Читать книгу: «Черные приливы Сисайда», страница 3

Глава 3

ГЛАВА 3

Я проснулась от того, что луч солнца пробился сквозь щель в шторах и упал прямо на лицо. Шесть часов утра. В доме стояла та особенная тишина, которая бывает только на рассвете в выходной день, когда весь город еще спит.

Я осторожно выбралась из-под одеяла, стараясь не разбудить Лили, которая мирно посапывала рядом, укутавшись в мой плед с оленями. Ее светлые волосы растрепались по подушке, а в руке она все еще сжимала ту самую крошечную вязаную пинетку – видимо, так и заснула с ней.

На цыпочках я вышла в гостиную – и замерла на пороге.

Комната выглядела так, будто здесь прошла вечеринка, которую никто не планировал. На кофейном столике стояли пустые бокалы с засохшими следами вина, один даже опрокинулся, оставив после себя темно-красное пятно на дереве. Коробки от пиццы были сложены в небрежную стопку, а несколько ломтиков «Гавайской» (с аккуратно снятыми ананасами, конечно) так и остались лежать на тарелке. Рокси спала прямо на полу, свернувшись калачиком на ворохе подушек, укрывшись своей любимой кожаной курткой. Ее фиолетовые волосы растрепались, а на щеке отпечатался шов от подушки.

И посреди всего этого хаоса – они.

Оранжевые розы.

Те самые, что прислал Дориан.

В свете утреннего солнца они казались еще ярче, почти огненными. Лепестки, еще не начавшие увядать, переливались персиковыми и медными оттенками – точь-в-точь как мои волосы на закате, когда стою у океана. Я подошла ближе, осторожно прикоснувшись к одному из бутонов. Он был прохладным и бархатистым, а запах – густым, сладким, с едва уловимой горчинкой, как дорогой чай.

На столе рядом с вазой лежала та самая визитка. «До субботы. Д.»

Я взяла ее в руки, ощущая шершавость матового картона под пальцами.

«Он знал, что я соглашусь», – мелькнула мысль. «Он просчитал все: и розы, и время доставки. Как шахматист, который заранее видит все ходы.»

Я глубоко вдохнула и положила визитку обратно, начав собирать пустые бокалы, осторожно обходя спящую Рокси. Один бокал был почти полон – видимо, Зара так и не допила свое вино. Когда несла мусор на кухню, пакет зашуршал особенно громко, и я замерла, боясь разбудить весь дом. Но кухня оказалась занята.

Зара сидела, скрестив ноги на моем кухонном стуле, обхватив руками кружку с чаем. Пар поднимался спиралями, оседая на ее очках. В ее руках была моя потрепанная копия «Всей вашей ненависти» – корешок переклеен скотчем, страницы пожелтели от частого чтения. Она читала, закусив нижнюю губу, и я видела, как ее брови то поднимались, то хмурились, следуя за поворотами сюжета.

– Дошла до сцены с стрельбой? – не удержалась я, поставив пакет у двери.

Зара вздрогнула так, что чуть не опрокинула чай. Ее глаза за очками блеснули.

– Ты! – она шлепнула ладонью по столу. – Почему ты не предупредила, что это будет так… так…

– Болезненно? – я присела напротив, чувствуя, как во мне просыпается знакомая лихорадка обсуждения.

– Да нет же, гениально! – Зара перевернула книгу, показывая страницу, испещренную моими пометками. – Вот здесь, где Старр анализирует свой гнев… Это же…

Я не выдержала и продолжила за нее:

Это как когда ты понимаешь, что твой гнев – это просто страх, переодетый в костюм ярости.

Мы замолчали, и в тишине кухни было слышно, как где-то за стеной воркуют голуби.

Зара медленно перевернула страницу, и я увидела знакомый абзац, который когда-то обвела красной ручкой.

– Ты тоже плакала на сцене в больнице? – спросила она тише.

Я кивнула, чувствуя ком в горле, хотя перечитывала книгу уже трижды.

– Первый раз – да. Потом… Потом я поняла, что плачу не только из-за книги.

Зара вынула из книги закладку – трамвайный билет с помятыми уголками.

– Вот здесь, – она ткнула пальцем в абзац, – где говорится о системной несправедливости… Это же про наших детей. Про Скарлетт.

Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

– Ты права. Именно поэтому я дала эту книгу мисс Ривз для школьной библиотеки.

Зара вдруг вскочила, расплескав чай.

– Боже, Мейв, ты понимаешь, что эта книга – как зеркало? Особенно вот эта часть… – она лихорадочно листала страницы, пока не нашла нужное место. – Читай!

Я склонилась над знакомыми строчками: «Иногда нужно кричать, чтобы тебя услышали. Даже если твой голос дрожит.»

Мы переглянулись. В глазах Зары горел тот же огонь, что, наверное, был и в моих.

– Как же Энджи Томас это делает? – прошептала я. – Как она заставляет чувствовать все это?

Зара отложила книгу и вдруг обняла меня. Ее духи пахли ванилью и чем-то острым, как перец.

– Потому что она пишет правду. А правда… – она отстранилась, держа меня за плечи, – всегда болит. Но и исцеляет тоже.

В дверях появилась сонная Лили, потирающая глаза.

– Вы… обсуждаете книгу в семь утра?

Зара и я переглянулись и хором ответили:

– Это того стоит.

Утро разливалось по кухне золотистыми бликами, пробивающимися сквозь занавески. Лили, уже проснувшись, двигалась у плиты с тихой сосредоточенностью – ее пальцы аккуратно переворачивали блинчики на сковороде, следя, чтобы те не подгорели. Рокси ковыряла в тарелке с фруктами, выискивая кусочки манго. Зара, все еще не сняв очки, методично намазывала тост авокадо, ее взгляд периодически скользил к часам – словно отсчитывал время до моего выхода.

Я сидела, обхватив кружку с кофе, чувствуя, как тепло проникает в ладони. Разговор о школе был не самой лучшей идеей с утра, но мы все чувствовали желание решить эту большую проблему. Лили вздыхала, когда ее блинчик рвался – слишком мало муки, бюджетные продукты. Рокси крутила в пальцах нож, оставляя царапины на тарелке – ее мысли явно были там, где кружок музыки, который теперь не смогут посещать дети из малообеспеченных семей. Зара отодвигала телефон с новостной рассылкой – очередная статья о сокращении финансирования школ.

Мы сидели в тишине, и она говорила громче любых слов – сотрудники школы стоят на пороге чего-то важного. Как будто в воздухе витало нерешенное обстоятельство, которое вот-вот должно было материализоваться в наших действиях. Мои пальцы сжали кружку крепче – где-то между глотком кофе и взглядом на расстроенное лицо Лили, я поняла: мы больше не можем просто наблюдать. Пришло время что-то менять, но явно не сегодня. Нужен четкий план действий.

Мой гардероб был вывернут наизнанку – джинсы летели на кровать, платья на пол, блузки проверялись на свету.

Рокси, развалившись в кресле, критически осматривала каждый вариант. Ее пальцы постукивали по подлокотнику в такт несуществующей музыке. Когда я примерила черное платье, она скривилась – слишком похоже на интервью. Лили, сидя на краю кровати, аккуратно складывала отвергнутые вещи, ее пальцы разглаживали складки, будто утешая одежду.

Зара стояла у зеркала, примеряя мои сережки, но ее глаза в отражении следили за мной.

Я остановилась на том, что было мной – темно-синие джинсы, которые идеально сидели на бедрах и не передавливали живот, и кожаный пиджак. Простая белая футболка. Никаких уловок.

Рокси одобрительно щелкнула языком. Лили поправила воротник. Зара кивнула.

В зеркале отражалась я – не приукрашенная, не переодетая. Только рыжие волосы, собранные в небрежный пучок, и легкий блеск на губах.

Такой он меня и увидит.

Я вышла из такси, и тут же подул резкий ветер, внося коррективы в мою прическу. «14:00»– цифры на телефоне пульсировали, будто дразня меня. Я пришла на пятнадцать минут раньше. «Почему? Чтобы убежать, если передумаю?»

Студия располагалась в старом кирпичном здании, когда-то бывшем фабрикой. Ржавые пожарные лестницы, граффити с треснувшим якорем на стене – место, будто сошедшее с обложки альбома. Я сжала сумку так, что костяшки пальцев побелели.

«Что я вообще тут делаю? Он прислал цветы – и что? Это же просто жест, ничего не значащий…»

Дверь резко распахнулась.

– Мэвс?

Голос – тёплый, с лёгким акцентом, который я не слышала 15 лет.

Люциан стоял на пороге, заслонив собой полоску света из коридора. Он был в чёрной водолазке, подчёркивающей худощавое телосложение, и держал в руках термос. Его тёмные волосы чуть развивались на ветру, а на переносице красовался свежий синяк – вероятно, от неудачного движения во время игры.

– Ты… что ты здесь делаешь? – он улыбнулся, но глаза оставались настороженными.

Я почувствовала, как сердце колотится где-то в горле.

– Дориан пригласил. На репетицию.

Люк медленно кивнул, его пальцы сжали термос чуть сильнее, чем нужно.

– Ага. Так и думал, – Он сделал шаг ближе, понизив голос. – Слушай, я знаю, что мы давно не виделись, и ты вольна сама решать, с кем общаться, но… будь осторожна с ним, ладно?

– Что ты имеешь в виду? – Я нахмурилась. – Он просто музыкант.

– Нет, Мэв. – Люк провел рукой по волосам. – Дориан… своеобразный человек. Манипулирует людьми, как с пешками. Особенно с теми, кто ему интересен. – Его взгляд стал серьезным. – Я просто не хочу, чтобы тебя использовали.

Я скрестила руки на груди.

– Я взрослая женщина, Люк. В состоянии сама разобраться.

Он вздохнул, уголки губ дрогнули в чем-то среднем между улыбкой и гримасой.

– Знаю, знаю. Просто… обещай, если что-то пойдет не так, ты позвонишь?

В этот момент дверь снова открылась, и на пороге появился Дориан, опираясь о косяк.

– О, встреча друзей детства? Его зеленые глаза скользнули от меня к Люку. – Не задерживаешься, maestro?

Люк задержал взгляд на мне еще на секунду, затем кивнул.

– Да, точно. Мэвс… подумай о том, что я сказал.

Он повернулся к Дориану:

– Аккуратней с Мейв.

Дориан приподнял бровь.

– Как заботливо. – Его голос звучал насмешливо, но в глазах мелькнуло что-то холодное.

Когда Люк уходил, я заметила, как его плечи напряглись под тонкой тканью рубашки. Он обернулся напоследок – не сказав ничего, просто посмотрел на меня тем взглядом, который я помнила с детства. Взглядом, который всегда означал: «Я предупредил.»

Дориан тем временем спустился ко мне, его черная рубашка развевалась на ветру, открывая цепочку на шее.

– Ну что, мисс Лорин, готовы к экскурсии за кулисы?

Его улыбка была обаятельной, но теперь, после слов Люка, я заметила, как она не доходит до глаз.

Я глубоко вдохнула.

– Готова. – Но в голове все еще звучало предупреждение Люка, как далекий колокольный звон.

Я замерла на пороге студии, ощущая, как ладонь Дориана мягко касается моей спины. Его пальцы слегка надавили между лопаток – не грубо, но достаточно ощутимо, чтобы сделала шаг вперед. Тепло от руки Блэквуда проникало сквозь тонкую ткань моего пиджака, создавая странное противоречие с прохладным воздухом помещения.

– Проходи, – его голос прозвучал прямо у моего уха, горячее дыхание коснулось кожи, заставив мелкие волоски на затылке подняться. – Не стесняйся, это мой музыкальный мир.

Лестница в студию была узкой, с металлическими перилами, покрытыми слоями краски. С каждым шагом деревянные ступени слегка пружинили под ногами. Я чувствовала, как Дориан идет прямо за мной, его присутствие ощущалось всем телом – будто, между нами, протянута невидимая нить напряжения.

На полпути он вдруг положил руку мне на плечо, остановив.

– Подожди, – прошептал Дориан, и его пальцы слегка сжали кожу. Затем я почувствовала, как его губы почти касаются моего уха:

– Ты сегодня… невероятна. Этот кожаный пиджак, твои волосы, аромат…Так вскружили голову.

Сердце бешено застучало в груди. Я обернулась, пытаясь разглядеть его выражение в полумраке лестницы. Его глаза в этом свете казались темнее обычного, почти черными, лишь с тонким изумрудным ободком вокруг зрачков.

– Я.… – хотела начать мысль, но слова застряли в горле, когда он легонько подтолкнул меня вперед.

– Пойдем, я хочу кое-что тебе показать.

В студии пахло деревом, старыми книгами и чем-то электрическим – запах творчества и чего-то запретного. Сайлас, барабанщик, лежал на потрепанном кожаном диване с сигаретой в руках, уткнувшись в телефон. Увидев нас, он лениво поднял руку в приветствии.

– О, наша учительница, привет, – его голос звучал хрипловато от курения.

Я помахала рукой в знак приветствия.

Дориан рассмеялся, его рука все еще лежала у меня на спине.

– Сай, тебе пора уходить, сегодня у нас репетиция окончена.

Сайлас оценивающе посмотрел на меня, затем на Дориана.

– Ага, понятно. Ладно, я как раз собирался.

Он поднялся, потянулся, кости хрустнули.

– Удачи вам с… репетицией, – последнее слово он произнес с едва уловимой усмешкой.

Когда дверь закрылась за ним, в студии воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим гудением аппаратуры. Дориан подошел к стене с гитарами, его пальцы скользнули по грифу одной из них, извлекая тихую, дрожащую ноту.

– Хочешь услышать нечто особенное? – Дориан повернулся ко мне, и солнечный луч из окна упал на его лицо, высветив золотистые искорки в зеленых глазах. – Я написал это на прошлой неделе. Еще никто не слышал.

Я кивнула, не в силах сказать ни слова. Он улыбнулся, пристроился на краю стула и заиграл. Пальцы легко скользили по струнам, извлекая мелодию, которая начиналась как нечто легкое, почти воздушное, но постепенно наполнялась глубиной и болью.

«Вечные огни»

Улицы, что знали мы, теперь тускнеют,

Как фотоснимки, брошенные под дождём.

Ты клялась, что мы не позабудем,

Но память уносится водой…

О, останешься ли ты, когда огни погаснут?

Когда все наши клятвы истончатся…

Как тени, танцующие на стене,

Мы взлетаем, сияем, падаем…

Последняя нота замерла в воздухе. Дориан поднял на меня глаза, и я увидела в них что-то уязвимое, что обычно скрывал.

– Ну как? – спросил он, голос звучал чуть хрипло от напряжения.

– Это… прекрасно, – прошептала я, чувствуя, как что-то сжимается в груди. – Но так грустно. О чем эта песня?

Он отложил гитару, подошел ближе. Его пальцы коснулись моей руки, легкий, едва ощутимый контакт.

– О друзьях, которые становятся чужими. О людях, которые обещают остаться… но уходят.

Мимолетная тишина.

– Ты ведь знаешь, о чем я?

Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки.

– Люк? Я немного обратила внимание на ваши взаимоотношения.

Дориан рассмеялся, но в глазах не было веселья.

– Не только. Все мы кого-то теряем, не так ли? – он сел рядом, его бедро слегка коснулось моего. – Расскажи мне о себе, Мейв. Настоящей. Не ту учительницу, которую все видят. Кто ты, когда остаешься одна?

Его вопросы застали меня врасплох. Я почувствовала, как тепло разливается по щекам.

– Я… не знаю. Обычный человек, наверное.

– Обычные люди не становятся такими учителями. – он покачал головой, его пальцы начали выстукивать какой-то ритм по колену. – Расскажи, что самое сложное в твоей работе? То, о чем не пишут в учебниках педагогики.

Я задумалась, неожиданно ощущая, как слова сами просятся наружу.

– Самое сложное… Это когда видишь, как дети не верят в себя. Как будто кто-то ставит перед учениками невидимые стены. И ты пытаешься показать, что эти преграды – ненастоящие, но… – я провела рукой по волосам, – Иногда они уже слишком привыкли к этим границам.

Дориан наклонился ближе, его локти теперь опирались на колени.

– А что тебя саму изменило? Почему ты выбрала именно работу с маленькими детьми?

– Потому что это самое важное время, – ответила я, не задумываясь. – В этом возрасте детки еще верят, что мир полон чудес. Моя задача – не дать им разочароваться в нем.

Я вдруг осознала, что говорю слишком много, и смущенно замолчала.

– Ты – тот редкий тип людей, которые светятся изнутри. Даже когда пытаются это скрыть, – пальцы Дориана снова коснулись моей руки, на этот раз чуть увереннее. – Мне нравится этот свет. Я хочу понять его.

Слова парня повисли в воздухе, наполненные новым смыслом. И я вдруг осознала – за все это время он ни разу не попытался перевести разговор на себя. Блэквуд просто… слушал. По-настоящему.

Когда мы вышли из студии, вечер уже начал окрашивать небо в теплые персиковые тона. Я вдыхала свежий воздух, чувствуя, как он остужает мои разгоряченные щеки. Дориан шел рядом, его плечо иногда касалось моего, оставляя после себя едва уловимое тепло. В этом простом соприкосновении было что-то настолько естественное, что заставило мое сердце биться чаще.

– Поедем в парк? – его голос прозвучал неожиданно мягко, без привычной иронии. Он уже открывал дверь своей машины – синей «Тойоты».

Я кивнула, чувствуя, как что-то внутри меня сжимается от предвкушения. «Это просто прогулка», – пыталась убедить себя я, но знала, что лгу. Каждый взгляд, каждое случайное прикосновение Дориана оставляло на моей коже невидимые следы, которые продолжали гореть еще долго после.

Сиденье машины пахло кожей и чем-то еще – возможно, его одеколоном, смешанным с запахом старых книг. Я заметила на заднем сиденье потрепанный томик стихов Бродского и несколько нотных тетрадей, исписанных его размашистым почерком.

– Пристегнись, – сказал он, и в его голосе прозвучала та самая интонация, которую я уже начала узнавать – внешне равнодушная, но с подтекстом заботы.

Парк встретил нас шепотом листьев и далекими криками чаек. Мы шли по аллее, и наши тени на асфальте то сливались, то расходились, будто исполняя какой-то сложный танец.

– Почему ты стал музыкантом? – спросила я, ломая комфортное молчание.

Дориан усмехнулся, доставая пачку сигарет, но так и не закуривая.

– Мои родители – оба профессора консерватории. С детства я слышал только одно: «Ты должен продолжать нашу традицию», – он сделал театральный жест рукой, – Вот я и продолжил – но по-своему.

– Они не были против твоего стиля?

Дориан рассмеялся, и в этот момент выглядел по-мальчишески беззаботным.

– Отец до сих пор морщится, когда слышит наши аранжировки. Но мама… мама тайком хранит все наши альбомы, – его голос стал теплее. – Она говорит, что настоящая музыка – это когда душа говорит правду, независимо от формы.

Я невольно коснулась его руки, и Дориан не отстранился. Его пальцы были теплыми и удивительно нежными для музыканта.

– А почему ты выбрал именно такой стиль? Этот… циничный образ?

Дориан остановился, повернулся ко мне. В лучах заката его глаза казались маленькими изумрудами с желтыми крапинками.

– Потому что это весело. И потому что… – он сделал паузу, выбирая слова. – Когда ты играешь плохого парня, люди не ждут от тебя слишком многого. Это… освобождает.

«Starbucks» в этот час был почти пуст, но все равно в заведении присутствовали люди работающие за ноутбуком. Подойдя к кассе, Дориан заказал с привычной уверенностью:

– Матча-латте с кокосовым молоком, ванильный латте с двойной порцией эспрессо, – затем оглядел витрину, – и два этих лимонных кекса.

Когда мы сели у окна, он вдруг спросил:

– А что ты делаешь, когда совсем выгораешь? – его взгляд был слишком внимательным, будто он действительно хотел знать ответ.

Я покрутила чашку в руках.

– Иногда просто сижу в пустом классе после уроков. Слушаю тишину. Или… – сделала паузу, выдохнув перед позорной информацией. – Или включаю музыку. Громко. И танцую одна между партами.

Дориан улыбнулся – по-настоящему, без привычной защитной иронии.

– Какая музыка?

– После вашего концерта часто ловлю себя на том, что напеваю тот мотив, который ты играл на бис, – призналась я, чувствуя, как жар разливается по щекам.

Блэквуд замер, его брови слегка приподнялись.

– Ты помнишь тот мотив?

– Он… он засел у меня в голове. Как будто я уже слышала его где-то раньше.

Его пальцы неожиданно сжали мои.

Когда мы выходили, Дориан неожиданно взял мою руку в свою. Его пальцы осторожно переплелись с моими, и в этом жесте было что-то настолько естественное, что у меня перехватило дыхание.

– Спасибо, – прошептал он у самого уха, поправляя мои волосы, которые выбились из пучка. – За сегодня.

В этот момент я поняла – что-то между нами изменилось безвозвратно. И, кажется, мы оба это знали.

Дверь машины Дориана закрылась с глухим стуком, но его запах – смесь дорогого одеколона, кожи и чего-то неуловимо древесного – все еще витал вокруг меня. Я стояла на пороге своего дома, сжимая в руках ключи так крепко, что металл впивался в ладонь.

Он действительно провожал меня.

Я задержалась на ступеньках, обернувшись посмотреть на удаляющиеся огни «Тойоты». Где-то между парком и кафе что-то изменилось – в том, как его пальцы переплелись с моими, когда мы пересекали дорогу. В том, как Дориан слушал, когда я говорила о своих учениках – не просто делая вид, а действительно слушая.

Дверь захлопнулась за мной, и я прислонилась к ней спиной, закрыв глаза. Сердце стучало так громко, что, казалось, его можно услышать через всю гостиную. Я провела ладонью по лицу – кожа горела, будто я провела весь день на солнце.

Нужно перевести дыхание. Нужно… Боже, я даже не могу собрать мысли.

Но руки уже сами потянулись к телефону. Я сбросила кеды и плюхнулась на диван, свернувшись калачиком в своем любимом углу. Экран телефона осветил лицо, когда я открыла наш чат с девчонками.

М: Девочки, я жива. Чуть-чуть.

Три точки замигали почти мгновенно. Рокси, конечно, была первой.

Р: Рассказывай! Я жду деталей прямо сейчас!

Р: Но сначала расскажи самое важное – целовались ли вы.

Я закатила глаза, но не смогла сдержать улыбку. Мои пальцы летали по экрану быстрее, чем формулировала мысли.

М: Нет, мы не целовались! И еще слишком рано.

М: Мы гуляли в парке. Потом пили кофе. Он… совсем не такой, каким кажется.

Л: Ты имеешь в виду, что Дориан Блэквуд НЕ саркастичный засранец? Кто ты и что сделала с нашей Мейв?

Я прикусила губу, вспоминая, как он рассказывал о родителях-музыкантах. Как его голос стал мягче, когда он говорил о матери.

М: Он все еще саркастичный. Но когда остаемся одни… Боже, я даже не знаю, как это объяснить. Он слушал, когда я говорила о Скарлетт.

З: Погоди. Он ЗНАЕТ про Скарлетт?

З: Ты рассказывала ему о своих учениках?

Я замерла, осознавая. Да, я говорила с ним о моей «Звездной группе». О маленьких победах. О том, как Миа наконец-то прочитала стихотворение вслух. И Дориан… он запоминал имена.

М: Да. И он запомнил, что у Оуэна аллергия на арахис. Хотя не делала на этот мальчике акцент, а Дориан все равно запомнил!

Р: Вот это да-а-а…

М: Как будто смотрит сквозь все эти мои учительские штучки и видит МЕНЯ.

Три точки мигали дольше обычного. Потом ответила Зара – всегда самая сдержанная из нас.

З: Мейв…

З: Ты влюбляешься.

Отбросила телефон, как будто он вдруг стал раскаленным. Сердце бешено колотилось, а в ушах стоял гул.

Это не правда. Это просто… симпатия. Восхищение. Ничего серьезного.

Но когда я подняла телефон снова, мои пальцы сами набрали:

М: Еще рано об этом говорить. Я должна держать голову в трезвом уме.

Тут же пришел взрыв сообщений. Рокси отправила десять восклицательных знаков подряд. Лили – гифку с танцующими единорогами. А Зара…

З: Тогда береги сердце, глупышка.

З: Потому что если он посмотрел сквозь все твои защиты… Значит, ты тоже позволила ему заглянуть в свою душу.

Я опустила телефон на грудь и закрыла глаза. В памяти всплыл момент, когда он поправил мою прядь, случайно выбившуюся из-за уха. Как его пальцы, обычно такие уверенные, слегка дрожали.

Боже, что со мной происходит?

На кухне тикали часы, отсчитывая секунды в тишине. Где-то за окном проехала машина, осветив на мгновение стены голубоватым светом.

Я снова подняла телефон и открыла последние сообщения, полученные пять минут назад:

Д: Дома?

Д: (Это вопрос с подвохом. Я видел, как ты вошла)

Я улыбнулась, чувствуя, как тепло разливается по всему телу.

М: Шпион.

М: Да, дома. Спасибо за сегодняшнюю встречу и цветы, которые мне вчера привез курьер. Они восхитительны.

Три точки замигали, затем остановились. Потом снова. Он что-то стирал. Наконец пришел ответ:

Д: Спи спокойно, учительница.

Д: (Между прочим, твой кожаный пиджак не дает мне покоя до сих пор)

Я опустила телефон на колени, глядя в темное окно, где отражалось мое перекошенное от улыбки лицо. Где-то за стеклом шумел ночной город, но здесь, в моей тихой гостиной, время будто замерло. Оранжевые розы на столе бросали причудливые тени на стены, а в памяти всплывали его пальцы, осторожно поправляющие мои волосы.

Я засмеялась вслух в пустом доме, затем прижала телефон к груди, чувствуя, как бешено стучит сердце.