Читать книгу: «Продавец надежды. Найти смысл жизни в мире, где тревога – норма, а спокойствие – бунт», страница 4

Глава 8. Сложные случаи

После двадцати минут танца у подножия высотки Сан-Пабло Продавец надежды снова попросил тишины у оставшихся. Когда разгоряченные радостью люди успокоились, он, ко всеобщему изумлению, громко, как будто с вершины горы, продекламировал стихотворение:

– Многие танцуют на полу, но не на дороге самопознания. Они – боги, не признающие своих границ. Как им найти себя, если они не потерялись? Как им стать людьми, если они не приблизятся к себе? Кто вы? Да, скажите мне, кто вы?

Люди удивились. Они только что танцевали на импровизированной танцплощадке, а теперь устроитель вечеринки озадачил их вопросом, люди они или боги. Несколько хорошо одетых людей, в основном из числа не танцевавших и критически взиравших на действо, пришли в заметное изумление. Они целыми днями всматривались в котировки доллара, в биржевые сводки, методики управления бизнесом, автомобили, гостиницы, но мало кто из них хоть раз танцевал на вечерней городской улице в обнимку с полоумными старухами и горькими пьяницами.

Их жизнь была пуста, скучна, тревожна, залита транквилизаторами. Они не были людьми. Они были богами, которые с каждой минутой все больше и больше умирали, отрицая свои проблемы.

Взирая на притихшую толпу, Учитель продолжил:

– Без размышлений о жизни вы останетесь на поверхности. Вы не поймете, что жизнь – это солнечные лучи, что торжественно восстают на заре и печально гаснут на закате.

Раздались хлопки: но никто не понимал всего значения его рассуждений; и никто не заметил, что наступает вечер.

Через несколько мгновений он, к моему удивлению, по очереди подходил к каждому и спрашивал:

– Кто ты? О чем больше всего мечтаешь?

Многих вопрос приводил в замешательство, они не могли сказать ни кто они, ни о чем мечтают. Другие, чуть более открытые и искренние, говорили: «Я ни о чем не мечтаю», добавляя в качестве оправдания: «У меня дерьмовая жизнь». Третьи признавались: «У меня долгов по горло. О чем тут мечтать?» Четвертые рассказывали: «На работе сплошной стресс. Все тело болит, все кости ломит. Я забыл о себе самом, только работой и живу». Эти ответы впечатлили меня. Я понял, что люди, наблюдавшие за моим «самоубийством», были близки к моей беде. Зрители играли ту же драму, что и актеры.

Учитель не давал им волшебное лекарство от проблем, он хотел помочь им заглянуть внутрь себя и подумать. Увидев в их душах пустоту, он воскликнул:

– Если мы не будем мечтать, то окажемся во власти преследующих нас чудовищ – неважно, где они находятся – в нашем сознании или в обществе. Главная задача мечты – не успех, а освобождение от призрака конформизма.

Одна женщина ростом сто восемьдесят сантиметров и весившая сто тридцать килограммов была глубоко тронута этими словами. Она чувствовала себя запрограммированной быть несчастной и нелюбимой. Много лет она принимала антидепрессанты. Была пессимисткой и корила себя за все, считала себя хуже других женщин. Она робко подошла к Продавцу надежды и спросила тихо-тихо:

– Я – бездонный колодец грусти и одиночества. Кто полюбит такую уродину? Я никому не нравлюсь и боюсь, что никогда не найду большую любовь.

Она мечтала, чтобы ее целовали, обнимали, любили, ценили. Но при этом считала, что ее осмеют, отвергнут, станут обзывать. Ее самооценку убили в детстве. Как и мою.

Услышав ее слова, Бартоломеу прокричал, дыша перегаром:

– Роскошная! Прекрасная! Расчудесная! Ищешь своего принца – и вот он у твоих ног! Давай встречаться!

Он раскинул руки, зовя ее в свои объятия. Я был вынужден придержать его, чтобы он не упал. Женщина улыбнулась, но бесстыжий пьяница был последним кандидатом на ее сердце.

Учитель заглянул в ее глаза и сказал ласковым голосом:

– Конечно, ты можешь найти большую любовь. Но никогда не забывай, что даже с лучшим в мире партнером нельзя быть счастливым без романтических отношений с собственной жизнью.

Затем он добавил:

– Но для этого тебе нужно выйти из рабства.

– А я в рабстве? – удивилась женщина.

– Да, у стандартов красоты, – заявил Продавец надежды.

Их разговор услышали другие люди. Осмелев, они начали рассказывать, что мечтают преодолеть робость, одиночество, страхи. Кто-то мечтал завести друзей, сменить работу, потому что зарплаты едва хватало на то, чтобы свести концы с концами. Другие мечтали поступить в университет, но не имели на это денег.

Они надеялись на чудо, но Продавец надежды продавал идеи, его товаром была мудрость. Мудрость лучше золота и серебра, она чарует сильнее бриллиантов и драгоценных камней. Поэтому он не приветствовал успех ради успеха. Он был уверен, что не бывает легких путей, как нет океанов, где никогда не бывает шторма. Внимательно оглядев людей, он твердо сказал:

– Если ваши мечты – это желания, а не план жизни, то вы заберете свои конфликты в могилу. Мечты без плана – путь к фрустрации, к системному рабству.

Он не пояснил свою мысль, потому что хотел, чтобы люди танцевали на дороге идей. Я задумался. Мы живем в обществе потребления, в обществе желания, а не жизненных планов. Кто из нас планирует заводить друзей, быть терпимым, преодолевать страхи, искать большую любовь?

– Если наш бог – случай, а случайности – наши демоны, то мы – дети малые.

Я поразился, оглянувшись и поняв, что общественная система нанесла почти всем нам непоправимый ущерб. Многие отдаются во власть чрезмерному потреблению, но живут автоматически, как роботы, без цели, без смысла, без плана, отточив в себе умение выполнять приказы и не раздумывать над ними. Как следствие – растет количество психических расстройств.

Я спросил себя как преподавателя: кого я учил, рабов или лидеров? Роботов или мыслителей? Я не смог ответить на этот вопрос и задумался над своим положением. Задал себе новый вопрос: спасла ли меня из рабства критичность? И понял, что нет! Я был рабом своего пессимизма и своей псевдонезависимости. Я забирал свои конфликты с собой в могилу.

Учитель прервал мои размышления, обратившись к взволнованной толпе:

– Успех без риска – это незаслуженная мечта. Человек недостоин мечты, если не стремится к ней через неудачи.

Я изучал историю обогащения народов и поэтому понял социологический смысл этой мысли. Дело в том, что часто люди, получившие большое наследство или богатые дары, незаслуженно вступали во владение ими, не уважали усилия своих родителей и проматывали состояние, как будто оно бесконечное. Наследство давало им возможность жить беспечной и поверхностной жизнью. Им все нужно было немедленно, они хотели получить все удовольствия здесь и сейчас, забыв о будущих штормах.

Раньше я критиковал жертв системы, неспособных писать свою историю, а теперь вдруг посмотрел на себя и увидел, что я и сам такой же. Я не мог понять, как такие простые мысли могут проникать так глубоко. Я изучал сложные идеи социализма, но они не проникали в глубины моей души. Я надеялся стать счастливым, а стал несчастным. Я надеялся жить лучше, чем мой отец, а перенял у него то, что сам в нем ненавидел. Я надеялся стать более общительным, чем мать, а воспитал в себе ее угрюмость и горечь.

Я не шел к мечтам через неудачи. Я не был достоин их. Я ненавидел опасность и хотел все контролировать, чтобы не запятнать блестящую академическую репутацию. Я выжег свой внутренний мир и потерял способность рождать новые идеи. Я забыл, что великие мыслители были отчаянными людьми, они не боялись рисковать. Многих ненавидели, называли безумцами, клеймили как еретиков, выставляли на всеобщее посмешище; наконец, отдавали на пожирание хищникам. Я тоже был одним из этих хищников.

Даже при защите дипломов и диссертаций риски были сведены к минимуму. Некоторые из моих коллег боролись против этого формализма, но я их удерживал. Только пойдя за непредсказуемым Продавцом надежды, я понял, что великие научные открытия всегда совершались в бурной и бунтарской молодости, а не в зрелом возрасте. Формалисты получают дипломы и овации, а беспечные безумцы рождают идеи, которые все потом используют.

Глава 9. Необыкновенная мечта Бартоломеу

Один белый мужчина примерно тридцати пяти лет, одетый в бежевую рубашку поло, тщательно причесанный и угрюмый, вдруг резко обратился к Учителю со словами:

– А я больше всего на свете мечтаю задушить свою жену.

Он не шутил, он действительно был готов совершить убийство. Учитель ответил не сразу, дав бедняге выпустить пар. Тот продолжил:

– Как следует поступить с женщиной, которая предала мужа?

Вместо того чтобы утихомирить агрессивного мужчину, Учитель подлил масла в огонь:

– Ты тоже предатель?

Недолго думая, мужчина нанес Учителю мощный удар. Он упал на землю, а когда встал, оказалось, его губа была рассечена слева.

Толпа уже собиралась линчевать агрессора, но Учитель удержал ее:

– Не надо, не бейте этого человека.

Он подошел к нему и сказал:

– Предательство – это не только сексуальная измена. Предать можно мыслями, намерениями. Не обязательно даже изменять любимому человеку, можно изменить самому себе. Мы изменяем своему здоровью, мечтам, спокойствию. Скажи, ты когда-нибудь предавал кого-то или самого себя?

Драчун молча кивнул, подтверждая, что и сам изменник. Каждый день он изменял себе с тысячей угрюмых мыслей. Его агрессия была только вершиной айсберга предательства. Он пришел в замешательство, и Учитель усилил натиск:

– Разве жена – это собственность? А если нет, то зачем уничтожать ее или себя из-за нее? Разве после измены она перестала быть человеком с историей, человеком, который плакал, любил, злился, грустил? Если ты не можешь простить ее и попытаться завоевать снова, почему бы просто не сказать: «Извини, ты меня потеряла»?

Мужчина отошел в полном изумлении. Можно было только догадываться, сможет ли он завоевать любовь своей супруги или позволить ей завоевать себя, но было ясно, что убивать ее он не станет. Его реакция поразила меня. А что, если Учитель спровоцировал его на удар, тем самым открыв в его объятом жаждой убийства сознании окно новых возможностей? Не может быть! Для собравшейся на вечерней улице толпы происходящее было каким-то остросюжетным фильмом.

Но Учителю будто этого было мало. Он спросил о мечте Бартоломеу. Это показалось мне интересным: Сладкий Голосочек был еще тем пройдохой.

Посмотрев на Учителя, он оживленно заговорил, чуть не падая на землю:

– Какая у меня мечта, спрашиваете? Русская водка! И… и… и… ванну принять! – Эта идея окружающим показалась хорошей, но Бартоломеу тут же обескуражил их: – Ванну… в бочке шотландского виски.

И тут он шлепнулся на землю. Мысль о необычайной ванне приводила его в экстаз.

Я не выдержал и рассмеялся над несчастным, а выражение лица Учителя рассмешило меня еще сильнее. Но я тут же сам удивился своему сарказму. Я и не думал, что могу радоваться чужой беде. Сказал себе: «Вот тебе и крутое пике».

Учитель не успел ничего возразить: к Бартоломеу подбежала Журема и вновь занесла над ним свою клюку. «Великая мечта» Бартоломеу разозлила ее, и она уже не называла его мерзавцем:

– Высокомерный воображала! Самовлюбленный алкоголик! Перегной человечества!

Малообразованному Сладкому Голосочку эти определения понравились, и он парировал:

– Спасибо за похвалу. А в бочке может быть и бразильская кашаса или мексиканская текила.

Он был неисправим. Двадцать лет подряд он жил в запое, ходил по барам, пил на улице, работал на алкогольном топливе. Я был уверен, что Продавец надежды не сможет преподать никакого урока этому дурно пахнущему типу – хотя бы потому, что его одержимый пришельцами разум не примет никакой разумной мысли. А может, мой Учитель просто отругает его, чтобы выпустить пар, или отправит его к Анонимным алкоголикам, чтобы поскорее избавиться. Но, к моему изумлению, он похвалил искренность пьяницы:

– Отлично! Спасибо за честность.

Я не поверил своим ушам. Продавец надежды потакает алкоголику!

Похвала усилила эффект опьянения и эйфорию. Его самооценка впервые за многие годы поднялась до такого уровня, что он гордо посмотрел на людей, которые еще несколько минут назад отталкивали его, и издал дикий боевой клич: «Хурууу!» А после с дерзостью ответил:

– Каким я был, таким я и останусь. Я без спиртного никуда.

Потом он показал Учителю большой палец правой руки и добавил:

– Зашибись ты, мужик. Дашь на своей тарелке полетать, начальник? – Напросившись на борт летающей тарелки, он упал на двух рядом стоящих людей.

Я не отличаюсь терпимостью и поэтому подумал: «Да вызови ты ему санитаров, и все». Учитель посмотрел на меня так, как будто прочел мои мысли; я уже было подумал, что он последует моему мысленному совету. Но то, что он сделал, привело меня в изумление. Он прикоснулся к левому плечу алкоголика и сказал уверенно:

– Встань и иди за мной! Я дам тебе опьяняющий напиток, которого ты еще не пробовал.

Я не верил своим глазам и ушам и даже потряс головой, чтобы убедиться, что все правильно расслышал. Пьяница, обессилевший отчасти от танцев, а отчасти от многолетнего запоя, нырнул в свою бочку с виски. Он немедленно воскликнул:

– Есть напитки, которых я не знаю? Самогонка, небось?

Святая простота алкоголика меня смутила. Но Продавец надежды улыбался. Он умел сохранять спокойствие в непростых ситуациях. Он обернулся на меня, и его взгляд говорил: «Не переживай, я умею работать с тяжелыми случаями».

Мой разум вскипел. Я подумал, не уйти ли мне домой. Следовать за эксцентричным бродягой – это еще ладно, но идти в обнимку с непредсказуемым пьяницей – уже слишком. Всякое может случиться.

Глава 10. Мой дом – весь мир

Мы с Учителем и Бартоломеу покинули толпу под всеобщие рукоплескания. Некоторые нас фотографировали. Я отворачивался, чтобы не попасть в кадр, но несчастный Сладкий Голосочек позировал вовсю. Учитель не обращал на него внимания, и я подталкивал его вперед, чтобы не светиться. Этого только мне не хватало – быть нянькой для пьяницы. В толпе были и журналисты.

Когда мы прошли три квартала, меня одолели сомнения. Я подумал: «Что я здесь делаю? Куда мы идем?» А мой попутчик не думал ни о чем. Он был счастлив стать частью компании; меня же это напрягало.

Я смотрел в небо и пытался расслабиться. Учитель поглядывал на меня с улыбкой, как будто прочел мои мысли. Я был уверен, что мы направляемся к нему домой. Судя по его одежде, он был очень беден, может быть, жил на съемной квартире. Наверное, в ней не очень много комнат; но, учитывая, с какой уверенностью он позвал нас с собой, Учитель должен быть хорошим хозяином, и у него наверняка найдется комната для меня и для Бартоломеу. Хотя бы потому, что спать в одной комнате с пьяницей противоречит здравому смыслу.

Может быть, моя комната будет скромной, но удобной. Может быть, матрас будет не на пружинах, а из пены, и после сна не будет болеть спина. Может быть, постельное белье будет старое, но чистое. Может быть, в холодильнике не окажется дорогой еды, но найдется что-то полезное; а я ведь устал и проголодался. Может, может, может – все может быть, а уверенности нет.

По пути Учитель махал рукой детям, здоровался со взрослыми, помогал поднести тяжелые сумки. Бартоломеу тоже всех приветствовал, он кланялся даже деревьям и столбам. Я какое-то время сопротивлялся, но потом, чтобы не показаться угрюмым, скромно поднимал руку в знак приветствия.

Большинство людей улыбались Учителю в ответ. Я размышлял: «Откуда у Продавца надежды столько знакомых?» А они не были знакомыми. Просто он так жил. Каждый встречный – это человек, каждый человек – его ближний, каждый ближний – не незнакомец. Он здоровался просто так, для удовольствия. Я никогда еще не видел никого, такого оживленного, доброго и общительного. Он не просто продавал надежды, он жил ими.

Мы миновали много кварталов, прошли много километров, а к его дому все никак не приходили. Долгое время спустя, когда я уже не мог идти дальше, Продавец надежды остановился на перекрестке. Я вздохнул и подумал: «Уфф, пришли». К моему облегчению, он подтвердил, что мы на месте.

Я посмотрел налево. Там стоял ряд одинаковых домов социального жилья, все как один выкрашенные белой краской, у каждого – небольшое крыльцо. Я почесал голову: «Домики маленькие, на три комнаты можно не рассчитывать».

Но, к счастью, человек, позвавший меня за собой, посмотрел направо. Следя за его взглядом, я увидел стоявший за автомобильным мостом огромный многоэтажный дом. Казалось, в нем на каждом этаже теснятся восемь квартир, он был похож на голубятню. Те квартирки будут потеснее социального жилья, они набиты людьми.

Я вспомнил об учениках и подумал: «Я не выдержу. Это будет очень тяжелая ночь». Учитель опередил меня и сказал:

– Не волнуйся. Места много.

Я попытался скрыть свою тревогу и, стараясь выглядеть спокойным, спросил:

– Ваша квартира на каком этаже?

– Моя квартира? Весь мир – моя квартира, – ответил он спокойно.

– Вери гуд, отличная квартирка, – сказал Бартоломеу; он обожал вставлять фразочки на ломаном английском.

Я пришел в ужас:

– Как это, учитель?

Он объяснил:

– У лисиц есть норы, у птиц – гнезда, а Продавцу надежды и голову приклонить негде.

Я стоял как вкопанный, не веря своим ушам. Он повторил знаменитую фразу Христа. «А что, если он считает себя Христом? Не может быть! А что, если у него психоз начался или вот-вот начнется? Но он производит впечатление человека умного, образованного. О Боге говорит без религиозного пафоса. Кто этот человек? Что происходит?» Он окатил меня холодной водой, пока моя голова не успела закипеть:

– Не волнуйся. Я не он. Я просто пытаюсь его понять.

– Кто это – он? – смущенно уточнил я.

– Я не Добрый Пастырь. Я малейший из всех тех, кто пытался его понять, – ответил Учитель спокойным тоном.

Я почувствовал краткое облегчение.

– Но кто же вы? – Мне хотелось разъяснений, но я их так и не получил.

Он был тверд:

– Я уже сказал тебе. Ты мне не веришь?

Бартоломеу бы тут и помолчать, но его ведь не заглушишь. Он напомнил мне:

– Не веришь, что он главный инопланетянин.

Теперь я уже совсем не выдержал и разозлился:

– Заткнись, помойный рот!

Тогда он воскликнул:

– Не Помойный Рот, а Сладкий Голосочек. И не пытайся показать, кто здесь круче, интеллигентишка.

И он встал в боевую стойку, как мастер кунг-фу. Это была первая ссора между учениками.

Учитель ласково, не нарушая границ, обратился ко мне. Он умел указать нам на ошибки, не наказывая. Его слова оказались эффективнее любого наказания:

– Жулиу Сезар, ты же умный человек и знаешь, что произведение принадлежит не творцу, а тому, кто на него смотрит. Тот, кто смотрит, видит в нем суть. Чем тебе не угодило, что Бартоломеу считает меня начальником инопланетян? Щедрости хочу, а не послушания. Будь щедр к самому себе!

Мне сначала показалось, что эти последние слова: «Будь щедр к самому себе» – были неточны. Я думал, что он имел в виду: «Будь щедр к Бартоломеу». Но во время пути до меня дошло, что тот, кто щедр к себе, будет щедр и к другим. А тот, кто слишком требователен к самому себе, и для других будет палачом.

Щедрость была величайшей идеей, которую Учитель хотел донести до людей. «Нормальные» люди жили в своих загонах, спрятавшись в своих мирках, они утратили неописуемое счастье делиться, помогать, давать новый шанс. Щедрость встречалась только в словарях, а сердце и голова его не знали. Я умел соревноваться, но не умел быть щедрым. Я умел указывать на промахи и недочеты своих коллег, но не умел принимать их. Я больше радовался чужим неудачам, чем собственным успехам. Я ничем не отличался от оппозиционных политиков, которые надеются, что правящие партии съедят сами себя.

Поняв, я немного успокоился. Но где же квартира, где же дом, где мы устроимся на ночлег? Вдруг Учитель показал рукой на стоявший перед нами мост и сказал:

– Вот наш дом.

У меня закружилась голова. Я начал думать о высотке Сан-Пабло. Под мостом лежало несколько старых изорванных матрасов. Простыни не было, а вместо одеял нас ждали старые и тоже рваные тряпки. Для питья стоял кувшин воды, стаканов не было. Нам придется пить из горла. Я никогда не видел настолько бедного человека. «И это он спас меня от самоубийства?» – подумал я.

Дело было так плохо, что возмутился даже Бартоломеу, который начинал мне нравиться. Он почесал голову, протер глаза руками, чтобы убедиться, что ему это не привиделось, и сказал:

– Начальник, мы что, и правда здесь будем жить?

Бартоломеу начал осознавать реальное положение дел. Начал понимать, что летающая тарелка отвезла его не туда. Он привык ночевать в местах получше: в сараях, в подсобках баров, даже в муниципальных приютах; но под мостом оказался впервые.

– Да, Бартоломеу, это мой дом! А нас ждет долгая-долгая ночь.

Как всегда, слова учителя имели особый смысл. Ночь будет долгой – не потому что мы будем ворочаться на неудобном матрасе, а потому что ночевать будет страшно.

На ужин был черствый хлеб и просроченные, но еще не заплесневелые пирожные. Я ненавижу фастфуд, но тут подумал, что лучше уж гамбургер, чем вот это. Пожевав немного сухого хлеба, я лег спать. Кто знает, может быть, на следующий день все это окажется просто дурным сном. Я лег на матрас, положил под голову кусок картона вместо подушки и закрыл глаза. Но сознание бурлило.

Пытаясь расслабиться, я уговаривал себя: «Успокойся. Не переживай. Ты же хотел исследовать маргинальные группы? Вот тебе отличный опыт для научной работы. Это как минимум интересный социологический опыт. Помни, что мечта без риска – это незаслуженное достижение».

Я не мог представить себе, куда попал, и только осознавал, что вышел из микрокосма учебной аудитории в космос общественной субкультуры, в мир, который мне был совсем незнаком. Я занимался социологией только в теории. Заснуть я не смог.

Тогда я попробовал другой метод: начал вспоминать события минувшего дня, переживать заново каждый полученный опыт. Я пытался думать о том, что произошло несколько часов назад. Опыт общения с этим странным человеком был столь необычен, что я все меньше думал о крыше здания и все больше о доме под мостом, все меньше о самоубийстве и все больше о нашем пути.

Тогда меня озарило: вот мой новый опыт. Я подумал, что каждому было бы полезно хотя бы на один день отправиться гулять без цели, чтобы найти утраченную связь со своим внутренним миром. Эта мысль успокоила меня. Тревожность отступила, и мне наконец удалось уменьшить мозговую активность.

Я расслабился и начал засыпать. Я понял, что мягкость кровати определяет уровень тревожности нашего сознания. Хорошо спит тот, кто до этого сам достиг спокойствия. Я начал философствовать прямо как Учитель. Я еще не знал, какой ужас ждет меня впереди. Этот матрас стал самым удобным матрасом в моей жизни.