Читать книгу: «Машина страха. Комплект из 3 книг», страница 14

47

Живя в северных широтах, жители Петербурга обожают лед. Начиная с декабря, когда на Неве встает ледяной наст, каждая хозяйка считает своим долгом запасаться льдом сверх всякой меры. Берут много, с жадным запасом, чтобы пережить весну, лето и осень до нового льда. Ледяные бруски – «кабанчики», которые артельщики выпиливают прямо из реки и развозят по покупателям, складывают в ледниках, кладовых, подвалах и сильно переживают, что запас может кончиться. Расходуют бережно, отрубая от бруска экономные куски.

Лед в домашнем хозяйстве наиглавнейшая вещь после муки и соли. Начать с того, что ледяная крошка идет на охлаждающие компрессы от мигрени у незамужних барышень и давно замужних дам. Льдом унимают желудочные боли и синяки на коленках. Лед идет в домашние крюшоны, лимонады и охлаждает шампанское. Без льда не закрутить мороженое, на нем хранят рыбу, чухонское масло и куски мяса. И даже оставляют назавтра недоеденные супы с жарким. Хотя подобное безобразие позволительно семьям, сильно ограниченным в средствах.

Ледяного запаса семейству Иртемьевых наверняка хватит до первых морозов. Бруски были выложены так, чтобы было удобно брать. Ближний ряд пристроен вдоль стены, чтобы не заходить далеко в холод. Низкая кладка состояла из четырех слоев «кабанчиков», высотой чуть выше колен. Основная кладка прилегала к задней стене кладовой, возвышаясь над плечами Ванзарова.

– С вами приятно иметь дело, друг мой, никогда не знаешь, какой сюрприз преподнесете… Экий занятный ребус приготовили…

Повидав тысячи вариантов смертей, Лебедев всегда радовался новому, что расширяло опыт и могло войти в будущий учебник криминалистики. Когда он его наконец сядет писать.

– Однако какая трогательная картинка, хоть открытку печатай…

В самом деле, картина была бы мирной, если бы мрак кладовой не осветили. На ближних брусках льда, свернувшись клубочком, поджав ноги и подложив ладошки под щеку, спала полноватая женщина. Округлое лицо, темные, с проседью волосы, крепкие рабочие плечи. На вид – не старше тридцати. Простое застиранное платье, ноги босые, привыкшие ходить без обувки. Глаза закрыты, лицо выражает покой и умиротворенность, какие бывают у спящего ребенка или человека, уставшего от трудов. Когда Ванзаров скинул с нее дерюжку, укрывшую с головы до пят, она не проснулась.

– Предположительно когда? – только спросил он.

– Если смерть наступила от переохлаждения, то дня три, не меньше… Девушка должна оттаять, тогда мы с ней познакомимся поближе, – сказал Аполлон Григорьевич, присев и разглядывая лицо. – Познакомимся со всем старанием, ничего не упустим, да… Кто эта спящая красавица?

Комплимент был излишним. Смутиться девушка все равно не могла.

– Кухарка Лукерья, – ответил Ванзаров. – Полагаю, Афина Петровна подтвердит опознанием. Иртемьев выгнал ее из дома четыре дня назад.

– Каков молодец любитель спиритизма. – Лебедев поднялся. – Суп сварила невкусный – так сиди в леднике, пока не околеешь… Строгий господин. Он мне еще вчера сильно пришелся по душе…

Не надо гадать, как могли сойтись характеры Иртемьева и криминалиста. Если бы не пристав, одного из них наверняка пришлось бы отправить в больницу. И очень известно кого.

– Ну а теперь главное обещанное блюдо, друг мой…

Протиснувшись между Лебедевым и ложем кухарки, Ванзаров нагнулся и снял мешковину, уложенную под высокой стеной ледяных брусков.

Аполлон Григорьевич одобрительно хмыкнул.

– Зрелище не слишком приятное, но поучительное. – Он глянул на вершину ледяной кладки, где в последнем ряду имелась дыра размером с брусок. – Высота падения умножается на вес «кабанчика» и выделяет энергию, достаточную для нанесения тупого удара в области височной доли головы. Вытащи их отсюда и положи в подворотне, голову сломаешь, чем нанесен удар… Милая парочка…

На сыром цементном полу, прижавшись друг к дружке, лежали две девушки в платьях горничных. Они не уснули на льду, как Лукерья. Ледяная глыба, свалившись, проломила им головы и раскололась на обломки. Кровь замерзла в ледяных осколках. Только криминалист мог относиться к подобному зрелищу с научным интересом. А вот нервишки пристава оказались слабоваты: ему стало дурно, чуть в обморок не упал.

– Полагаю, друг мой, вы тут уже все обшарили, – сказал Лебедев, раскрывая походный саквояж. – Не мешайтесь, и так тесно…

Вильчевский держался у двери кухни, не в силах заставить себя подойти ближе к кладовке.

– Я этого негодяя из-под земли достану! – Пристав погрозил Ванзарову армейским кулаком. – Наверняка прячется у кого-то из своих дружков-спиритов… Всех найдем…

Вильчевский уже забыл, что час назад считал поступок чиновника сыска откровенной глупостью. Ну зачем поминать неприятное…

– Обещаю тебе, Родион, лично займусь и разыщу подлеца…

В этих способностях пристава Ванзаров не сомневался.

– Мы с вами совершили большую ошибку, Петр Людвигович, – сказал он, чтобы пристав не чувствовал себя одиноким.

– Так кто ж знал, что он на такое способен!

– Мы его спугнули…

Вильчевский не понял, когда он успел.

– Иртемьев вышел из дома, уверенный, что никому не придет в голову искать горничных в его кладовке, – продолжил Ванзаров. – Хотя наш уважаемый Курочкин не заметил, когда объект наблюдения вышел, полагаю, что прошло не менее трех часов с его ухода… Общаться с друзьями он сегодня не будет…

– Почему?

– Не то настроение, – ответил Ванзаров, чтобы не усложнять логическими подробностями или историями про утренние скандалы. – Заглядывать к родственнице первой жены тоже не собирался: мадам Рейсторм его терпеть не может…

– Та еще ведьма, мадам Пират! – согласился Вильчевский.

– Значит, вышел прогуляться или…

Пристав помрачнел.

– Еще кого-то убить?

– Спрятать в более надежное место то, что хранил в кладовой…

– Сундук с деньгами и драгоценностями?

– Нечто ценное для него, – уклончиво сказал Ванзаров.

– А чего это он так вдруг испугался? Сам же говоришь: был уверен, что про горничных не догадаются…

Нельзя было не признать, что причиной, скорее всего, стал визит сыскной полиции.

– Иртемьев умный и осторожный волк, – сказал Ванзаров, чтобы приставу стало яснее. – Только почуяв опасность, решил принять меры.

Вильчевский покачал головой: дескать, вот теперь все прояснилось окончательно.

– А как же его спугнули?

– Думаю, возвращаясь, он заметил у дома городового… Заподозрил неладное. Перешел на другую сторону канала, увидел в окнах свет и все понял. Теперь надо узнать, где он может скрываться… По всем участникам спиритического кружка проехаться нужно… Прямо сейчас…

Пристав обещал, что дождется помощника Можейко, чтобы тот оформлял протокол, а сам отправится в поход.

Ванзаров вышел в гостиную.

Афина сидела на диванчике, Вера держала ее руки в своих.

– Что там случилось? – тихо спросила она.

У него не хватило духу, чтобы отвести мадам Иртемьеву в кладовую опознать кухарку, спящую на льду. Опознание подождет до участка. Милосердие – важное качество в чиновнике полиции.

– Открылись новые обстоятельства, – сказал он. – Афина Петровна, вам известны все друзья вашего супруга?

– Разумеется, – ответила она, переглянувшись с Верой. – А в чем дело?

– Исключив членов спиритического кружка, к кому господин Иртемьев мог отправиться сейчас?

Афина покачала головой.

– Насколько мне известно, иных друзей у Ионы Денисовича нет.

– Проведать дочь?

– Они в ссоре… Очень сильной ссоре. Адель не может простить, что… – Афина не договорила. Но и без того ясно: появление молодой мачехи вызвало у дочери Иртемьева ненависть. И только ненависть. К ним обеим.

– Где находится ваша дача?

Афина выразила удивление.

– Иона Денисович не снимает дачу…

– Загородный дом?

– Отошел в приданое дочери… Он там не бывает.

– Прошу проверить, чего из вещей вашего супруга нет на месте, – сказал Ванзаров.

Опираясь на руку Веры, Афина встала. Она сходила в кабинет и прихожую и вернулась с известием, что Иона Денисович ушел в осеннем пальто и шляпе. Прочие вещи на своих местах. Включая его портфель. Нет только дорожного саквояжа.

– Сколько ваш муж обычно имеет при себе денег? – спросил Ванзаров.

– Точно не знаю… Немного, рублей двести-триста…

Мадам Иртемьева совсем не разбиралась в деньгах. Или считала небольшой сумму, в два раза большую месячного жалованья чиновника полиции.

– Господин Ванзаров, позвольте нам с Верой вернуться в гостиницу, не хочу, чтобы Иона Денисович застал нас здесь, – сказала Афина. – Будет новый скандал… Пожалейте мои нервы…

Страх перед мужем был столь велик, что мадам Иртемьеву не интересовала судьба оставляемой квартиры и не беспокоил вопрос, что в ней делает полиция. Ей было все равно, как будто она приняла для себя важное решение и теперь готова идти до конца. Он только спросил, нужно ли проводить их городовому. Дамы не нуждались в провожатых.

Они простились.

Квартира осталась в полном распоряжении Ванзарова. Нельзя было побороть искушение.

Первым делом он проверил, что скрывает черный платок, который так интересовал господина Мурфи. Под ним оказался стеклянный колокол, под каким обычно держат дорогие каминные часы. Вместо часового механизма на невысоком мраморном постаменте стояла вытянутая стеклянная емкость, закрытая резиновой пробкой. Внутри нее, как в Кощеевом яйце, пряталась катушка, обмотанная медным проводом. В резиновую пробку был вделан тонкий металлический стержень, в нижней части которого крепилась тонкая стрелка от большого компаса. Стрелка висела точно над расчерченным кругом, закрепленным над катушкой. Постамент прибора украшала медная табличка с гравировкой: «dr. H. Baraduc».

Ванзаров тихонько постучал по стеклу. Стрелка вздрогнула и замерла. Иных чудес прибор не явил. Оставалось накрыть его платком, как говорливого попугая.

В кабинет Иртемьева Ванзаров вошел, как в пещеру сокровищ. Было чему позавидовать. Огромный письменный стол с чернильным прибором и двумя лампами, шкаф под потолок, заставленный книгами на нескольких языках. В углу на стативе полированного черного дерева – плоская камера Эрнемана под пластинку 13×18. Вещь изумительная: черный кожаный мех, двойное растяжение с кремальерой²², патентованный спуск «Боб» на ¹/₁₀₀ секунды, второй видоискатель «Ньютон» для съемки на высоте глаз, объектив «Carl Zeiss». Давняя мечта: взять такое чудо и уехать в отпуск в Грецию, чтобы снимать исторические развалины. Только мечта не по карману: одна камера без штатива обойдется в сто сорок рублей, месячное жалованье. Сколько стоит домашняя фотографическая лаборатория в другом углу, не стоит и считать. Недостижимое удовольствие для чиновника сыска.

Заниматься обыском, а тем более лезть в ящики письменного стола Ванзаров не имел никакого права. Но риск того стоил.

И он рискнул.

Прикрыв дверь, чтобы не смущать пристава, Ванзаров проверил содержимое стола. Вместо бумаг, дневников или писем ящики были наполнены медными проводами, винтиками, заклепками, железками и прочим мусором, каким забита любая слесарная мастерская. Как будто Иртемьев не вращался в спиритических кругах, а служил инженером электрической компании.

В нижней секции книжного шкафа обнаружился железный ящик. Внутри хранились фотографии. В отличие от семейного альбома они были собраны аккуратными стопками и перетянуты резинкой. В каждой – по пять-шесть портретов. Иртемьев был не слишком хорошим фотографом. Снимки или темные, или пересвеченные, со следами некачественной проявки и печати. Зато портреты любопытные. Иртемьев снимал одного героя в нескольких состояниях. Первый снимок всегда был обычный и спокойный. Зато на следующих эмоции отчетливо проявлялись. Чаще всего выражение лица было довольно мрачным или испуганным. Как будто Иртемьев старательно портил людям настроение. Некоторые барышни утирали слезы. Пересмотрев все стопки, Ванзаров не мог забрать с собой даже несколько снимков. Во всяком случае сейчас. Зато узнал вкусы Иртемьева-фотографа.

Тщательно удалив следы обыска, Ванзаров зашел на кухню. Лебедев как раз выбрался из кладовой, стягивал кожаный фартук и резиновые перчатки, в которых осматривал тела.

– Ну, друг мой, расскажите: за что ваш спирит так невзлюбил горничных и кухарок? – спросил он.

– Вопрос в другом: зачем он доводил женщин до слез.

Аполлон Григорьевич даже поморщился: он ожидал нечто большее.

– Супруга вам нажаловалась?

Если сейчас рассказать о коллекции фотографий, Аполлон Григорьевич душу вынет, пока не ознакомится. И пристав его не удержит.

– Логический вывод, – ответил Ванзаров.

Ему погрозили пальцем.

– Опять жульничество? Ну-ка признавайтесь: что скрываете?

– На такую возможность указывает психологика…

Ответ был единственно возможный. Лебедев в очередной раз выразил все, что думает о лженауке и ее последствиях для мозгов чиновника сыска. На том и успокоился.

В квартиру прибыл Можейко. Пристав дал ему указание оформлять протокол и оставить городового на ночь на лестничной площадке.

– Городовой не нужен, – сказал Ванзаров.

Вильчевский не понимал, в чем тут хитрость.

– Но как же, Родион… Замок сломан, мадам Иртемьевой нет, нельзя так оставить…

– Я проведу ночь здесь. Столяра пришлите часам к восьми…

Пристав, конечно, в привидения не верил, но такой героизм был выше его понимания: остаться ночью в квартире, где неизвестно что может произойти… Нет уж, ни за какие надбавки к пенсии… Аполлон Григорьевич тоже вежливо выразил сомнения: к чему такое мальчишество? Пусть вон Можейко с городовыми сядут в засаде, если уж так надо. Отговорить Ванзарова не удалось, он упрямо стоял на своем. И сдвинуть его было невозможно. Такой уж упертый характер. А Вильчевский невольно подумал: неужто чиновник сыска ничего не боится?

Что за странная натура?

22 октября 1898 года

48

Утренняя тишина дома разбилась в осколки. Грохот стоял такой, что жильцы со второго и четвертого этажей послали узнать, что случилось. А соседи по третьему отправили выглянуть кухарку Матрену. Она первой и увидела, как с дверью квартиры господина Иртемьева производят отъявленное насилие. Какой-то господин среднего роста, прилично одетый, со всей силы приколачивал железную скобу. Сила у него была такая, что дверь вздрагивала, а эхо ударов разносилось по дому. Каждый удар молотка – как молотом по наковальне. Зеваки только сунулись с вопросом, как тут же были изгнаны прочь. А кухарка Матрена захлопнула дверь и побежала сообщать хозяйке новость: сыскная полиция дверь заколачивает, видать, господин Иртемьев арестован.

Последним гвоздем Ванзаров вколотил всю досаду, что накопилась за ночь. Он не злился на плотника, который так и не явился. И не злился на пристава, который не проверил, как исполнено его распоряжение. Он сердился на логику, которая отчаянно подвела. То есть на самого себя. Расчет, казавшийся верным, лопнул мыльным пузырем. Ванзаров приказал убрать городового от Кокушкина моста, где у того был пост. Парадную дверь опечатать двумя бумажными ленточками с печатью участка. Дверь черной лестницы не трогать, как будто забыли про нее. Ловушка была готова. Но Иртемьев не пришел.

Психологика говорила, что Иона Денисович захочет перехитрить полицию. А это значит, выждет до трех-четырех часов ночи и постарается проникнуть в дом. Увидит опечатанную парадную дверь и зайдет с черной лестницы. Ничего другого ему не оставалось. Тогда почему логика не сработала?

Куда он мог деться ночью?

Вор найдет себе убежище в воровском притоне, в ночлежке, в подвалах Никольского рынка, на чердаке, забьется на ночлег в товарный вагон, да где угодно. А что делать приличному господину, который пустился в бега? У Иртемьева есть деньги, и он не будет скрываться в ночлежке. Обнаружив, что в его доме полиция, как он поступит? Скорее всего, отправится в ресторан обдумать положение. Обдумав, поймет, что снимать номер в гостинице нельзя – полиция первым делом проверит. Остается квартира в доходном доме, в тех же Песках. А если поступить совсем умно, можно переночевать у девицы в публичном доме. Там ни паспорта, ни имени не спросят, только плати.

В любом случае Иртемьеву нужно попасть в свою квартиру. Чтобы забрать паспорт, который лежит в ящике письменного стола, и пачку ассигнаций рядом с ним. Не говоря уже о вещах и сменной сорочке. После чего он постарается исчезнуть из столицы. Бежать ему необходимо. Не только чтобы спастись от каторги, но и, вероятно, чтобы найти применение той вещи, что забрал с собой.

Что Иртемьев предпримет?

Самое простое – отправиться на вокзал, чтобы уехать на первом поезде. Ванзаров сразу просил Вильчевского, чтобы тот срочно оповестил жандармские отделы на Николаевском, Царскосельском и Варшавском вокзалах. На пригородные, Ириновский, Финский и Стародеревенский, Иртемьев вряд ли сунется. Но из столицы можно выбраться не только на поезде. К примеру, можно нанять извозчика, который хоть до Киева довезет. Не важно, какой план мог избрать медиум: все равно без визита домой ни один не осуществить. Однако Иртемьев не пришел. Это могло означать: или Иона Денисович не так умен, как кажется, и отсыпается в номере гостиницы, или хочет выждать наверняка и заявиться следующей ночью. Прийти днем – слишком дерзко для его характера.

Когда часы пробили семь, Ванзаров понял, что ловушка останется пустой. За всю ночь в дурной квартире не явилось даже хилого привидения. Не говоря уже о живом хозяине. Найдя в письменном столе Иртемьева железку, гвозди и молоток, чиновник сыска выместил на двери черного хода всю скопившуюся обиду. Зато приколотил так, что ломом не оторвать.

Выйдя на канал, Ванзаров подозвал городового, приказал глядеть в оба: если вдруг господин Иртемьев явится, хватать сразу и звать на помощь товарища с ближнего поста. На жалобы и угрозы внимания не обращать, вести в участок, следить, чтобы по дороге ничего не выбросил. Городовой, знавший о случившемся, обещал глаз не спускать. В качестве награды за усердие ему был вручен молоток. На хранение.

Перейдя мост, Ванзаров отправился в ранние гости.

Его одарили таким ласковым взглядом, что Ванзаров забыл и про неудачу, и про бессонную ночь.

– Я рада вас видеть, – сказала мадемуазель Нинель нежнее дуновения ветерка. Или как там принято изъясняться в дамских романах. – Могу чем-нибудь помочь?

Предложение было столь заманчивым, что Ванзаров обещал им воспользоваться. Чуть позже. Сейчас ему нужна была дама преклонного возраста.

Госпожа Рейсторм восседала на капитанском мостике. Она оглянулась на звук шагов. Значит, со слухом у нее все в порядке.

– О, наконец-то пожаловал! – сказала ворчливо. – Заждалась… Салют, юнга…

– Честь имею, мадам, – ответил Ванзаров, соблюдая условия игры. Он хотел аккуратно подойти к важному вопросу, но ему не оставили шанса.

– А ну рассказывай, что там Иошка натворил? Кого убил?

– Почему вы решили, что случилось нечто плохое?

– Ты мне туману напускать не смей! – Мадам погрозила биноклем. – Зря, что ли, ты по квартире разгуливал, да еще дурак-пристав объявился и жена его глупейшая со своей безмозглой подружкой… А потом санитарная карета у подъезда поздно ночью, и кого-то на носилках под простынями выносят… Так что не вздумай врать, что гости супом отравились…

Мадам Пират обладала не только отличной оптикой, но и ясным разумом. Приятно иметь дело с такой женщиной.

– Обещаю рассказать подробности, Елизавета Марковна, – сказал Ванзаров. – Только прежде мне нужно знать, в котором часу вышел из дома Иртемьев.

Дама изобразила на лице гримасу пострашней любого привидения.

– С чего ты взял, что Иошка из дома выбирался? Не было такого, не выдумывай.

– Позвольте ваши записи.

В него ткнули корабельным журналом. Четким почерком мадам Рейсторм зафиксировала приходы Волант, Мурфи и Хованского. Дневной визит Ванзарова тоже был отмечен. После чего с большим интервалом по времени была запись про дурака-пристава, «юнга привел Афину с подружкой» и прочие неинтересные детали. Никаких сведений про уход Иртемьева не было. Что означало неизбежный вывод: господин медиум покинул дом через черную лестницу. Как раз рядом с кладовой. Положил нечто в саквояж и был таков. Значит, опасался серьезно. А может, и не думал возвращаться?

– Эй, на корме, заснул, что ли!

Ванзаров повел головой, усмиряя мысли, что отправились бродить по тропинкам. Он вернул журнал.

– Прошу простить.

– Прощаю. – Мадам улыбнулась, но лучше бы этого не видеть. – Докладывай, служивый…

– В кладовой обнаружено три тела: кухарки и двух пропавших горничных, – ответил Ванзаров, опуская подробности.

Мадам Рейсторм выразила сожаление, раскачивая головой, как при качке.

– Ах, что наделал, стервец… Так и знала, что этим кончится… Говорила же Авдотье: он это, он Серафимушку погубил… Не поверила, глупая, старухе… Взяли подлеца?

– Господин Иртемьев исчез. Вся полиция брошена на его поиски…

Нельзя сказать, что Ванзаров сильно кривил душой. Он отчаянно фантазировал. Ради успокоения почтенной дамы. А то ведь в расстроенных чувствах помрет, и не будет столь ценного свидетеля с биноклем.

– Поймай его, Родион, поймай, – сказал Елизавета Марковна с глубоким чувством. – А уж благодарность не замедлит…

Ванзаров обязан был поклониться. Хотя сыскная полиция подарков и подношений не брала и не принимала. В его лице – наверняка не принимала. Ему и скромного жалованья было достаточно. Ну и обнаружения истины, конечно…

Чтобы найти истину, нужно было сильно постараться. Например, провести еще одну ночь, наблюдая за квартирой Иртемьева. Окна кабинета просматриваются, а перехватить ночного гостя на выходе из дома Ванзаров успеет. Мысли не терпелось стать действием.

– Могу я рассчитывать на ваше гостеприимство сегодня вечером?

Ради того чтобы изловить и наказать Иошку, мадам Рейсторм была согласна на что угодно. Как и мадемуазель Нинель. О чем она сообщила в прихожей, нежно коснувшись его пальто.

– До вечера, – сказала Нинель так, что у Ванзарова заныл голодный желудок.

Не зря он нарочито громко говорил с почтенной дамой. Горничная подслушала.