Читать книгу: «Мир грёз», страница 2

Аккорд.

I

Период юношеской поры незабываем, верно? Думаю, это суждение – из разряда фраз, пытающихся поддерживать представление о позволительной нормальности. «Ты должен радоваться тому, что тебя окружает. Если всё не так – значит, ошибка в тебе». Наверняка что-то подобное подразумевается, если вы решите капнуть чуть глубже.

Оклахома, Лотон. – Небольшая сводка сведений для сюжета. Свое начало история берет именно здесь, а моя настоящая жизнь протекает в самой типичной старшей школе. По правде говоря, она только начинается, но не задалась с самого начала: вместе с моими проблемами пришли и их причины. Несколько ребят, которые стебут за внешний вид «неудачника», попали в тот же класс, что и я. Хотя поводом могла служить типичная попытка найти «грушу для битья», как и полагается самым громким представителям животного мира. Начались издевательства с уходом моего предшественника, на защиту которого по моим внутренним побуждениям было необходимо встать. Признаться честно, даже после всего, что мне пришлось пережить за это время, мое решение не изменилось: поступок был вернее некуда. А пережить пришлось многое: начиная с первых взглядов безобидных шуток, «одалживания» денег на бессрочные сроки и «приятельских ударов», до публичных унижений перед всей школой. Особенно запомнился выпускной этого лета, когда Ридж, один из участников «той» компашки, усердно уверял меня, что я нравлюсь одной из девочек, ждавшей меня на заднем дворе. Верить никто ему не собирался, но толкающий двухметровый бугай к выходу мог стать весомым аргументом. Естественно, там никого не оказалось – лишь наша общая группа по предметам, смеющаяся и аплодирующая, приземлению вниз головой в пучины мусорного бака. Трудности придавали дребезжащие звуки колесиков подо мной, качающие меня вперед-назад, будучи не самым душевным аттракционом «Закоулки и все прилегающее». Да, меня отправили в долгую и запоминающуюся поездку до стены в конце улицы.

Винить их я не мог: не от хорошей жизни люди злятся на весь мир, пытаясь привлечь внимание, чтобы их, наконец, заметили. Одобрение со стороны общества вообще субъективная штука. – Хорошая цитата от матери, укоренившаяся в сознании даже после её ухода.

Отец был глубоко верующим человеком, и несчастный случай, произошедший во время одной из смен мамы, только усугубил его помешательство. Станок – штука опасная сама по себе, а когда начальство требует выполнения плана, заставляя работать без сна по двадцать часов – это и подавно. Она так и не вернулась, как и рассудок отца, который видел вокруг скрытые послания от всевышнего, испытывая его на крепость духа и не утишаемое подавленное отчаяние. Просить совета или, тем более, защиты у уставшего человека, от которого можно было ожидать что угодно, явно не являлась лучшей идеей. О былых увлечениях, иронично напоминал все еще висевшее охотничье ружье, каждый раз обкатывая сценами из прошлого, приходившего с парой кроликов добытчика-любителя. Ничего не осталось, – только пара коробок в комоде, холодное железо, холодные потрескивания камина.

Так всё и происходило: днем – школа, вечером – неизвестность, заставляющая меня вставать на колени перед Господом за новую мошку, врезавшуюся в окно. Иногда перед сном мне удавалось побыть наедине со своими мыслями, доставая старую гитару, подаренную на мое четырнадцатилетние. Несколько произведений удалось лицезреть еще в отрывках воспоминаний, когда мягкие руки играли по струнам, несмотря на достаточно грубую работу на одном из литейных заводов. Я до сих пор храню те мгновения в своей взрослеющей голове, проигрывая вместе с аккордами проведенное вместе время. Что ж, пора ложиться спать – завтра всё повторится вновь, как и прекрасное, колющая в груди память.

Не волнуйся, не волнуйся,

Любовь достигнет твоего сердца: смотри в оба;

Позволь взять тебя за руку,

Твоя улыбка – то, что ты потерял?

Тво…

– Алан? Алан, вставай. Учебу никто не отменял. Не забудь про утреннюю молитву. – Хлопок, последующий скрип петель, нуждающихся в старой доброй смазке, разинули рот, глядя своими ржавыми глазницами на мою постель.

Дождливый день метёт каплями, пока я смиренно сижу на заднем сиденье. Об лобовое стекло разбиваются слезные намеки, пытаясь зачать хоть какую-то тему для разговора. – Погода не самая приятная, верно? – Ему нужно время, помощь: стоит предпринять всё, что в моих силах. Рано или поздно всё наладится и пойдет своей чередой, как раньше.

– На всё воля Божья. Ты несчастен под покровителем Всевышнего?

– Нет, вовсе нет. Просто… просто хотел поддержать разговор.

– Лишние слова порой играют с нами злую шутку – как и увлечения, неподобающие памяти нас покинувших. Поговорим вечером.

Следующие двадцать минут прошли под барабанные удары, выступающих на крыше пару раз в неделю артистов «Водного ансамбля». Без лишних или хотя бы ожидаемых пожеланий от отца я покинул автомобиль, осторожно хлопнув дверцей старенькой легковушки. «Вторжение» на длинную лестницу кирпичного трёхэтажного заведения не всполошило местную стражу, вечно вымогающую у меня деньги на входе. Допустить вероятность того, что они решили прогулять один из дней или заразились гадкой болезнью, стало неким спасательным кругом, одновременно облегчающий груз на моих плечах и опасным признаком грешности своих размышлений. Дождь все также моросил: стоило взять зонт – если бы он был вовсе. Различимые лица означали, что я двигаюсь в верном направлении. В отличие от бездыханной улицы, где отчетливо прорисовывалась поспешность стремления укрыться от бушующей природы, коридоры школы были полны разговоров, перебиваемые смехом изображенной на улыбках, стоявших у своих шкафчиков ребят. За спиной одного из таких, удалось заметить, то, что пробудило живость вперемешку с приятным покалыванием в сердце: плакат, говорящий о небольшом фестивале, участие в котором может принять любой желающий. Изображенный парень с гитарой, прямиком из страниц интернета, воодушевил меня, ведь пристрастия к общему музыкальному инструменту непреднамеренно выводит фантазию триумфа на сцене, под общие аплодисменты верных слушателей, ценящих за что-то давно забытое. Слишком большие рассуждения для такого маленького человека. – «Запись происходит в кабинете 223, с 13:00 до 16:30». – Забывшие, о необходимости моргать, глаза сфотографировали несколько значимых строк, сумевшие перевернуть мир все того же маленькое человека.

Значимое событие заглушило все вокруг себя, действующая реальность дала толчок прямиком по лопаткам юноши, направив в объятия стоящих рядом железных ящиков. Грубый хохот, мерзкий голос – были хорошо знакомы.

– С дороги. Замечтался, неудачник? – Произнес Ридж, не останавливаясь ни на пол секунды вместе со своей шайкой. За время такого обращения, мне удалось понять одну важную вещь: если не останавливается – значит, побои сегодня отменяются.

«Ничего страшного» – Посчитало подбадривающее второе «я», поправляющая лямку спадающего рюкзака. – «Рано или поздно он поймет, что поступает неправильно и ему станет стыдно». Уроки прошли быстро, кроме истории, где мистер Джоули, чуть ли не сам засыпает от своей нудной речи. Последней была физкультура. Только бы не вышибалы, только бы не вышибалы.

– Эй, лови! – Мяч прилетает в нос, не щадящий своей скоростью ни микробов, ни стоящего на пути меня. – Пару человек находят это смешным, зрелище идущей крови из моего носа и вправду их забавляет. Краткий выговор, наигранные извинения и косой взгляд в мою сторону означают будущие проблемы за чужие проступки, Ридж этого не забудет. Спасением служит освобождение, и возможность уйти домой пораньше. Как раз вовремя, на часах 14:35, а значит, пора заявить о себе. Ноги подымаются на второй этаж к двери кабинета 223. Выдох. Кулак потрясываясь замер у живого на обсуждения помещения. Последовал стук.

II

Прильнувшая радость не отпускала до самого вечера, позволив протренероваться в правильной постановке пальцев до самого вечера, отодвинув домашнее задание на второй план. «Тогда мероприятие пройдет через пару дней в актовом зале. Вы подготовите определенную программку? А, музыкально представление. Да, конечно. Будем ждать вас в пятницу». Верно, нужно поднажать: у меня есть сорок восемь часов.

К дому подъехала знакомая машина: понять это было не сложно, так как издаваемый характерный скрип, давно требовал осмотра у механика. Погрузив в глубины мира под кроватью, гитару, я вышел к отцу. Без лишних слов встав на колени у столика, посередине зала, мы оба начали молиться, отринув формальное приветствие. Взывания, говорили о себе сами: прошение отпустить грехи, искрении раскаяния и готовность взять на себе все Божьи испытания. Второй этап напоминал Римское бичевание, только на авторский лад, как говорил папа – «Каждое твое согрешение отмоет собственная кровь». Из-за этого после каждой фразы «поговорим дома» перед приходом в привычку вошло брать несколько таблеток обезболивающего: да, это не имело особой панацеи, но убеждать себя в безболезненности ударов подобием кнута становилось куда легче. Хлесты прожигали кожу на спине, оставляя новые напоминания, перекрывающие следы прошлых проступков и непослушаний. Вера поможет смириться с утратой мамы, нужно только немного потерпеть и все станет как прежде.

Шатко вставая среди разводов «грязной крови», мой настрой все также был воодушевленным. Повернувшись к смотрящему в пол праведнику, из моих уст вылетели следующие слова – «Знаешь, у нас в школе проходит шоу талантов. Может мне тоже принять участие? Я бы мог сыграть на маминой гитаре…»

– Нет.

– Но… там не будет ничего…

– Ты смеешь перечить? Твоя игра лишний раз побеспокоит душу твоей матери. Действительно ли ты желаешь, чтобы её упокоившаяся душа скиталась по бренному миру, цепляясь за мирское?

– Не хочу. Но может это почтило память о ней? Необязательно ведь считать именно так.

– Поворачивайся. – Обтертый только что серой тряпкой резак плоти вновь продолжил острыми выкриками насмехаться над вновь прибывшим клиентом, не в силах держать рот на замке. – Это будет для тебя спасением, пусть это будет для тебя спасением.

Стоит ли вставать? Может лучше перевести дыхание? В глазах немного расплывается привычного красного оттенка ковер. Сердцебиение участилось. Шаги, молчавшие позади, двинулись напором в пугающем направлении – к моей комнате. Верно, подняться и вправду не получилось. Трясущиеся руки, разъезжающиеся пальцы в собственных пролитых ошибках с трудом удерживали меня в состоянии планки. Я больше не могу. Железный вкус на губах и лихорадочные разводы перед глазами в последний раз запечатлели мамину гитару, которую я больше не увижу никогда.

Подобно старому обряду, капли все также отбивали ритм во всех традициях старых племен во славу ново-принесенной жертвы тщеславным Богам. Положение воздушного стула, так тщательно соблюдаемая моим телом, стало личным табу во избежание резких режущих ощущений отдающихся в лопатках. Скрипучее визжание означало остановку, сменяющихся однотипных видов, схожих с чередой повторяющихся изо дня в день событий. Одернув себя, мне показалось, как мои торчащие зубы скорчили жуткую гримасу: ладонь скрыла нелицеприятное зрелище. Лишь глаза, следившие через зеркало заднего вида, нависли грузом над моим дыханием. Слова были излишни, ведь дома вновь будет ждать разговор.

Ступая на последнюю плиту пролегающая ввысь к входной двери, мне довелось ощутить нечто, схожее с понятием «парить от счастья», – вот только вместо счастья был давно знакомый Ридж и идущая позади него свора. Лицо под силой тянущей меня назад извернулось, как при езде в кабриолете без лобового стекла. Добавьте ко всему этому занятые мысли предшествующими днями и настолько же однотипными будущими. Всё это вовсе заставило забыть о недолгом скитании по округе, пока секунды до звонка не становились единственным моим спутником по коридорам и дороге сюда. Очередная ошибка – я слишком устал. Падение было более, чем приемлемым, потому что, несмотря на мою невнимательность и погружение в раздумья: моя спина всё также не давала позабыть о себе, критикуя каждое моё толкование «урока» вечера по-своему, тем самым подобно рефлексу кошки приземляться на лапы, сгруппировала меня так, чтобы она не стала тем самым самоубийцей в авангарде. Естественно, онемевший бок и погружающий мои перепонки крик зудящего плеча не осыпали меня хвалебными отзывами. Дольше встаёшь – дольше тебя не будут трогать: второе правило, которое следует соблюдать грушам для битья. Что ж, оно достаточно действующее в нависших реалиях.

– Сдох что ли? – Фырканье, или что-то наподобие, отдалось, будто полных воды ушей раковинах.

Что там сейчас? Математика? История? Точно, История. Стоять на удивление было не так сложно, с учетом всего приключившегося с пилигримом слякотного города. Попытки привести свои вещи в порядок привели к размазыванию, пропитавших брюки, мокрых потугов осени, произвести на меня не самое лучшее впечатление. – Тебе удалось, повторил еще раз у себя в голове фразу, упрекавшая в неком роде меня самого.

Взгляды сопровождающие, некоторые с насмешкой, некоторые с жалостью и несколько безразличных, сопутствовали моему приземлению на новоизведанное место. Наступил тот час, когда тело и разум может отдохнуть: не понимаю, почему многие не любят уроки.

Привычных крехтячих звуков мотора застать мне не удалось. Странно, обычно не опаздывает. Снова опасная ситуация: толпы, окутывающие меня всем свои натиском, закрывали часть неба, поглощая их, как губка остатки воды. Глаза не видели ничего, что могло напомнить о свежем воздухе. Неожиданно я стал выше, стал ближе к облакам. Окатившая свежесть лучей, заставлявших меня щуриться, поймала меня врасплох. Кажется, я избран, или давящие локти смешали меня с той грязью, от которой я усердно пытался избавиться? Неясно. Состояние неопределенности продлилось недолго, до той поры пока я не услышал схвативший меня за рюкзак голос, утром так старательно пустивший меня в полет.

– Все же живехонек. – Проговорил достаточно нелепо парень, стоявший позади меня, создающий как всегда абсурдные сценки для «настоящей грозы» школьных коридоров. Жаль, что до него никак не дойдет правда, а мне открывать рот тем более не стоит: ведь никто не захочет услышать прогноз, о своем бессмысленном существовании, заканчивающемся на диване трейлера с бутылкой в руках. В действительности же я повис словно муха в паутине, надеясь на безболезненность процедуры истязания моей плоти – яд должен притупить мою боль.

– Ридж, за мной отец вот-вот подъехать, мне наверно пора. – Проговорили в пол тона болтающиеся в воздухи ноги.

Что и следовало ожидать: никто не ответил на словесные выпады, намекающие на серьезные последствия поимки взрослыми, таких не приемлемых для уже окрепших умом поступками. Хотя что таить, порой те самые «учителя жизни» плошают похлеще любого пубертатного подростка, походя, особенно после сильной попойки, на редких животных из зоопарка.

Мы остановились за одним из углов, где только по случайности можно было прошмыгнуть, какому-нибудь простофиле желавшего поесть в одиночестве свой бутерброд – знаю, потому что в число таких людей входил, и я сам. Перед мной выстроились еще две фигуры: неудачники еще большей меры, чем сам Ридж, ведь весь их статус прихвостней продолжится не больше года, после смерти груши для битья данное место перейдет на их плечи, и не совсем крепки головы.

Мир перевернулся верх дном, кровь прилила к моим глазам. Окутавшее ощущение давления собственного организма повергло в неожиданный шок: тело отвергло собственного владельца. Стало ясно, что висеть ногами к небу и волочиться волосами по земле – станет одним из моих не предпочитаемых хобби.

Приземлившись на асфальт, задняя часть моего пальто загородила весь обзор, создав секундный шалаш, где я чувствовал себя в безопасности – все это продлилось недолго.

– Вставай… что, что у него со спиной? – Слова исходили из занавесей перед глазами, сложилось ощущение, что голос был пропитан долей жалости, так ненавистной мной. – Это ты его так отделал, пока нес?

– Конечно, нет, идиот. – Ридж, больше был удивлен тому, что чужую работу приняли за дело его рук, чем живому холсту с впадинами, напоминающий попытку своеобразно расписать засохшую ручку.

Придя в себя, я машинально одернул свою одежду, вскочив на потертую подошву. Лицо покраснело. Но почему? Мне стыдно? Или же я понимал, что отношения с отцом являются моей ношей, очевидно осуждаемые обществом? Никто не поймет этого человека, кроме меня, никто. Всем требуется немного времени собраться мыслями и чувствами, все образуется. Следует уйти, сейчас сердце колотится, а котелок совсем не варит. Завтра придумаю что-то, при новой стычке, если же он не примет мою версию – пригрожу сказать учителю, что это его рук дело. Вот и решили. Главное, чтобы…

– Да это его папаша постарался.

Главное просто дойти до машины, заткни уши.

– Семья уродцев-верунов. Не зря мой батя с другими рабочими стали сторониться его. – «Какие к черту молитвы? Какие извинения за косой взгляд? Чудак гребанный.» – Так и сказал.

Можешь ускорить шаг, не обращай внимание.

– Точно-точно, как его дрянная мать подохла, так он вовсе с катушек слетел.

Ошибка. Раньше я не замечал никаких странностей в себе до этого самого момента: кулак, в непривычной ему форме, полетел прямиком с разворота через сто восемьдесят градусов в лицо этого ублюдка Риджа. Наверно это одержимость, иначе объяснить нехарактерные действия, для спокойного меня, не выйдет. Кулак горит, а пару пальцев хрустнули. Здоровяк упал на свой зад и его лицо скорченное от недоумения выражало… поверьте, его стоило видеть. Смелость вещь классная, но не надежная: с пришедшим пониманием того, что я сделал, внутри раздался холодный треск, заставляющие мои пятки бежать быстрее обычного. Растерянные «пострадавшие» остались на своем месте, только издали мне удалось услышать проклинания всего моего рода мчащихся по следу сверкающих искр из-под потрепанных ботинок.

– Не хлопай дверью.

– Извини. – Чуть ли не перебивая ответил, стараясь, не показывая отдышку моего марафона до Афин, мельком ответил я. Взгляд был устремлен в сторону школы: никого не было. Естественно – раздалось в голове, – зачем им тратить силы, если завтра мы встретимся все в одном месте, на той самой лестнице. Придя в себя, неподвижный воздух заставил вновь обратить свое внимание на отца спереди. Все тот же стиль – зеркало заднего вида сверху.

– Что у тебя с рюкзаком?

И правда, опустив подбородок, сразу бросилось в глаза отсутствие одной из лямок моего портфеля. Видимо подступающий к горлу адреналин не позволил заметить этого раньше. – Порвалась, когда я упал с лестницы.

– Дома поговорим. – Опять тот взгляд полный печали и разочарования. Неужели такие мелочи и вправду могут настолько ранить? Скорее всего, да, не зря же мне достается за провинность: отец знает что делает. Зрачки стали немного расплывчатей обычного, но не из-за ужаса ожидая вечер, а по причине проблем доставляемых таким неудачным сыном.

Сложив ладони вместе, послышался первый щелчок, сразу же приковавший меня к полу. Удары были слабее обычного по сравнению, и если не зудящие порезы, то, скорее всего на спине не осталось бы даже следов. После моего мгновенного преклонения произвелось что-то наподобие цоканья, дополняемое звуками проходящих пальцев по розге. Они плавно улеглись на столик неподалеку от моего тела, шаркающие тапки направились в свои покои главы семьи. Дверь открылась, включился свет обжигающий сетчатку впервые пару секунд. На границе разделяющей место «очищения» и хлопковые края отдыха стояла фигура неизвестно заставляющая впасть в ступор из-за невнятности ситуации несхожей своей краткостью, или нечто торчащее под одеялом кровати домашнего священника – край гитары, которая по всем моим догадкам была отправлена в утиль. В душе затрепетала теплота, одернутая воспоминаниями того самого выражения лица в зеркале заднего вида. Дверь захлопнулась.

Некоторое время я сидел у себя в комнате, следив за стрелкой часов на тумбе. Окутанный тяжестью решения воздух был насыщен словами – «В последний раз, в последний раз». Приказ был отдан, но если бы он только услышал эту песню, людей восхваляющих песню мамы – то он сразу бы пришел в былое состояние. Так и представляю: недовольный поправленный галстук с фотографий, прямые стрелки от брюк, с уставшими глазами – распахнут дверь директора в попытке забрать документы, ведь родителя не поставили в известность, не сказали, чем промышляет его дитя, но обволакивающая обивка кресла и речи сидящего напротив старого мужчины с папкой в руках образумят, неожиданно удивив, давно помутненный взгляд, вдохнув в их позабытую гордость и желание жить. Широкая улыбка будет держать в руках презент, покупаемый, как раньше на важные даты – малиновый торт. Отец пожмет мне руку, сказав: «Сын, ты излечил мою болевшую душу. Давай навестим маму, расскажем, как её песня важна. Только сначала зайдем за цветами». Уверен, все так и будет. Все же ребенок на то и есть олицетворение слова невинность.

Храп стоял на весь дом. Не думаю, что даже упади на крыльце метеорит кто-то смог бы отсюда это услышать, но затаившееся дыхание глубоко внутри меня явно так не считало. Противозаконно, неуместно, опасно – слова мелькали в калейдоскопе охватившего меня страха. Хорошо, что руки, аккуратно вытягивающие потерянного друга, не прислушивались к инстинкту травоядного.

Ручка вернулась в исходное положение, а созвучие боевого клича стало немного приглушенным. Позже я уже сидел на кровати с гитарой на коленях. Глупо было считать, что после каждого совершенного тобою «злодеяния», оценочно исходящее извне, совесть позволит тебе погрузиться в сладкий сон. Недожавшись положенного пробуждения однотипной фразой исходящей от торчащего носа из небольшой щелины дверной рамы – я стал собираться.

«Попросили помочь с приготовлениями для сцены в школе. Извини, вчера забыл сказать. Доеду сам». Краткая записка частично скрывала ложь, ведь присутствие на мероприятии можно считать «помощью». Найдя в шкафу пильный чехол, мои выражение лица стало живее обычного, возможно, это связано с клубами бактерий попавших мне в нос – последовал чих. Всполошившиеся глаза стали бегать, а уши дернулись: храп нещадно поедал кислород. Преодолев одно препятствие – последовало другое: за каждой новой отделяющей меня дверью всегда следует новая. Комната была позади, как и дом, но путь только начинался, показалось, что это самый длинный день в моей жизни.

Представление должно начаться в 9:30, успеваю. Предпраздничный настрой перед Хэллоуином давало, о себе знать, газоны стали украшаться декоративными фигурами, а окна иметь орнамент милых тыкв и пауков. Последний день перед праздниками стал еще животрепещущим, после входа в малозаселенную школу, где напоминания о натирающем мою спину ремешке от чехла перебились видом двери в актовый зал. Некоторые из учеников уже сидели на местах: некоторые, более социальные представители, обсуждали острые проблемы тягостного существования учащихся, непростые отношения с представителями других полов, вторые же уткнувшись с телефоны, абстрагировались от нужды все это выслушивать.

К моему несчастью среди всего этого сгустка разговоров сидел Ридж, как всегда с окружившей его небольшой шайкой. Мы встретились взглядами, как только я перешагнул порог. Он посмотрел на меня, потом на чехол позади и побледнел. Возможно, отсутствие сна на протяжении двадцати четырех часов или открывшиеся раны от трения лямки показались ему отвратительными, что его чуть не вырвало при виде меня. Я сразу посмотрел на свое плечо, думая, о проступающей крови, через футболку – она была чистой. Меня толкнули в плечо, ноги пошатнулись, была видна только выбегающая фигура Риджа. Наверно отравился.

– Вы участник? – посмотрев на солидный груз позади меня, спросила женщина важного вида.

– Да.

Мне выдали номер, цифра один. Ну не знак ли это? Явно знак.

Закулисье было начинено множеством учеников, которых мне приходилось видеть в первый раз: стендап комики, репетирующие свой выход местами сопровождаемое вульгарными шутками, ребята с акробатическим шоу и такие же «музыканты», как «номер один».

Ногти съезжали со струн, а холод с улицы окутал мои внутренности: неспокойный денек. «Представь всех голыми, точно говорю, страх, как рукой снимет». – Совет, который казался мне странным всегда, но мама только улыбалась на мои возгласы, о странности такого способа. Все же это и вправду немного смешило, не из-за задумки, а скорее по причине неловкости ситуации, возникающей после – молчание и переглядывание, говорящее: в обоих головах шаром покати.

– Выход участника под номером один, Алан Вуд.

Микрофон немного высоковат, слушателей стало больше, хоть бы приоделись, легкая улыбка прошла по моим губам.

Не волнуйся, не волнуйся,

Любовь достигнет твоего сердца: смотри в оба…

Не знаю, значили те хлопки что-то поистине поразившее, но слезы благодарности накатились на мои глаза и я, поклонившись, ушел за сцену. Коридор был пуст: некоторые ребята вовсе решили не приходить сегодня, другие еще сидят в своих «ложах». Поэтому весь путь среди молчавших стен оставалось рассуждать, о давящей провинности перед отцом и противоположном ощущении выполненного долга перед мамой.

У выхода стояли, перед дверьми, стоял Ридж, одно из «дополнений» сидевшее на задних рядах что-то нашептывал ему на ухо. Я решил игнорировать. Последовал удар в нос, удар «номер один», дальше отключка. Опять это испытание, следуемое за каждой из дверей.

Окружение было светлое, но вонь, вонь была узнаваемой, не дававшая предположить, о сказочности этого мира. Школьный туалет. Тяжело что-то разглядеть, перед глазами яркая пелена, пропускавшая тени стоявших над мной.

– Ридж, может, хватит? – произнес точно не мой рот, я его не чувствовал.

– Заткнись, эта шавка совсем края попутала.

Тупая боль под сердцем, передышка. Почему все именно так? Помогите, помогите хоть кто-нибудь. В ту самую минуты стало ясно: никто не придет, отец не станет прежним, директор не пожмет ему руку, и мы не посетим могилу мамы, а овации после выступления были только у меня в голове, презрительные взгляды на потрепанного парня с кресел заставили закончить выступление сразу после двух строчек. Мертвая тишина царила в моем сердце, и только приближаемая подошва к моему лицу разбавила скрежет кошек в моей груди. Простите.

– Алан? Алан, вставай. Учебу никто не отменял. Не забудь про утреннюю молитву. Мама приготовила твои любимые блинчики, давай скорее, а то она сейчас опять начнет брынькать на гитаре.

– Брынькать? Ох уж эти неотесанные мужчины.

– Прости дорогая, художественно брынькать во всей своей образованной манере.

– Так-то лучше!

– Сын, у тебя что-то на лице, давай вытру.

– Тише, тише. Пусть поспит еще немного, ты же видишь, как он старался.

– Конечно, извини. Молодец сынок, мы гордимся тобой, отдыхай.