Читать книгу: «Падай вверх», страница 3

Глава 3. Какие слова родных могут улучшить жизнь детей

В трудные периоды жизни важно вспоминать о хорошем. Одним из таких солнечных воспоминаний детства для меня стала поездкив село к бабушке.

Несмотря на то что я был городским парнем, всё мое детство прошло у моих бабушек Ольги и Маро в сёлах Сарнахпюр (Прохладный родник) и Анушаван (Сладкое село).

Я помню красивые морозные зимы, когда мне было шесть-семь лет и мы с мамой и сестрами утренней электричкой очень рано приезжали к бабушке Ольге. Приехать к ней на выходные – это было многолетней доброй традицией нашей семьи, и бабушка рано утром в любую погоду выходила нас встречать.

Каждый раз, как только мы с мамой и сёстрами покидали вагон электропоезда, я сразу отпускал руку мамы и бежал в сторону переулка, зная, что бабушка уже идёт нам навстречу. Как только видел улыбающуюся бабушку, бежал ещё быстрее и прыжком кидался ей на шею.

К нашему приезду бабушка всегда топила печку-буржуйку так, что железные её бока уже были ало-красными. Очень приятно было с морозной улицы залетать в теплый дом. Большой деревянный стол с полукруглыми краями был покрыт белой скатертью с нежной бабушкиной вышивкой по краям. К нашему приезду на столе уже стояло множество вкусностей: несколько видов домашнего позеленевшего сыра «чечил», масло, ряженка, густая сметана, творог, который бабушка делала сама, парное молоко, мацони.

Я сейчас перечисляю это и понимаю, насколько она была хозяйственной женщиной. Только домашних молочных продуктов, которые бабушка готовила сама из свежего молока своих коров, было 10−15 видов. Также на столе были лаваш и бокон (круглый поджаристый хлеб с дыркой посередине), вкусный бисквит и галеты, мёд, варенье из грецкого ореха и тыквы.

Но было одно коронное блюдо, которого мы ждали с особым трепетом. Это гоголь-моголь из домашних куриных яиц с ярко-жёлтым желтком. Его мы обожали. Бабушка сбивала его ложкой в большой кружке. Тогда не было миксеров и прочей кухонной техники, и этот процесс длился долго. Мы с сестрами собирались около бабушки и с нетерпением ждали его завершения.

Помню, как я, залетая в дом с улицы, кидался на горячую, вкусную, только что испечённую в углях печи картошку и, не дожидаясь, пока остынет, брал одну и, жонглируя ею, чтобы не обжечь пальцы, начинал есть и одновременно дуть на неё изо всех сил.

У бабушки всегда дома пахло свежим хлебом и выпечкой. Я до сих пор слышу этот запах добра и любви.

Бабушка, немного побыв с нами, направлялась в хлев, чтобы напоить, накормить, подоить, – одним словом поухаживать за скотом. Я, скрутив себе большой бртуч (масло и сыр, завёрнутые в лаваш) и не обращая внимания на мамины упрёки, полуодетый, выскакивал на улицу вслед за бабушкой.

Распахнув деревянную, со скрипучими петлями, покрытыми льдом, дверь, мы заходили внутрь хлева. В лицо сразу ударял влажный тёплый воздух, пропитанный приятным запахом сухого сена и навоза. Я первым делом залезал на небольшие стога сена, на деревянные полки – искал куриные яйца. Я знал все места в хлеве, где куры несли яйца, и очень быстро собирал их. Каждый раз, как я находил только что снесённое тёплое яйцо, особенно когда оно было в труднодоступном или новом месте, испытывал восторг и искреннюю детскую радость. После сбора яиц выбирал из них самое тёплое и свежее и, проделав в скорлупе дырочку, выпивал его.

Я хорошо знал порядок работы в хлеве и после сбора яиц брал большое ведро и, несмотря на протест бабушки, бежал за водой, чтобы напоить скотину. Добежав по хрустящему снегу до сарая, алюминиевым ковшиком разламывал корку льда в больших ёмкостях и, налив оттуда полведра воды, тащил его в хлев. Я с большим удовольствием и с полной серьёзностью относился к своей работе и всегда радостно помогал бабушке, чувствуя в эти минуты себя взрослым, сильным и нужным для всех, как мой папа. Я знал, что мне надо сделать около восьми таких ходок из сарая в хлев и обратно, чтобы напоить трёх коров. Я каждый раз пытался наливать воды в ведро больше, чем в предыдущий раз: видел, как дядя всё время таскал полные вёдра, и хотел уподобиться ему. Поэтому к концу таких походов мои ноги были уже мокрыми. Упрёки мамы и бабушки не удерживали меня от «важных» дел в хлеве.

К этому времени бабушка уже заканчивала прибираться и, накормив-напоив овец и коров, принималась доить большую корову по кличке Зангак (Колокольчик). Так как все дела в хлеве уже были сделаны, я забирался на деревянное ограждение загона для овец и, сидя на нём, ждал, когда бабушка закончит доить корову. В этом ожидании я с большим интересом наблюдал за бело-коричневыми с красивыми хохолками голубями породы «пумпули-пача», которые сидели в деревянных ящиках, прибитых дядей к большим державшим потолок верхним срубам.

Бабушка, надоив пенное молоко в большую алюминиевую кружку, протягивала её мне, и я с удовольствием пил до дна теплое парное молоко.

Эти воспоминания всегда будут ассоциироваться у меня с добром, светом, бесконечной любовью и теплом.

Когда мы уже немного повзрослели, время от времени бабушка Ольга собирала всех внуков и внучек у себя и варила для нас кофе в джезве, угощая всякими вкусностями, которые она испекла, и за столом затевала разговор о нашем будущем.

Это был особый ритуал: мы с двоюродными сёстрами и братьями очень ждали таких посиделок и радовались им, зная, что после кофе бабушка по очереди рассмотрит наши кофейные чашки и по кофейной гуще расскажет о нашем будущем, о том, что у нас в жизни все сложится наилучшим образом. Не то чтобы она гадала на кофейной гуще, – она была глубоко верующей, – это скорее была некая игра, ритуал: собрать всех внуков и внучек за одним столом и в обычной беседе внушать нам уверенность в успехе в будущем.

Перед моим отъездом в Азию бабушка сварила для меня кофе. После недолгого изучения моей кофейной чашки она посмотрела мне прямо в глаза и твёрдым, энергичным и любящим, как умеет любить только бабушка, голосом, произнесла: «Куда бы ты ни ступил, знай, под твоими ногами везде расцветут цветы. Вижу горы на твоём пути, ты их преодолеешь, вдали самая высокая, и ты стоишь на вершине её! Ступая на путь, всегда скажи: Господь, ты иди впереди, а я за тобой!

Я теперь понимаю, что кофейный ритуал был лишь способом: бабушка сознательно запускала программу уверенности, любви, удачи, здоровья и добра для своих внуков. Она была очень любящей, верующей и мудрой бабушкой.

Слова родителей, бабушек и дедушек являются сильными программирующими средствами для детей и внуков, особенно слова отца для дочки и слова мамы для сына. Никогда-никогда, даже при самом плохом поступке детей, не желайте им что-то плохое, прикусите язык, ибо каждое сказанное слово несёт мощнейшую энергию, которая может запускаться даже спустя десятилетия.

Всегда хвалите и сознательно запускайте программу уверенности и добра в мир ваших детей. Ибо их души, выбирая нас своими родителями или бабушками и дедушками, сильно в нас нуждаются, как и мы в них!

Сделав шаг из салона самолёта на трап, я почувствовал, как мне в лицо ударил знойный ночной воздух Ташкента.

Я еще не знал, что напрямую направился к испытаниям и искушениям, в которых мог потерять жизнь, сгнить в тюрьмах с наркодилерами.

У этого воздуха был особый вкус. Да, именно вкус, в нём как будто смешались вкусы невиданных пряностей, жаркого песка и восточных сказок. Я впервые оказался так далеко от дома. Несмотря на глубокую ночь, воздух был раскалён, и я представил, насколько жарким будет день.

В эту ночь, стоя под звёздным небом Азии, одинокий и, как мне казалось, брошенный миром, я твёрдо знал, со слов бабушки, что Бог со мной и куда бы я ни ступил, под моими ногами всегда расцветут цветы. Это наполняло меня абсолютной уверенностью в том, что всё будет хорошо.

Через час подъехал автобус, и мы, группа студентов-первокурсников из пострадавших от землетрясения районов Армении, двинулись навстречу неизвестности, к своей новой судьбе.

После землетрясения Армения получила приглашения от университетов из разных городов СССР и мира, чтобы дети из пострадавших районов могли продолжить обучение в их вузах, поступать с наименьшим количеством экзаменов и без конкурса. Я откликнулся на приглашение от Чимкентского педагогического института, совершенно ни о чём не думая. Мне было всё равно куда уезжать, лишь бы подальше. Возможно, я бежал от себя, не найдя исцеления моему горю.

Иногда, когда с нами случается что-то тяжёлое, нам надо просто поменять место жительства, декорации вокруг, и это каким-то чудодейственным образом меняет и облегчает состояние. Это, конечно, не панацея, но один из вариантов или инструментов для исцеления. Я тогда об этом не знал, но интуитивно чувствовал, что отъезд из Армении поможет мне прийти к согласию с собой.

Со времени трагедии прошло всего полгода. Мы с отцом с помощью родственников по крупицам собрали немного из нашей домашней одежды и утвари, которые уцелели в разрушенном доме, они напоминали мне о счастливом детстве. Мы долго скитались по домам родственников (спасибо им большое, что приютили нас). Сестра жила у дяди, я – у тёти. Потом папа поправил бабушкин дом, и мы переехали к бабушке, но всё равно это было не своё жильё и нам морально тяжело было «жить в гостях».

В Гюмри долго не утихало эхо тех дней, и ещё многие годы полгорода представляло собой развалины. Повсюду продолжались работы по расчистке домов и улиц. Мой папа делал всё, чтобы решить вопрос с нашим жильём. В конце концов он превратил наш каменный гараж в дом, сделал пристройку, провёл воду и канализацию, выбил маленькое окошечко под крышей, и мы переехали в город. Пусть дом-гараж был без окон, пусть он был холодным, но мы все были в одном месте и над нами была своя крыша. Пусть гаражная, но зато своя.

К утру автобус приехал в город Чимкент в Казахстане, где нас разместили в общежитии. Мне досталась комната на верхнем этаже четырёхэтажного общежития, соседями были два парня-однокурсника тоже из Армении. С того момента, с 16 лет, началась моя самостоятельная взрослая жизнь.

На первых двух этажах старого общежития жили студенты спортфакультета, а на третьем и четвёртом – студенты художественно-графического факультета. На спортфаке были в основном парни, а на нашем худграфе – почти одни девушки.

Комнаты были в ужасном состоянии. Я тогда понял, что собой представляет общежитие. Также там я впервые увидел тараканов – в Армении за свои 16 лет я их нигде не встречал. Общежитие кишело тараканами. Всё вокруг было грязным, но особого дискомфорта я не чувствовал. В сравнении с многомесячной жизнью зимой на улице рядом с кострами всё это казалось сущими пустяками.

С первого месяца мы с однокурсниками из Армении стали работать сторожами в школе, куда нас устроила мама однокурсницы, которая была там директором. Она относилась к нам с добротой и на многое закрывала глаза, пытаясь помочь студентам на чужбине.

Я, конечно, уже не помню, как её звали, но вспоминаю с большой благодарностью и любовью, так как она проявила заботу и милосердие к нам как к своим детям!

Кроме этой работы я брался за любую другую, что попадала в поле моего зрения: хотелось быстрее начать зарабатывать и облегчить финансовое положение папы. Помню, наш преподаватель истории КПСС строил себе дачу и подбрасывал нам разные подработки на стройке. Мы были очень этому рады.

Конечно, поступало много других предложений, однако браться за них для меня было недопустимо по моральным принципам, хотя там платили совершенно другие деньги.

Однажды знакомый парень предложил помочь ему в нетрудной работе за деньги. На вопрос, что надо делать, он ответил: «Придёте – покажу».

Вечером мы пришли на квартиру по указанному адресу. Там нас встретили наш знакомый и ещё несколько человек. Это была обычная, старая двухкомнатная хрущёвка на третьем этаже серого однотипного панельного дома, которые строили по всему Советскому Союзу. В квартире было темновато, её освещали 50-ваттные тусклые «лампочки Ильича», висевшие на старых оголённых проводах. На стенах были облезлые обои уже непонятного цвета. Видимо, настоящие хозяева здесь давно не жили.

В квартире стоял липкий запах хозяйственного мыла, спирта, сигаретного дыма и жареной курицы. Этот запах был как будто живой субстанцией, похожей на желе, он полз по всему телу и, проникая через ноздри, словно одурманивал нас.

Весь узкий коридор был до потолка заставлен серыми коробками. Эти коробки вдоль стены продолжались через дверной проём и заполняли всю большую комнату. По центру комнаты стоял на удивление большой для такой квартиры массивный деревянный стол, а на нём – горы хозяйственного мыла. Многие куски были разрезаны пополам и выковыряны посередине. Среди гор мыла на столе стоял небольшой тазик с водой. Под столом на застеленном газетами полу лежали горы тёртого хозяйственного мыла. Мы не понимали, что тут происходит и зачем вся квартира набита мылом.

Шторы из плотной тёмно-коричневой ткани полностью закрывали окна. Войдя в комнату, пару минут мы стояли. На нас пристально смотрели трое сидящих за столом людей азиатской внешности. В руках они держали столовые ложки, но перед ними не было еды. Их глаза были красными, как в фильме ужасов, то ли от выпитого спиртного, то ли от чего-то ещё. После короткой паузы один из них – тот, что сидел в потёртом синем кресле с большими подлокотниками, – сказал тому, кто нас привёл: «Ребята, наверное, голодны. Идите на кухню, поешьте, выпейте, потом расскажем, что надо делать. Можете не торопиться, времени до утра».

Он сказал эти слова спокойным, уверенным и тихим голосом ядовитого паука, в чью паутину попали комарики. Во мне начала нарастать тревога, и я остро почувствовал: каждая минута, пока я нахожусь в этой паутине, затруднит дальнейший выход из неё.

На вид парню было около 30 лет. Сверлящие кроваво-красные с узким разрезом пьяные глаза особо выделялись на смуглом, загоревшем, обрамлённом спутанными, грязными длинными седыми волосами лице «главного». Мы, 17-летние студенты, беспрекословно подчинились, и вслед за знакомым двинулись в сторону кухни.

В маленькой кухне от еды ломился старый грязный стол. На нём были жареная курица, сыр, хлеб, колбаса, открытая бутылка водки, много импортного пива, «кока-колы» и «фанты», что тогда для нас, студентов, было верхом мечтаний. Под столом стояло много пустых бутылок из-под уже выпитых водки и пива. Из незакрывающегося грязного, пожелтевшего крана медленно текла вода, и, наверное, уже давно, так как старый алюминиевый криво висящий умывальник был весь в ржавчине от постоянно тёкшей воды. Рядом с умывальником стоял полусломанный, прожжённый окурками, грязный шкаф без одной дверцы. Возле шкафа – газовая плита, вся чёрная сверху от толстого слоя многолетнего, уже окаменевшего жира. Окно кухни также было плотно зашторено.

Всё это повергло меня в состояние отвращения, я сказал, что не голоден и не употребляю спиртного, хотя жареную курицу не ел давно. Ребята тоже не хотели ни к чему притрагиваться, но твёрдый голос того «главного», раздавшийся из комнаты, велел быстро поесть и вернуться в комнату. Слово «быстро» сыграло свою роль, и мы через несколько минут вернулись, сказав, что поели.

«Садитесь и смотрите, что надо делать», – сказал главный и одновременно начал показывать процесс. Мы продолжали стоять. «Берёте мыло, разрезаете его пополам, ложкой выковыриваете середину, потом кладёте в мыло эти маленькие пакеты: будьте осторожны, там гашиш высшего качества! Порвёте – вычтем из зарплаты. Дальше аккуратно кладёте сверху вторую половину разрезанного мыла, смачиваете края и, прижимая с обеих сторон, держите, пока половинки не склеятся. Дальше аккуратно смачиваете края, пальцами разглаживаете, пока совсем не исчезнет след среза. Поняли?» Подняв кровавые глаза, он пытливо посмотрел поочерёдно на каждого из нас, будто пытаясь решить, насколько мы годимся для этого дела.

Я понял, что допустил большую ошибку, не разузнав днём раньше, какую именно работу придётся выполнять. Хотя у меня и были мысли переспросить ещё раз, но гонорар был столь желанным, а обещанная сумма столь большой, что это ослабило мою бдительность.

Я стоял, не зная, что делать. Понимал: как только сяду за стол и начну резать первый кусок мыла, отсюда я уже не выйду. Ругал себя, думая в отчаянии: ну как мог сюда попасть?! Не знал, что делать. Неужели я, уехав из Армении, чтобы залатать душевные раны, получить образование и помочь семье, по своей наивности и доверчивости стану маленьким расходным звеном в сети наркодилеров?! Неужели мои родители ценой бессонных ночей и собственного здоровья вырастили меня для такой перспективы?! Неужели для этого мой папа в эти сложные дни, недоедая, ежемесячно находит для меня деньги и отправляет их мне, чтобы я мог получить образование на чужбине? Неужели он всё это делает ради того, чтобы я угробил свою жизнь, упаковывая наркотики? И что чувствует сейчас мамина многострадальная душа, которая смотрит на своего семнадцатилетнего сына с Небес?

Я стоял, понимая безвыходность ситуации, но внутри всё повторял: «Бог со мной, и он сейчас обязательно поможет». Мне было стыдно и больно, я злился на себя и крутил разные варианты выхода отсюда, вплоть до того, что я внезапными быстрыми ударами завалю главного и убегу. Я был спортивным, уверенным в своих силах парнем и не раз участвовал в драках, после которых с благодарностью вспоминал папу за то, что он заставлял меня ходить на тренировку или хотя бы отжиматься вечерами. В Казахстане я очень часто попадал в разные передряги и оценил, насколько эти отжимания мне пригодились.

«Садитесь, что стоите?!» – приказал главный, не отрывая взгляда от мыла, в котором он спрятал очередной пакетик гашиша, и медленно протирал линию разреза.

Я весь напрягся и уже хотел молниеносным прыжком оказаться в коридоре и выбежать из этой полутёмной зловещей квартиры, как второй, что сидел справа от него, сказал недовольным голосом: «Что они будут делать сегодня? Зачем их притащили? Нам и так работы мало: весь объём товара, что привезли, мы за несколько часов запакуем. Зачем им платить? Пусть придут, когда товара будет много».

Главный злобно уставился на него, ковыряя очередное мыло. Тот, кто посмел возразить, смотрел в пол, его руки начали дрожать. После минутной паузы с угрозой в голосе главный сказал: «Ладно, путь уйдут. Позовём, когда будет много товара. Только зря кормили. (Хотя никто из нас и не прикоснулся к еде в этой грязной кухне.) Но учти, если через три часа всё не сделаешь, я тебя накажу». От этих слов «бунтарь» справа значительно прибавил скорость.

Я понимал, что именно сейчас Господь услышал меня и отвёл тяжёлую участь от раненного жизнью и покинувшего отчий дом студента. Через мгновение я летел вниз по бетонным лестницам серой хрущёвки с ликованием и радостью в душе. И бесконечно благодарил судьбу, что так позаботилась обо мне.

Очень скоро я один за другим начал получать жестокие уроки жизни, которые разрушали мои возвышенные ожидания от дружбы, верности и справедливости. Я менялся и твердел с каждым днем. Жизнь шаг за шагом готовила меня к дальнейшим испытаниям, перед которыми эти окажутся детской забавой. Скоро, взяв в руки нож, мне предстояло принять отчаянное решение в чимкентском общежитии: убить или быть убитым.

Такие ценности, как преданность, дружба, вера, надёжность, выполнение обещаний, ответственность за слова, готовность защищать слабого, заступаться за девушек, и всё то, на чём я был воспитан, разбивались об иную, жестокую реальность, сопряженную с предательством, обманом, воровством и лицемерием. Так разбиваются морские волны о скалистый берег.

Месяц за месяцем студенческая жизнь в Чимкенте становилась всё напряжённее. СССР разваливался, и повсюду по стране пошла волна раздора между людьми разных национальностей: они делились на своих и чужих.

К весне 1989 года в Чимкенте стремительно стали утверждаться настроения «Казахстан для казахов», как и в России – «Россия для русских». Те, кто казахами не был, остро чувствовали на себе эти настроения. Ощутили их и мы, студенты из Армении.

Драки в общежитии были обычным делом: почти каждый день случались какие-то разборки. Верхние два этажа худграфа занимали в основном девушки. Парней было совсем мало – только мы, студенты из Армении. На первом и втором этажах жили одни парни-казахи, студенты со спортфака. Некоторые из них были уже взрослые, так как продолжали учёбу после армии. Разница в возрасте между нами была большой.

В те годы многие спортсмены подались в бандиты и состояли в разных группировках. На их этажах каждый день были пьянки. И заканчивались они массовыми драками или избиением. Комендант общежития боялся во время драк подниматься на второй этаж, даже милиционеры иногда не выезжали по вызову, зная, что сами могут получить от спортсменов.

Студентки худграфа, заходя в общежитие, не могли спокойно подняться на свои этажи, так как парни со спортфака вечерами пребывали в пьяном состоянии и без разбора приставали ко всем девушкам. Хотя они никем мне не приходились, мой принцип защищать девушек часто втягивал меня в бессмысленные разборки и драки, где я мог получить серьёзные травмы.

После каждой такой драки задавал себе вопрос: «Ну почему я им помогаю? В конце концов, у них есть друзья, родители. Пусть приедут и переведут в другое общежитие! А у меня кто есть рядом? Никого! Даже если со мной что-то случится, никто не сможет быстро прилететь из Армении…» И я решал больше не вмешиваться в чужие разборки. Но это решение держалось лишь до очередного случая, когда я видел заплаканную студентку, поднимающуюся по лестнице общежития.

За это качество девушки меня очень любили и уважали, всегда звали поесть, брали одежду постирать или погладить. Я уже не помню их имён, но до сих пор представляю их красивые юные лица. Это были светлые лучики, которые я защищал в жестоком «общаговском» мире разваливающегося Советского Союза. Надеюсь, они тоже не забыли 17-летнего армянского парня из чимкентской общаги, который в одиночку защищал их от пьяных студентов спортфака.

Со временем драки стали учащаться и уже носили постоянный характер. Я никогда в жизни столько не дрался, сколько в годы студенчества в Казахстане.

В общаге я почти всегда спал в штанах, а рядом с собой держал нож, так как студенты-казахи накидывались на нас ночью пьяной толпой. Случалось так, что вечером, приходя в общагу, мы слышали, что у спортсменов гулянка, звуки гитары и шум. Поднимаясь по лестнице на свой четвёртый этаж, мы в любом случае проходили через их этажи. Они сперва дружелюбно звали нас, мы заходили, поздравляли, ставили на стол выпивку, гуляли, смеялись, шутили вместе. И в ту же ночь, когда мы уже уходили спать, оставляя пьяную толпу, через несколько часов, ударом ноги сломав дверь, в нашу комнату залетали те, с кем мы сидели несколько часов назад, но уже пьяные, обезумевшие, с претензией: «Почему вы не остались до конца с нами гулять? Значит, вы не уважаете нас…» Так начиналась безобразная драка.

Единственным выходом в таких случаях было неожиданным ударом во время «базара» завалить нескольких человек, прорваться сквозь толпу в коридор и там, сражаясь с остальной толпой, бившей без разбора всех и вся, успеть выбежать из общежития с разбитым носом, покалеченными рёбрами, в крови, зато живым, в ночной парк напротив.

Моя привычка спать с ножом появилась после случая, когда во время одного из уже ставших обычными ночного набега на нашу комнату я понял, что выход из комнаты полностью перекрыт, а в коридоре нас ждёт пара десятков озверевших казахских студентов с желанием побить парней из Армении.  Пробиться через них к выходу и остаться в живых было невозможно, я взял со стола нож, которым этим вечером резал сыр, и начал размахивать им, пробиваясь сквозь толпу, отчаянно понимая, что это могут быть мои последние минуты. И… будь что будет: если они – меня, тогда я тоже их.  Это был отчаянный выбор, от безысходности, когда рискуешь потерять жизнь в бессмысленной драке.

Моё такое поведение шокировало пьяных казахских студентов и спасло мне жизнь. Хочу отметить, что тогда все драки были по-мужски честными: да, могли побить толпой, могли причинить увечья, могли даже убить, но все дрались на кулаках – никто не лез за ножом, дубинкой или камнем, тем более за пистолетом. Тогда было такое понятие: «Достал нож – бей. Достал пистолет – стреляй». Поэтому, когда они увидели в моих руках нож, поняли, что я действительно готов убивать, и это охладило их пьяные головы.

Через день по всей общаге пошёл слух: «Не связывайтесь с тем армянином – он псих, ходит с ножом». Это был мой отчаянный выбор. Господь сберёг меня в тех сумасшедших драках. Я не получил серьёзных увечий, не считая разбитых губ, постоянных синяков под глазами, многократных переломов носа, рёбер, пальцев рук. И хорошо, что я в своих размахиваниях ножом никого не поранил. Это было театральной демонстрацией для подтверждения статуса «ненормального», что помогло мне выжить в таких сложных условиях.

Я не хочу, чтобы мой читатель воспринимал студентов-казахов как злодеев: многие были отличными ребятами, когда не были пьяными. Мы дружили тогда, а с некоторыми дружим до сих пор. Просто времена были такие. Советский Союз трещал по швам, обнажая всё негативное, что проявляется в сложные времена при смене эпох. Тогда похожие события происходили и в России. И, через несколько лет оказавшись на Урале, я понял, что пьяные драки в Казахстане были лишь цветочками.

Живя в Казахстане, я повидал многое. После счастливого детства, воспитанный на высоких ценностях, я оказался в совершенно другом мире, где процветали наркотики, бандитизм и беспредел. Несмотря на сильный характер и стойкость, обретённую во время трагических событий, я понимал, что атмосфера вокруг меня становится очень напряжённой. И я, посоветовавшись с отцом, решил после первого курса перевестись и продолжить учёбу в Ереване.

В Казахстане судьба преподнесла мне, 17-летнему юноше, довольно жестокие и поучительные уроки. Они вселили в меня уверенность, силу и стойкость, чтобы выдержать последующие удары, чтобы подготовить к будущей жизни.

К сожалению или к счастью, сильный характер выковывается через жестокие удары судьбы, и если ты не сломался, то стал ещё сильнее.

Убеждён, в детях надо воспитывать веру в себя и уверенность в своих силах, особенно в мальчиках. Этого можно достичь только одним способом: перестать их опекать, дать им возможность упасть и подняться, ошибиться и исправить ошибки, потерять и найти, не кутаться во множество одежд в холодную погоду, заболеть и выздороветь, в конце концов, прожить свою жизнь, а не ту, что хотят родители, до этого, конечно, привив детям азы главных жизненных ценностей – веры, морали, культуры общения с людьми, правилам жизни в обществе.

Не уставайте повторять детям, что вы им полностью доверяете и верите в них. Это окрыляет детей и вдохновляет на большие дела.

Никогда не забуду слова отца, который, потеряв в страшной трагедии свою жену (мою маму), дочь и кров, согласился отпустить своего единственного 16-летнего сына на край света.

Когда я решил уехать из Армении в Казахстан, долго не мог сообщить об этом отцу. Думал, он не одобрит моё безумное решение именно в такое сложное для нас время, когда его единственная надежда – это я. Месяцами откладывал, искал нужный момент, чтобы сообщить отцу новость. Приближался сентябрь, до отъезда оставались считанные дни. И когда я осмелился, рассказал, он обнял меня за плечи, посмотрел в глаза и спокойным голосом любящего отца сказал: «Сын, я в тебя верю и полностью доверяю тебе. Если ты решил уезжать, значит, ты всё делаешь правильно».

Эти слова моего сурового по нраву отца были самыми значимыми за всю мою жизнь. Они окрылили меня, дали безграничную уверенность, силу и радость отцовского доверия. Я только сейчас понял, насколько ему было тяжело их произнести. После потери близких прошло совсем немного времени, а тут сын заявляет, что уезжает из дома. Однако он нашёл в себе силы и не остановил меня.

Слова моего отца, произнесённые в том далёком 1989 году, как и слова моей бабушки, поддерживают меня по сей день. Если я вдруг начинаю в чём-то сомневаться, вспоминаю фразы отца –  «Верю в тебя и доверяю тебе полностью. Если ты решил что-то делать, ты делаешь правильно» и бабушки  – «Куда бы ты ни ступил, знай, под твоими ногами везде расцветут цветы!»

Желаю и вам находить в себе силы отпускать детей, как бы трудно это ни было, ведь наши дети имеют право совершить свой полёт.