Читать книгу: «Мы разобьёмся как лёд», страница 5

Укрой меня во тьме

Гвендолин

Мои ноздри щекочет. Не нежно, не терпимо, а очень навязчиво. Это порядком мешает, поскольку мне очень хочется спать. Половину ночи я не сомкнула глаз, как будто на стимуляторах. Прекрасно понимаю, что это начало чего-то плохого, но, видимо, победив эмоции, в какой-то момент я всё-таки вырубилась. Час назад или около того. Считается, что этого недостаточно, чтобы прийти в хорошую форму, однако я чувствую, как внутри меня скачет маленький каучуковый мячик и отпружинивает от каждой мышцы.

Резко распахнув глаза, я обнаруживаю, что мне в нос попал волосок и убираю его с лица. Свет проникает сквозь жалюзи, освещая надкусанное печенье «Орео» рядом с моим ковриком для йоги. У меня нет кровати. Любой, кто заходит сюда и видит, что я добровольно сплю на полу, думает: «Ну это же Гвен, она странная, она вон что делает». Впрочем, мне это нравится. Я же не просто так лежу на деревянном полу без одеяла, подушки и прочего. Каждый вечер, устраиваясь в своём уютном жёстком уголке, я чувствую себя ближе к земле, жизни и даже в какой-то мере вселенной. Да, возможно, я странная, но действительно верю в существование некой связи. Что кто-то там слышит происходящее внутри меня, и мне не нужно ничего говорить вслух. Меня успокаивает эта мысль.

Схватив печенье, я засовываю его в рот. Пусть и лежало несколько дней, жёсткое и сухое, но оно мне нравится. Прислонившись спиной к обогревателю, я подтягиваю к себе ноги и провожу пальцами по тёплым пушистым штанам. Некоторое время я сижу, уставясь на свои толстые вязаные носки и размышляя, нужно ли вообще смотреть на часы или просто подождать, пока снова не устану. Чего не произойдёт, и я ни капли в этом не сомневаюсь. Если на улице светло, значит, уже больше десяти. На самом деле, данный факт должен бы вызвать шок. Не могу вспомнить, когда в последний раз сидела в закусочной и пила кофе позже шести утра. Только вот внутри у меня ничего не шевелится. Абсолютное безмолвие. Я ударяю себя в грудь. Ответа нет. Пусто.

Но потом ответ всё-таки звучит. Лёгкое «тук-тук» в мою дверь.

– Нет, – говорю.

– И всё же, – слышу в ответ.

Дверь открывается, и в комнату входит мама. На ней фартук в цветочек, а её хвостик выглядит куда аккуратнее, чем вчера. Я отказываюсь это понимать, поскольку вчера он смотрелся не супер, но сойдёт. Однако вчера ещё теплилась надежда. Сегодня же от неё остались руины. Сегодня всё кончено, а потому на голове моей мамы должен быть кошмар. Но это не так, напротив, всё в порядке. Даже шерстяные носки, такие же, как и на мне, только розового цвета, натянуты поверх джинсов скинни.

– Привет, – осторожно начинает она, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. – Завтракать будешь?

– Уже.

– В самом деле? – хмурится мама. – Я тебя не видела внизу.

– Рядом с корзиной для белья было ещё печенье «Орео».

– А-а-а. – На её губах появляется слабая улыбка. – Послушай, Гвенни, по поводу вчерашнего…

– Не желаю об этом говорить, – перебиваю я, внезапно обнаружив, что в груди всё-таки кто-то остался. Какой-то предатель, который не хотел и здороваться. Теперь этот идиот кричит мне: «Быстро меняй тему!»

Мама вздыхает.

– Вообще-то нам стоило бы. Ты же знаешь, как ужасно, когда что-то встаёт между нами.

Я бросаю на неё укоризненный взгляд.

– Тебе стоило задуматься об этом, прежде чем уничтожать мой счёт, не обсудив это со мной.

– Ты права, – соглашается она, стараясь избежать зрительного контакта. А потом, сжав губы, наблюдает, как Бинг Кросби ритмичными движениями высовывает голову из своего домика и прячет.

– В чём дело? Есть что-то такое, чего ты не хочешь мне говорить.

Мама качает головой.

– Ладно. Я сделала тебе бутерброд. Если проголодаешься, он внизу…

– Мама, прекрати! – снова перебиваю я. – Мы же всегда честны друг с другом.

Чуть поколебавшись, она бросает взгляд через плечо, прежде чем войти в комнату и закрыть за собой дверь. Её нервозность передаётся и мне.

– Послушай, Гвен. – Мама проводит рукой по спинке моего вращающегося кресла, как будто ответы на все жизненные вопросы находятся в жёлтой поролоновой подушке под потрескавшейся тканью. Наконец она садится, закидывает ногу на ногу и скрещивает руки. – Я отложила часть налогов с доходов, но…

Я хмурюсь.

– Но?

Мама вздыхает, и этот тревожный звук ощутимой тяжестью опускается на наши плечи.

– Твой папа потратил их. Я ничего об этом не знала.

– Что?

Она пожимает плечами и смотрит на свои руки.

– Я думала, деньги в безопасности, поэтому никогда не заглядывала на налоговый счёт. А когда налоговая служба захотела получить деньги, внезапно там ничего не оказалось. Ниран говорит, что они понадобились ему, чтобы помочь другу. Какому именно, он не признаётся. Как и не говорит, на что именно. Просто сказал, что это кодекс чести, и мы получим их обратно. – Её рот кривится. – Я бы никогда не тронула деньги на твой колледж, если бы не попала в столь безнадёжную ситуацию, Гвен. Ни за что.

Я смотрю на свою мать и не знаю, что сказать. Она такая открытая, такая красивая, такая умная, очень мудрая, добрая и любящая. Мне удивительно, как она может любить такого нарцисса, как мой отец.

– Мама, почему ты так поступаешь с собой? – тихо произношу я, опасаясь, что любой более громкий звук может напугать её нежную сущность. Сейчас она похожа на маленькую хрупкую птичку, в напряжении замершую на тонкой веточке. – Почему не уйдёшь от него? Ты же видишь, как он относится к нам обеим.

Молчание длится не более трёх секунд, а потом она отвечает:

– Это не так просто, Гвен.

– Конечно, просто, – возражаю я. – Вышвырни его, и готово.

– Гвен! Он всё ещё твой отец, не говори о нём так.

– Я буду говорить о нём так, как хочу. Даже будь Папой Римским, он был и останется мудаком.

Мама стискивает челюсти. Так заканчивается большинство разговоров, которые мы ведём о Ниране Пирсе. Мама жалуется на него, я озвучиваю своё мнение, но она не желает ничего слышать. Не хочет ничего знать. Каждый раз одно и то же: глухие уши и зависимое сердце.

– Как я уже сказала, внизу тебя ждёт бутерброд.

Она резко встаёт, отчего сидение стула приходит в движение, и покидает комнату.

А я веду напряжённую дуэль взглядов с Магнусом Бейном, верховным бруклинским магом, который во весь рост изображён на плакате у меня на двери. Я упорная, но он сильный. Он побеждает.

Взяв телефон, смотрю на часы. Они показывают начало одиннадцатого. Уже несколько минут, как в «Айскейте» наступил обеденный перерыв. Набираю Пейсли сообщение, в котором предлагаю сегодня встретиться. Ответ приходит немедленно.

Пейсли: Ты где????????

Я: В кровати.

Пейсли: Ты имеешь в виду свой бомжацкий коврик?

Я: Si.

Пейсли: Почему ты не на тренировке?

Я: Расскажу, когда мы встретимся.

Пейсли: Хорошо. Заберёшь меня? И можешь захватить из закусочной ролл с авокадо? Сегодня мне приснилось, как я плыву в бассейне, полном этих штук, с открытым ртом и прокладываю себе путь, поедая их.

Я: Твои сны принимают неожиданные формы. До скорого!

Загоняю своё авто на стоянку «Айскейта» и вынимаю ключ зажигания. Мотор издаёт короткое ворчание, и голос радиодиджея в колонках резко обрывается. Подняв ноги, скрещиваю их на сиденье, не очень беспокоясь о том, что остатки мокрого снега с ботинок намочат старую кожу. Я смотрю на прямоугольное здание ледового дворца так, словно впервые его вижу. Как будто только сейчас я по-настоящему чувствую, насколько чудесное это место. Почему я всё время принимала как должное возможность ежедневно ходить по серому линолеуму к раздевалкам и кататься на катке? Знай я, что моё время ограничено, каждое утро ползала бы по дворцу на коленях и целовала каждый сантиметр пола.

Двери открываются, и из них появляются Леви и Эрин с Пейсли на буксире. Они несут тренировочные сумки на плечах и над чем-то смеются, но я не слышу. Пейсли толкает локтем в бок Леви, и я внезапно чувствую себя обделённой. Я испытываю боль, но достаточно лёгкую, поскольку ощущаю в себе невообразимую радость. Сродни мании величия, она накатывает волнами и приукрашивает реальность. Я не в силах описать эту эмоцию, но она вызывает у меня настоящий прилив адреналина.

Заметив мою машину, Пейсли поднимает руку и машет мне. А после быстро обнимает парней на прощание, пробегает через парковку и бросает свою сумку в багажник. Широко распахнув пассажирскую дверь, с раскрасневшимися от холода щеками бросается на сиденье.

– Привет, лучшая подруга! – Она наклоняется над рычагом переключения передач и прижимает меня к себе.

Пусть и отвечаю на объятие, но внутри тысячей крошечных игл колет мысль, что это из-за неё я должна уйти. При этом внутри у меня нарастает эйфория, которую невозможно объяснить. Я чувствую себя так, будто выиграла приз. Как будто я влюблена, а парень затеял какое-то романтическое действо, достойное экранизации. Энергия бурлит во мне ещё сильнее, чем вчера. Я испытываю необходимость выйти из машины, бежать, карабкаться по горам, взобраться на крышу «Айскейта» и при этом громко петь. Это безумие. Окружающий мир воспринимается чудесным. Только вот когда подобные эмоции охватывали меня в прошлый раз, всё закончилось членом Уайетта внутри меня.

– Привет! – отвечаю я громко, радостно, живо.

– Ты не заболела, – хмурится Пейсли.

Я спускаю ноги с сидения, завожу машину и выезжаю со стоянки, при этом непрерывно постукивая пальцами по рулевому колесу.

– Твой ролл в бардачке.

– Слава богу!

Пейсли снимает перчатки, бросает их себе под ноги и жадно хватает завёрнутый в фольгу ролл. Упаковка потрескивает, когда её разрывают, а буквально секунду спустя салон наполняется ароматом авокадо, манго и соусом с карри.

– Рискуя тем, что Нокс сегодня и на метр не приблизится ко мне, я всё равно сожру эту чесночную бомбу.

Какое-то время я бесцельно катаюсь по окрестностям. Песни по радио перемежаются чавканьем Пейсли и потрескиванием фольги, когда она разворачивает обёртку. Наконец подруга сминает пустую упаковку и запихивает её в боковое отделение.

– Куда едем? – спрашивает она, с сытым видом откидываясь на сидении.

Я пожимаю плечами.

– Понятия не имею.

– У тебя нет цели?

«Не-а, Пейс. Больше нет».

– Давай-ка остановимся вон там. – Она указывает на улицу, ведущую в роскошный район в центре города с дизайнерскими бутиками, которые в основном посещают богатые туристы.

Я паркую машину перед украшенной зелёным витриной магазина «Ральфа Лорен». Рядом со зданием из красного кирпича – высокая пожарная лестница, ведущая на крышу. Мои ноги подрагивают от желания снова и снова бегать вверх-вниз по ступенькам. Всё во мне буквально зудит, отчаянно сопротивляясь тому, чтобы спокойно сидеть на сидении.

– Прошлой ночью я подала заявку на две стипендии, – сообщаю я, прежде чем Пейсли успевает вновь открыть рот. – В Торонто и Аспене.

Моя лучшая подруга хмурится и выглядит сбитой с толку.

– Стипендии? Ты имеешь в виду на катание на коньках? Но ведь «Айскейт» оплачивает тебе это. И почему Торонто? Что тебе делать в Канаде?

– Не на катание на коньках, Пейс. На университет.

– Оу, – глухо протягивает она. И после довольно длительной паузы интересуется: – Ты хочешь учиться?

– Вообще-то нет.

Я хихикаю, не в силах ничего с этим поделать. Смешок пробирается к моему горлу, и его не сдержать.

Пейсли смотрит на меня так, будто пытается разгадать загадку. Наконец она качает головой.

– Никак не могу понять, о чём ты. Ты хочешь забросить коньки? Поэтому больше не ходишь на тренировки?

– Я не хочу. – Я кручу между большим и указательным пальцами серебряный брелок в виде конька, который болтается на ключах от машины. Снаружи проносится парень на электровелосипеде, чьи колёса оставляют тонкий рисунок на утрамбованном снегу. – Но придётся.

– Почему? – Пейсли садится так, что теперь может смотреть на меня. – Это из-за твоего отца? Он больше не хочет тебя тренировать? В конце концов, это не проблема, Гвен. Мы поговорим с руководством и подберём тебе другого тренера. Ты больше не на испытательном сроке, тебе должны оплатить тренера.

– Дело не в этом. – Мои ноги так и подрагивают, а в голосе звучит эйфория.

– В чём же тогда? – Непонимающий взгляд Пейсли напоминает мне мой собственный, когда отец впервые заявил, что скоро всё может закончиться. – Твои родители хотят, чтобы ты бросила занятия? Они боятся за твоё будущее? Уверена, что можно с ними поговорить. У всего есть решение, Гвен, но, пожалуйста-препожалуйста, не отказывайся от своей мечты. Есть люди, которые всю жизнь борются за такой шанс и никогда его не получат, так что…

– «Айскейт» уволил меня, Пейс, – с широкой улыбкой сообщаю я. Всё это чертовски забавно.

Подруга замирает на середине монолога. Её глаза становятся ещё больше, чем обычно, а губы складываются в маленькую идеальную букву «о».

– Я тебе не верю, – твёрдым голосом отвечает она. – Ни за что в это не поверю.

– Так и думала, что ты это скажешь.

Руки дрожат, когда я открываю ящик центральной консоли. Меня переполняет неконтролируемое счастье, которое просто не поддаётся осмыслению. Откуда оно берётся? Почему появилось? Не то чтобы я жаловалась. Приятно быть такой беспричинно радостной. Я передаю Пейсли извещение об увольнении и наблюдаю, как её глаза бегают слева направо, поглощая строчку за строчкой.

Кожа её лица становится на оттенок бледнее, когда подруга опускает письмо и ошеломлённо качает головой.

– Но почему? – шепчет она. – Ты ведь очень хороша. Это какой-то абсурд. Ну вот посмотри на Харпер. Её прыжки ужасны. Но она же остаётся?

– У её родителей куча денег, которые они могут просрать на «Айскейт». – Я снова хихикаю, ощущая покалывание в районе солнечного сплетения. – Поэтому её ни хрена не вышвырнут.

– Но почему они вообще захотели кого-то уволить?

Я смотрю на свою лучшую подругу и… буквально сияю. Мир прекрасен! Никто не может причинить мне вреда! Я непобедима!

– Из-за тебя.

Растерянность мгновенно покидает лицо Пейсли. Теперь у подруги такой вид, словно она увидела привидение.

– Из-за меня? – тихо повторяет Пейсли, но мы обе понимаем, что ей, скорее всего, уже известен ответ.

– Ты достаточно успешна для них, Пейс. – Брелок в виде конька выскальзывает из моей руки. – Они не хотят оплачивать меня дальше, предполагая, что ты всё равно получишь все титулы. Им не нужно больше двух одиночниц, а поскольку ты поднимешься на самую вершину, а Харпер будет приносить им бабло, мне придётся уйти.

Она молчит. В салоне слышно только голос радиодиджея, который прогнозирует сильный снегопад в ближайшие дни, и шум обогревающей машину печки. Сузив глаза, Пейсли какое-то время таращится на свои ноги и ковыряет кутикулу на пальце. А затем так резко поворачивается ко мне, что в первый момент создаётся впечатление, будто она собирается напасть, и твёрдым голосом объявляет:

– Нет, уйду я.

– Куда? – не понимаю я. – Если хочешь домой, я подвезу.

Пейсли машет рукой и морщится.

– Прекрати, Гвен. Я уйду из «Айскейта», и тогда ты сможешь остаться.

Её слова настолько абсурдны, что я начинаю хохотать.

– Определённо нет.

– Определённо да. Я не позволю, чтобы твоя карьера была разрушена из-за меня. Я никогда не смогу себе этого простить.

– Не имеет значения, – отзываюсь я. – Это решение людей, у которых право голоса. Ты впустую пожертвуешь своим талантом только для того, чтобы я сохранила своё место.

– Но…

– Никаких «но», Пейс! Неужели ты забыла, сколько усилий приложила, через что прошла, чтобы достичь того, что у тебя есть сейчас? Как ни крути, ты заслужила этот успех. По-настоящему добилась. И бросить всё это сейчас стало бы самым глупым решением твоей жизни и моей жизни, да и любой другой жизни. Я пойду своим путём. Я справлюсь. Но ты и есть фигурное катание. Ты – всё, что с этим связано. Твоё сердце имеет форму конька. Не знаю, иногда мне кажется, что ты даже спишь в форме для тренировок. Я не приму твой отказ от места ради меня. Ни в коем случае.

В глазах Пейсли блестят слёзы. Всхлипывая, она хватает меня за руку.

– Неужели для тебя нет никакой возможности продолжить кататься? Ну хоть какая-нибудь?

– Есть. – Я громко смеюсь, заставляя подругу нахмуриться. Даже слёзы наворачиваются – так мне сейчас весело! Я совершенно себя не узнаю. – Мне предложили остаться в «Айскейте» в качестве партнёрши в паре. У нас есть только Леви и Эрин, теперь хотят создать разнополую пару. – Я высвобождаю ладонь из рук Пейсли, засовываю пальцы под шапку и почёсываю лоб. – Мой ответ ждут до конца дня, в противном случае завтра фигуристу предоставят временную партнёршу из низшей лиги. Хотя так или иначе это не имеет значения. Я в этом не участвую.

– Почему нет?

– Я понятия не имею о парном катании, Пейс. Не говоря уже о доверии!

Пусть внутри у меня всё зудит, но Пейсли буквально сводит меня с ума. Меня бесит каждое слово, которое слетает с её губ. Я едва сдерживаюсь, одновременно сгорая от злости и умирая от смеха.

– Стоило бы попробовать, – продолжает Пейсли, не услышав продолжения. – Это было бы… Гвен, почему ты ёрзаешь и всё время так улыбаешься? Что с тобой такое?

– Ничего, – говорю я, прижимая кисти рук к бёдрам, чтобы унять дрожь.

Я не в силах больше торчать в машине. Мне нужно выбраться. Нужно что-то делать, куда-то сбросить энергию. Или испытать нечто захватывающее, например, рассыпать конфетти по небу, раскрасить снег красками, как на Холи¹⁰, чтобы даже последний человек убедился, что этот мир полон ярких красок.

– Давай купим по платью, – предлагаю я, вытаскивая ключ из зажигания, и выпрыгиваю из машины.

Пейсли наблюдает за мной в окно, и её лоб весь в складках.

Прошло всего несколько секунд, но для меня они тянутся невыносимо медленно. Почему она до сих пор сидит? Почему не выходит? Постучав в окно, жестом зову её наружу. Пейсли с мучительной неторопливостью покидает салон, снова надевает шапку и, обойдя машину, приближается ко мне. Я хватаю её под руку и тащу дальше по улице мимо витрин бутиков, зажжённые люстры которых сквозь стёкла украшают снег золотым светом, словно россыпью блёсток.

– Гвен, что с тобой такое? – повторяет Пейсли, но я не отвечаю.

Мне нужно платье, очень дорогое. Возможно, ещё туфли и сумка. Всё, что есть в наличии. Абсолютно все предметы на витринах сверкают и выглядят неотразимо, вот почему мне нужно всё это. Я звезда, а звёздам полагается носить такие платья.

Моё сердце заходится от эйфории. Не поспевая за собой, я спотыкаюсь о собственные ноги. Золотые буквы на вывеске бутика «Прада» отражают белое полуденное небо. Когда я направляюсь к двери, Пейсли останавливается, как вкопанная. Я тяну её дальше, но подруга не сдвигается ни на миллиметр.

– Ну давай, Пейс, идём по магазинам!

Пейсли моргает, как будто не понимает связи между мной и этими словами.

– Я понятия не имею, что с тобой такое. Ты как будто объелась стимуляторов.

Внезапно мягкие черты её лица искажаются от паники, а глаза широко распахиваются.

– Гвен, ты принимала наркотики?

– Что? Нет! – Я раздражённо цокаю, переминаясь с ноги на ногу. – Что плохого в том, что я хочу что-то себе купить?

– Ты, наверное, раз сто говорила, что мечтаешь когда-нибудь иметь достаточно денег, чтобы купить себе что-нибудь в этих бутиках. В последний раз где-то позавчера. И вдруг ты сама не своя и хочешь делать покупки? Ты сорвала джек-пот в лотерею?

– Не ломай мне кайф, – ворчу я, а может, это и не я, а кто-то внутри меня. Так или иначе я позволяю ему управлять собой. Только эйфория, серотонин, дофамин и никаких препятствий, никаких рациональных мыслей. – Сегодня я собираюсь пойти на вечеринку. Пойдёшь со мной?

– Что за вечеринка?

Я пожимаю плечами.

– Понятия не имею. Что-нибудь в духе апре-ски¹¹. Ну так пойдёшь?

Не дожидаясь ответа, я захожу в бутик и осматриваю тёплое помещение. Потолочные светильники отбрасывают сверкающий свет на кирпичные стены. Возле места, где расположена лестница на верхний этаж, потрескивает огонь в камине, а перед ним расположился угловой диван и квадратный чёрный коврик из овчины.

– О-о-о, сумки!

Полная восхищения, я пересекаю торговый зал и рассматриваю множество экземпляров, аккуратным рядком расставленных на столе. Как раз в тот момент, когда Пейсли заходит в магазин, ко мне приближается продавщица.

– Могу ли я вам чем-нибудь помочь, мисс?

– Нет, – отрезает Пейсли. – Мы как раз собирались уходить.

– Я возьму эту сумку! И вот эту. О, а какого размера эти туфли?

– В наличии разные размеры, мисс.

– Отлично. Тридцать восемь, пожалуйста.

Продавщица выпячивает губы.

– Скажите, какая модель вас интересует?

– Вон те, – отвечаю. – Чёрные дерби на шнуровке.

Аккуратно выщипанные брови женщины, которая носит чёрный костюм и такую же чёрную причёску боб, сходятся на переносице. Она бросает скептический взгляд на мой бомбер от «Адидас», джинсы скинни и тимберленды.

– Не хочу показаться невежливой, но… вы уверены, что можете себе это позволить, мисс?

– Нет… – снова подаёт голос Пейсли.

– Да, – обрываю её на полуслове и уже хватаю туфли на высокой танкетке. – Не могли бы вы показать мне платья? А, нет, не нужно, я сама вижу, там впереди.

Я впихиваю туфли продавщице, а Пейсли – две сумки и направляюсь к платьям, которые висят в задней части бутика на рейле.

– Это мне нравится, – кричу я и хватаю платье-сарафан, похожее на чёрный рюкзак или фартук. Пусть и на лямках, но такая классная и странная вещица мне подходит. – Это носят на футболку?

– Обычно, – холодно отвечает продавщица.

Понятия не имею, что с ней не так, но меня это и не волнует. Прямо сейчас всё замечательно. Я ещё никогда не была настолько счастлива. Причём счастливой меня делает буквально всё вокруг: сама жизнь, сумки, платье-рюкзак, идеальная стрижка продавщицы, стук моих ботинок на дорогом полу бутика. Это какое-то безумие. Я хочу веселиться, устраивать вечеринки, выплеснуть всё накипевшее и наслаждаться каждой минутой.

– Это я тоже беру, – сообщаю, направляясь к кассе с платьем. – Идеально подходит к обуви. Пейсли, ты принесёшь сюда сумки? Боже, я не хочу прекращать восхищаться всеми этими прекрасными вещами, но мне пора, иначе пропущу вечеринку. Ты идёшь со мной, Пейс?

Моя лучшая подруга стоит как вкопанная на том же месте, что и раньше, и не двигается. Сумки всё ещё болтаются у неё в руках. Впрочем, моя новая подруга с причёской боб любезно забирает их у неё, чтобы отнести на кассу вместе с туфлями.

Теперь Пейсли бежит за ней.

– Гвен, сейчас ты оставляешь эти вещи здесь и идёшь со мной, – шипит она мне на ухо, когда подходит к стойке кассира. – Клянусь, я буду зла на тебя, если ты всё это не прекратишь. Серьёзно, понятия не имею, что на тебя нашло, но уже достаточно, хорошо?

– Тогда уходи, – велю я, потому что она хочет омрачить мою радость, моё безграничное счастье, и меня это раздражает.

– Что с тобой?

– Ты всегда такая скучная. Уходи, если хочешь.

Пейсли ошеломлённо смотрит на меня, пока продавщица старательно упаковывает мои новые вещи. Она прочищает горло.

– Четыре тысячи двести пятьдесят долларов, – прочистив горло, сообщает она.

Пейсли задыхается.

– Конечно. – Я достаю кредитную карту из кошелька. – Вот.

Продавщица смотрит на карту, как будто в ожидании, когда что-то пойдёт не так. Как будто опасается, что от долгого разглядывания та превратится в водительские права. Наконец продавщица прокатывает карту через терминал, и всё работает. С удивлённым выражением лица она протягивает мне пакеты.

– Спасибо большое за покупку и приходите к нам ещё.

– Конечно, – отвечаю я.

Оставив Пейсли в том же состоянии, я покидаю магазина, чтобы затеряться на вечеринке апре-ски. Вот они, краски фестиваля Холи. Я вижу их совершенно отчётливо. Взрыв ярких цветов – громкий, дикий и соблазнительный.