Читать книгу: «Воробей в пустой конюшне, или Исповедь раздолбая – 2», страница 3

Мы на лодочке катались…

По моим теперешним воспоминаниям, все это было в середине семидесятых годов. Того, естественно, века. Я приехал в Одессу навестить своего армейского другана Вована, который учился там в Одесском политехническом. Приехать-то я приехал, но Вована там не обнаружил. Соседи его по общежитию приложили меня фейсом об тейбл, когда поведали мне, что Владимир (ишь ты!) уехал в Карпаты, в город Коломыю на второй республиканский слет туристов. Я начал орать, что Вован всю жизнь был самбистом и какого этого самого он забыл на слете туристов. Мне стали объяснять нынешнее положение дел. Оказалось, что за то время, пока мы с ним не виделись, Вован превратился в матерого байдарочника – ба-альшого специалиста по водному слалому. А потом меня утешили – оказалось, что команда горных туристов института – в отличие от байдарочников – только собралась туда ехать и предлагала захватить меня с собой.

Ну, ладно. Приехали мы туда. Карпаты, можно сказать. Горы. Вроде бы. И речка Прут.

Вот на этой, на мой взгляд – придурочной и непредсказуемой речке, в которой понавалено всяких здоровенных булыжников, – целая толпа взрослых, на вид – совершенно нормальных людей собиралась соревноваться друг с другом – чью байдарку эта чокнутая речка пронесет быстрее мимо (ну, это как получится!) этих самых здоровенных булыжников. Гос – споди! Посмотрели бы вы на них! На этих здоровенных, как сохатые, бугаев с такими серьезными, сосредоточенными лицами, как будто они на Марс собрались. Яблони сажать. Год – нет, вы только вникните – целый год они готовились, проводили тренировки. И? Все это – за ради чего? Только для того, чтобы у всех на глазах несколько минут проехаться на спине у этой хулиганской речки!

Полуснисходительно – полупрезрительно ухмыляясь, я все эти свои думки выложил Вовану. Но… я в подметки не годился ему в умении ездить на хромой козе. Он пожал плечами: «Ну, конечно, все – так. Я уже такое слышал сто раз. Но ни один из этих критиков духу не набрался самому попробовать – что это такое. Одно место – жим-жим.» Да, Вован меня хорошо изучил за время нашей службы в армии.

Улучили мы подходящий момент, когда на речке – в том месте, где проходила трасса водного слалома – никого не было. Напялили мы оранжевые спасательные жилеты и уселись в байдарку – двойку. Я сидел без весла – мне было приказано двумя руками держаться за борта и постараться не мешать. Речка шумела так оглушительно, что нам пришлось объясняться на пальцах или орать прямо друг другу в уши.

Ну и что? Прокатил меня Вовочка на лодочке. Чтоб его прокатили так на том свете, туды его в качель! Если кто пробовал этот… экстрим – тот меня поймет. А кто не пробовал – упаси вас, Боже! И не пробуйте! Я, когда в конце концов понял, где у меня верх, где низ; разобрался насчет права и лева – маленькими, осторожными шажками отошел – тупаньки, тупаньки ножками – подальше от этой очаровательной речушки и заорал, стараясь не смотреть на хохочущего Вована: «Если ты человек, а не пеликан – ты по земле ходи!»

Интермеццо среди ночи

«Борь, ты знаешь…» «Пока нет.» «Я боюсь хорошего. Мне все время кажется, што после хорошего обязательно што-то случится плохое.» «Тебе сейчас хорошо?» «Очень. Вот я и боюсь уже.» «Давай я те в ухо тресну? И можешь считать, што плохое уже случилось.» «Дурак ты. Я серьезно.» «Тебе, радость моя, точно пора электричеством лечиться. Сходи на кухню, возьми вилку и в розетку сунь.» «Ты можешь со мной серьезно разговаривать?!» «Кане-е-ешно! Лежит рядом очаровательная голая женщина, а я начну счас философствовать!» «А я правда очаровательная?» «Да иди ты в жопу…»

***

«Борь, а где мои трусики?» «А я откуда знаю? Разве я сторож твоим трусикам?» «Ну отдай!» «Ты, лапушка, совсем трехнулась. Похож я на фетишиста?» «Ну, а куда они тогда делись?» «О, Господи! Зачем они тебе сейчас, а?» «Я в туалет хочу.» «Тебе че, на соседнюю улицу идти?» «Все равно. Я стесняюсь.» «Очень мило. И давно это с тобой?» «Отвернись, я под кроватью посмотрю.» «Да одень мои! Ты девочка изящная, авось не треснут. А то, пока искать будешь – опысаесся.» «А где они?» «На кресле.» «Все. Больше не сниму.» «Я упомяну тебя в завещании. Насчет трусов. Носки не нужны?» «А все-таки ты грубый…» «Ну, мать, тебя хрен поймешь. То я у тебя самый нежный в мире, то грубый. Ты уж определись.» «Я пошла.» «Жду тебя, а ты вернись.»

***

«Вот те здрасте. И в честь чего ты в соплях?» «Я… я присела… и… и твои плавки… порвали-и-и-ись…» «И ты плачешь из-за поганых трусов?!» «Я же говори-и-ила… обя… обязательно плохое будет!» «Ну-ка, иди сюда. Давай сопли вытрем и успокоимся. Да што ж такое-то! У всех бабы, как бабы. А как мне – так декадентка!»

***

«Ой, Борька, вот они, под подушкой.» «Кто – они?» «Мои трусики. Слушай, померяй, а? Может, тебе подойдут – вместо плавок?» «Маманя-а-а!!! Роди меня обратно!»

Татарская розетка

А дело было так. Ну, или почти так. Была у меня невеста. Очередная. Дама немолодая, но все, што надо, было у нее там, где надо. Кстати, я и сам уже был тогда, как осетрина и брынза из одного известного буфета. Ну, дело не в этом. Жила там по соседству одна татарочка лет 40. Вот уж – што рахат-лукум, то рахат-лукум! Мордашка симпатичная, фигурка стройненькая. Да еще была у нее отвратительная привычка ходить везде в каких-то подштанниках до колен, которые так обтягивали ее аппетитную попку, што я при встрече мысленно матерился и плевался во все стороны. А снаружи мило улыбался и говорил: «Салам, айналайн…»

И вот сижу я как-то у невесты, какой-то хреновиной занимаюсь. Звонок в дверь. Дама моя пошла открывать. Минут через пять возвращается: «Борь, сходи к Гуле. У нее розетка сломалась, посмотри, может, починишь.» Я собрал инструментик и пошлепал.

Заводит меня Гуля на кухню, показывает на розетку: «Борис Федорович, я хотела чайник включить, а оттуда ка-а-ак искры посыпются! Я так напугалась! Сразу побежала к вам… в смысле, к Елене Андреевне…» Смотрю я на эту розетку и думаю: «Че-то неохота мне внутрь туды лезьть. Надо бы ее обесточить.» А проводка и распредкоробки – все это под обоями. Гадал я, гадал, потом плюнул – не обрывать же теперь все обои, штоб коробку найти. Самому же потом и придется клеить, причем бесплатно.

Сучья лапа, на винтике шлиц раздолбан, никак не уцеплюсь. А татарочка вдруг говорит: «Как же Елене Андреевне повезло…» Я аж поперхнулся. Голову повернул, спрашиваю: «Это в чем же?» А Гуля на этот раз была без подштанников, в каком-то легком халатике. Плечиками пожимает: «Ну-у… Вы такой спокойный. И все умеете…» Ох, думаю. Спокойный… И тут винтик поддается. Снимаю крышку… и задумался. Во-первых, в розетке все, как и должно быть. Во-вторых – ежли искры сыпались, то где копоть? Глянул я на татарский розанчик и сказал сам себе: «Ну и сундук же ты…» Подошел к ней, подхватил на руки, спрашиваю: «Куды итить-то?» Она рукой показала. По дороге обняла меня за шею и в ухо шепчет: «А как вы догадались?» Тоже мне, бином Ньютона…

Ну, кончилось все, как у меня обычно все кончалось. Гулькерия – то ли от воздержания, то ли она такая от природы была – орала так, што, по-моему, во всей округе молоко скисло.

В конце концов позвонил я в невестину дверь. Она с треском открылась. Мне сунули мою сумку и сказали, што я подлец.

Форсмажор…

Нда-а… Природа любит равновесие. Ежли што-то потерял – не расстраивайся. Скоро што-то найдешь. Но… бывает, совсем неравноценное. Эт уж у кого какая планида. К чему я? Да вот…

Сидючи в пивбаре, я с каждой кружкой пива все больше приподнимался над… как бы это покрасимше… над унылой и безрадостной равниной окрестного бытия. И так удачно совпало – редко бывает, кстати – деньги кончились как раз тогда, когда приподыматься стало уже некуда.

И пошел я по осенним селам, отбиваясь палкой от собак. В смысле – домой. Шел я неспешно, размышляя об высоких и не очень материях, об смысле жизни. И, пребывая на самой верхотуре, вдруг почувствовал – што-то тянет меня вниз. Экспресс-сканирование подсказало причину. Мочевой пузырь. Думки о смысле жизни постепенно потеряли для меня интерес, и в подъезд я уже входил… вприпрыжку.

Мне повезло – какая-то дама подождала, пока я заскочу в лифт. Прислонившись к стенке кабины, я томительно-сладостно себе представлял – вот счас, вот счас я зайду в квартиру и – эйфория.

А хрена с маком не хочешь, убогий? В соответствии с законами фильмов ужасов лифт дернулся и встал между этажами. И тут же из динамика раздался голос Винни-Пуха: «Уважаемые жильцы и гости нашего дома. Приносим вам свои извинения. У нас неполадки по линии электроснабжения. Не надо паники, наши специалисты уже устраняют неисправность.» В конце монолога Винни-Пух зачем-то звонко икнул.

Я огляделся. Соседкой по несчастью оказалась габаритная дама весьма старше меня. Но, судя по раскраске, с самооценкой у нее было… будь здоров. Дама шумно вздохнула грудями; «Ну, молодой человек? Что делать будем?» Занятый борьбой с физиологией, я даже вопроса не понял. Но на всякий случай пожал плечами. Дама повернулась ко мне боком, глянула на потолок, потом на пол, потом – на меня. Я за этим всем наблюдал отстраненно, думая: «И хрен тебя, тетка, принес! Не будь тебя – век воли не видать, я б счас на пол напузырил…» А тетка опять прошумела грудями: «Ну, боже ж мой! Ну до чего ж молодежь нынче пошла… непредприимчивая. Ему такой случай представился, а он плечами жмет!» Мой мочевой пузырь закипел, а вместе с ним, естественно, начал закипать и я. Подумал: «Старая манда! В тебя бы столько пива закачать – я посмотрел бы, как ты глазки строила бы…» Вслух же я произнес: «Простите великодушно, я как-то недопонимаю – о чем идет речь?» Дама повернулась ко мне другим боком, опять гульнула глазами туда-сюда, но на меня она уже глянула – типа, как кошка на хозяина, который жрет сардельки, а ей не дает. Опять шумно вздохнув – но теперь уже с легким стоном, она проурчала: «Опять приходится брать инициативу на себя.» И ломанулась вперед, со всего размаху упершись в меня своими могучими буферами. Учитывая очень заметную разницу в росте, вся мощь таранного удара пришлась мне в живот!

Занавес закрывается…

А кто у нас мама?

История, конешно, совершенно дурацкая. Но – иногда вспоминаю ее, и думаю. А может, это и было мое счастье? Которое я с перепугу взял, свернул в трубочку и засунул под хвост проходящему мимо коту…

Я тогда вернулся из армии, восстановился на журфаке МГУ и… что есть сил отдыхал. А ее звали Катя Хомякова (чем-то знакомая была фамилия), училась она на филфаке и отличалась от других студенток оч-чень аппетитной красотой.

И вот как-то хухры-мухры, то да се, в общем, пошел я ее провожать. Жила Катя с мамой в сталинском доме, где у нее была своя комната. В ней мы и расположились. Честно сказать, опыта у меня было с гулькин этот самый. Зато нахальства после армии – хоть отбавляй. Выбил я ладошкой пробки из двух бутылок «Киндзмараули», купленных по дороге, Катя поставила два бокала и… Сделаю глоток вина, а на закуску безешку Кате запечатлею. Сделаю глоток – и безешку. Потом начал забывать глотки делать. Катя на свою голову положила мне свои изящные пальчики на губы и начала объяснять – типа, мы должны вести себя прилично, потому, что в любой момент может прийти мама, и вообще не надо торопиться, мы должны получше узнать друг друга, чтобы нас не постигло нежданное разочарование.

Я Катю почти и не слушал, поэтому к концу своего монолога она была уже почти голышом. Сам я разделся по-армейски – в шесть секунд. Она только и успела пробормотать: «Боже, кому я все это говорю…»

Довольный, как семь слонов, я полежал-полежал, и пришел к выводу, што я писать хочу. И по простоте душевной как есть пошел в туалет. И натыкаюсь в коридоре на пожилую тетеньку. У нее глаза воистину вылезли на лоб. Сначала тетенька долго зачем-то разглядывала мое навесное оборудование. Потом стала смотреть мне в глаза. А я понял наконец – почему фамилия Хомякова мне знакома. Эта тетка работала в редакции газеты «Правда», когда я два месяца там околачивался курьером.

Хомякова-старшая прокашлялась и сказала: «Ну?» Я не нашелся, что ответить. Она фыркнула: «Герой-любовник! Иди штаны надень. И Катю не пугай.»

А Кате было не до испугов, она тихо-мирно дрыхла. Я оделся и опять вышел в коридор. В общем, любящую маму волновал только один аспект события – когда свадьба. У меня от такого бесцеремонного посягательства на мою свободу задребезжал позвоночник. Я промямлил: «Думаю, мы с Катей решим этот вопрос в рабочем порядке.» И выскочил из квартиры.

Через несколько дней я шел по коридору в перерыве между лекциями. И вдруг – свят-свят! Вижу, у окна стоят Хомякова-старшая и куратор нашей группы. Она ему что-то энергично втолковывает, а он кивает, как заведенный.

Не знаю, в общем, чем это могло для меня кончиться, если бы не Катя. Ее подружка мне потом рассказала, что Катя устроила матери скандал. Она заявила: «Что я —дура, что ли? Замуж выходить за такого оболтуса. Какой из него муж? Недоразумение! Любовник – это да, еще куда ни шло. Но уж никак не муж!» И заставила мать погасить все круги, которые начали расходиться по округе после ее визита в деканат.

После этого ляпсуса одно время я, знакомясь с дамой, сразу говорил: «Дорогая, муж из меня никакой. Любовник – еще туда-сюда. А кто у нас мама?»

Полет, типа шмеля

Убиться и не жить! Я знал, что рано или поздно мое стремление к жентльменству и дамскому угодничеству так или иначе выйдет мне боком. Но… свое перевоспитание все откладывал на потом.

Дооткладывался, едрена-матрена…

Короче. Звонок в дверь. Мою. А я как раз сидел на кухне, глядел на девятиглотковую многогранность и размышлял – то ли выпить все сразу, то ли по-грамотному разложить на две-три порции.

При втором варианте было гораздо больше шансов запихнуть в страдающий похмельный органон какую-нибудь еду. Но одолевали сомнения. Я мог по старой привычке выдуть сразу весь стакан, потом поругать себя за отсутствие силы воли и с довольной рожей отправиться опять на поиски приключений. А тут еще этот звонок весь мыслительный процесс… раздробил на фрагменты.

Я угрожающе выдохнул все, что было внутри и пошел открывать дверь. На площадке стояла соседка с 4-го этажа (сам я жил на 5-ом). Все приготовленное мною агрессивно-матерное пришлось с трудом, но проглотить. Эта соседка – по имени Ираида – была не то, чтоб подружка, но близко к этому. Даже один раз было… тово самово. Но дальше дело не пошло, остались на уровне хороших соседей – я, по ее мнению, слишком безответственно относился к жизни. А она, по-моему, слишком активно совала свой нос туда, куда ее совсем не звали. Ну, да хрен с ней.

Я мотнул головой – типа, чего хотела. А Ираида ручки сложила на своих аппетитных титьках: «Боренька! Все, что хочешь, сделаю! Только на тебя надежда!» Фильтруя ее сопли-вопли и обещания, я понял, что она вставила ключ во внешнюю стальную дверь своей хаты и от большого ума ухитрилась сломать его. Кусок ключа остался в скважине. Поэтому запасной ключ не лезет. А Ираиде очень хочется домой, и кошки ее учуяли, орут, как мигранты в трамвае.

Ну, куда деваться. Жельтмен, едрить твою. Спустились мы этажом ниже. Чесал я репу, чесал. Высверливать это хозяйство мне нечем. Дверь сама солидная, сделана на совесть. Так что моим фомичем ее не откроешь. И, как всегда с похмелья, в голове моей рождается весьма сомнительная идея.

Говорю: «Слышь, Иродиада. Я могу попробовать. Но придется стекло на балконе разбить, иначе я в квартиру не зайду». Она так радостно подпрыгнула; «А не надо стекла бить, у меня балкон открыт!» Был у меня не помню откуда моток парашютной стропы. Хлопнул я полстакана водки – чисто вроде как мельдоний. Привязал конец стропы к своему балкону, кинул моток вниз и перелез через перила. Ираида, которая поднялась со мной, смотрела на меня восхищенно-ошалевшими глазами. Видать, на мои старые дрожжи допинг сразу по жилкам заиграл. Сам себе казался я таким же кленом… Пропустил по себе стропу для спуска, дай Бог памяти, «дюльфером» и шикарным пинком оттолкнулся от балкона. Мать-мать-перемать, извините за выражение. Парашютная стропа – она скользкая, как последняя падла! Так что даже не успел я собой полюбоваться, как под пронзительный визг Ираиды просвистел до второго этажа. А там и стропа кончилась. Опять судьба Егорова хранила. На излете меня развернуло и я плашмя приложился на крышу жигулей-копейки. Прямо можно сказать – ощущение не из приятных. Но обошлось без переломов. Потом из подъезда вышел Леха – мой старый собутыльник и по совместительству хозяин жигулей. Помог он мне выбраться из капитально вмятой крыши и повел меня к себе лечить – у него там было. В общем, долго и разнообразно мне пришлось Лехе убытки возмещать. А самое обидное – Леха, когда узнал причину моего каскадерства, пошел наверх и вытащил обломок ключа из скважины пинцетом жены, которым она брови выщипывала. Ираида вторым ключом спокойно открыла дверь, и окончательно во мне разочаровалась.

Ах, эта свадьба

Было время, когда меня носило по Союзу, как ветер носит по степям перекати-поле. И вот однажды очутился я в сибирском райцентре, расположенном на диком бреге Иртыша. Сначала я воткнулся в редакцию районной газеты. Но… коллектив там был весь аккуратно постриженный и при галстуках. С перегаром на работу не ходили – брали больничный. А я… В общем, редактор терпел, терпел и сказал в конце концов: «Сгинь с глаз моих! Достоевский, мля…» Ну, я и сгинул. Перевоплотился в рулевого-моториста-монтера судовой обстановки. Занимался я, в основном, покраской бакенов и судоходных щитов. Зато никто с меня не требовал галстука и аромата фиалок.

Подкрадывалась исподтишка зима, и стало конкретно холодать. Мой сосед, бакенщик на пенсии дядя Миша из жалости презентовал мне на бедность овчинный тулуп. Здоровенная конструкция, типа, как у советских сторожей. Но теплый до обалдения.

В связи с непролазной весенне-осенней грязюкой в райцентре этом были деревянные тротуары – из досок. Не сказать, штоб очень удобные – два человека расходились на них впритирку.

И вот иду как-то по такому тротуару, весь из себя в тулупе и малость в благорастворении. Вдруг из-за поворота выскакивает здоровенная сука (как потом выяснилось – и в хорошем и плохом смысле этого слова). Шарахнула она меня по ногам так, што я едва удержал равновесие и не завалился в грязь. В полном возмущении от такой перспективы – тулупчик-то жаль! – отвесил я этой суке пинка от всей души.

Ах, как я ошибся! Вот што значит – не обладать полнотой доступной информации. Собачка эта оказалась главной героиней действа, которое по-научному называется «собачья свадьба». Вслед за ней из-за того же поворота появилась оживленная и возбужденная толпа женихов. Как и следовало ожидать, мой пинок их желанной невесте стал поводом для законного возмущения и неуемной жажды немедленного возмездия. Куда только девалось мое благорастворение. Но я все ж таки успел, подобно перепуганной черепахе, втянуть все торчащее в тулуп. И тут же пал в грязь под натиском мстителей. Сколько минут я пролежал – не знаю. Меня дергало со всех сторон и во все стороны. В голове лежала печальная мысль: «Какой… дурацкий конец…»

Но – рановато я начал прощаться. Не успели отеллы-собакевичи проникнуть сквозь тулуп до… супового набора. Раздались людские крики, и дергать меня перестали. Оказалось, мужики увидели эту свистопляску и кольями наваляли возомнившим о себе женихам по хребтинам. Те сразу забыли о мести и свалили от греха подальше. Меня подняли, я выпутался из ошметков тулупа и повел мужиков в чайную – благодарить за спасение.

Мораль. Прежде, чем дать кому-то пинка – удостоверься, што за поворотом нет толпы доброжелателей.

P.S. А из остатков тулупа я сшил две пары рукавиц. Одну пару обменял на сало, а вторую сам носил.

Защита детей, говоришь?

Прошел тут день защиты детей. Уря, уря, товарищи! Кругом фото довольных малолетних мордашек, напоминания, что дети – это наше будущее, типа, не защитим детей – полная придет хана всему окрестному бытию. А на следующий день главная тема – босая Наденька. Как ей там на нарах Верховной Рады восседается.

В общем, откукарекали, отметились – а там хоть и не рассветай.

Вспомнилась мне история минувших лет. Произошла она в одной деревеньке под Калугой. Я туда вообще-то приехал собирать материал для очерка про егеря, который был буквально изрешечен браконьерскими пулями в процессе защиты лесной живности от беспредела. А в свободное от войны и больниц время этот дядька строил в лесу разнообразные кормушки – и для пернатых, и для… молоком питающих.

Своим приездом я отвлек Еремея – так вот звали егеря – от общественно-полезного труда. Ерема оказался человеком компанейским, и, как он выразился – «не каждый день к нам в деревню корреспонденты из Москвы приезжают». Гуляли мы с ним… насыщенно. Рыбалка, охота, грибы – и перманентное полупьяное состояние. Что еще мужику для отдыха надо? (Я еще, помню, радовался, что, как знал – денег с собой прихватил с запасом.)

Но разговор этот не о гулянке. В местном сельпо водки, как правило, не было. Одно «Биле мицне» – плодово-выгодная бормотуха. Ее еще местные называли – «биомицин». Так что я постоянно затаривался нормальным питьем у местного профи-самогонщика, к которому даже менты из райотдела претензий не предъявляли. Ну, ясно, почему.

Этот самый профи жил с женой и дочкой лет десяти. Жена и отпускала покупателям мужнюю продукцию. Я, конечно, видел синяки на лице продавщицы, но относился к этому философицки. Типа, чужая семья – она ить потемки. Мало ли чего у них там… Да и в поддатом состоянии неохота копаться в чужих проблемах, подыскивать себе на попу вполне возможные приключения.

И вот зашел я к ним в очередной недобрый раз. Дверь была открыта нараспашку, поэтому я для приличия постучал и зашел в дом. Хозяйка сидела на кухне за столом, перед ней стояла трехлитровая банка самогона – как я потом понял. Я нацепил на морду жизнерадостную улыбку и… куда только весь мой хмель девался! Я разглядел, что у женщины разбито лицо, руки по локоть в засохшей крови. И халат тоже весь в бурых пятнах. Сама она пристально смотрела в пустой угол комнаты, и тряслась крупной дрожью. Я как-то автоматом спросил: «А… Степан… где?» Женщина на мгновение перестала дрожать, и, не отрывая взгляда от угла, махнула рукой в сторону большой комнаты. Зашел я туда. Лучше бы не заходил.

Уж на что я вроде бы привычный к… сюрпризам таким, да и нетрезвый в принципе был. Но самогонщик выглядел так… живописно, что меня едва не вывернуло наизнанку. В общем, разделала Степана его благоверная топором, как тушу в мясном отделе. А на кровати лежала дочка. Голышом. Она не шевелилась, но я заметил – дышит.

Вернулся я на кухню и стал откачивать хозяйку. Долго это было и неинтересно. В конце концов общая картина выяснилась такая.

Хозяйка чем-то занималась на кухне, и услышала голос дочери: «Ой, пап, ну не надо!..» А тот… папа басил: «Тихо, тихо. Я тя счас научу свечки катать». Женщина – вспомнил, ее Еленой звали – была готова и дальше терпеть мужнины заскоки по отношению к себе. Но за дочку! Она влетела в комнату и увидела очень неприглядную картину. Даже сказать ничего не успела, как получила сильнейший удар в лицо. А дальше, говорит, как в тумане все. Очнулась – в руках топор, на полу – результат.

Охо-хонюшки-хохо. А дальше вообще свистопляска началась. Пока я из сельсовета тамошнего дозвонился до райотдела, пока менты приехали – Елена с дочкой исчезли. С концами. (Ну, дело прошлое, могу теперь признаться – просквозили они по моей настоятельной рекомендации.) А менты, как буридановы ослы, запутались. Висяк им и даром не нужен был, да еще такой. А тут кандидат сам подвернулся. В смысле, я. А с другой стороны, с журналистами связываться московскими – может таким боком выйти.

В общем, с помощью корефана Еремея отбрыкался я от силовой структуры. А из редакции меня мягко попросили. Сказали – хороший ты человек. Но уж больно непредсказуемый…