Читать книгу: «Умрут не все», страница 2

Бабушка прекратила упираться и послушно поднялась с пола. Вытерла слёзы.

Я села напротив:

– Как вас зовут?

– Синицына Варвара Лексевна я, – совсем по-детски шмыгнула носом бабуля.

В сердце тонким остриём вонзилась жалость, мгновенно распространилась по крови, мешая сосредоточиться.

– Варвара Алексеевна, будем знакомы. Меня зовут Эльвира Талгатовна, можете называть просто Эльвира. Теперь рассказывайте, что произошло. Обещаю, что постараюсь сделать всё, что в моих силах! – мягко сказала я.

Бесшумно появилась Татьяна, принесла нам чай. Я чуть улыбнулась, провожая её взглядом. Хороший секретарь… Если бы сейчас у меня сидел какой-нибудь пузатый бизнесмен, она бы пришла в туфлях на каблуках. А так пришлёпала в балетках, в которых обычно сидела за столом. Чтобы не нервировать лишний раз и без того взбудораженную посетительницу.

– Банк забирает фатеру, – старушка прерывисто вздохнула, сделала глоток чая, окончательно успокаиваясь и начала свой рассказ.

История её оказалась, увы, совсем не уникальна, хотя неприятно поражала циничностью. Внук Ванюшка захотел купить квартиру. Вот только денег у чада не было. Вот и упросил он любящую бабулю подписать документы на кредит под залог её жилья. Якобы, должен был вскоре получить крупную сумму за работу. Только никакой квартиры чадушко покупать не стало, а сгинуло с энным количеством денег в неизвестном направлении.

Банк, не получив своевременную оплату, естественно стал слать письма и звонить старушке, ведь по всем документам кредит взяла она. Ну а потом банк подал в суд на приобретение залогового жилья. Получив «письмо счастья», бабушка ничего не поняла, пока не зашла к соседке, и та не растолковала ей в чём дело.

– Уехал Ванька, незнамо куда! – твердила старушка и махала рукой, изображая полную неизвестность.

– Татьяна, зайдите, пожалуйста, – позвала я секретаршу по конф-коллу.

Когда появилась Таня, я попросила принести банковские документы Синициной Варвары Алексеевны. Пока секретарша занималась поисками, мы сидели и разговаривали. Бабуля была словоохотливой. За короткое время подробно рассказала о себе, о внуке.

Оказалось, сама она родилась и выросла в деревенской глубинке, а двухкомнатную квартиру получила в своё время в наследство от бабушки, предусмотрительно прописавшей внучку на свои законные квадратные метры. Я поняла, откуда у неё этот простой говор. Хотя Варвара Алексеевна прожила много лет в столице, работала она в основном уборщицей, пока от артрита не заболели руки.

Я невольно опустила глаза на её скрюченные пальцы и в груди заныло. Жалость, уже растекшаяся по крови, теперь вспухала, стремясь выкарабкаться наружу, мешая дышать и норовя подобраться к горлу. Подсознательно я понимала, почему так происходило. Я смотрела на незнакомую бабулю, а видела на её месте свою олэсяй, именно эта ассоциация мешала трезво проанализировать ситуацию.

При разговоре о любимом внуке, Варвара Алексеевна вновь прослезилась, пришлось успокаивать. Как я поняла, Иван, который был моложе меня на четыре года в последнее время работал дома.

– Он этот… Франсер! – бабушка промокнула глаза старинным клетчатым носовым платком.

– Фрилансер? – догадалась я.

Бабуля закивала.

– А как ему платили? – как будто невзначай спросила я.

– Иногда очень хорошо, – Варвара Алексеевна как-то горделиво приосанилась, – даже автомобиль купил. В магазин, на рынок меня возил… – Она вздохнула и продолжила, – потом продал его. Сказал: «Скоро много подниму, тогда возьму машину получше.»

Стоп. В моей голове что-то забрезжило. «Много подниму.» Проанализировать мысль я не успела, потому что вошла Татьяна и положила передо мной папку с бумагами.

Я листала документы, всё больше хмурясь. Плохо, плохо. Нигде внук Иван никак не фигурировал, а значит и спрос будет с Варвары Алексеевны. Банк охотно дал кредит без всяких поручителей, ведь в залог предлагалась квартира.

– Ну что там?  – с надеждой спросила старушка.

– Варвара Алексеевна, это же ваша подпись? – уточнила я, показывая её кредитный договор. Бабушка вновь кивнула:

– Моя… Дак ведь Ванюша пропал! Не смогу я платить столько! Неужели ничего не сделать? – её глаза наполнились слезами.

Я вздохнула, пытаясь острыми шпильками своих туфлей затоптать жалость, рвущуюся наружу:

– К сожалению, вряд ли я смогу вам помочь, Варвара Алексеевна. Но вы не переживайте так сильно. Квартира у вас в хорошем районе, кредит явно меньше стоимости жилья. Думаю, от продажи останется некая сумма, которую банк вам вернёт. После уплаты всех процентов и пеней, а также расходов на судебные издержки.

Видела по её глазам, что она ничего не понимает, кроме того, что я не смогу помочь и поспешила перевести на понятный язык.

– После продажи квартиры и уплаты кредита вам вернут оставшуюся сумму. Вы сможете купить себе жилье. Конечно, не в Москве, но всё же не останетесь на улице.

Старушка вновь беззвучно заплакала, уткнувшись морщинистым лицом в огромный платок. Что я могла сделать? Выйдя из-за стола, подошла к ней. Резко и остро закололо в груди, и я глубоко вздохнула, прогоняя боль.

– Варвара Алексеевна, – я присела перед ней на корточки, подтянув узкую юбку, – ну не переживайте вы так! Не рвите душу! У вас будет квартира, обещаю, что найду вам хорошего риэлтора! А ваши дети? Они не могут помочь? – С надеждой спросила я.

– Нет у меня никого, кроме Ванюшки, – не отрывая от лица платок, всхлипнула бабушка, – дочка Люба была, Ванина мама, так десять лет, как умерла от рака. А мужа у неё не было, одни мы нянчились с мальцом.

– Всё будет хорошо. Я обязательно помогу вам. Только не плачьте, – я осторожно отняла её руки от лица и заглянула в мокрые глаза. Улыбнулась ободряюще.

Глава 3. Чужая бабушка

Варвара Алексеевна ушла, немного успокоенная. Я вернулась за стол, стерев с лица улыбку и стала изучать бумаги дальше. И – окаменела. Сейчас, после ухода бабули, с глаз спала пелена. Я вновь обрела способность анализировать, сопоставлять факты и делать выводы. Увидела дату взятого кредита: то, на что должна была обратить внимание в первую очередь, и что, под влиянием жалости, было упущено.

Кредит был взят несколько месяцев тому назад, а по условиям нашего банка, при неуплате более полугода включается штрафная система. Вот так, получилось, что я обманула старушку. Никаких денег после всех возможных вычетов и штрафа, не будет. Как бы ещё бабуля должна не осталась. А ведь я работаю на этой должности не первый день и так проколоться! Наобещала бедной бабушке, а как быть теперь?

Я встала с места, намереваясь бежать к нашему юристу Лисовскому, но тут же села обратно. Все ясно и без его длинных консультаций, перемежаемых бесконечными "э-э-э". Сопровождаемых маслянистым взглядом, который, казалось, оставлял на моей одежде жирные пятна, особенно в области груди.

Конечно, надо поехать к Варваре Алексеевне и все объяснить. Моя блузка тут же пропиталась потом, едва я представила себе этот разговор. Поеду к ней завтра, решила я. Сегодня пятница, завтра выходной, но так даже лучше. Отсрочив таким образом приговор, я испытала кратковременное облегчение.

Попросив у Тани кофе, я села проверять отчёты. Числа хаотично вертелись в голове, никак не желая укладываться в гармоничный ряд. Отложив в сторону цифровую пытку, я вдруг придумала выход для Варвары Алексеевны.

Банк может снять штрафные санкции, если бабуля докажет, что она ни сном, ни духом не ведала, что внук использовал её квартиру, чтобы получить деньги. А мы это обязательно докажем. Конечно, мне нельзя будет афишировать свое участие в деле защиты бабули. Найду ей хорошего адвоката. Надо позвонить старушке и попросить её приехать вновь, чтобы написать соответствующее заявление. Сегодня не буду дёргать её, решила я, теперь только в понедельник.

Я даже повеселела. Всё-таки, не обманула!

Позвонила Лариса, с которой мы дружили ещё со школы, моя неизменная спутница в походах на фитнес и шопинг. Вместе поступали в универ в Москве, только она жила в общаге. Впрочем, высшее образование Ларочке так и не пригодилось. На пятом курсе она познакомилась с Денисом, успешным бизнесменом, вышла замуж и благополучно осела в образе домашней хозяйки.

– Как поживает грозная управляющая? – поинтересовалась она. С трудом отогнав навязчивые мысли о бабуле, бессовестно обманутой собственным внуком, я ответила:

– Всё в порядке. Как сама?

– Я – норм. Слушай, Элик, сегодня вроде пятница? Может быть, куда-нибудь сходим, развеемся? В ресторан там или в ночной клуб? Можем на дискотеку «Кому за тридцать», мне мама про такие рассказывала, – она хохотнула.

– Нет, не получится, я сегодня вымоталась, – отказалась я.

Лариса, почувствовав, что у меня нет настроения, не стала докучать долгими разговорами и вскоре попрощалась. Я сделала глоток кофе, поморщилась, потому что он остыл. Подумала про Лариску. Вот кому хорошо: муж – предприниматель, сама целыми днями сидит дома и контролирует работу няни и домработницы. При этом ведёт себя, как свободная женщина, несмотря на наличие мужа и двоих детей. Кажется, я начинала ей завидовать. Даже не её независимости и раскованности, а тому, что не было на ней такого груза ответственности, который я очень отчётливо ощутила сейчас.

В понедельник вместо перерыва на обед, я отправилась к Варваре Алексеевне. Поднимаясь на лифте, думала о том, что эту бабушку как будто послали мне высшие силы. Именно помогая ей, я ощутила прилив энергии и мрачный сплин стал рассеиваться. Если бы не смогла помочь с решением её вопроса, то просто предложила бы переехать в бабушкин дом. А что? Он не стоит больших денег, а Варваре Алексеевне будет где жить.

Выйдя на площадку четвёртого этажа, я решительно направилась к двери под номером сорок один. Можно было, конечно, позвонить и рассказать про заявление по телефону. Но мне хотелось поговорить с ней лично.

Я подошла к старенькой, обитой чёрным дерматином двери и потянулась к звонку. В груди вдруг резко и пронзительно заныло, как будто кто-то тронул туго натянутую струну. Так и застыла с поднятой рукой и приклеенной улыбкой. Не знаю, что произошло. Ничего не изменилось, никто не выскочил, не кинулся на меня из-за двери. Тишина и покой царили на площадке, но я почувствовала странное дуновение ледяного ветерка прямо в лицо. Как будто стояла перед кондиционером, установленном на минимальную температуру.

Я непонимающе оглянулась, пытаясь найти причину странного ощущения и по-прежнему не прикасаясь к пластиковой кнопке. Соседская металлическая дверь распахнулась, как будто там кто-то находился и ждал моей реакции. На пороге стояла черноволосая женщина, лет сорока, в махровом халате ярко-красного цвета. Она разглядывала меня и хмурилась. Отчего-то моя рука безвольно опустилась вниз, так и не встретившись с круглой чёрной кнопкой старого звонка.

– Нет их. Вам кого? – Спросила женщина.

В её глазах, тоне, которым она говорила – сквозила неприязнь.

– Здравствуйте. Я к Варваре Алексеевне. – Мне стало зябко под неприветливым хмурым взглядом.

– Умерла она. Вчера вечером, – ещё больше помрачнев, ответила соседка.

– Как? – я чуть было не задала идиотский вопрос: "Вы шутите?", но вовремя спохватилась.

– Так. А вам она зачем? Из банка, небось? Всё денег хотите, квартиру отобрать? – голос женщины становился всё громче, заполняя гулкое пространство подъезда.

Мысли в голове потекли удивительно медленно и тупо. "Наверное, именно к ней и приходила Варвара Алексеевна, чтобы та объяснила, что же от бабушки хочет банк", – подумала я. Явственно представила, как старушка робко стучится в металлическую дверь: "Пусти, соседка, не пойму ничего. Уж три раза письмо прочитала… Объясни ради Христа, чего ж им надо? " И медленно округляющиеся глаза этой женщины, когда взгляд её скользит по сухим канцелярским фразам.

– Как она умерла? Что случилось? – игнорируя крики соседки, выдавила из себя.

Та внезапно замолчала, как будто щёлкнули выключателем, а потом заговорила на пару тонов ниже:

– Внук у неё игроманом был, оказывается. То ли проигрался, то ли в долги влез, а только вчера вечером, два здоровых лба бабу Варю навестили. Нет, не пугали, а сказали мягонько так: "Ищи, бабанька, внука, пусть отдаст, что должен. А то мы найдём."

Видно, она представила, что с Ванькой сделают, когда разыщут. Зашла ко мне, белее снега и стонет: "Настя, помоги! Живот болит, сил нет." А потом про историю с теми мужиками рассказала. Главное, скорую не даёт вызвать! «Помоги до туалета дойти, живот крутит» – и все тут! – соседка горестно покачала головой и приложила руку ко рту. – Я вызвала, хоть она сопротивлялась. Оставила бабу Варю у себя на диване и пошла "неотложку" встречать. Когда с бригадой "скорой" поднялись, баба Варя уже мертвая в прихожей лежала. Глаза открытые. Видно, в туалет отправилась, да не дошла, – женщина тихо всхлипнула, опустив голову.

Договорила, едва слышно:

– Не живот у неё болел, сердечный приступ был. Боль так отдавала. Медики объяснили. В морг забрали бабу Варю. Хоронить некому, я уже места себе не нахожу, – она замолчала, жалобно глядя на меня.

От её агрессивности не осталось ни следа.

– Послушайте, Настя. Я помогу с похоронами, – я подошла к ней ближе. – В каком она морге?

Женщина изумленно заглянула в мои глаза, тихо ахнула:

– Вас Господь Бог послал! А вы ей кто?

– Никто. Когда-то дружила с её дочерью, – солгала я.

Узнав все, что было нужно, я вышла на улицу, сдерживая, рвущиеся из груди рыдания.

…На похоронах Варвары Алексеевны было несколько человек, преимущественно соседи, бабушки и дедушки, да знакомая мне Настя. Я смотрела, как комья земли катятся вниз, с глухим стуком ударяясь о крышку гроба и думала о Варваре Алексеевне, бабе Варе.

Она не переставала любить своего внука, который предал её, она и умерла, переживая за него, боясь, что ему причинят боль. Как это объяснить? Что это – бесконечный альтруизм, материнский инстинкт? А со стороны внука: такой же безмерный эгоизм? Как можно было поступить так бессердечно?! Ответов у меня не было, равно, как и сил. Да и кто я, чтобы судить? Это был хороший удар, мощный хук в челюсть, который выбил из меня всю оставшуюся наивность.

Варвара Алексеевна была посторонним человеком, которого я видела всего лишь раз, но что-то изменилось после её смерти. Моя благоустроенная жизнь катилась по наклонной плоскости, все больше ускоряясь. Многое теперь виделось в другом свете: уродливом и омерзительно-реальном. Комфортный ванильный мир таял, обнажая безобразно изменившиеся остовы трухлявых идеалов. Я не была виновата в смерти Варвары Алексеевны, наоборот, взяла на себя организацию похорон, но что-то со мной произошло, как будто её внезапный уход стал катализатором. Или – триггером, как сейчас модно говорить.

Хуже всего было то, что её смерть как будто вновь окунула в чуть отодвинувшееся со временем горе. Словно содрали наросшую корочку на ране, обнажив болезненную кровоточащую поверхность. Воспоминания атаковали меня с прежней силой, и новые переживания возвращали в старую хандру.

Надо было лететь в далёкую Башкирию, принимать наследство. Дом в деревне с названием Аютау – всё, что осталось в память о любимой бабушке. Аютау – Медвежья Гора. Мне рассказывали, что раньше здесь водились медведи. Я застыла у кофе-машины, погрузившись в совсем недавнее прошлое, вспоминая печаль в глазах бабушки, когда виделись в последний раз. Она прилетела ко мне в гости, в московскую квартиру.

– Лишь бы не зимой, – вдруг ни с того, ни с сего проронила она, с грустью глядя на меня ясными голубыми глазами.

– Что – не зимой? – переспросила я, думая о своих рабочих банковских проблемах.

– Умереть бы летом… Зимой земля жёсткая, ребятам тяжело будет копать…

– Олэсяй! – грозно нахмурилась я, – Ты давай мне не разводи депрессию!

– Никаких репрессий! – улыбнулась бабушка. Она любила иногда пошутить, притворяясь, что не понимает того или иного слова. На самом деле, учитель русского языка и литературы, конечно, только посмеивалась. Потом она посерьёзнела, – эх, Ильвира, скоро совсем одна останешься…

– Хватит, я сказала! – начала злиться я.

– Не кричи, – ещё мягче произнесла бабушка, и от следующей её фразы я прикусила язык, – ты на работе у себя начальник, а для меня сопливая девчонка. Я ведь, к чему это говорю? Не для того, чтобы тебе настроение испортить нытьём. Чувствую, что скоро придёт пора. А значит и тебе придётся многое поменять в своей жизни.

Нет, она не просто испортила мне настроение. Я почувствовала, как с каждым её словом меня начинает захлёстывать жёсткий сплин: именно такой у меня был после похорон мамы и отца. Выбиралась из неприятного состояния с помощью работы, но тягостное ощущение запомнила навсегда. Самое страшное в этом моменте было то, что я отчётливо осознавала: бабушка права. И ничего с таким знанием не поделаешь. Чувство собственного бессилия заставило сжать зубы, глаза наполнились непрошенными слезами. Пряча взгляд, я притворилась, что занята завариванием чая. Никогда она так откровенно не рассуждала о смерти, тем более… своей.

Она пыталась что-то сказать мне тогда, вновь заводя разговор о том, что скоро всё поменяется, но я всё время уходила от темы. Слишком болезненной она оказалась для меня. Я не была к ней готова. И когда через три месяца моей любимой бабушки не стало, меня разрывало не только горе, а ещё ощущение вины, за то, что не стала её слушать. Но, как говорит мой смешливый начальник: «Фарш невозможно прокрутить назад…»

Олэсяй умерла в марте. Земля была ещё мёрзлая…

Моя бабушка оказалась права! Всё поменялось в одночасье!

Сначала у меня не было и мысли о том, чтобы бросить работу, сменить привычный уклад жизни на деревенский. Продать дом, да и забыть о нём, лишь изредка с теплотой вспоминая детство, родителей, бабушку. И после происшествия с Варварой Алексеевной какое-то время я продолжала работать по инерции, ощущая в душе разрастающуюся пустоту.

Все окончательно перевернул в моей голове даже не случай: жизненное наблюдение. Обычно я ездила на работу и обратно на своей машине. Невзирая на дорожные заторы, которые я все чаще называла созвучным словом, напоминающем о кишечной непроходимости. Будучи управляющей, я вполне могла иногда позволить себе "застрять в пробке". Зато комфорт был постоянным спутником моих поездок на работу и обратно.

Вот это и не давало мне никогда открыть глаза. Внешнее благополучие, едва слышно урчащий мотор, тепло салона и лёгкая успокаивающая музыка – всё это ослепляло, оглушало, внушая убеждённость, что жизнь удалась. Как сказала бабушка? Слепые котята? Да, наверное, в моём случае так и было.

В один из будничных дней машина решила проявить характер: не завелась и вообще одарила меня презрительным молчанием. Чертыхнувшись, я вызвала такси и долетела до работы в считанные минуты, без особых проблем. А вот обратно… После окончания трудового дня, я посмотрела в окно на улицу и внезапно, повинуясь непонятному порыву, решила добраться до дома на автобусе. Благо, было ещё светло, на дворе только появился, вышагивая хулиганской походкой, зажав в зубах дымящую сигарету, дерзкий рыжий сентябрь.

Неспешно прогуливаясь, я добралась до остановки. Остановилась в ожидании нужного автобуса. И именно здесь, среди толпы разномастного народа остро испытала одиночество и собственную ненужность. Шагни я сейчас под колеса несущихся машин – и никто на этом свете не зарыдает, да что там, даже не вспомнит обо мне с грустью. Разве что на работе печально покачают головами. Немного поохают. Демонстративно промокнут платком слёзы. А на следующий день забудут. Как будто и не было меня.Видерго

Домой я вернулась с изменившимся мировоззрением. За какие-то полчаса мое сознание было перелопачено, вскинуто с ног на голову, разрушив привычный уклад вещей. Именно тогда и пришло взбалмошное, казалось бы, решение: бросить всё и уехать в деревню. Немного пожить там, а может, и остаться. Привести в порядок душу и мысли.

На следующий день я пришла в свой кабинет, написала заявление об увольнении и отправилась к Видергольду.

– Смотри, Эльвира Талгатовна! Зря уходишь! Работник ты хороший, по всем показателям вы другим фору даёте. Может, поговорим о повышении зарплаты? Ты, ведь у нас почти Набиуллина! Гениальная татарочка! – С сожалением произнёс Герман Генрихович, утирая пот со лба и толстых щёк.

Я вздохнула, терпеливо ожидая, когда его размашистая подпись ляжет на мое заявление. Видергольд, в свою очередь, уставился на меня, полагая, что именно этого я добиваюсь. Побольше денег.

– Смотрю, Герман Генрихович. Зарплату повышать не надо. Мне очень нужно именно увольнение, – смиренно ответила я. Потом подумала и зачем-то добавила. – Я башкирка.

– К конкурентам уходишь? – недобро покосился директор.

Как такому рассказать о том, как смерть старушки что-то перевернула в душе, о философии и начале новой жизни?

– Давай поговорим, обсудим условия, – всё ещё медля с занесённой над бумагой ручкой, начал уговаривать Видергольд.

– Не надо никаких условий. Просто подпишите заявление, – устало попросила я.

– Да объясни хоть, что случилось?! – он вскинул на меня непонимающий взгляд.

Я только сейчас обратила внимание на то, что глаза у него цвета стоячей болотной воды, мутные и безжизненные. Как раньше не замечала?

– Наверное, случилось то, что у меня вместо сердца не стоит счётчик банкнот, – медленно произнесла я.

Заявление он подписал без дальнейших вопросов.