Читать книгу: «Падай вверх», страница 4

Глава 4. Любовь и горечь в одном флаконе

После года обучения в Казахстане, получив там большой опыт самостоятельной жизни, я забрал документы и перевёлся в Ереван.

С переездом в Ереван я открыл новую страницу в своей жизни. В эти годы произойдут колоссальные события, которые поменяют мое отношение ко всему происходящему со мной. В отчаянии я однажды встречусь с таинственным незнакомцем в сером плаще и шляпе, который украдет у меня последнюю надежду и даст мощный импульс стать богатым, кардинально меняя мои цели и вектор движения к ним.

В Армении меня очень тепло приняли, а ректор педагогического института согласился мне, после обучения в Казахстане год, перевести сразу на второй курс. За это я ему лично благодарен.

Студенческие годы в Ереване, несмотря на тяжёлые времена в стране, были одними из лучших в моей жизни.

Я бесконечно благодарен своему отцу за то, что в те сложные годы, когда порой не хватало денег даже на еду и одежду, он всегда находил средства и покупал мне краски, кисти и холсты. И это несмотря на то что их было невероятно трудно достать. Однажды он даже привёз этюдник из Москвы –  мечту каждого студента художественного вуза.

Армянская школа живописи была очень сильной. В Ереване, после перевода из Казахстана с пятёрками по живописи и рисунку, оказалось, что я пишу не более чем на тройку. Преподаватели сначала удивлялись, видя в моей зачётке пятёрки и не понимая, почему у меня не получается рисовать.

В Ереване я шёл в последних рядах по успеваемости. Но я старался. Каждый день оставался после уроков в мастерских до позднего вечера, рисовал и писал. К концу второго курса я догнал и перегнал многих наших студентов.

Как писал генетик и исследователь гениальности В. П. Эфроимсон, гениями только рождаются, но, рождаясь, не всегда ими становятся. Я полагаю, что на успех в жизни влияют многие факторы: гены, семья, среда и, самое главное, старание. Это большое везение, если в период, когда ты готов учиться, родители в силах создать возможности, а рядом находятся нужные учителя. Тогда всё продвигается быстро, мощно и результативно.

С преподавателями мне, конечно, очень повезло. В моём случае рядом оказались прекрасные заслуженные художники старой советской школы. Такие знаменитости, как Левон Коджоян, Авет Акопян, Самвел Карапетян и многие другие. Они, видя в каждом из нас желание учиться и развиваться в мире искусства, порой оставались внеурочно после положенных академических пар, помогали нам усвоить знания в живописи. Многих из них уже нет в живых, но я всегда добрым словом вспоминаю и благодарю их за то, что они оказались на моём пути, повлияв на моё творческое созревание.

Авет Акопян (его все звали кери, то есть дядя по-армянски) действительно вёл себя со студентами не как преподаватель, а как родной дядя. Он был человеком небольшого роста и одевался, как говорится, с иголочки. Его глубоко посаженные большие карие глаза под густыми бровями выражали теплоту и любовь к студентам. Он расхаживал по мастерской, молча разглядывая и оценивая работы студентов, при этом рукой поглаживая свою короткую чёрную ухоженную бородку.

У него была интересная привычка подходить сзади, когда мы рисовали, и, обнимая за плечи, резкими словами критиковать выполняемый рисунок или живопись. Мощный контраст между тёплыми объятиями и уничтожающими словами вводил нас в ступор.

Он научил меня в живописи очень многому. Но иногда, после нескольких замечаний, когда он понимал, что мы не исправляем рисунок или живопись по его рекомендациям, а наоборот начинаем портить, он срывал почти уже готовый рисунок или живопись с мольберта, над которым студент работал много часов, рвал его на части, выбрасывал в урну и велел всё начинать заново.

В такие моменты мы приходили в ярость. Сейчас я понимаю, что усидчивости и упорству в бесконечном повторении в живописи, пока не получу желаемого результата, научился именно благодаря ему. Я могу сейчас писать и дописывать работы годами, а иногда выкинуть холст, над которым работал месяцами, и начать всё заново. Это очень трудно, особенно когда работа почти закончена и можно обманув себя, сказать, что всё нормально.

Он любил говорить, что только количество даёт качество в живописи. У художника на заднице должны быть мозоли от бесчисленных часов сидения на табуретке перед картиной. И только так художник может достичь успеха.

Обучение в Ереване было наполнено эмоциями, любовью, приключениями. И в этой главе я немного расскажу о разных эпизодах студенческой жизни, моей и моих друзей.

Я всегда во всех аспектах, на всех этапах жизни по максимуму проникаю в состояние и беру то хорошее, что даёт мне жизнь. На протяжении учёбы в этих сложных и тяжёлых условиях мы всё равно умели радоваться: выезжали в походы, собирались с друзьями и подругами, находили поводы для интересных и увлекательных встреч и путешествий. Многие студенты не испытывали и не видели даже долю того, что испытали и увидели мы.

Однажды один из наших студенческих друзей, который по тем временам жил довольно богато, спросил: «Сколько у вас денег, что вы каждые выходные позволяете себе поездки на водопады, озёра, в монастыри, крепости?» Мы с ребятами с улыбкой посмотрели друг на друга. Он не понимал: чтобы жить полноценно, любоваться прекрасными видами природы, вовсе не нужно много денег. Для этого надо просто любить жизнь: радоваться пению птиц, восхищаться стремительно текущей рекой, дождём, снегом, наслаждаться всеми красотами и чудесами, которые ежесекундно происходят рядом с нами. В этом потоке безграничной радости, которую дарит нам жизнь, количество денег становится совершенно не важным.

Мы часто путешествовали автостопом. Питались тем, что покупали у местных жителей, хотя часто в деревнях нас, студентов, угощали и кормили бесплатно.

Расскажу о нескольких небольших, но эмоционально ярких эпизодах из моих студенческих лет.

Блудный сын, или Любовь против любви

Пасмурный, слегка дождливый вечерний город время от времени наслаждался солнечными лучами, проникающими сквозь рваные дыры в свинцовых серых облаках, края которых от приближающегося заката подкрашивались багрово-оранжевым цветом. С появлением вечерних лучей привокзальная площадь города Гюмри на миг преобразилась, принимая какой-то особый, таинственный вид. Летящие кони и мускулистые мужские фигуры на барельефе вокзальной стены из оранжевого туфа на фоне серого неба и темно-зелёных елей, растущих в круглом парке перед зданием, как будто ожили и начали двигаться.

Внутри вокзал кипел людьми, было довольно шумно. Вот-вот должен был подъехать электропоезд «Гюмри–Артик», чтобы забрать многочисленных своих пассажиров, которые были в основном студентами. Они каждый день, утром и вечером, на этой обшарпанной электричке катались в Гюмри и обратно, так как большинство вузов находилось в городе Гюмри. Утром, когда электричка приезжала из города Артик, было не так интересно: все спешили, погруженные в предстоящие дела. А вот вечером весь перрон кипел и бурлил, как улей: одни студенты делились впечатлениями после учебного дня и просто флиртовали друг с другом, другие громко беседовали, обсуждая городские новости, третьи энергично решали глобальные мировые проблемы. Одним словом, жизнь на вечернем перроне била ключом.

Чуть дальше от «бурлящих» пассажиров на перроне, спокойно созерцая происходящее, стоял я с этюдником на плече. Я любил это место с самого детства, когда постоянно уезжал отсюда в село, где жила бабушка. В этот раз собирался проехать чуть дальше бабушкиного села, до города Артик, в гости к тёте, чтобы утром подняться к храму Лмбатаванк, который находился недалеко от её дома, и написать пару весенних этюдов с храмом и горами. И сейчас, как и в детстве, снова с радостью стоял на том же перроне и с нетерпением ждал появления электропоезда. Вечерние лучики весеннего солнца, воспоминания из детства и красивые девушки вокруг наполняли сердце чувством блаженства и особым трепетом, которое испытывает человек только весной. Внезапно у меня появилось приятное ощущение ожидания чего-то нового и загадочного.

Но я даже не мог представить, что менее чем за сутки получу один из сильнейших уроков своей жизни. Этот эмоционально сильный и болезненный урок, как и все, будет завёрнут в приятную и притягательную обёртку безумно чистых и искрящихся эмоций. Менее чем за сутки я почувствую предательство и сам под натиском другой любви предам свою вечную любовь к искусству. Но обо всем по порядку.

Вдали появилась долгожданная зелёная «голова» электровоза. Народ засуетился и начал приближаться к краю перрона, чтобы успеть занять сидячие места в вагонах. Я с этюдником, перекинутым через плечо, неспешно, с умиротворённой улыбкой, медленно стал двигаться к краю перрона. Старенькая обшарпанная электричка, разрезая вечерний воздух громким скрипом тормозов, остановилась и, открывая двери, с радостью приняла, как родных, своих пассажиров. Толпа хлынула в электричку. Пройдя в вагон, я сел на край скамейки с правой стороны. Люди быстро заполнили свободные места, и электричка тронулась.

В вагоне было шумно. Я смотрел в окно и с большим удовольствием погружался в весенний пейзаж, который плескался в оранжевых лучах заходящего солнца. Несмотря на то что уже не одно десятилетие видел этот пейзаж с мимо пролетающими холмами, деревьями и сёлами, всё равно мне было очень приятно и интересно снова наблюдать за этой красотой.

Вдруг, оторвавшись на мгновение от окна, мой мимолётный взгляд остановился на чём-то очень красивом… Оказалось, это было лицо незнакомой девушки. Лицо, освещённое оранжевыми лучами солнца, так нежно и величественно сияло, что казалось: оно и есть само солнце. Я смотрел на неё и не мог оторваться. С трудом верилось, что в обычной девушке с прозрачно-серыми, как горное озеро, глазами могло быть столько гармонии и необычной красоты, что она могла соревноваться с солнцем. Я был и удивлён этому состаянию. Мой требовательный взгляд художника редко когда выделял кого-то из толпы, а тут вот – на тебе! Ещё какое-то время борясь с собой, я пытался оторвать взгляд от неё, но безрезультатно, и вскоре сдался, полностью погрузился в приятное созерцание этой необычной, особо нежной красоты.

Лучи вечернего солнца, то разгораясь, то потухая за лесополосой, тянувшейся вдоль железнодорожных путей, нежно играли на лице девушки, с каждой минутой прибавляя таинственность её красоте. Тёмный платок, обрамляя красивое лицо, подчёркивал и ещё больше усиливал огонь её больших глаз. Эти глаза, аккуратный с еле заметной горбинкой носик, алые, как лепестки дикого мака, губы так сильно притягивали, что нужны были огромные усилия, чтобы удержаться и не заключить это прекрасное существо в свои страстные объятия.

Несмотря на то что глаза девушки были скромно направлены вниз, она физически почувствовала на себе жгучий взгляд юноши. Вскоре она не смогла побороть себя и, медленно подняв глаза, встретилась с моим пылающим взглядом. Через несколько секунд мы оба оказались в кружащемся и светящемся пространстве, где не было ни вагона с его шумными пассажирами, ни пейзажа за окном, ни заходящего солнца, – только мы и сверкающая тишина. Так блаженно было это состояние, что и время тоже исчезло.

– Скоро Артик!

Хрипловатый мужской бас, раздавшийся рядом со мной, вернул меня на землю.

Если бы не этот голос, я, находясь в таком блаженном состоянии, проехал бы всё на белом свете. Но голос вернул меня из приятного плена манящей красоты на скамейку в вагоне. Электропоезд уже подъезжал к небольшому городку Артик. Меня охватила тревога, я осознал: действовать надо немедленно! С приездом на конечную станцию девушка растворится в толпе пассажиров и навсегда исчезнет из моей жизни. От этих мыслей адреналин бешеным напором хлынул в кровь, заставляя сердце биться сильнее. Я встал с места и решительно направился в ее сторону.

Ещё несколько мгновений молча наслаждаясь необычной и всепоглощающей красотой девушки, подошёл к ней очень близко и с улыбкой вымолвил:

– Привет!

– Привет, – отозвалась она, одарив меня ответной улыбкой, и всего на несколько секунд, стесняясь, подняла светящиеся глаза, чтобы встретиться с моими глазами. От моего жгучего взгляда её щеки покрылись румянцем, и она скромно отвела взгляд в сторону.

Раньше для меня, юноши, обладавшего горячим сердцем и творческой натурой, не составляло особого труда начать разговор с понравившейся незнакомкой, и обычно после нескольких виртуозно закрученных комплиментов и глубоко бьющих фраз девушки поддавались. Но тут я как подросток на первом свидании, совершенно не знал, с чего начать разговор. Весь мой багаж изысканных фраз и цитат из Тейрана (армянский поэт), Шекспира и Байрона куда-то исчез. Я пребывал в необычном, странном состоянии и начал внимательно следить за происходящим внутри себя. Ритмичный стук колёс поезда, который стал замедлять ход, и встающие со своих мест пассажиры ещё больше усилили моё волнение.

Электропоезд подъехал к конечной станции. Мы в потоке пассажиров стали продвигаться к выходу. «Ещё чуть-чуть, и прощай…» – подумал я и внезапно, точно очнувшись, заговорил:

– Как тебя зовут?

– Асмик, – застенчиво ответила она.

– Знаешь, я художник, твоя красота очень вдохновила меня, и я не могу оторвать от тебя взгляд. Завтра собираюсь подняться к храму Лмбатаванк, чтобы написать пару этюдов. Ты бы очень обрадовала меня, если бы пришла туда тоже. Я буду там с утра. Приходи, ладно? Только обязательно… Я очень буду ждать… – быстро, как скороговорку, выпалил я те несколько слов, которые пришли мне в голову, и посмотрел прямо в её прозрачные и чистые, как высокогорное озеро, глаза.

Она ещё больше покраснела от неожиданного и слегка наглого предложения незнакомого юноши и хотела отвернуться, чтобы скрыть своё смущение, но плотная толпа пассажиров не позволила ей сделать даже малейшее движение. Более того, поток людей как-то резко прижал нас друг к другу и стал двигать к выходу. Я хотел ещё что-то сказать, но от такого неожиданного тесного прикосновения к телу прекрасной девушки снова потерял дар речи.

Несколькими минутами раньше я даже мечтать не мог, что смогу дотронуться до неё, не то чтобы так крепко прижаться и вдыхать её аромат (спасибо за это толпе!). Я был рад тому, что хотя бы успел сказать ей эти скудные фразы. Так, прижавшись друг к другу, мы вместе со всеми двигались к открытым дверям, вернее, нас обоих двигала толпа. Я смотрел прямо в её горящие искорками вечерних фонарей глаза и повторял, не переставая, как робот:

– Ну что, ты придёшь? Придёшь? Скажи, придёшь?..

Говорил так страстно, будто от её ответа зависела вся моя дальнейшая судьба. Вскоре мы оказались на перроне под покровом ночного неба, покрытого яркими звёздами.

– Да, приду, – прошептала она вдруг и так тихо, что во всеобщем шуме я еле ухватил желанный и окрыляющий ответ.

Сказав эти два слова, она тут же исчезла в темноте, будто растворилась как предрассветный туман. Перрон опустел. Через некоторое время, придя в себя, я накинул на плечо этюдник и быстрыми, почти летящими от счастья шагами направился в сторону дома своей тёти. Ночное небо, ярко, как никогда, сверкая звёздами, провожало меня. Я шёл, одновременно чувствуя и безумную радость происходящего, и невыносимую тяжесть предстоящего ожидания. Ведь теперь я могу снова увидеть эту неземную красоту только спустя бесконечных и тянущихся как вечность десять-двенадцать часов. Мне так хотелось, чтобы ночь мгновенно прошла и наступило утро!

В доме с нетерпением ждали любимая тётя и двоюродные братья. Мы долго и весело общались за поздним ужином. Внутри меня царило праздничное настроение, и я ещё долго не ложился спать.

Наконец наступило долгожданное утро. Наскоро позавтракав, взяв свой этюдник, холсты, я вышел из дома и по узкой тропинке направился в сторону одиноко стоявшего среди гор храма Лмбатаванк. Время было около десяти. Я весь горел в предвкушении встречи. Дорога от тётиного дома до храма занимала всего двадцать минут, но я летел точно ветер и через несколько минут уже стоял у подножия храма и наслаждался ароматом горных цветов. Не торопясь походил вокруг храма, выбирая удобное место для этюда.

От некогда большого монастырского комплекса VI−VII веков Лмбатаванк сохранилась только церковь Святого Степаноса с фрагментами уникальных фресок на тему библейского сюжета о Вознесении Господнем. Это одни из наиболее ценных образцов армянской монументальной живописи эпохи раннего христианства.

Храм гордо возвышался на небольшом холме среди гор, полностью сливаясь с окружающим пейзажем, и смотрелся как часть этих гор. Под ним на равнине живописно раскинулся город Артик.

Выбрав удобное место чуть выше храма, чтобы заодно было видно тропинку, идущую от города, я начал писать. Но, к моему удивлению, получалось плохо. Ничего не понимая и даже злясь на себя, менял испорченный картон за картоном. Но с каждым разом получалось всё хуже и хуже…

Я весь был поглощен трепетным ожиданием другой Красоты. Огромная многолетняя любовь к Искусству под неожиданным и сильным натиском нехотя уступала своё место в моем горячем сердце другим, ещё незнакомым и даже пугающим чувствам. Я не мог сконцентрироваться на работе. Перед моим взором стояла вчерашняя искрящаяся, неземная красота, которая, к моему глубокому удивлению, затмила все остальные красоты мира.

С каждым неудавшимся наброском я снова и снова злился на себя, не понимая, что происходит. И предположить не мог, что когда-нибудь что-то или кто-то сможет отодвинуть на второй план мою единственную, безграничную и самоотверженную любовь, имя которой ЖИВОПИСЬ. До сих пор думал, что даже на тысячу сказочных красавиц не променял бы одно своё прикосновение к кистям и краскам! А тут вдруг происходит что-то непонятное, неконтролируемое: рисунки не получаются, руки не слушаются, голова в дурмане… Почему?! Что случилось?!

Стоя перед этюдником и держа в руках кисти и палитру, я чувствовал себя изменником, но ничего не мог поделать.

Моё сердце полыхало! В нём шло жестокое сражение за любовь… До сих пор единственная любовь – Живопись – не хотела уступать своё место тому другому, даже немного пугающему своей внезапностью и силой, состоянию…

Я стоял чуть выше храма и время от времени лихорадочно смотрел то на свои наручные часы, то на тропинку, то на очередной неудавшийся этюд. Минуты текли медленно и мучительно, время приближалось к двенадцати.

Вскоре внизу на тропинке появилась фигура, вернее, их было две, что одновременно и обрадовало, и слегка смутило. С этой минуты я вообще оставил кисти и с блаженным трепетом пристально смотрел на медленно поднимающиеся по тропинке фигуры, пытаясь разглядеть в одной из них желанное лицо. Эта минута являлась кульминационной. С этой минуты, хотел того или нет, я вынес окончательный приговор своей единственной до сих пор во всей сознательной жизни любви к живописи. Та, словно яростная тигрица, не желала уступать место, боролась из последних сил, стыдя меня за слабость и предательство. Но мне уже было всё равно. Я смотрел на идущие наверх фигуры, и мне больше ничего не было нужно.

Думал только: почему их двое? И тут же находил ответ: «Она, наверное, постеснялась идти одна и взяла с собой сестру или подругу». Но всё равно она скоро будет тут, а значит, всё прекрасно. Горы, храм и вся природа вокруг стали ещё красивее. Я смотрел и смотрел, а в своих мыслях уже держал её за руку, беседуя с ней, ведь вчера было так мало сказано. В глубине души ещё не утих голос первой и единственной любви – живописи, но всем своим существом я уже был с новой любовью.

Тропинка ближе к храму уходила за небольшой холм и, огибая его, выходила прямо к зданию. Вскоре идущие фигуры исчезли за этим холмом. Сделав вид, что занят этюдом и вовсе не замечаю их, стал ожидать, когда они появятся из-за холма.

Через несколько минут появились долгожданные фигуры. Несмотря на то что идущие хорошо видели меня, они совсем не торопились ко мне и даже не смотрели в мою сторону, а спокойно прогуливались у храма. Это ещё больше смутило меня. Я терялся в догадках: «Если она всё-таки пришла, то почему не поднимается ко мне? Может, она ждёт, что я подойду первым?» Довольно хорошо научившись распознавать ход женских мыслей, я подумал, что девушка решила выдержать паузу, и тогда тоже начал старую, как мир, игру меж двух полов. Хотя, если честно, вовсе не хотел этого и жаждал быть искренним с ней. Но коль она сама начала, принял её условие и, повернувшись, встал спиной к ним. Сделал вид, что не заметил их, и начал писать, однако у меня ничего не получалось. «Ну ладно, пауза так пауза, – подумал я, – всё равно она уже здесь, а ждать я умею». Хотя впервые наполненная искренностью душа вовсе не хотела начинать эти бессмысленные и фальшивые игры эго.

Я боковым зрением наблюдал, как внизу две фигуры спокойно прогуливались вокруг храма, чуть позже они зашли внутрь, потом, выйдя оттуда, снова гуляли, даже не глядя в мою сторону, будто меня вообще не существовало. Вскоре они залезли на небольшой камень у основания храма, присели и, наслаждаясь солнечными лучами, начали весело общаться.

Машинально двигая графитом по картону, я не понимал, что происходит. Время от времени поглядывал в их сторону, терпеливо ожидая, когда они наконец поднимутся по холму наверх, но они по-прежнему не замечали меня.

Вскоре, не желая больше ждать, принял решение самому подойти к ней. Оставив графит и кисти, собрался было спуститься с холма к храму, но, не успев сделать и несколько шагов, застыл на месте: две фигуры внизу, сидя на нагретом солнечными лучами камне, целовались. Я не мог поверить своим глазам… Этого не могло быть… Сделав ещё пару неуверенных шагов в их сторону, заметил, что вторая фигура, которую принял за сестру или подругу, была парнем. Они, не замечая никого вокруг, нежно целовались. Их губы с каждым прикосновением друг к другу беспощадно, словно тёмные тучи, закрывали вчерашние чистые солнечные лучи в моём сердце.

Мир вокруг меня на мгновение потускнел. Я не видел лица девушки, и у меня на мгновение даже появилась слабая надежда: вдруг это вовсе не она? Но надежда так же внезапно и быстро исчезла, как и появилась, оставив в душе глубокое чувство разочарования. Медленными шагами отправился обратно к своему заброшенному этюднику, к живописи, как к единственной спасительнице от душевного вакуума и пустоты, всё повторяя: «Но почему?! За что?!»

Я стоял перед раскрытым этюдником и, глядя на испорченные рисунки, чувствовал стыд. Эскизы, кисти, краски, графит и вся природа вокруг корили и стыдили меня. Как я мог, так хорошо зная непостоянную женскую натуру, допустить, чтобы чары женской красоты настолько овладели моим внутренним миром, что с самого утра не смог сделать ни одного нормального этюда. Самым страшным и непростительным было то, что впервые за столько лет я совсем забыл и бросил своё любимое искусство; с утра находясь в таком замечательном месте, вообще не думал о цвете, композиции, о живописи – вообще ни о чём, кроме неё. И сейчас она безжалостно издевалась над моими чувствами, показывая все стороны любви.

Нет, это не она была жестокой, она права, это я со своей чувствительной натурой и искренностью оказался слабаком, отдаваясь ее чарам. Это я пару часов назад бесстыдно и безжалостно бросил свою единственную любовь и сейчас с опустошённой душой, как блудный сын, снова вернулся к ней – к своей истинной любви, к своей спасительнице – живописи. И та в своём безграничном великодушии радостно приняла меня, своего заблудшего сына.

Внизу под прекрасное пение горных птиц сладко целовалась парочка.

Я с ледяным взглядом стоял у этюдника, не рискуя прикасаться к кистям и краскам, осознавая своё место в этом драматичном эпизоде жизни.

Сердце моё взрывалось, там шло сражение двух великих чувств: Чувства к Девушке и Любви к Искусству. Каждое из них яростно боролось, пытаясь овладеть моим сердцем полностью и без остатка. Победившая будто любовь к женщине, сейчас, сложив оружие, нехотя и медленно отступала. Познав через горький опыт, что любовь к женской красоте обманчива и непостоянна, а к искусству всегда чиста, я снова полностью отдал своё сердце творчеству. И я снова отдался прежней страсти – Живописи.

Мир вокруг снова заискрился и закружился вокруг меня в весёлом танце. Кисти и краски снова ожили, заиграли в моих руках. На картоне и на холсте творилось чудо. В эти минуты я был безгранично и неописуемо счастлив. Настолько счастлив, что вчерашнее чувство, возникшие в вагоне электропоезда, казалось лишь слабой искоркой в сравнении с теперешним всепоглощающим пламенем. Я совершенно не замечал присутствия тех двоих внизу, полностью забыл про ту девушку с её прекрасными глазами. Для меня сейчас существовала одна любовь —Живопись. И она, великодушно простив меня, снова слилась со мной в едином и прекрасном танце творения.

День близился к концу. По извилистой тропинке от храма к городу, довольный написанными этюдами, я бодрым и радостным вернулся в дом тётушки. За этот день я очень многое понял, осознал и был рад полученному бесценному, хотя и горькому опыту. А больше всего радовали удачно написанные этюды, я даже несколько раз по пути останавливался, чтобы посмотреть на них.

Людям искусства иногда нужны потрясения. Почему-то именно после них и создаются шедевры. Может, само искусство жаждет этих серьёзных эмоциональных потрясений, как бы подпитываясь ими, черпая из них вдохновение.

В тот день я осознал, что нам, людям искусства, очень нелегко жить. Ведь мы всегда ищем вдохновения в эмоциях, и, какими бы сильными мы ни были, каждый раз отдаёмся чувствам с чистой детской искренностью, даже наивностью, рискуя получить боль и разочарование. Но я понял, что эти тонкие состояния очень нужны нам, творческим людям. Нужны как воздух! Ведь без них не возгорится пылающий огонь любви к творчеству, не создадутся шедевры.

На следующее утро, попрощавшись со своими двоюродными братьями и тётей, я направился на вокзал. Я был доволен собой, так как нёс ценный багаж: в рюкзаке – замечательные этюды храма Лмбатаванк, а в сердце – полученный жизненный урок.

Зелёная обшарпанная электричка, как и день назад, забрала своих энергичных пассажиров из города Артик и, весело и ритмично стуча колёсами, двинулась в сторону Гюмри.

За окном снова кружилась с детства знакомая и приятная кинолента. В вагоне было шумно. Всё, как вчера, кроме одного: в вагоне вместо вчерашнего наполненного восторгом и нежными чувствами юноши сегодня уже был получивший ценный урок и набравшийся мудрости молодой мужчина. Этот урок ещё раз доказал мне, насколько обманчивыми бывают чувства, испытываемые к женщинам, и как чиста и искренна любовь к искусству.

В вагоне электропоезда было так много народа, что проход и тамбур тоже были забиты пассажирами. Я, как обычно, с восторгом рассматривал утренний пейзаж за окном. Чуть позже, сам не зная почему, стал отрывать взгляд от окна и направлять в конец вагона, в плотную толпу пассажиров. Взгляд без особых причин, сам по себе, устремлялся в ту сторону. Заметив эту странность в своём поведении, удивился, одновременно предчувствуя, что сейчас снова что-то произойдёт.

Электропоезд уже подъезжал к Гюмри. Восходящее солнце своими молочно-лимонными лучами пропитало весь вагон бодростью и радостью начавшегося дня. Вдруг мои глаза за плотной стеной стоявших в проходе пассажиров заметили знакомое лицо. В сердце молниеносно, как вчера, вновь разгорелось пламя, которое чуть не поглотило меня и весь мир вокруг. Но… это могло случиться вчера. А сегодня мудрость быстро потушила огонь в моём сердце. Я встал и, с трудом пробираясь через неприступную стену пассажиров, начал продвигаться в сторону девушки. Хотел задать ей только один вопрос: «Почему?!»

Электропоезд, скрипя тормозами, начал останавливаться на конечной станции города Гюмри. Девушка тоже поднялась с места и медленно двигалась к выходу вместе с плотной толпой пассажиров.

– Асмик!

Внезапно услышала она за спиной своё имя и, резко обернувшись, осталась стоять на месте, словно вкопанная, так, что огромная стекающая к выходу лавина пассажиров даже не смогла сдвинуть эту хрупкую фигурку с места ни на сантиметр и, толкаясь, обходила ее справа и слева. К глубокому моему удивлению, она радостными глазами уставилась на меня, казалось, что она еле сдерживает себя, чтобы не кинуться мне на шею.

– Ой, дорогой, привет… Как я рада снова увидеть тебя, как благодарна Богу за то, что мы снова встретились. Я боялась, что больше никогда не увидимся… Вчера весь день просидела дома с сестрой и думала только о тебе. И ночью тоже не могла уснуть и молилась, чтобы снова увидеть тебя. Ты прости… Прости меня, что вчера не пришла…

Всё это она проговорила дрожащим голосом, еле сдерживая эмоции.

Эти её слова «Я не пришла» разрезали пространство вагона, как молния, и эхом отдались в моей голове, перевернув весь мир с ног на голову.

– Как не пришла?!.. А та девушка у храма? – произнёс я вполголоса, и сумасшедший смерч противоречивых мыслей и доводов уже крушил всё внутри меня. – Как не пришла? – снова и снова повторял я, не понимая, что происходит, вернее, не хотел понимать, верить услышанным словам.

– Да, не пришла, прости, дорогой, очень хотела, но не смогла. Побоялась, что кто-то из знакомых увидит и скажет родителям или братьям, ведь к храму много народа поднимается, а городок у нас маленький, почти все знают друг друга. Прости, пожалуйста… Но, видишь, мы снова увиделись, значит, так и должно было быть.

Она даже не могла и предположить, что вчера происходило у храма, через какие терзания пришлось пройти мне. И о том, что сейчас снова творилось у меня в голове, тоже не догадывалась.

Я, медленно восстанавливая вчерашнюю картинку, начал вспоминать: от волнения и сильного всплеска эмоций я ведь даже не рассмотрел толком ту девушку у храма. Просто очень хотел, чтобы она пришла, потому и подумал, что та девушка, целующаяся с парнем у храма, и есть она. И сейчас, медленно собирая картинки в памяти, вспоминал, что на той девушке было другое пальто, она была намного выше ростом, и причёска была другая… Понял, что там была другая счастливая пара.

Вот как умеет шутить жизнь!..

Иногда мы, погружаясь в желаемое или воображаемое, можем не принять реальную картину жизни. Можем смотреть, но не видеть; слышать, но не услышать. И вообще наш мозг довольно часто выдаёт желаемое за действительность, фантазии за реальность. Наш мозг… Кто он и почему иногда так жестоко подшучивает над нами? У меня было много подобных вопросов, на которые я не мог в годы своей юности найти ответы.