Читать книгу: ««Катюши» – «Сталинские орга́ны»», страница 3

Выполнение этого приказа обеспечивал особый отдел – Смерш. Кроме того – у вас секретная часть. Какое отношение к Смершу было на фронте?

По-разному. В бригаде были особисты, приходили ко мне, выпивали. Я в их работу не вмешивался. А какая у них работа – я только догадывался, меня это не касалось.

Как на фронте относились к замполитам?

По-разному. Ненавистных в бою стреляли, пуля-то летит дура, кто знает, чья она…

У меня два замполита были. Первый – доцент Одесского университет по политэкономии. Мы с ним в одной машине жили, хороший человек. Второй… Когда поехал на войну с Японией, я другой дивизион принял. Так замполитом был бывший секретарь райкома, он дружил с начальником политотдела бригады. Так вот, и тот и другой – они боялись на передовую ходить. Вызываешь, не в приказном, дескать: «Приходи, посмотрим», обязательно занят. Это много характеризует.

Первоначально у вас были ЗИСы, а «студебеккеры» ваша часть получала?

Да. Прекрасные машины, по сравнению с ЗИСом – в 100 раз лучше.

Вообще, мы дружили с Америкой и Англией, и надо быть им благодарным за помощь, а у нас до сих пор молчат и говорят, что они враги. А они нам колоссально помогали. Мы американскую свиную тушенку ели не только во время войны, но и после. Причем не только солдаты ели, но и мирное население.

А вообще как на фронте кормили?

Нормально. Только на Северо-Западном фронте, в «коридоре смерти» – там сложнее было. Продовольствие было, но его невозможно было доставить. Помню, у нас в дивизионе бочка водки на 100 литров была, там сперва часовой стоял, а потом, когда голодуха была, часового сняли и никто не подходил. Если бы человек выпил 100 грамм – он бы умер. Такой голод был, что человек в сознании не возьмет водки.

Мы там в поле ходили, картошку искали, хоть мороженую, чтобы хоть оладушек сделать. Там случай был, я одному солдату свои шерстяные брюки отдал. Он убил тетерку, а мне так есть хотелось… Я мог ему приказать, но мне стыдно было, он же такой же голодный, как и я… И я отдал ему свои офицерские шерстяные брюки: «Возьми, но дай мне поесть»…

А 100 грамм выдавали на фронте?

Обычно выдавали перед боем.

Как часто мылись на фронте?

В 90 случаях из 100 мылись перед боем. И меняли белье. Но регулярно мыться не получалось. Вша нас поедом ела. Утюгом когда белье и форму гладишь – гниды аж трещали.

А как со вшами боролись?

Прожаривали. Накаляли специальные баки и в них прожаривали.

Женщины в части были?

Сперва нет. В 1944–1945 годах стали появляться.

Какое отношение было к немцам?

Противник есть противник, враг есть враг. Но когда его в плен взяли – должно быть отношение как к человеку. Был у меня случай, когда я был начальником разведки, взяли 6 пленных, радистов, с рациями. Пятеро быстро поняли, куда попали, а один, молодой лет 18 – патриот своего рейха. Офицер проходит – он вскакивает: «Хайль Гитлер!» Я его назвал политический волчонок, он не понимает, куда он попал, не понимал, что у нас эта пропаганда не пройдет, там же люди старше его были. И вот так он часов 6 прыгал. На него сперва не обращали внимания, а потом одному надоело, и он его убил. Но не из ненависти, а надоел.

А какое отношение было к местному населению в Прибалтике и Восточной Пруссии? Как вы относились к местному населению?

В Восточной Пруссии нам сразу сказали: «Ничего не трогайте. Это все наше будет». Нельзя мародерничать, разрушать.

А в Прибалтике местное население к нам плохо относилось. Причем не только в Прибалтике. На Северо-Западном фронте был такой случай – наши советские граждане, колхозники. Им немцы вроде как поддержку оказывали, бревна давали, лошадей колхозных, чтобы они дома строили. А тогда мы как раз голодали. Еду у местного населения попросишь – не давали. Говорят: «Немцы нам давали, а вы берете»…

Нас как-то погнали, я впереди колонны еду, стою на подножке машины. Вижу в лесочке старика с бородой в шапке, а на шапке красная ленточка, так партизаны себя отмечали. Я обрадовался, а потом присмотрелся – он по мне из автомата очередь дал, хорошо, что упреждающе, по капоту машины. Я вижу, что этот паразит пули в меня пускает, захлопнул дверь, сел. Водитель не знает, то ли убитый я, то ли нет, а у меня все оборвалось. По мне наш стрелял… «Вы отбираете у нас жилье, а немцы дают»… И в Прибалтике немцы многих подкупили, и там много сторонников немцев стало. А наши не могли такую помощь давать, бедные были.

Когда вы узнали, что едете в Японию, какое ощущение было?

Когда на Дальний Восток ехали, мне пришлось один вагон выделить. Я тогда человек 40–50 арестовал, люди поняли, что мы на войну едем, не отдыхать.

Последний вопрос: как во время войны относились к Сталину?

Уважали. Сейчас забывают о его роли. Один только штрих – во время войны цены на хлеб и продовольствие держались на одном уровне, не было никаких повышений. А когда война окончилась, Сталин 9 лет подряд снижал цены, каждый год. Эти детали не надо забывать.

Спасибо, Леонид Андреевич.

Интервью и лит. обработка. Н. Аничкин

Бубнов Александр Михайлович

Я родился 7 февраля 1924 года в деревне Батулино Талдомского района Московской области. Отец у меня был пожарником, а мать работала на заводе. В 1937 году моего отца арестовали, и мне пришлось пойти работать. В 1940 году я окончил 7 классов и уехал в Москву, к своей тетке, младшей сестре отца. Ее муж работал на заводе, а потом взяли его в МГБ. Он меня устроил на Московский кислородный завод автогеностроения медником.

Поскольку он работал в МГБ, то домой он приезжал поздно и всегда мне говорил: «Саша, гуляй, не стесняйся», – я жил с ними, у меня была своя большая, 22 метра, комната. В апреле 1941 года дядю направили в командировку в Ригу. 21 июня он вернулся из командировки. Вечером мы собрались за столом, песни пели. Утром он встал и попросил сходить меня в магазин. Я сходил в магазин и на рынок, и тут по радио началось выступление Молотова. Сразу началась паника, а по Варшавскому шоссе было много военных штабов, и, наверное, военных вызвали в свои части, они ехали, все с сигналами, а народ разбежался по магазинам. Я пришел домой, а дядя поехал в свой наркомат. Его опять обратно в Ригу, а ночью 27 июня он вернулся, весь грязный. До Риги он так и не доехал, сумел добраться только до Минска. После возвращения его направили в Куйбышев, куда он уехал с семьей, и я остался один.

После начала войны я продолжал работать на заводе и одновременно вступил в пожарную охрану, в случае воздушной тревоги мы занимали места на крышах, чтобы сбрасывать зажигалки.

Наш завод вырабатывал кислород, которым снабжал всю страну. Однажды, во время бомбежки, у нас на заводе возник пожар, и огонь подбирался к складу с баллонами с кислородом, а взрыв одного баллона – это взрыв килограмма взрывчатки. Кроме того, загорелся газовый цех. Я влетел в цех, газ пережал, а потом побежал тушить склады, в том числе те, на которых хранились бутылки с кислотой. Ну и пока тушили пожар, некоторые бутылки лопнули и меня обожгло кислотой.

16 октября в Москве началась паника. Москвичи бежали по Горьковскому шоссе, гнали скотину, у кого машины были, пытались уехать на машинах.

Наш завод был эвакуирован, однако я со своей бригадой остался в Москве. Сперва мы просто охраняли завод, а потом стали варить противотанковые ежи. Также на нашем заводе было развернуто производство автоматов и гранат.

Правда, еще до этого я хотел уйти в партизаны. Я с двумя друзьями приехал в свою деревню, три дня там прожили, а потом нас заметил комендант и хотел направить на трудовой фронт, но мы сумели убежать и вернуться в Москву, на завод.

В июне 1942 года меня призвали в армию и направили в Ленинград. В Ленинграде я пробыл 2 месяца, а потом меня направили в лагерь под Йошкар-Олу. Там мы пробыли месяц. Кормили там ужасно. Приехали мы туда на праздник, и вроде нормально было. А потом началось… Мы после занятий приходили и даже в столовую не могли идти.

Из лагерей нас направили в Москву и разместили в Октябрьских казармах. Тогда там формировались дивизионы «катюш», и я попал в такой дивизион, командиром расчета боевой установки М-30/31. К нам в казармы пришел такой майор или полковник. Смотрит на нас и говорит: «Куда мне вас девать? Вас кормить 3 месяца надо!» А потом прошел вдоль строя и каждого в грудь толкал. Устоял – отойди, упал – не подходишь. Те, кто устоял, попали в дивизион и остались в Октябрьских казармах, а непрошедших увезли куда-то в другое место.

Кроме нашего дивизиона, в Москве было еще 3 дивизиона, и вот эти 4 дивизиона были объединены в бригаду, и осенью 1942 года бригаду направили на Западный фронт, к Жукову.

Наша бригада освобождала Калужскую область, Орловскую область, Белгород, Смоленск, Ржев. Дошла до Орши. С ходу мы взять Оршу не смогли, у немцев была мощная авиация, они получили подкрепление. Но ко второму наступлению мы здорово подготовились. К нам поступило пополнение, ребята 1925 года.

Огневые позиции нашей бригады размещались справа и слева от дороги, и вот когда наша пехота, в первую очередь штрафники, ворвались в Оршу, то там они и завязли. Подкрепления не было, наши танки подбили, а немцы нанесли удар по позициям нашей бригады. В результате этого обстрела было разбито много машин, погибло много солдат, и нашу бригаду отправили в Москву на формировку.

В ноябре 1943 года мы приехали в Балашиху. Мы получали пополнение и готовились. Пробыли мы там до февраля 1944 года, получили новые машины, рамы, а потом нас отправили в Кандалакшу.

Приехали туда, а там везде сопки, леса. Неделю мы ждали, пока нам расчистят дорогу, после чего выехали на огневые позиции. За ночь оборудовали позиции, притащили туда боеприпасы, зарядили и замаскировали установки и легли отдыхать. Рядом с нами офицеры были, у них палатка трофейная была, а мы тут разговорились, кто как в Москве отдыхал. А утром команда: «Сняться с огневых!» Ну что, мы начали разряжать установки, чтобы отвезти снаряды, нам дали лошадей.

Батарея с позиций снялась, а я остался, проверил огневые, взял всякую мелочь, которую ребята забыли, и поехал в тыл. Вдруг летят штук 6 самолетов. Я лошадь бросил и под камень, а в это время начальник штаба и замполит решили отметить день рождения в той самой трофейной палатке. Ну и палатку разбило… Меня из-за камня выкинуло, я метров на 150 отлетел. Очухался, гляжу – все черно… Все наши огневые разбиты… Я стал выползать и наткнулся на начальника штаба, он в живот был ранен. Он мне все говорил: «Бубнов, пристрели меня». А я говорю: «Товарищ капитан, будете живы». Я его как-то до дороги дотащил, а там погрузил на сани, и его отправили в госпиталь. В результате этой бомбежки погибло человек 50.

Потом нам прислали пополнение, и с Кандалакши нашу бригаду перебросили на Петрозаводск, там готовилось наступление. Наша бригада участвовала в освобождении Карелии, а когда мы подошли к норвежской границе, нас дальше не пустили. Мы какое-то время еще пробыли там, ездили в Мурманск разгружать пароходы, а потом нашу бригаду опять отвели в Москву.

Разместились мы в Люберцах. Там мы получили новые установки, уже на машинах. Причем сперва мы получили рамы, а машины в Ярославле задержались. Потом они пришли, и мы монтировали на них рамы. Пока получали машины, у нас шли разговоры. Все понимали, что мы снова на фронт поедем, но говорили: «Если влево поедете – то в Японию поедете, а если прямо – то на Западный фронт». В конце концов, мы получили машины, пополнение, погрузились в эшелон и отправились на запад, в Польшу.

В Польшу мы прибыли к Новому году, тогда как раз Висло-Одерская операция готовилась. В это время пришел приказ направить меня в офицерское училище. Но я сам не пошел, потому что боялся, что копнут, узнают про арест отца, и я послал своего наводчика.

Мы были на 1-м Белорусском фронте, которым тогда командовал Жуков, и он приезжал на позиции нашей бригады. Во время наступления мы прошли Польшу, вышли к Одеру и остановились, западнее Кенигсберга немцы смогли задержать наши войска, и нам приказали оказать им помощь. Какое-то время пробыли там, а потом нас опять на Одер вернули. Там тогда столько войск собралось, чувствовалась подготовка.

В конце концов мы перешли в наступление. Причем, что интересно, мы обычно на рассвете залп давали, а тут ночью. Жуков придумал хитрость с прожекторами. Мы дали залп, а потом включились прожектора, немцев ослепили, и мы пошли. 1 мая 1945 года мы были уже в Берлине. Последний залп мы дали в 2 часа ночи по Рейхстагу. Приехали, дали зал, а утром все закончилось, немецкий гарнизон капитулировал.

3 дня пленные шли, а на 4-й нас по тревоге подняли и на станцию, грузиться в Японию. Простояли мы там до 9 мая и в Японию так и не поехали, остались служить в Германии. Сперва мы близ Франкфурта-на-Одере стояли, а потом, в сентябре, нас перебросили в Бранденбург. Тут началась демобилизация, из армии увольнялись старшие возраста, и некоторые части расформировывались. Попала под расформирование и наша 25-я отдельная гвардейская ордена Суворова, ордена Кутузова, тяжелая минометная бригада. Меня и еще 10 человек перевели в Особую бригаду, которая была сформирована на базе 92-го минометного полка. Эта бригада занималась ракетами ФАУ-1 и ФАУ-2, которые мы у немцев захватили. В задачу солдат входила переброска этих ракет и оборудование пусковых столов. В Германии мы произвели два залпа. Один удался, а второй нет, ракету пришлось расстрелять. К нам еще Королев приезжал, несколько ракет в Москву увез. Так я и продолжал служить в Германии до демобилизации в 1948 году.

Спасибо, Александр Михайлович. Еще несколько вопросов. Когда вы узнали о начале войны – какое было ощущение: что война будет быстрой и победоносной или было ощущение, что война будет тяжелой?

Тяжелой. Потому что техника у нас была не та, тяжелая промышленность, станкостроение хуже немецких работали.

Многие ветераны вспоминают, что в начале войны молодые люди непризывного возраста шли в военкомат с просьбой отправить их на фронт. Вы с этим сталкивались?

Да. Я сразу же пошел в военкомат, но меня направили не на фронт, а в штаб пожарной охраны.

В пожарной охране у вас какое-то оборудование было?

Ничего не было у нас. А на заводе – ну обычный пожарный щит на каждом посту был.

Немецкая авиация сильно Москву бомбила?

Сильно. Особенно сильно бомбили Ленинградское шоссе.

Александр Михайлович, в 1942 году вы попали в Ленинград. Не могли бы сравнить паек мирного населения Ленинграда и войск?

Паек был одинаковый. Когда нас привезли, нам выдавали три сухаря и 70 грамм селедки. И все.

Когда вы попали в лагеря, не было отношения к постоянному составу, что они там окопались, чтобы на фронт не попасть?

Нет.

В гвардейских минометах вы попали на установку БМ-30/31?

Да. Такая рама на 4 снаряда. Поднималась градусов на 35–40 и так стреляли.

Первоначально мы стояли прямо за пехотой. Снаряд М-30, который тогда у нас был, бил всего на 1600 метров. Мы ночью сзади пехоты установки ставили и маскировали. Команда и залп.

Позже к нам стали поступать снаряды М-31, они уже до 6 км били, и нас уже во втором эшелоне стали размещать.

Машины у вас в бригаде были?

Да, ЗИЛ-5. Они предназначались для перевозки снарядов, рам. К передовой машины не подходили и, когда у нас М-30 были, мы километра 3–4 на плечах снаряды тащили.

Встречается упоминание, что немцы открывали сильный ответный огонь по позициям «катюш».

А как же, открывали. Но особых потерь у нас не было. Во время артподготовки мы давали первый залп, потом подключалась ствольная артиллерия, а мы перезаряжали установки и еще залп. И так всю артподготовку, а она часа 2 длилась.

Сколько человек в расчете?

Семь. Командир, наводчик, четыре заряжающих и водитель.

Какой был средний возраст расчета?

Ровесники. Может, на 2–3 года постарше.

А национальный состав?

Все были, и казаки были, и татары, и евреи, всякие.

Я встречал оценку солдат-азиатов, что они не очень хорошо воевали? Вот как ваша оценка?

Все рвались защитить родину.

У вашего расчета какое было личное вооружение?

Карабин или автомат.

Приходилось личное оружие применять?

Нет. Куда их применять. Они только мешали, и мы их снимали. Один раз случай был. Мы работали, карабины сняли, и тут тревога. Кто-то побежал, все оружие на машину побросал и уехал. Я к старшине приехал, говорю: «Давай меня на передний край. Надо же что-то искать, заменить».

За утерю оружия наказывали?

Конечно. Я потому и просился на передний край, чтобы заменить карабин. Нашел там, мне старшина номер переписал. А в конце войны мы обзавелись немецкими автоматами.

Перед Висло-Одерской операцией вы получили установки на машинах. Какие это машины были?

«Студебеккеры». Они по сравнению с нашими – небо и земля. У нас до этого ЗИЛ-5 были, так у нее проходимость никакая. Ее, чтобы вытащить из грязи, – танк нужен.

Встречается упоминание, что мобильные установки минировали. Это так?

Первое время, когда только появились, да, минировали. В случае чего подрывали. Но у нас этого уже не было.

Садились в машину и ехали. Когда машина готова – брезент собирается, поступает команда – градус такой-то, поворот. Устанавливаешь все это, садишься в кабину и открываешь огонь. Я водителя выгонял, лучше уж одному погибнуть.

Какие-нибудь ЧП с машинами в бригаде были?

Да. Иной раз смотришь – снаряд не пошел. У нас в бригаде так двое погибли. Снаряд не сошел, а пульт не выключили. Ребята подбежали посмотреть, а тут двигатель сработал, они и сгорели. У нас два случая таких было.

Как бригада действовала в Берлине? Это же город, там «катюше» трудно развернуться.

По-разному. И с машин били, а случалось, снаряды просто затаскивали в окна. Закрепляли и били.

Даже без рам?

Да. Без всего. Прикрепляли к снаряду бикфордов шнур и поджигали его.

3 мая ваша бригада получила приказ готовиться к отправке в Японию. Какое ощущение было? Война кончается, а вы снова на войну.

Старались не думать. Заниматься своим делом.

Мы вообще старались не думать, что в любой момент можем погибнуть.

Александр Михайлович, вас призвали в 1942 году. В июле 1942 года был выпущен приказ № 227 «Ни шагу назад». Вы о нем знали?

Нет.

Под Кандалакшей в вашей бригаде погиб замполит. А вообще, на передовой вы часто замполитов видели? Как к ним относились?

Тот, что погиб, он никогда на передовой не был. Начальник штаба к нам приезжал. Огневые осматривал, распределял секторы стрельбы, а замполита мы не видели. Только вот первый раз приехал и погиб.

А другие офицеры, замполиты?

У нас офицеры были как отцы. Ну и побаивались они. Если солдаты тебя невзлюбят, могут ведь и кокнуть незаметно. Так что все офицеры относились к нам уважительно.

А со Смершем сталкивались? У вас же отец был репрессирован, а вы служили в секретной части.

Сталкивался. Мы тогда до Орши дошли, ко мне дневальный прибегает, говорит, вас в Смерш вызывают. Я сразу понял, что он про отца докопался. Пришел, а он мне говорит: «Ну садись, давай чайку. Ну как у тебя». Я отвечаю, что все нормально. И мне: «А у вас родители где?» «Мать в деревне, брат, сестра, а отец в 40-м году умер». «Как умер?» «Не знаю. Мне мать сказала умер». «Нет, он у вас не умер, он арестован». «Не знаю, мне мать сказала, что умер в 40-м году, перед войной». «Давай со мной в контакте работать», ну то есть стукачом. Я думаю – нет. Он мне говорит: «Я тебя пошлю учиться», – а я ни в какую, так и не дал согласия. В Кандалакше он меня вызывает: «Ты не информируешь, я тебя в разведку направлю!» Я говорю: «Пожалуйста. Я с вами в любую разведку пойду». Больше он меня не вызывал, но награды стал зажимать.

Вам награды зажимали, а как вообще награждали?

В первую очередь давали офицерам, нам что останется, чаще всего «За отвагу», «За боевые заслуги». С наградами у нас туго было. Да оно и сейчас так же.

Как вас кормили? В блокадном Ленинграде, понятно, плохо. В лагерях тоже плохо, а когда в гвардейские минометы попали – как кормили?

Когда в Октябрьские казармы попали – вот тут нас кормили! Сам начальник приходил, проверял, чтобы ложка стояла. Приходил и на завтрак, и на обед.

А на фронте как кормили?

Хорошо. На переднем крае не очень, днем-то кухню не доставишь, только ночью. А так хорошо.

А 100 грамм выдавали?

Перед боем.

Как вы на фронте мылись?

Первое время у нас бань не было. Позже уже к нам приезжали армейские бани, машины для прожарки одежды. А в Москве у нас как-то такая прожарка сгорела, и вся одежда в ней. Кто-то, наверное, спички в кармане забыл. А летом – если была река, в реке мылись.

Женщины в бригаде были?

Были, санитарки.

А какое было отношение к ним, были ли на фронте романы?

Были. У нас, солдат, не было, а офицеры – другое дело. Но потом пошел разврат, неприятности, и комбриг отправил их.

На фронте вы деньги видели?

Нет. У нас был оклад 15–20 рублей, мы на оборонный займ подписывались. Табак нам выдавали. На фронте деньги куда девать? А после войны служил в Германии – там оклад хороший был, сто с лишним рублей. Кроме того, за награды платили. Я деньги на книжку клал.

В Германии платили в рублях или в марках?

В марках, а потом обменивали.

Ваша бригада прошла Польшу и Германию. Какое было отношение к местному населению и как местное население относилось к вам?

Первое время все боялись. Идешь, смотришь – они в переулке собираются, подходишь к ним, а они уходят и не найдешь их. А потом стали приходить на кухню, есть.

А в Польше как местное население относилось?

Там хуже, там бандеры. Там очень опасно было.

Мародерство было?

Было. Но у нас поменьше. У нас очень строгий приказ был: за мародерство – расстрел на месте. Но трофеи брали. Мы в Германии первое время своей кухней не питались. Только трофеями. У немцев в подвалах банки с едой, дашь немцу покушать, не отравлено ли, а потом сами ели.

В Германии было разрешено отсылать домой посылки. Вы их посылали?

Да. Я две посылки своему дяде отослал.

Достаточно долгое время вы воевали под командованием Жукова. Как вы его оцениваете?

Если бы не Жуков – нам победы не видать. Он строгий был, наказывал, но он нас очень жалел и берег. Мы все гордились, что у Жукова воевали.

Интервью А. Драбкин

Лит. обработка Н. Аничкин