Читать книгу: «Машина страха. Комплект из 3 книг», страница 17

55

В номере пахло яичницей. Барышни не спустились завтракать в ресторан «Виктории», приказали доставить к себе. Гостиница высшего класса, во всем старается для удобства постояльцев.

Афина забилась в уголок дивана, закутав ноги пледом и накинув коричневый жакет с меховой опушкой. Вера стояла позади нее, положив руки ей на плечи. Обе смотрели на Ванзарова с такой надеждой, будто он умел совершать чудеса. Или нечто подобное. Вопрос, который был задан, требовал осмотрительности.

– Господин Иртемьев пока не вернулся, – ответил он.

Афина сделала движение, будто хотела встать, но Вера удержала ее.

– Родион Георгиевич, вчера вы сообщили Афине, что ей кого-то надо опознать в участке, – сказала она. – Говорите открыто: полиция нашла тело Ионы Денисовича?

– Разумеется, нет.

– Это правда? – спросила Афина тихо. – Вы ничего не скрываете от нас?

– В ином случае, Афина Петровна, мы бы сейчас направлялись в участок.

– Тогда где же мой муж? Он уехал? Что нам делать?

На первый вопрос Ванзаров сам хотел бы знать ответ. Со вторым и третьим было немного проще.

– Иона Денисович вчера был в гостинице… Заходил к вам?

– Видишь, я была права. – Афина подняла глаза на сестру. – Нам вчера послышался его голос… Мы подумали, что он пришел устроить скандал, закрылись в номере… Потом, когда все стихло, Вера выглянула, но его не было…

– Вера Петровна, вы его не видели?

Барышня покачала головой.

– Избежала встречи, – сказал она. – Но вы не ответили: кого Афине надо опознать?

Ванзаров не мог допустить, чтобы его вели, как бычка на привязи.

– Об этом позже, – сказал он, как мог, строго. – Сундук, что стоит на кухне, принадлежит Лукерье?

– Появился еще до нас, – ответила Афина.

– Когда господин Иртемьев ее выгнал, кухарка забрала вещи с собой?

Афина снова глянула на Веру, не могла помочь.

– Мы вернулись с прогулки, Иона Денисович объявил: у нас нет кухарки, будем пока заказывать обеды в кухмистерской…

– Это случилось дня три назад?

Мадам Иртемьева закатила глаза, как будто считая листы невидимого календаря.

– Нет, восемнадцатого… Да, точно, было же воскресенье… Мы отправились на прогулку…

– Расскажите про Лукерью, – попросил Ванзаров.

– Но я… почти с ней не общалась, – ответила Афина. – Вера, может, ты поможешь?

– Лукерья говорила, что приехала на заработки из Вологодской губернии…

– Про жениха рассказывала?

Ванзаров давно заметил, что слово «жених» на любую барышню действует как шампанское: глазки загораются, щечки вспыхивают, беседа заметно оживляется. Вера не была исключением. Она заулыбалась.

– Говорила про какого-то Николая… Лукерья все мечтала, что выйдет за него замуж. Вот только денег накопят…

– Она боялась замерзнуть?

Простой логический вывод иногда кажется фокусом. Особенно барышням.

– Как вы догадались? – спросила Афина.

Ванзаров предпочел не раскрывать фокус. Но спросил подробности.

Оказывается, много лет назад, еще девчонкой, Лукерья в январскую стужу заблудилась в лесу. Ее нашли чудом, полуживую отогрели. С тех пор она не выходила зимой на улицу, не накрутив на себя несколько теплых платков. Зимы и мороза терпеть не могла.

– Как же она в кладовую заходила, чтобы лед наколоть?

– С Ионой Денисовичем не поспоришь, – ответила Вера. – Попала под горячую руку и поплатилась…

– Афина Петровна, в гостиной стоит странная вещь, прикрытая черным платком. Знаете, что это такое? – спросил Ванзаров и по обмену взглядами между сестрами уже знал ответ.

– Нам не разрешалось смотреть, – ответила Афина, потупившись.

Как известно, чем больше запрещать женщине, тем сильнее ей этого хочется. Наверняка хоть чуточку заглядывала. Предположение оказалось верным: мадам Иртемьева созналась в преступлении, то есть нарушении запрета. Но искренне не знала, зачем и для чего муж держал странный агрегат в доме. А спросить было нельзя. Как будто нарочно испытывал силу воли Афины и крепость данного слова. И не понимал, что подобный эксперимент с молодыми женами заранее обречен. Впрочем, как и со старыми.

– Неужели такие строгие порядки? – спросил Ванзаров.

– Иона Денисович никогда не оставлял нас дома одних, – ответила Вера. – Кроме прочего, нам было запрещено заходить в его кабинет.

Как видно, дом Иртемьев держал на запретах. Домострой какой-то. Стоило ради этого жениться на молоденькой девушке… Или для медиума-спирита все оправдывалось высокой целью?

– Часа через два дворник Аким поменяет замок на двери, – сказал Ванзаров.

Афина выразила бурное возмущение, сбросила плед и решительно встала.

– Ноги моей не будет в этом доме! – заявила она, топнув этой ножкой по ковру. – Лучше умереть с голоду, чем терпеть издевательства…

Судя по Вере, сестра ее не была настроена так решительно. Ванзаров надавил на слабое звено.

– Тогда попрошу вас, Вера Петровна… Это необходимо.

– Хорошо… Если так… Но зачем? – Она все еще сомневалась.

– Неизвестно, кода вернется господин Иртемьев, жить в гостинице не слишком удобно. А сегодня вечером необходимо провести спиритический сеанс…

– Сеанс провести? – с изумлением спросила Афина. – Зачем?

– Прошу передать господину Прибыткову просьбу собрать весь кружок, – не просил, а приказывал чиновник сыска. – Стульев потребуется одиннадцать… Время начала сеанса – обычное.

Мадам Иртемьевой оставалось только согласиться.

56

Аполлон Григорьевич считал, что день прожит не зря. Проведен эксперимент, который, быть может, откроет новую страницу криминалистики. Погорельскому позволено проявить фотографические пластинки и сделать с них отпечатки. После чего счастливый доктор отправлен изучать электрофотографии и находить закономерности. Дубликаты снимков, еще сырые, разложены на лабораторном столе. Лебедев показывал их не без гордости. Как отец новорожденное дитя.

– Где-то здесь скрыта искра преступления, – говорил он, указывая в белые иголочки, источаемые силуэтом ладони. – Изловить эту искру, получить подтверждение и – будьте любезны: неоспоримый метод обнаружения преступников.

– Какое пламя вы хотите разжечь из этой искры? – спросил Ванзаров, разглядывая странные снимки, больше похожие на черно-белый морозный рисунок.

Наверняка великий ум недостаточно проникся блестящим сумасшествием Погорельского, в которое Лебедев невольно поверил. И незаметно влюбился в идею электрофотографии. Как обычно происходит с безумными идеями.

– Галилею тоже не верили! Вот такие же инквизиторы, как вы, – заявил он, собирая снимки. – Вам бы только логикой душить и психологикой мучить… Ничего святого… Один голый цинизм… Иртемьев ваш пропавший объявился?

Ванзаров показал головой.

– Аполлон Григорьевич, позвольте задать странный вопрос?

Когда его друг говорит такое, уже не знаешь, к чему готовиться. Лебедев приготовился к худшему. И вытащил из нижней секции лабораторного стола склянку «Слезы жандарма». На всякий случай…

– Ну, сразите меня…

– Чего вы боитесь?

Вопрос оказался настолько неожиданным, насколько и простым.

– Боюсь дожить до старости, когда буду сидеть немощный, пускать слюни, а хорошенькая актриска станет кормить меня с ложечки кашкой… А вы чего боитесь, бесстрашный друг мой?

– Я боюсь ошибиться, – ответил Ванзаров. – И сломать чью-то жизнь…

Лебедев не заметил тени иронии или шалости. Друг его был непривычно серьезен.

– Полагаю, страх напрасный, – как можно мягче сказал он. – Это вам не грозит, да…

– В нынешнем деле я впервые боюсь ошибиться… Сильно ошибиться.

Аполлон Григорьевич прикинул: не пора ли разливать из склянки? И понял: время «Слезы жандарма» еще не пришло.

– Не узнаю вас, друг мой. Откуда робость? Уж не влюбились ли вы?

Сжав склянку, Ванзаров покрутил ее. Бесценную жидкость прорезал водоворот.

– Очевидное выглядит невероятным, а невероятное – очевидным, – сказал он, возвращая на место емкость.

– Не знаете, как пришить двух горничных с кухаркой к самоубийству Сверчкова? – спросил Лебедев, отодвигая склянку от греха подальше.

– Вот вам логическая цепочка. – Ванзаров открыл спичечный коробок и принялся выкладывать спички в ряд. – Серафима Иртемьева боялась сердечного приступа и умерла от него… Месье Калиосто боялся провала и провалился с треском… Сверчков боялся оружия и застрелился… Кухарка Лукерья боялась замерзнуть и легла спать на льду… Курочкин, который всегда боялся заснуть на посту, дремлет и ничего не видит… Нотариус Клокоцкий боится, только не признается…

– Каждый из нас чего-то боится в этом бренном мире, – изрек Лебедев и остался доволен собой.

– Иртемьев фотографировал страх на лицах девушек, включая горничную и кухарку, – слабо замечая окружающее, продолжил Ванзаров. – До этого ходил в мертвецкую Максимилиановской лечебницы, чтобы что-то делать над телами недавно умерших…

Вот тут криминалист насторожился.

– Что именно он делал?

– Полагаю, фотографировал последний и самый сильный страх… Страх смерти. Нам с вами предстоит когда-нибудь его узнать. Умирающий, вероятно, боится смерти…

Аполлон Григорьевич, хоть и не был суеверен, на всякий случай плюнул через левое плечо. Благо Ванзаров ничего не замечал, а лабораторный стол и не такое сносил.

– А горничные просто боялись Иртемьева и потому требовали с него денег, – сказал он.

Ванзаров взглянул уже осмысленным взглядом. Мыслительные тропинки закончились.

– Чем кончился опыт Погорельского по фотографированию мыслей?

Лебедев только рукой махнул.

– Полная чушь… А вот электрофотография руки кажется перспективной идеей…

– Иртемьев, как верный ученик доктора Барадюка, на этот счет был иного мнения… Он хотел идти вперед. Говорят, изобрел некий прибор, который нужно было испытывать… Понимаете, Аполлон Григорьевич?

Понимал криминалист только то, что можно потрогать, вскрыть, пощупать или получить в виде осадка химической реакции. В чем он честно признался. И потребовал разъяснений. Ванзаров отмалчивался, разглядывая фотографии.

– Вы правы, электрофотография очень перспективный метод, – вдруг сказал он. – Искры преступления… Искры страха…

– Друг мой, вы прозрели? Предлагаю это отметить! – И Лебедев потянулся за «Слезой жандарма».

Но его остановили. Ванзаров попросил показать щепы, которые были найдены в фартуке Лукерьи. Зная, что спорить бесполезно, а легче отделаться, Аполлон Григорьевич пошарил в столе и добыл конверт, в котором хранилась находка. Ванзаров высыпал на ладонь четыре гладко оструганных обломка деревянных палочек.

– Разве это щепа?

– Ну, кухонный мусор, – ответил Лебедев, которому не терпелось заняться «Слезой». – Мало ли что в карман фартука попадет…

Ванзаров не мог поверить, что гений криминалистики проявил подобную легкомысленность. Да он и сам хорош: не проверил.

– Аполлон Григорьевич, это палочки для игры в бирюльки…²⁷

Угадывая, что совершил ошибку, Аполлон Григорьевич занял глухую оборону:

– Дело ясное: кухарка резалась в бирюльки с горничными. Иртемьеву не понравился игорный притон, он всех укокошил… Чего тут размышлять…

– Возможно, вы правы, – согласился Ванзаров, лишая друга возможности поспорить и засовывая обломки в конверт. – У вас найдется сильный оптический прибор?

– Телескоп годится? – спросил Лебедев.

– Насколько велик?

– Луна – как на ладони.

– На извозчике довезете?

– Рановато еще кормить меня с ложечки… Так донесу. – И криминалист хлопнул себя по плечу. На котором, бывало, сиживала парочка актрисок. – На что смотрим?

– Сегодня вечером в доме Иртемьева будет спиритический сеанс. Шторы оставлю открытыми. Вам оставлено место в партере с чудесным видом. – И Ванзаров подмигнул.

Лебедев не мог понять: над ним изящно шутят или на самом деле не смогут без него обойтись? Без «Слезы жандарма» было не разобраться.

57

Дворник оказался рукастым. Ловко справился со старым замком, вставил новый, заделал следы взлома и подработал, чтобы мягко открывался. За честные труды Ванзаров не пожалел трешку, хотя и последнюю. Аким готов был починить, что требуется, но Ванзаров пока не планировал ломать двери. В этом доме, во всяком случае.

Отпустив дворника, он зашел на кухню и проверил содержимое сундука. В хозяйском доме Лукерья не боялась воровства, сундук не запирала. В нем нашелся нехитрый скарб девушки, экономящей копейку и собирающей на приданое: пара неношеных платьев, новая скатерть, постельное белье с кружевами и плетеный поясок с яркими узорами, какой крестьянки надевают по большим праздникам. Тут же хранилась фотокарточка ненаглядного Николая, завернутая в чистую тряпицу. Из ценностей сундук прятал коралловые бусы и плошку с бирюльками. Палочек в игровом наборе было много.

Заперев новый замок, Ванзаров спустился на набережную. Вера запаздывала. Зато у парадной он столкнулся с приятным господином неяркой наружности. Глупо было делать вид, что они не понимают, кто есть кто. Хотя лично и не знакомы.

Первым шляпу приподнял пришедший.

– Полагаю, имею честь повидаться с самим господином Ванзаровым? – спросил он со служебной улыбкой.

– Какая приятная встреча, господин Квицинский, – проявил ответную любезность чиновник сыска.

Официальную часть на этом можно было считать оконченной.

– Нет смысла говорить, что я оказался здесь случайно, – сказал Квицинский.

– Было бы глупо и недостойно вас, – ответил Ванзаров. – Агент должен был сообщить вам новости.

– Агент? Какой агент?

– Тот, кто присматривает за кружком спиритов.

Квицинский скроил задумчивое выражение лица.

– Любопытно… Неужели у нас есть агент? Кто же он?

Ванзаров назвал имя. В лице чиновника охранки не дрогнул ни единый мускул.

– Остается надеяться, что агента смогли раскусить только вы, – без тени шутки проговорил он. – Неприятный сюрприз. Как вы догадались? Где допущена ошибка?

– Психологика подсказала.

– А что это такое?

– Современная наука о границах человеческого поведения в определенных обстоятельствах, – ответил Ванзаров. – Чрезвычайно популярна в Европе.

– Надо же… Надо будет почитать, – Квицинский уважительно кивнул. – Тогда дипломатия бесполезна, откроем карты. Спрошу напрямик: в чем ваш интерес, господин Ванзаров?

Ударение было сделано на слове «ваш», чтобы не осталось сомнений.

– Моя цель – найти убийцу Сверчкова, кухарки и двух горничных, – в меру честно ответил он. Большего знать не полагалось. Даже при открытых картах не все надо открывать. Кое-что оставить в рукаве. Особенно когда играешь с охранкой.

Судя по тому, что Квицинский не уточнил, о каких кухарке и горничных идет речь, он был осведомлен о последних событиях.

– Думаю, наш интерес вам известен, – сказал он.

– Предположительно…

Улыбаясь, Квицинский насторожился.

– Что именно вы предполагаете?

– Вам нужно изобретение, которым, вероятно, занимался Иртемьев, – ответил Ванзаров. Вдалеке на канале он заметил фигуру Веры. Мадемуазель Ланд не слишком торопилась.

– Почему «вероятно»?

– Нет доказательств, что оно существует. А если существует, то неизвестно, было ли испытано…

Квицинский задумался на несколько лишних мгновений.

– У вас репутация умного и проницательного человека, господин Ванзаров… Только что вы ее подтвердили. Умный человек всегда понимает свою выгоду. Предлагаю честную сделку и не потребую подписать кровью, как какой-нибудь Мефистофель… Мы более не вмешиваемся в ваши розыски, а за это вы укажете на… изобретение. Когда найдете его. Согласны?

Ванзаров протянул руку. Сделка была такого сорта, что отказаться было нельзя. Но и выполнить почти невозможно. А потому Ванзаров согласился. Квицинский исчез буквально за мгновения до того, как подошла Вера. Как будто растаял в воздухе. Наверняка тоже заметил ее приближение.

Вера сумрачно взглянула, когда Ванзаров передал ей ключ.

– Не думаю, что Прибытков и наши согласятся, – сказала она. – Завтра сеанс у Евзапии Паладино, все берегут силы…

– Спиритизм – дело темное, никогда не знаешь, чем закончится, – ответил Ванзаров. – Готовьте стол и прочее. Как обычно…

58

Господин Гер не знал, что и подумать. С таким казусом фотограф столкнулся впервые. За двадцать лет, что держал салон фотографии на Екатерининском канале.

Заведение Исаака Пинхасовича было скромным, не чета роскошным салонам на солнечной стороне Невского проспекта или на Кадетской линии. У него не имелось выбора расписных задников, от райских кущ до видов Неаполя, какие предлагают напористые конкуренты. Не держал он гардероб исторических костюмов для ублажения фантазий клиентов. Мебель у него была такая, чтобы на ней сидеть, а не красоваться. То есть обычный венский стул и кресло для массивных особ. Гер считал, что мастерство фотографа не в красивостях заднего фона или роскошных декорациях, а в умении передать душу человека. Чтобы через века потомки смотрели на фотографии своих бабушек и дедушек и гордились. На меньшее фотограф не соглашался.

Клиенты его любили и возвращались снова. Не только потому, что господин Гер светился добродушием и умел находить со всеми общий язык. Цены он запрашивал самые умеренные, а фотографии получались чудесные. Даже самая капризная барышня, взглянув на готовый портрет, с тайной радостью убеждалась: как же она хороша и бесконечно прелестна! Ставь в рамочку и любуйся! Или пошли жениху, чтобы глаз отвести не мог, а тем более – передумать.

Гер был ласков и снисходителен к страхам клиенток. Терпеливо выслушивал про все недостатки их лица и с какой стороны их нельзя снимать ни в коем случае, успокаивал, уводил разговор на приятные мелочи и, когда барышня забывала про гримасу, делал снимок. В отличие от натянутых масок знаменитых салонов его снимки дышали жизнью. Впрочем, редкие клиенты выражали недовольство: не хватало им официальности. Но такие ошибки Исаак Пинхасович прощал.

Вторая половина октября, как всегда, была затишьем. Семейства, что желали запечатлеть отрока-гимназиста перед учебным годом, удовлетворились, зимний сезон свадеб еще не начался, а офицеров и чиновников еще не жаловали чинами и наградами. В салоне было пусто, заглядывали редкие мамаши с малыми дитятками. Ну и горничные, что удачно поступили в услужение.

С утра к Геру заглянула единственная клиентка, которая желала получить портрет с дочерью на ее двухлетие. Имея запас времени, Исаак Пинхасович постарался и сам был доволен, портрет должен был выйти чудесным. Он оставил пластинку в темной комнате и занялся наведением порядка, то есть погонял пыль веником.

Зайдя в проявочную, включил старый красный фонарь, произвел вираж и фиксаж пластинки и, немного подсушив, поставил печатать. Когда начало проявляться изображение, Гер подумал, что ему померещилось и такого быть не может, глаза подводят. Что для фотографа хуже смерти. Дождавшись окончательной проявки, Исаак Пинхасович сунул лист в закрепитель, сполоснул и вынес на свет. Глаза ему не врали. Вместо умилительного портрета матери с дочкой на снимке оказался неизвестный господин. Взгляд его был отрешенный и пустой, как у куклы.

Чтобы убедиться, что он не сошел с ума, Гер вернулся в проявочную и напечатал еще дубль. Результат был прежний. Тогда Исаак Пинхасович вынес на свет негатив. Последние сомнения отпали: каким-то странным образом на фотографию попал мужчина. А куда делась мать с дочкой? Как вообще такое возможно? И что он завтра скажет клиентке? Сомнения были тяжкими, а ответа не находилось вовсе.

Господин Гер был не только хорошим фотографом, но и законопослушным обывателем. В любой непонятной ситуации он считал своим долгом обращаться в полицию. Сложив еще сырые отпечатки и негатив в папку прейскуранта, Исаак Пинхасович направился в полицейский участок, что располагался буквально под боком.