись к косяку. А второй, старшина, вальяжно развалился на подлокотнике кожаного дивана, покачивая шикарным хромовым сапогом. Недобрым взглядом на шофёра смотрели оба.

Вид этих людей был настолько серьёзен, что Ибрагим забыл, о чем его спрашивал товарищ в сером, и тому пришлось повторить вопрос:

– Товарищ Ибрагим, ответьте, как эта женщина убила нашего товарища?

– Как убила, как убила, – пытался сосредоточиться шофёр, – а так убила, товарищ Пильтус, прежде чем баб… – Он замялся.

– Использовать – предложил термин товарищ за столом.

– Ага-ага, пользовать бабу, он говорит: «Брей их Ибрагимка, совсем брей». Не любил он волосы… когда они, волосы, на бабах. Даже когда совсем их мала-мала.

– Так, и что дальше?

– Я пошёл воду в таз налить, и бритва мала-мала точить. Пока верёвку найди, пока ножни найди – иду в комнату, а он – всё. Дохлый. Валяется на полу, язык выпал, тоже на полу рядом валяется, а шалава стоит рядом голая, и пистолет у ней в руке на меня смотрит. Я думаю, зачем мне тут быть, пойду, думаю, вам скажу. И пошёл.

– И выстрелов ты не слыхал?

– Не-е, тихо было, только говорили они и всё. Она даже не орала, все бабы орали, а эта нет. Тихая она, паскуда.

– А почему она тебя не убила?

– А не знаю, я гос… товарищ,… Да кто их шалав знает, что там у них в бошках! Не убила, и всё.

– Патроны у неё закончились, – догадался товарищ в сером, – а ты, Ибрагим, обгадился и сбежал. И очень нас этим разочаровал. Вот если бы ты её приволок к нам, то…

– Товарищ, э-э… – захныкал Ибрагим, – да как же мне знать, что у неё патроны кончились? Проверять такое кому нравится, а?

– Как её звали, хоть, помнишь?

– Помню-помню, товарищ Пильтус звал её Рахиля.

– Она что ли из ваших, из татар?

– Не-е, из жидов она.

– Так значит, не Рахиля она, а Рейчел?

– Не-е. Не так он её звал.

– Рашель, Ракель?

– Ракель, Ракель! – обрадовался Ибрагим. – Точно и по отцу он её звал, по Шамилю. Рахиля дочь Шамиля.

– Ракель Самуиловна? – догадался товарищ за столом.

– Точно, точно он так её и звал! – Ибрагим даже вскочил от радости, и милиционер, что стоял у двери, подошёл и положил ему тяжёлую руку на плечо. Шофёр послушно сел на место.

– Точно так и звал её.

– А фамилию её знаешь?

– Нет, – Ибрагим вздохнул, – по фамилии он её не звал.

– А лет ей сколько?

– Не могу сказать, молодая она. Сиськи у ней молодые, не висят ещё. А вот поглядишь – так и не совсем она молодая. Вроде. Если глядеть не на морду – вроде совсем молодая…

– Сколько ей лет, дурак! – рявкнул товарищ за столом. – Отвечай!

– Лет двадцать семь, – захныкал шофёр, – или тридцать. Или двадцать пять. Я ж говорю, вот когда баба из деревни она всегда ясная. А городских разве узнаешь возраст, э! Накрасятся вроде и не старые… А сами старые…

Товарищ за столом его уже не слушал, он говорил в трубку телефона:

– Посмотри по книгам регистрации, прописку в городе, Ракель Самуиловна, возраст двадцать пять – тридцать пять лет. Фамилия неизвестна… Я знаю, что без фамилии будет долго, ищите.

Он положил трубку. Опять сложил руки в «молитве». Молчал. Смотрел на шофёра:

– Узнаешь её?

– Узнаю, товарищ, как увижу – сразу узнаю, сюртук её мама! Убью её, по куску резать буду, и кушать её буду. Шалава она. Клянусь! – истово обещал Ибрагим.

– Где вы её нашли?

– У нэпмана «У Анри», что на малой Якиманке. Она с товарища Пильтуса три «николашки» золотом взяла, меньше брать не хотела. Жадная паскуда.

– Уведите его, – сказал товарищ за столом и добавил: – Чапу и Жирного ко мне.

Милиционер снова положил руку на плечо шофёра, тот съёжился и встал.

Вскоре в комнату как-то появился мерзкого вида невысокий человчек, уркаганский щёголь в лаковых сапогах, в пиджаке с отливами и в кепочке. Лицом он был ехидный блин со вбитым внутрь носом и выбитыми передними зубами. Зайдя в комнату, где сидел человек в сером, человечек поднял руку и поприветствовал его поднятием кепки. Голос его был подстать лицу:

– От честного жиганства – большевистскому панству пламенный, революционный привет!

Он притопнул лакированным сапогом.

– Юродствуешь, Чапа? Ты бы бросил свои каторжные привычки, – холодно сказал хозяин кабинета. – Смотри, я ведь забуду, что вместе чалились! Я заберу у тебя удостоверение, и отправлю тебя в ДОПРЗак. Заскучал ты, гляжу, по казённой шконке и вкусной тюремной пайке.

– Обижаете, товарищ! Я ваш до гробовой доски! А от шконки и шломки у меня хребет болит и ливер пучит – сказал Чапа, скалясь беззубо.

Но тут его бесцеремонно отодвинули в сторону, и в комнату протиснулся огромный человек. Был он вовсе не жирный, а необыкновенно широкий – вдвое от обычного человека, с огромными лапищами и сапожищами, на которых от полноты ног пришлось надрезать голенища. Вида он был совсем не такого, как Чапа. Он, скорее, напоминал кулака, только без бороды на широченном лице. Носил яловые сапоги, пиджак, и кулацкую жилетку со старорежимной золотой цепью, для часов. Фуражка его была старой, козырёк её треснул, а губы и волосы вошедшего были сальными, как будто ел жирное, а руки вытирал об волосы.

– Звали, Владимир Николаевич? – тяжёлым басом спросил он.

– Возьмёте Ефрема, езжайте на малую Якиманку, к нэпману в ресторан «У Анри». Узнайте, поспрошайте фамилию и где живёт проститутка Ракель Самуиловна. Как узнаете – позвоните мне. И без фокусов там! Нэпманов не пугать и не грабить, их баб под юбками не лапать. Не забывайте, что вы сотрудники МУРа, а не урки таёжные. Жирный, ты за старшего.

– Сделаем, товарищ Толмачёв, – обещал Жирный и повторил задание. – Значит, Ракель Самуиловну ищем и Вам сообщаем.

– Всё будет в ажуре, аккуратненько, как отпуск морфия в аптеке! – приснял кепку Чапа. – Не волнуйтесь, друг Владимир. Найдём мы эту мурку.

Товарищ Толмачёв не ответил, просто поглядел неодобрительно, как они уходят. Они вышли, закрыли дверь тихонечко, а он снял шляпу с лысой головы, бросил её на стол, посидел ещё немного и взял трубку телефона:

– Коржова, мне, – сказал он и, подождав, продолжил: – Коржов, Толмачёв говорит, посмотри, у тебя проходит в картотеке проститутка Ракель Самуиловна? Нет, фамилии я не знаю. Ищи без фамилии, и побыстрее. Мне через два дня на должность, на Кавказ уезжать. Всё.

Он положил трубку и откинулся на спинку стула. Стал тщательно вытирать рукой лысую голову и жмурился, словно получал от этого удовольствие.

Он никуда не уходил, хотя ему самому очень хотелось принять участие и в поисках, и в экзекуции. Но товарищ Толмачёв знал, что ему будут звонить. Ему будут звонить разные товарищи. Будут звонить всё время и соболезновать, и предлагать помощь, и он должен всех успокаивать и говорить, что поиски идут по плану. И что помощь ему не нужна. И что нет необходимости форсировать события. И что все виновные скоро – обязательно! – понесут суровую, заслуженную кару. В общем, он должен был быть на телефоне.

И телефон вскоре зазвонил, и на проводе был очень, очень ответственный товарищ, ответственнее практически не бывает. Новость уже дошла и до него, и Владимир Николаевич стал серьезен, сух и строг, и стал говорить коротко и по делу:

– Толмачёв… Да, Григорий Евсеевич, именно так… Вопрос под контролем. Им занимаюсь я, лично я… Я понимаю, Григорий Евсеевич. Я предпринимаю всё возможное… Нет, дополнительные ресурсы не требуются, это приведёт к излишней огласке. Сейчас мы уточняем личность преступника, мы почти знаем кто это. Это дело нескольких часов… Да, Григорий Евсеевич… Да, все сотрудники осознают серьёзность задачи… Нет, не вижу необходимости… Я понимаю, преступник будет наказан со всей революционной строгостью… Я понял, с показательной и максимальной строгостью. Думаю, что в массовых репрессиях необходимости не будет, это не политический случай. Полагаю, это был частный конфликт… Да, обязательно. По завершению операции отчёт будет у вас на столе. Буду держать вас в курсе событий… До свидания, Григорий Евсеевич.

Владимир Николаевич положил трубку, откинулся на спинку стула, и опять стал поглаживать себе голову, особенно виски. День только начинался, а это был только первый звонок из многих. А это был самый спокойный и рассудительный товарищ из тех, кто сегодня будет звонить. Конечно, Владимир Николаевич знал, что сегодняшний день простым не будет. Но он так же знал, что от результатов этого дня и этого дела будет зависеть его карьера. Его будущее. И товарищ Толмачёв собирался сделать серьёзный шаг вверх по карьерной лестнице. Большой шаг в своё светлое будущее.