Читать книгу: «Падай вверх», страница 5

Вагон давно опустел, и перрон тоже. Вокруг не было никого, кроме дворника вдали, который ритмично двигал метлой по асфальту. На обезлюдевшем перроне, освещая вокруг себя весь мир, стояли два ярко сияющих Солнца: одно – не понимая, за что, другое – не понимая, почему.

И снова началось это вечное сражение. Сражались Любовь с… Любовью. И полем битвы было мое пылающее молодое сердце.

Мы не торопясь, молча покидая опустевший перрон, двинулись в сторону автобусной остановки, каждый пытаясь понять и разобраться в своём сложном внутреннем мире. Я, менее чем за сутки получив два мощных жизненных урока, был потрясён тем, что снова оказался в вакууме, откуда был только один правильный выход: переплести между собой и слить в единое целое вечную любовь к Живописи с тем другим, до сих пор неведомым мне, чувством к девушке.

Наступил день, когда эта застенчивая красота с чистыми, как высокогорные озера, глазами позировала мне. И тогда холст взорвался от красок! Я в безумном танце, находясь в объятиях нового, незнакомого мне чувства, со всей страстью юного неискушенного сердца с любовью творил Любовь!

А ещё я точно услышал голос самого Искусства: «Всё будет так, как надо, если даже всё будет иначе. Ты только пиши. Это твоё! Только пиши…»

Мое падение и временное предательство по отношению к искусству через день превратились во взлёт и в дальнейшем явились причиной рождения многих прекрасных картин. После этих сильных эмоциональных потрясений я решил больше никогда не предавать свою вечную любовь, своё искусство.

Брачный сезон змеиной любви

– В конце концов, кто-то будет сегодня позировать или нет?

Громкий сердитый вопрос человека средних лет, небольшого роста, с круглой головой, макушку которой уже давно покинули уставшие волосы, нарушил тишину в мастерской. Солнечные лучи, проникающие из широко раскрытого окна, отражались от его макушки во все стороны.

Это был преподаватель живописи в своём привычном костюме-тройке коричневого цвета, который он носил долгие годы, не меняя ни летом, ни зимой, и без которого студенты уже не могли его представить.

Его вопрос в очередной раз, нервируя всех, завис в воздухе мастерской среди напряжённо сидящих у мольбертов студентов четвёртого курса художественно-графического факультета Ереванского пединститута и остался без ответа, как и во время двух прошлых занятий. Дело в том, что тот, кто позировал, сам лишался возможности писать, и поэтому студенты всячески уклонялись от роли натурщика. Для нас это было бесцельно упущенным временем.

Серые соколиные глаза преподавателя быстро двигались под густыми бровями по прячущимся за мольбертами нервным лицам студентов, пытаясь найти среди них козла отпущения. Ему уже в который раз не удавалось заставить кого-либо из группы позировать остальным. Но было ясно, что на сей раз он настроен решительно и скоро кто-нибудь окажется в старом кресле с потёртыми подлокотниками, стоящем в углу мастерской перед тёмно-фиолетовой драпировкой. Свежий утренний воздух в мастерской накалился от напряжённого ожидания жертвы.

– Я договорилась со своей подружкой, и она согласилась сегодня позировать для нас. Она вот-вот должна подойти! – громко произнесла вдруг студентка из дальнего угла мастерской, наполненной сочными лучами ещё жаркого сентябрьского солнца. Её звали Лилу.

Эти волшебные слова, сказанные тонким и слегка писклявым голосом, мгновенно разрядили накалённую обстановку. Все с облегчением посмотрели на неё как на спасительницу, кроме преподавателя, который хитрым взглядом старой лисы показывал своё недоверие высказанным словам и, подойдя к окну, с сарказмом проговорил:

– Ну ладно, будем ждать, но не более десяти минут! И если она не придёт, сама будешь позировать.

Улыбка на лице Лилу мгновенно исчезла. Она поняла, что своими словами поставила себя в тупик: было бы гораздо лучше промолчать про подругу. Всякое могло случиться, а вдруг действительно она не придёт! Студенты, довольные диалогом преподавателя и Лилу, который гарантировал им неприкосновенность и освобождал от бессмысленной роли натурщика, расслабленно раскинулись на своих табуретках и наслаждались утренним ароматом сладкого сентября, который вместе с весёлым пением птиц вливался в окно мастерской, находящейся на втором этаже четырёхэтажного корпуса.

Настенные часы тикали. Каждое движение минутной стрелки усиливало выражение недовольства на красивом лице Лилу. Она чувствовала себя жертвенным ягнёнком. Её даже взяла злость: почему всё время, когда она хочет сделать что-то хорошее во имя всеобщего блага, результат оборачивается против неё? Она вовсе не хотела жертвовать драгоценным своим временем, – тем более, на носу был просмотр, и пригласила свою подругу позировать для всех, чтобы абсолютно все её одногруппники смогли работать, не теряя ценные часы перед грядущим экзаменом.

Минутная стрелка настенных часов продолжала двигаться, безжалостно пожирая последние мгновения выделенного преподавателем времени.

Лилу взглянула на часы и отметила, что от кресла натурщика её отделяла всего одна минута и сорок семь секунд. Она в последний раз с надеждой посмотрела на дверь, потом нехотя встала со своего места и с обиженным выражением лица, но с высоко поднятой головой, словно идущая на казнь Жанна д’Арк, медленно направилась в сторону потёртого кресла. На пути она чуть задержалась у открытого окна, вдохнула полной грудью аромат утреннего воздуха, который тут же благоприятно повлиял на неё, и уже с улыбкой отправилась в сторону кресла с драпировкой. Вообще эта красивая особа умела с лёгкостью контролировать и прятать свои чувства за безмятежной улыбкой. Она иногда вела себя немного странно и непонятно для сверстников, которые за спиной в шутку называли её «чудо-девушкой».

Лилу, находясь среди друзей и однокурсников, на время могла «покинуть» их общество на несколько минут или даже больше, «исчезнуть» в своих внутренних мирах. Она могла о чём-то страстно спорить, через несколько минут внезапно задать вопрос: «О чём вообще идёт разговор?» Но её внутренний мир был, безусловно, на уровень выше, чем у всех остальных, поэтому друзья иногда не понимали её. Лилу была необыкновенной, красивой и доброй девушкой. Все её любили.

Она всё ещё стояла у старого кресла в углу мастерской и смотрела на белую, покрытую трещинами деревянную дверь перед собой, а вернее, сквозь неё, куда-то вдаль.

– Ну что, Лилу, приступим? – как приговор произнёс преподаватель и хотел ещё что-то добавить, но его слова приглушил режущий ухо скрип открывающейся двери. Взгляды студентов, которые несколькими минутами раньше сопровождали Лилу, устремились в сторону полуоткрытой двери, за которой сначала появилась тонкая нежная рука, а потом робко выглянуло красивое личико девушки. Она, пробегая взглядом по лицам, явно искала кого-то и нежным неуверенным голосом спросила: «Тут находится четвёртый курс?»

Каждый из молодых парней, сидевших в этот момент в мастерской, хотел бы, чтобы она искала глазами именно его. Через пару секунд девушка, не найдя того, кого пыталась увидеть, извинилась и только хотела прикрыть дверь за собой, как радостный крик Лилу остановил её.

– Ашхен! Заходи, дорогая, почему так долго? Мы уже заждались.

Эта красивая девушка и была спасительницей молодых художников. Она шла лёгкими, летящими шагами, словно не касаясь пыльного пола, и сквозь радугу танцующих солнечных лучей прошла вглубь мастерской к своей подруге. Они нежно обнялись и поприветствовали друг друга. Лилу показала ей кресло, куда минутой раньше она сама должна была сесть.

От появления той девушки мир вокруг как будто стал ещё светлее: она была похожа на лучи солнца, которые щедро вливались в мастерскую через открытое окно. Своим появлением она рассеяла монотонную однообразность и добавила свежие цвета и мажорные ноты в атмосферу мастерской молодых художников. Воздух вокруг мгновенно пропитался её ароматом, от которого поплыли все парни. Она робко села в кресло и в ожидании дальнейших указаний смотрела одурманивающим, манящим взглядом то на преподавателя, то на Лилу, то на пыльный пол перед собой. Румяные щёки выдавали её волнение. Лилу уже сидела на своём месте и тоже смотрела на красивую подругу, ожидая одобрения её позы со стороны преподавателя.

– Мы не будем придумывать ничего сверхнового. Расслабься и сядь как тебе удобно, – обратился преподаватель к Ашхен и вопросительно посмотрел в сторону студентов, как бы ожидая подтверждения своих слов.

После секундной паузы студенты одобрительно закивали. Им было всё равно, в какой позе писать эту похожую на дикий нарцисс красоту. Для них её позирование после многочисленных толстых, старых и безобразных натурщиков и натурщиц уже было большим подарком. Все были заворожены необычной красотой Ашхен, в которой можно было раствориться полностью и исчезнуть навсегда. Она, усевшись в старое потрёпанное кресло тёмно-красного цвета, слегка откинулась назад и закинула одну ногу на другую. Прорезь с левой стороны тёмно-коричневой юбки обнажала её стройные ноги, отчего в сердца парней (и, наверное, девушек тоже) хлынул бешеный, неуправляемый поток горячей крови. Она резким движением головы отряхнула назад прямые светло-каштановые волосы, переливающиеся золотом солнечных лучей, освобождая от них красивое лицо.

Ашхен была воплощением той античной красоты, которую древние ваятели заключали в мрамор в статуе Данаи, а потом трепетали перед ней, сделав культом для поклонения. Её серо-зелёные глаза со слегка восточным разрезом действовали на окружающих, как дурман майского цветка на пчелу. Чуть приоткрытые нежно-розовые губы, словно лепестки диких роз, растущих среди неприступных скал, притягивали как магнит. Покрасневшие от волнения щёки на белоснежном личике добавляли чистоты и непорочности её нежной красоте. Она слегка волновалась, ловя на себе сканирующие взгляды молодых художников. Под тонкой белой рубашкой просматривалась трепещущая от волнения девичья грудь.

Придя в себя, студенты начали писать с огромным душевным подъёмом, словно боясь не успеть запечатлеть эту нежную красоту. Ритмичное шуршание графита о ватман со временем успокоило всех, и Ашхен тоже.

Студенты охотно погрузились в таинственный мир великого искусства. Однако среди них был один юноша, который с первых секунд появления девушки смотрел на неё с большим интересом и трепетом, но, в отличие от остальных, вовсе не торопился писать. Это был я.

Я с удивлением наблюдал за внезапными преобразованиями внутри себя, за тем, что во мне будто что-то расцветает. С первых секунд, как только в дверном проёме появилась загадочная красавица, весь мир внезапно изменился, и я очутился в залитом ярким светом и незнакомом для себя пространстве – в ЕЁ пространстве, в ЕЁ мире. Это было так внезапно и так неожиданно, что я даже не успел понять, что случилось. Просто наблюдал за тем, что происходит со мной, и напрасно пытался разобраться, что к чему. Память, копаясь в своих полках и ячейках, не находила подобных ощущений ни в прошлом, ни в недавнем настоящем, ни в мечтах о будущем и на внутреннем мониторе выдавала сплошные вопросительные и восклицательные знаки. Я чувствовал необъяснимую лёгкость и близость с этой девушкой, будто знал её сто лет, хотя видел впервые.

Вообще-то я умел завоёвывать сердца девушек. Пронизывающий взгляд чёрных глаз и  полные сентиментальности манеры общения очаровывали их в считанные минуты. Я тогда, как и все парни моего возраста, неустанно искал среди них ту единственную, в которой будут собраны все качества идеальной девушки из мира моих грёз. Но чем дольше бродил я в таинственных и запутанных лесах женских характеров, прихотей и натур, тем с большим разочарованием понимал, что в реальном мире вряд ли такая найдётся.

После долгих и безрезультатных исканий, так и не найдя её, я обнаружил другой выход из этого тупика, решив, что для развития своего творчества и вдохновения можно собирать из разных девушек образ единственной и неповторимой. Одни девушки дарили страстную любовь, но не были пригодны для сентиментальных бесед под ночным небом до утра, другие были добрыми и весёлыми, но в любви были холодны, как январский лёд, третьи могли часами читать Севака и Байрона, но на пьяных бурных вечеринках совершенно не знали, как себя вести. Несмотря на всё разнообразие моего женского круга общения, я был честным с самим собой и со всеми девушками, никого не вводил в заблуждение пустыми обещаниями и держался со всеми на определенном расстоянии, не подпуская слишком близко, чтобы случайно не поранить их нежные девичьи сердца.

В целом такое общение устраивало и меня, и девушек, так как я был одним из тех редких парней, которые одновременно могли быть и сентиментальными романтиками, и большими авантюристами-хулиганами. Я мог читать возвышенные стихи, цитировать Сократа и Диогена и тут же взорваться пятиэтажным матом, кинуться в драку, словно лев, защищающий свой прайд от вторжения чужого самца; нежно обнимая красавицу, мог долго гулять под дождём, разговаривая с ней о высоком, и, спустя мгновение, прыгая через лужи и грязь, воровать розы для неё в городском парке; вести беседу о смысле жизни и терпеливо слушать её рассказы… ни о чём, блистать безупречной чистотой и ухоженностью в одежде, посещать оперный театр, а после – не снимая белого пиджака, лечь на асфальт посреди улицы, чтобы созерцать полёт ласточек в голубом небе. Я был с самым собой и не претворялся, интуитивно чувствуя, что надо девушкам, и своевременно давал им то, что они искали и ждали.  Но состояние, которое я испытывал сейчас, было совершенно незнакомо мне: оно отвлекало мое внимание от рисования и приковывало к собственному внутреннему миру. Однообразное шуршание графита, которое погрузило всех в царство творчества, время от времени возвращало меня в освещённую прозрачным ультрафиолетом мастерскую, где в медленном танце, как сверкающие звёздочки, оторвавшись от пола из-за нескончаемых шагов преподавателя, кружили мелкие частички пыли. Но я оставался там недолго, снова и снова погружаясь в тот чудесный мир грёз, оторваться от которого пока был бессилен.

После первого часа работы студенты отставили карандаши и мольберты и вышли из мастерской на десятиминутную перемену, позволив отдохнуть и  натурщице, которая целый час неподвижно, словно античная статуя, позировала им. Я провожал взглядом красавицу, которая вместе со своей подругой Лилу направилась к выходу, и как только её фигура исчезла за дверями, тут же выпал из её колдовского очарования, очутившись перед белым листом, обнаружив, что за час ни разу не прикоснулся к нему.

Белый ватман с упрёком смотрел мне прямо в глаза. Я не хотел портить своё блаженное состояние, поэтому, отодвинув ногой мольберт, вслед за всеми вышел в шумный коридор. Там, общаясь с остальными на какие-то неважные темы, я боковым зрением ни на секунду не выпускал из виду Ашхен, которая уже полностью освоилась в новой компании, весело и радостно общалась с небольшой группой девушек, стоящих около больших колонн у окна. Я ждал и не мог дождаться, когда закончится перемена и она снова вернётся в мастерскую, хотя понимал, что и дальше я, наверное, не смогу её писать.

Шёл второй час занятия.

– Заканчиваем через пятнадцать минут.

Мягкий, но решительный голос преподавателя резко выдернул меня из бело-золотистого, искрящегося тысячами таинственных звёзд мира и вернул на скрипучий деревянный табурет в мастерской, к листу ватмана, на котором за второй пролетевший как мгновение час так ничего и не было написано.

Я поймал на себе удивлённый и сердитый взгляд преподавателя, который, не находя никакого объяснения увиденному, спрашивал меня несколько раз подряд без перерыва: «Ты что, Артур, за столько времени ничего не сделал?!»

– Я… я сейчас быстро напишу, – сказал я уверенно и чётко, сам удивляясь своим словам. Ведь оставалось всего пятнадцать минут.

Однокурсники почти закончили свои работы, а услышав от преподавателя укор, прозвучавший как сенсация, вытянули шеи из-за мольбертов и с удивлением смотрели то на меня, то на чистый лист передо мной. Они не понимали, почему я, одержимый живописью, не пропускавший ни одного случая писать с натуры, просидел почти два часа и ни разу не прикоснулся карандашом к ватману, пропустив редкую возможность писать такую красивую натурщицу.

Я не обращал ни на кого внимания и не отвечал на их «почему», словно меня вообще тут не было. Потом, взяв кусочек самого мягкого графита, медленно поднял руку, рисуя эллипс в воздухе, словно дирижёр, и замер.

Однокурсники с удивлением наблюдали за непонятным поведением. После секундной паузы я резко опустил высоко поднятую руку и внезапно, как смерч, обрушился на белую бумагу. Ватман, который два часа оставался нетронутым, за считанные минуты, словно касанием волшебной палочки, преобразился, точно наслаждался красотой, которую переводил на него я.

Однокурсники с преподавателем, став в полукруг за моим мольбертом и затаив дыхание, следили за происходящим. Я, словно одержимый, писал одновременно двумя руками, графитом, углём, ластиком, карандашом, пальцами. Одним словом я всем своим существом буквально обрушился на лист ватмана.

Ашхен, которая не могла двигаться и видеть, что там творится, так как ещё позировала, удивлённо смотрела, не понимая, в чём дело и почему вся группа и преподаватель столпились вокруг того юноши с искрящимися глазами.

Цунами так же внезапно прекратилось, как и началось. Я, сделав последний штрих, небрежно швырнул кусочек графита на мольберт, потом украдкой посмотрел на свои руки, которые по локоть были в графите, и, встав с места, спокойными шагами направился к выходу, ни разу не взглянув в сторону своего шедевра, оставив однокурсников и преподавателя стоять у мольберта с открытыми ртами.

Уже в коридоре все подходили ко мне и с удивлением спрашивали: «Как ты так смог?!» А я со спокойной улыбкой, будто ничего и не произошло, пожимал плечами, действительно не понимая, как так получилось. Скоро из мастерской вышла Лилу со своей подругой. Они, мило улыбаясь, прошли мимо меня в сторону мраморных лестниц, которые вели вниз со второго этажа храма искусства. Я понял, что сейчас её упущу, и, чуть замешкавшись, оставил всех с их вопросами, полетел вслед за девушками. Догнав, остановил их уже у входных дверей первого этажа и с улыбкой, придавая слегка обвинительный тон своему голосу, обратился к Лилу: «Вот как ты поступаешь с друзьями! Ты провожаешь свою подругу, так и не познакомив её со мной?»

Лилу, зная меня лучше, чем кто-либо другой на курсе, посмотрела с подозрительной улыбкой и вежливо представила свою подругу. Мы вместе вышли из художественного корпуса и пошли провожать Ашхен, направляясь в сторону парка, находящегося через дорогу. Дойдя до него, Ашхен поблагодарила и предложила нам вернуться в институт к занятиям, выразив желание дальше идти одной. Я, как настоящий джентльмен, тут же с лёгкостью пожертвовал занятиями в институте, чтобы далее сопровождать эту сияющую красоту. Лилу же, приятно улыбаясь, ещё раз поблагодарила свою подругу и лёгкими шагами направилась обратно в институт.

Я и Ашхен медленно направились вниз по парку в сторону небольшого искусственного озера. Разные темы и мысли потоком красивых слов лились из наших уст, но мы особо не обращали внимания на содержание этих, на самом деле мешающих, слов. Мы были в особенно искрящемся состоянии, где любые проговариваемые слова, даже самые прекрасные, теряли смысл. В тени широколистных дубов и приятно пахнущих мимоз нам никто не мешал проникать в миры друг друга. У нас обоих было странное ощущение, что мы давно друг друга знаем и сейчас встретились после долгой разлуки. Ашхен тоже призналась, что утром, когда она впервые вошла в мастерскую, её внимание привлёк именно я, и с ней также происходило что-то непонятное, когда она смотрела на меня, но она приняла это за общее волнение и приказала разуму заглушить эти чувства.

Часы летели один за другим. Я и Ашхен не чувствовали их.

Вскоре стемнело. Последние багрово-оранжевые лучи робко цеплялись за рваные края сине-серых туч, которые уже наполовину завоевали небосклон у уходящего солнца. Мы неохотно встали с лавочки возле большого куста сирени и медленно направились в сторону метро. Вечерний воздух после дневного солнцепёка был пропитан нежным ароматом цветов, растущих в парке, и больших деревьев, тянущихся вдоль тротуара. Ласточки, виртуозно рассекая вечернее небо, лакомились комарами и мошками.

Расставаясь у станции метро, мы договорились встретиться на следующий день после занятий. Ночь уже окутывала сентябрьский город.

В полдень следующего дня после утомительной начертательной геометрии мы с Лилу, спасаясь от духоты институтских аудиторий, вышли из корпуса художников и направились в сторону небольшой комнаты в частном доме, которую мы с друзьями-студентами снимали рядом с институтом, в районе Айгестан. Обогнув четырёхэтажное здание корпуса художников, оказались в узком переулке между небольшими ухоженными домами, окружёнными фруктовыми деревьями, и через пару минут были уже у меня в мастерской.

Комната в цокольном этаже двухэтажного дома из чёрного артикского туфа одновременно являлась и мастерской, и комнатой для проживания. Там было очень уютно и приятно находиться, и я со своими студенческими друзьями и подругами время от времени сбегали сюда, иногда прямо с занятий, чтобы немного отдохнуть. Так было и на этот раз.

Прошла уже пара часов. Приятная прохлада уютной полутёмной комнаты, сменяясь не менее приятным и привычным запахом масляных красок, усиливала наше расслабленное состояние. Несколько ярких солнечных лучей, бесстыже проникая сквозь щель закрытых красных занавесей из плотной ткани, вырывали из приятного полумрака комнаты угол деревянного стола и через узоры красно-коричневой скатерти скользили наверх, по глянцу керамического темно-зелёного кувшина, затем, запутавшись в веточках и лепестках свежесорванных пёстрых цветов и в спелых фруктах на столе, рассеивались по всей комнате. Иногда в такие моменты у меня в голове рождались прекрасные мотивы для картин, и я мог внезапно вырваться из общения с красоткой, тут же, взяв в руки кисти и краски, не менее страстно отдаться живописи, молниеносно написав картину, и потом, так же внезапно бросив кисти, снова вернуться к ней. В этом уютном уголке мне никто не мешал плести абстрактный и загадочный гобелен, состоящий из ярких контрастных нитей чувств и страстей.

Порой мы просто молчали и, погружаясь в музыку тишины, с полузакрытыми глазами мысленно кружились в танце с солнечными лучами.

– А знаешь, я через несколько часов встречаюсь с твоей подругой Ашхен, – сказал я, пальчиком играя с приятно пахнущими волосами Лилу. – Мы вчера до самого вечера были в парке вместе.

Лилу с характерным для неё спокойствием и сдержанной улыбкой, которая одновременно выражала и лёгкое безразличие, и подозрение, произнесла:

– Ну и как она тебе?

– Пока не могу понять, что и как, но явно со мной что-то происходит. Ты же видела, что я натворил вчера в мастерской за несколько минут до окончания занятия, и знаешь, потом всё это продолжалось уже в парке, только в другом, более тонком и глубоком, ракурсе.

Вообще-то, мы с Лилу были хорошими друзьями, если, конечно, слово «дружба» уместно для выражения особых отношений между противоположными полами. Мы могли спокойно делиться друг с другом тайнами и опытами, разговаривать на любые запретные темы, искренне радоваться успехам друг друга как в бескрайних просторах искусства, так и на личном фронте. Мы делились событиями из своих личных миров, помогая и направляя друг друга дружескими советами, и всё знали друг о друге. Я хорошо был знаком с её родителями и иногда бывал в гостях у этих замечательных людей. В их гостеприимном доме часто собирались друзья Лилу, которых её родители всегда с радостью принимали с щедрыми угощениями.

Мы по-юношески беззаботно плескались в бесчисленных искорках солнечных лучей, преломляющихся в полутёмной комнате о букет пёстрых цветов, а потом вышли в ещё жаркий сентябрь.

Через несколько минут, дойдя до института, я оставил Лилу и, повернув налево, направился в сторону парка, где скоро должна была появиться вчерашняя нежная красота. Сидя на лавочке под куполом большого клёна, посматривал на часы, мысленно торопя время. Вскоре в глубине парка, словно из тумана, появилась знакомая тонкая фигурка Ашхен, которая теми же лёгкими шагами, что и вчера, двигалась в мою сторону. Я встал с места и направился ей навстречу.

Мы радостно приветствовали друг друга. Я, нежно обняв Ашхен за тонкую талию, словно боясь сломать драгоценный хрупкий хрусталь, медленно повёл её в тень широколистных дубов и клёнов.

Дни и месяцы в блаженном дурмане летели один за другим. Я, зная из личного опыта, всё ждал, когда драгоценный хрусталь исчезнет из моего мира навсегда, оставив лишь приятные воспоминания, и, словно очередная прочитанная книга, ляжет на полки памяти. Но почему-то этого не происходило, и со временем у меня, наоборот, погас интерес к другим, не менее красивым девушкам из моего круга. Они, одна за другой, сходили с моей орбиты, освобождая всё больше пространства для Ашхен.

У неё, как ни странно, был редчайший женский дар завоевательницы. Она упорно, месяц за месяцем, завоёвывала мое внимание – не противными сценами ревности и скандалами (как обычно поступают женщины), а холодной и сдержанной терпимостью. Этим сильным и редчайшим даром владеют немногие представительницы слабого пола. По крайней мере, в моем мире таких, кроме неё, не было.

Я сам иногда удивлялся её не по годам мудрым поступкам, несмотря на то что ей было всего девятнадцать, и со временем всё чаще стал проводить время с ней.

Я знал, что мужчины в молодости по своей природе хищники и завоеватели. Им постоянно нужно утверждаться в своих способностях и расширять жизненное пространство. Они всегда и без оглядки готовы расстаться с теми женщинами, которые пытаются отнять у них их природную сущность. Но иногда встречались и такие девушки, которые владели редким даром быть выше всего этого, оставаясь недосягаемой там, высоко в небе, среди облаков женственной мудрости. Такие девушки могли своим безмолвием, безграничным терпением и искренностью шаг за шагом овладеть всем сердцем мужчины, совершенно не оставляя места для других женщин, и со временем стать для него самой прекрасной и желанной. В конце концов, вся суть и цель действий хищника и заключается в том, чтобы встретиться именно с ней –  единственной.

Я со временем все больше стал вдохновляться Ашхеном, дорожить этим редким драгоценным хрусталём, в котором искрились многомиллионные лучики моего вдохновения. С удивлением замечал, что даже с Лилу мы почти перестали общаться.

Мы с Ашхен дружили уже год. За это время я неоднократно бывал у неё в гостях, был знаком с её родителями. Вообще у нас была тогда очень весёлая и интересная компания. Мы часто ходили друг к другу в гости, любили ездить на экскурсии, одним словом, не пропускали ни малейшей возможности жить на полную катушку и за пару лет успели побывать во многих чудных уголках нашей прекрасной страны.

Приближались майские праздники. Наша весёлая компания решила съездить на несколько дней к Гегардскому монастырю и к храму Гарни. Эти чудесные памятники архитектуры находились недалеко друг от друга в дивном ущелье реки Азат, всего в 40 километрах от Еревана. Там весной было особенно красиво. Кроме того, нам рассказывали, что в это время наступает брачный сезон обитающих в тех местах змей и их брачный танец представляет собой незабываемое зрелище, на которое стоит обязательно посмотреть.

В один из жарких майских дней наша шумная компания, как и планировала, покинула знойный Ереван и направилась в сторону Гарни и Гегарда. Сначала на автобусе, потом в кузове старого грузовика, деревянные борта которого еле держались, грозя отпасть на каждом повороте, что добавляло острых ощущений нашей поездке, мы с весёлыми шутками и криками доехали до храма Гарни.

Этот древнеармянский языческий храм был построен рабами-греками в I веке нашей эры рядом с одноимённым посёлком и посвящён языческому богу солнца Митре. Прекрасный вид, который открывался со смотровой площадки, всех точно заворожил. Полуразрушенные стены крепости и сам храм Гарни занимали господствующий над прилегающей местностью треугольный мыс, омываемый с двух сторон рекой Азат. Недалеко от храма сохранились древние остатки царского дворца и здание бани, сооружённое в III веке нашей эры, полы которого были украшены красивой эллинистической мозаикой с фигурами русалок, сказочных рыб и мистических существ, обрамлённой в рамку, состоящую из сложных орнаментов. Это приковывало наше внимание, и мы с восторгом и удивлением долго кружили вокруг этих чудесных мозаик, которые, несмотря на то что были созданы более двух тысячелетий назад, совершенно не утратили свои сочные цвета и чёткость линий.

Я, не упуская предоставленной возможности, с удовольствием написал несколько удачных этюдов с античным храмом. После чудесных часов, проведённых у подножия храма Гарни, и пикника мы по извилистой горной дороге направились дальше в сторону не менее величественного храма Гегард.

Монастырский комплекс Гегард, так же как и Гарни, вырос среди скал. Он возвышался над ущельем реки Азат и гармонично сливался с этими суровыми скалами. Он был частью этих скал, стремящихся ввысь. В Армении почти все храмы и монастыри строились в горных местах и часто из камня, добываемого в той же местности, поэтому храмы и монастыри гармонично, сливаясь с горами и скалами, кажутся естественной их частью.

Согласно преданию, Гегардский монастырь был основан в IV веке на месте священного источника, берущего своё начало в пещере. Поэтому изначально монастырь получил название Айриванк, что означало «Монастырь пещеры». Основателем его был святой Григорий Просветитель. Позже храм стали называть Гегардским монастырём, что дословно переводится как «Монастырь копья».

Название монастырского комплекса происходило от копья римского воина Лонгина, которым он пронзил тело распятого на кресте Иисуса Христа и которое позже было привезено в Армению апостолом Фаддеем в числе многих других реликвий. Впечатляющие своим величием, вздымающиеся вверх утёсы, окружающие монастырь, смотрелись как огромная драпировка на фоне прекрасного пейзажа, созданного совместными силами человека и природы. Некоторые храмы монастырского комплекса полностью были выдолблены внутри скал, они были необычайной красоты, и поэтому всем не терпелось побыстрее поставить палатки и подняться к монастырю.