Фальшивые императрицы и следователь Железманов

– Понимаешь, сегодня утром недалеко от города нашли тело человека, у него была такая вот записка… – Зазнаев достал записку с фамилией Саши Усачева и названием учебного заведения.

Саша взял записку, прочитал и задумчиво произнес:

– Вы думаете, что этот человек как-то связан с нашим соседом?

– Нельзя исключить возможность, что этот пострадавший и есть ваш сосед.

Саша растерянно молчал, а следователь продолжал:

– Возможно, выяснить это можно только одним способом: ты должен поехать со мной и взглянуть на тело, скажешь, он или не он. Ты готов ехать?

– Да, – несколько испуганно ответил семинарист. – А от чего он умер, он же молодой такой?

– Его убили, и я стараюсь узнать, кто это сделал, – пояснил Зазнаев, жестом показывая, что надо идти к выходу.

В морг ехали на извозчике, и в дороге Иван Васильевич опять вернулся к соседу:

– А ты хорошо знаешь этого Кремнева? Может, когда на каникулы приезжал, с ним общался?

– Да нет, мы мало общались, он уже давно в город уехал, я только и помнил, что это дядя Сеня, что он внук нашей соседки, что живет он в Питере, а когда-то давно в детстве он мне показал, как из стручка сделать свистульку, почему запомнилось – сам не знаю. Он приезжал на очень короткий срок: два-три дня, не больше. Я не общался с ним почти, с отцом он иногда перекидывался несколькими фразами – типа «Какой урожай?». Батяня спрашивал его: «Как дела?» – а он только улыбался, что, мол, лучше всех, жизнь в городе прекрасна и прочее.

– То есть ничего определенного не говорил. Может, он скрывал что?

– Не знаю, мне просто казалось, что ему вроде как стыдно с нами много общаться, он очень гордился, что в городе живет, все повторял: «Я в городе теперь».

– А ты не знаешь, он в Рязани у кого жил? Может, у него были родственники, знакомые, может, гостиницу называл?

– Не знаю, дядя Сеня ничего такого не говорил. А кто его?

– Я сам надеюсь это понять с твоей помощью.

В морге пахло лекарством и какой-то безнадежностью. Врач, увидев следователя, развел руками:

– Бог с вами, больно вы быстры, я еще не успел ничего сделать, только санитары уложили тело в прозекторской. Ну, поверхностный осмотр еще раз провел, но ничего нового я сказать не могу, никаких повреждений, кроме одного ножевого ранения под лопаткой, я не обнаружил.

– Да нет, я не за результатами вскрытия, я вот молодого человека привез. Возможно, он поможет нам установить личность покойника, – пояснил Зазнаев.

– А, вы хотите предъявить тело на опознание? Я сейчас все устрою. Подождите здесь.

Через пять минут все трое стояли перед цинковым столом, на котором под белой простыней лежала утренняя находка.

– Готовы, молодой человек? – спросил Усачева врач.

Тот испуганно сглотнул и кивнул головой. Врач отбросил простыню, обнажив голову и плечи убитого. Саша замер, потом посмотрел на Зазнаева и снова молча кивнул головой.

– Ты его узнал? Это твой сосед Кремнев, который приезжал к тебе в семинарию два дня назад? – настойчиво теребил юношу следователь.

Саша молчал: увиденное произвело на него огромное впечатление.

– Саша, соберись, – призывал его Иван Васильевич.

– Да, это он, – наконец к свидетелю вернулся дар речи.

Врач вернул на место простыню и, положив руку на плечи Усачева, развернул его к выходу. Не хватало еще этого ребенка довести до обморока. Зазнаев последовал за ними.

В коридоре медик бросил профессиональный взгляд на Усачева и, убедившись, что тот крепко стоит на ногах, повернулся к следователю:

– Я еще не делал вскрытие, за этим приходите завтра с утра или сегодня совсем к вечеру. Но кое-что поведать я вам все же могу. Если вы помните, у погибшего был найден бумажный пакетик с белым порошком.

– Вы произвели анализ? Что это? Лекарство? Или кокаин?

Конечно, в начале ХХ века наркомания была о-о-очень большой экзотикой. Неудивительно, что все оказалось прозаичнее.

– В пакетике порошок самой обычной соды. Думаю, что при вскрытие обнаружу у пострадавшего болезнь желудка. – Видя недоумение Ивана, врач пояснил: – Соду принимают при изжоге, больные часто носят с собой порошок, чтобы в случае необходимости сразу выпить и снять приступ.

– Спасибо, понял, я заеду завтра утром, и тогда вы мне подробно расскажете, может быть, это станет нужной мне ниточкой, – поблагодарил Иван и повернулся к Саше:

– Ну что, пошли, спасибо тебе, я посажу тебя на извозчика.

Однако Саша не спешил двигаться, он замер на месте и смотрел в потолок. Следователь испугался, что от процедуры опознания юноша впал в ступор.

– Э-э, ты чего? Не надо так близко принимать к сердцу, ты его почти и не знал даже.

Но с Усачевым ничего страшного не происходило.

– Я, кажется, вспомнил, – медленно произнес он.

– Вспомнил? Что?

– Я не знаю, может, это ерунда, но когда он хвастался, что живет в столице недалеко от Невского и все блага прогресса у него, то он добавил, что однажды живот скрутило, так больничка рядом, просто пять минут бежать, и там бесплатно лечат.

– Он так и сказал – «пять минут бежать»?

– Да, именно так.

– И бесплатная эта больница?

– Да, земская, наверное.

В России самая доступная для крестьян медицина была именно земская: земских больниц было больше, чем казенных, крестьяне обслуживались бесплатно, а качество лечения было даже выше, но в столице земства обычно лечебные учреждения не открывали, они старались охватить сельскую местность, где медицины вообще не было. Крестьянский мальчик Саша Усачев не знал этого, но Зазнаеву было не до объяснений таких тонкостей. Его интересовали детали:

– Может, еще что-то он сказал?

– Нет, добавил только, что прихватило его так, что был готов забежать в ближайший корпус, он совсем рядом, почти из окна виден, а он женский, но потом себя пересилил и дошел до мужского корпуса, он чуть дальше.

– А почему «почти из окна виден»? – не понял Иван.

– Не знаю, – вздохнул мальчик.

Иван Васильевич отправил семинариста на извозчике в учебное заведение, договорившись, что завтра опять заедет в Троицкую слободу, чтобы оформить показания официально. Сам же он решил проверить возможное место жительства убитого.

* * *

Самое простое, что можно предположить, так это то, что Кремнев останавливался в гостинице. Эта версия была самой легкой в проверке, и начать надо с нее. Тем более что много времени занять она не должна. Конечно, в Рязани не одна гостиница и не один постоялый двор. Однако если рассуждать логически, то человек, который так гордился, что живет в городе, а не в деревне, скорее выберет гостиницу, а не постоялый двор. При этом, судя по одежде, самая дорогая гостиница в начале Астраханской улицы (где находится та самая кондитерская, которая открыла Ольге ее беременность) ему была не по карману. Пострадавший был одет по-городскому, но вещи были явно хоть и добротные, но не изысканные и не очень дорогие. Поэтому проверять надо прежде всего гостиницу средней руки, а таких в Рязани всего раз-два и обчелся. И лучше всего начать с гостиницы, которая тоже находилась на Астраханской, буквально на перекрестке, выходя своими окнами и на Астраханскую, и на Соборную – две главные улицы города.

Интуиция и логика не подвели следователя, попал в яблочко! Не зря он по особо важным! Услужливый портье показал журнал, в котором в качестве постояльца был записан Кремнев Семен Кириллович.

– Он заплатил за неделю вперед, – пояснили в гостинице.

– Ночью он ночевал?

Позвали горничную, она поведала, что номер с утра был таким, словно постояльца ночью не было, но ведь если номер оплачен, то разве имеет значение, где постоялец проведет ночь?

На повестке дня был обыск в номере. Стандартный набор вещей: полотенце, белье, сорочки, дорожный несессер с умывальными принадлежностями, самовар-эгоист².

Никаких записок, писем, ничего, что помогло бы выявить связи, знакомства убитого. Допрос сотрудников гостиницы тоже ничего не дал: вселился, заплатил за неделю вперед, вел себя тихо, не пил, куда ходил, не рассказывал, по каким делам прибыл, тоже не делился.

Зазнаев задумчиво еще раз стал осматривать вещи – одежду, самовар, чемодан. Вдруг он заметил, что подкладка в чемодане надорвана. Пощупав повнимательнее, Иван понял, что наткнулся на тайник. Вооружившись пинцетом, он вытащил несколько сторублевых купюр. Сам факт такого тщательного укрытия денежных знаков особо не удивлял: куда только люди не прячут свои кровные, чтобы не украли! К тому же кто даст стопроцентную гарантию, что горничные в гостинице все безупречные? Следователь внимательно разглядывал купюры, и они все больше и больше привлекали внимание. Он посмотрел на них сквозь свет, потом достал лупу и стал изучать находку с ее помощью. Неужели? Ему начало казаться, что в этих бумажках есть одна особенность. Со всех банкнот смотрела строго и величаво императрица Екатерина Вторая. Изображать на денежных знаках портреты глав государства – традиция давняя. Американские доллары невозможно представить без портретов американских президентов. В царской России президентов, естественно, не было, поэтому купюры украшали портреты императоров: сторублевая досталась Екатерине Второй, пятисотрублевая – Петру Великому. В народе сторублевки любовно именовались «катеньками», а пятисотрублевые – «петеньками».

Портреты исторических деятелей были обрамлены в красивые узоры и дополнены изящными шрифтами, окрашенными в различные цвета – от светло-желтого до коричневого. Впрочем, эта красота имела практический характер: она служила одним из способов защиты от подделок. Бумажные деньги в России появились еще в конце XVIII века, а точнее в 1769 году по инициативе императрицы Екатерины II.

Великая правительница понимала, что для ускорения товарооборота нужно менять денежную систему: деньги медные и серебряные были очень неудобные – тяжелые, трудно спрятать. Поэтому по ее инициативе стали выпускать бумажные ассигнации, но при этом если ранее даже металлические деньги подделывали, то что говорить о бумажных. По всей Российской империи загуляли подделки, из-за которых бумажные купюры начали стремительно терять вес. Тогда же родился анекдот: «Сударь, вы слышали? В Москве за рубль ассигнациями дают 20 копеек серебром». – «Это еще хорошо. Могли бы давать и по морде». Россия, как и все страны, вынуждена была искать способы защиты денег от подделок. Одним из способов стала так называемая орловская печать.

Название закрепилось по имени ее создателя – И. И. Орлова. В конце XIX века он придумал уникальный способ защиты бумажных денег от подделки, предложив наносить краски на бумагу не попеременно, как обычно при получении цветного отпечатка, а все сразу. Для этого на цилиндре орловской машины устанавливали несколько форм – по числу красок. Потом печатали, но не на бумаге, а на резиновом валике, который, в свою очередь, переносил всю цветную палитру на особую сборную форму. С нее и делался оттиск на бумаге. Воспроизвести оттиски такой печати вручную было невозможно. В результате цвет плавно переходил один в другой, от светлого до темного, и границы этих переходов не существовало. А на тех бумажках, которые были в руках у следователя, приглядевшись, можно было выделить место четкой смены цвета. Похоже, что купюры с изображением великой женщины, незаконно занявшей российский престол и сделавшей немало для страны, были изготовлены не на Монетном дворе Его Императорского Величества, а в каком-то другом месте. Это давало новый поворот всему следствию.

Закончив обыск и оформив бумаги, следователь поспешил к себе в кабинет в окружной суд. Тут, пожалуй, надо пояснить: следователь начал проявлять повышенный интерес к денежным купюрам не просто так. Накануне сотрудники рязанского банка Живаго передали ему несколько сторублевок. Они были уверены, что денежные знаки ненастоящие, и назвали главный признак, который указывал на их самопальное происхождение: отсутствовала орловская печать, – то есть тот же признак, что и у купюр, найденных у убитого. Подделки были высокого качества: водяные знаки были в наличии, шрифт и рисунок на купюрах имели большое сходство с рисунком и шрифтом официальных денежных знаков. Самое главное, все подделки были единого номинала – сто рублей. Похоже, что это звенья одной цепочки, и, значит, дело следователю Зазнаеву досталось неординарное.

21 августа 1909 г., Касимов, Рязанская губерния

Следователь при Рязанском окружном суде по Касимовскому уезду Петр Андреевич Железманов, наверное, тоже бы с большой уверенностью согласился бы с тем, что уголовное дело начинается со стука. Служил он в этой должности не так много, как его старший друг Зазнаев, но стука как предвестника уголовного следствия наслушался в самых разных вариантах: стучали и в дверь служебного кабинета, стучали и в косяк двери кабинета в небольшой квартире, которую он снимал на Малой Мещанской. Вот в окно в самое неурочное время не стучали: следователь жил на втором этаже, но ночные вызовы на происшествие были хорошо знакомы и ему. Правда, ему не приходилось проявлять особого старания, чтобы не разбудить супругу, так как по молодости лет Петр Андреевич был не женат. Однако его домашние не упускали возможности высказаться по поводу ночных побудок. Домашние – это домашняя работница Прасковья, женщина серьезная, строгая; она умело вела хозяйство молодого служителя закона, кормила его отменными обедами, но никак не могла проникнуться спецификой служебной деятельности своего хозяина. Ночные визиты ей казались чем-то возмутительным. Не одобрял ночных побудок и второй домочадец Петра – здоровый рыжий кот Тимофей. Для этого у него имелись основания даже более серьезные, чем у Прасковьи. Ну скажите на милость, разве это допустимо, чтобы тебя посреди ночи сбрасывали на пол?! Для тех, кто не понял, намекнем еще раз: какое место лучше всего подходит коту для сна? Правильно! Конечно, на двуногом. Самое-самое – это уснуть на спине или груди двуногого, можно еще на том месте, что находится ниже спины, – мягко и тепло. Правда, занять такую дислокацию Тимофею получалось редко, его настойчиво отправляли спать в ноги. Ну ничего, спать по любому нужно на двуногом. И самому приятно, и ему теплее. Надо, чтобы у каждого кота был свой двуногий, а лучше несколько, тогда они бы могли поделить обязанности: один кормил бы, другой погулять выпускал, третий играл бы. Правда, самому коту мороки тоже больше: за этими двуногими глаз да глаз нужен, хлопот не оберешься, ну ничего, он, Тимофей, справится. Он кот серьезный и ответственный, дом пустить на самотек не позволит.

В данной истории судьба пощадила нервную систему Тимофея, и новое дело началось не со стука в окно или в дверь спальни, а со стука в дверь служебного кабинета. Несмотря на прелести уходящего лета, Петр был вынужден находиться в своем кабинете много времени, он оставался в нем и тогда, когда истекало присутственное время, а бывало, и приходил в воскресные дни. Лето началось с командировки в Одессу, и пока он со своим другом искал старинную икону, лечился в госпитале после ранения, в уезде люди не переставали драться, воровать, и по возвращении Петра Андреевича ждала куча нерешенных дел. Чтобы разобраться со всей этой кучей, он решил не ездить надолго в отпуск. Он только на неделю покинул свое место службы. Вначале съездил в Тверь – свой родной город, где у него остались мать и младшая сестра Лиза. Сестер у Железманова было две, обе были младше его. Но та, которая была старше, Катя, уже покинула отчий дом. Она училась на историческом факультете Высших Бестужевских курсов в Питере. А младшая, Лиза, этим летом окончила гимназию и собиралась поступать на медицинские курсы. Она мечтала стать хирургом. Петр поехал в родной город, чтобы лично поздравить сестру с окончанием гимназии, еще раз обсудить выбор профессии и помочь определиться с выбором учебного заведения. Девушек на медицинские факультеты университетов не брали, но существовали специальные высшие курсы, где женщин учили на медиков. Они были в обеих столицах – в Москве и в Санкт-Петербурге. В конечном итоге выбор пал на Санкт-Петербургский женский медицинский институт. Это учебное заведение готовило женщин-врачей уже с 1878 года. Соответственно, учебная база, подбор преподавательских кадров должны быть на уровне. Был еще один важный аргумент в пользу столицы: рядом будет старшая сестра. Отца у них уже давно не было, но материально семью поддерживал дядя – мамин брат, который оплачивал обучение своих племянников. На остальное (книги, пропитание, одежду) приходилось зарабатывать самим. Железманов финансово помогал одной сестре и планировал помогать другой. Был еще один важный момент: в Петербурге женский медицинский институт имел свое общежитие. Девушки могли не снимать углы у сомнительных личностей, а, наоборот, жить дружной коммуной, поддерживая друг друга. Катя тоже жила в общежитии, в общежитии бестужевок. Вот и смогут навещать друг друга. Прием в вуз начинался сразу после вручения аттестатов об окончании гимназии. Принимали без экзаменов, причем порой придерживались простого правила: зачисляли тех, кто первым приносил документы. Поэтому, пережив впечатления после выпускного акта в гимназии, брат и сестра собрались в Питер. Всем в семье казалось, что будет лучше, если сопровождать кандидатку в медички будет брат, а не сестра. Солиднее, что ли. В столице брат и сестра пробыли недолго – нашли нужное учебное заведение, подали документы, решили вопросы с общежитием, а потом оба поехали обратно. Государство платит ему неплохое жалованье. Но за это жалованье службе приходилось порой отдавать всего себя, усердно разгребая летние завалы, а ведь новые дела не прекращали поступать!

Вот и несмелый стук в дверь возвестил об очередном деле.

– Войдите! – привычно крикнул Железманов, попутно продолжая писать.

Дверь открылась, и за ней обнаружилось трое мужчин. По внешнему виду было понятно, что это типичные представители мещанского сословия, не особо состоятельные, но и не самые бедные.

– Вы ко мне? – спросил служитель закона, прекрасно понимая, что вопрос риторический: выражение лиц посетителей не оставляло никаких сомнений, что это заявители.

– Да, ваше благородие, к вам, вот пришли поведать про одного нечестивца.

– Заходите, – распорядился Железманов. От его взгляда не укрылось, что один из троих посетителей явно за старшего. Он зыркнул глазами на своих попутчиков. Они чуток потоптались на пороге, но под строгим взглядом своего товарища вошли в кабинет.

– Слушаю вас. Начните с того, что скажите, кто вы и откуда, – потребовал хозяин кабинета.

– Вот, ваше благородие, это я их убедил прийти к вам, а то совсем голову потеряли, – поведал тот, кто явно был за старшего.

– От чего?

– От денег лихих! – воскликнул мужчина.

– Вас как звать-величать? – настаивал на конкретике Петр Андреевич.

– Меня зовут Сергей Петрович Аксиминов, – представился мужчина. – А вот товарищи мои: Иван Григорьевич Куляев и Василий Анисимович Шилин. Вот я их убедил прийти к вам, а то, похоже, влипли они в нехорошую историю, и я говорю им, что, мол, к вам надо идти, пока на каторгу не повели.

– Вы с повинной пришли? – спросил следователь.

– Да, с повинной, говорят, повинную голову меч не сечет. Рассказывай, Иван, – приказал Аксиминов, строго глянув на попутчика.

Тот, чуть помявшись, начал рассказывать.

Через сорок минут следователь уже не знал, как сдержаться от смеха, уж больно необычно и даже комично выглядело повествование визитеров.

История эта началась за три месяца до того, как в кабинете следователя появилась эта троица.

В начале мая 1909 года Иван Куляев поехал к своему знакомому в село Красный Яр. На обратном пути, когда Иван уже выезжал из села, на обочине дороги он увидел прилично одетого человека. Тот взмахнул рукой и попросил подвезти до города. Куляев согласился: одному ехать скучно, а с попутчиком поболтать можно. Расчет на интересную беседу оправдал себя. Незнакомец представился Дмитрием Васильевичем и после обсуждения некоторых общих тем (погода, урожай, цены на местных рынках) неожиданно предложил:

– А разбогатеть желания нет?

– У кого же нет такого желания? Вестимо, с деньгами лучше, чем без них, – резонно заметил Куляев.

– Я могу подсобить тебе, но ты тоже мне должен помочь.

– Давай, я готов, что нужно делать?

– Да ничего особенного. Только тут вначале надо будет свои вложить. У тебя деньги есть?

– Есть немного. А сколько надо?

– Тысяч пять есть?

– Пять тысяч?! – изумился Куляев. – Нет, столько у меня нет.

– А сколько есть? Может, три тысячи есть?

– Да у меня, может, только тысяча наберется, – растерянно протянул Иван. Становилось обидно: вроде предложили разбогатеть, и получается, что для этого как раз богатство и нужно. Но неожиданно попутчик обрадовал:

– Ладно, давай свою тысячу, для начала хватит, – чуть помолчав, промолвил он.

– Хорошо, вот только в Касимов приедем. А что делать надо и когда приварок будет? Долго прибыли ждать? – Куляев решил, что ему предлагают вложиться в коммерческое предприятие.

– Да ждать недолго. Если ты мне завтра эту тысячу дашь, то через три дня уже полторы получишь.

– Врешь ты небось, какие полторы тысячи за три дня?

– Не вру, все будет.

– Рассказывай как, а то сдается мне, что заливать ты мастер. – Куляева все больше грыз червь сомнения.

– Только это… Ты язык за зубами держать умеешь? – изобразил колебания новоявленный благодетель.

– Умею. Вот тебе крест. – Жажда наживы уже крепко проникла в душу Ивана, напрочь отбив способность рассуждать логично и осторожно. Незнакомец сообразил, что рыбка сидит на крючке прочно, и начал излагать план:

– Ты дашь мне эту тысячу сторублевыми купюрами. У меня есть такой специальный раствор, его один знакомый химик разработал, только ты про него никому не говори. Секрет это большой, государственная тайна. – Последняя фраза сопровождалась понижением голоса и соответствующей жестикуляцией: Дмитрий Васильевич испуганно оглянулся и даже наклонился к уху собеседника, прикрывая собственный рот ладонью, словно на пустынной дороге, кроме лошади, их кто-то мог услышать.

– Да я же сказал: могила! – горячо и нетерпеливо заверил Куляев, но тоже испуганно осмотрелся на предмет случайных ушей. Но уши были только лошадиные, и то они меньше всего интересовались разговорами двух седоков, только временами подергивались, чтобы согнать надоедливых мух.

– Ладно, слушай дальше, – милостиво разрешил Дмитрий Васильевич. – Так вот ты даешь мне эти купюры, я их смачиваю этим раствором, и мы их прижимаем к чистой бумаге, кладем под пресс, ждем.

Сказав эту фразу, он замолчал, напустив на себя таинственность. Впрочем, он мог особо и не драматизировать: Куляев и так распалился, ничего уже не соображал, подпрыгивая в коляске от нетерпения.

– Ну и что?! Что будет-то?

– Да ничего особого не будет, просто на этой бумаге отпечатается купюра, и ты с ней можешь в лавку идти. Можно даже несколько раз так сделать, больше прибыли будет.

– Врешь! – Куляев был ошарашен таким простым способом разбогатеть.

– Не хочешь – не верь. Приедем в город, высади меня у заставы, я другого человека найду.

В разговоре наступила пауза. Дмитрий Васильевич ждал, он давно понял, что жадность и глупость уживаются в этом касимовском мещанине в удивительных количествах. Осталось только ждать, причем недолго. Расчет оказался верным: не проехали версты, как Куляев возобновил разговор:

– Что, и правда отпечатывается? И хорошо получается?

– Не сумлевайся, хорошо выходит, – с некоторой обидой заявил предприниматель. – На Монетном дворе Его Императорского Величества давно так деньги делают. Вначале на станке несколько купюр отпечатают, а потом с них копии снимают, так дешевле, ну чтобы лишний раз станок не гонять. Мой знакомый как раз для Монетного двора этот состав изобрел.

– Это типа как мой племянник давеча конфетную бумажку в стакане чая намочил и на буфет наклеил, она там и отпечаталась, – словно делая открытие, медленно произнес Куляев.

– Вот-вот, вроде того.

Операция по изготовлению денег была назначена через день, решили, что для этого лучше всего подойдет баня во дворе дома Куляева. Тот жил в тихом месте: на Казанской улице рядом с Никольским оврагом вдали от центральной улицы. Естественно, собрались ночью, чтобы избежать случайных свидетелей.

В бане занавесили окно, перед началом всей операции Куляев обошел строение, дабы убедиться, что рядом никого нет, потом тщательно запер дверь и бережно вытащил из внутреннего кармана десять купюр сторублевого достоинства. Дмитрий Васильевич внимательно осмотрел стол, даже подул на него, чтобы сдуть возможный мусор, потом с видом колдуна или шамана, выполняющего сложный обряд, стал раскладывать на столе белые листы бумаги и брызгать на них какой-то жидкостью.

– Ты это, не очень много лей, а то на следующую партию не хватит, – неожиданно выступил с руководящим указанием Куляев.

– Не учи ученого, – остановил его подельник. – Давай лучше клади на листы купюры.

– «Катьку» лицом вверх класть аль вниз? – неожиданно вспомнил про портрет императрицы на купюрах Куляев.

– А без разницы, главное, чтобы близко лежали и друг на друга не накладывались, а то белые полоски останутся.

Куляев начал раскладывать денежные знаки; вначале он положил купюру вверх той стороной, где была изображена императрица, но потом перевернул: ему показалось, что Екатерина смотрит на него укоризненно. Когда все денежные знаки были уложены, Дмитрий Васильевич опять побрызгал деньги жидкостью и стал укладывать на них кирпичи. Когда последний кирпич занял свое место, в дверь постучали. Оба подельника вздрогнули.

– Иди посмотри, кто там, если кто нехороший, ну там из полиции, например, то дай знать – начни кашлять, что ли. Если просто чужой, то отправляй его отсюда под любым предлогом, если попытается войти, то тоже кашляй, самое главное – тяни время, – проинструктировал Ивана Дмитрий Васильевич. Тот кивнул, мол, понял, и пошел к двери.

Стук продолжался и звучал очень настойчиво. Когда Куляев открыл дверь, то ему в глаза сразу бросилась форменная фуражка городового. Иван зашелся в кашле, одной рукой хватаясь за грудь, другой за косяк двери, тем самым перекрывая сотруднику полиции вход в помещение.

– Здравия желаю, извиняюсь за беспокойство, но я должен осмотреть помещение, мне поступили данные, что здесь тайная сходка.

– Да помилуйте, кхе-кхе-е-кхе, какая сходка, кхе-кхе, тут и нет никого, – заливаясь искусственным кашлем, хватаясь за грудь и косяк, отпирался Иван. Самое главное – он продолжал топтаться у входа, не давая войти представителю закона. А тот смиренно стоял у двери, терпеливо ожидая, когда приступ кашля пройдет. Однако ничего нельзя растягивать бесконечно: в конечном итоге городовому надоело ждать, он просто рукой отодвинул кашляющего господина и вошел в помещение. Там он строгим взором оглядел окружающее пространство и Дмитрия Васильевича, который смущенно замер у стола с кирпичами.

– Так, чем занимаемся? Запрещенную литературу читаем? – прорычал полицейский.

– Да нет, как можно, мы ничем плохим не занимаемся, – лепетал Дмитрий, вид у него был испуганный, даже жалкий.

– А что тогда людей хоронитесь?

– Да вот мы с Иваном Григорьевичем в картишки переброситься собрались, партию в преферанс. – Из-за спины на обозрение была вытащена колода карт.

– А дома что не играется? – продолжал допрашивать городовой.

– Да у него жена меня терпеть не может, вот и встречаемся здесь, чтобы, значит, того, не вопила, – продолжал лепетать Дмитрий.

Городовой перевел вопросительный взгляд на Кураева, тот от испуга потерял дар речи и только испуганно закивал головой. Затем полицейский подошел к столу и произнес:

– Так, а это что такое? Может, под кирпичами листовки противоправные лежат? – Городовой протянул руку к кирпичу. У Ивана от страха потемнело в глазах, к горлу подкатила волна тошноты. Но когда рука стража порядка подняла кирпич, выяснилось, что под ним ничего не было! Городовой разочарованно опустил кирпич, потом поднял еще один, задумчиво посмотрел на пустой стол, еще раз окинул помещение суровым взглядом, надеясь увидеть какую-либо крамолу, выходящую из-под стола. Но никакой крамолы не было.

– Желаю здравствовать! – прорычал служивый и покинул помещение.

– Уф-ф! – облегченно выдохнул Иван. Потом тоже поднял кирпич, затем второй, обнаружил под ними голые доски и изумленно спросил:

– А где всё?

– Как где? Вон в огне догорает. – Дмитрий кивнул на печку, где бойко подпрыгивали языки пламени. – Ты что думаешь, что я тут просто в потолок плевал, когда ты театр одного актера пытался изображать и фальшиво кашлял у двери? Ты мог бы и подольше его у дверей подержать, скажи мне спасибо, что я так быстро среагировал, едва успел, с другим товарищем ты бы сейчас в каземат собирался бы.

– А как же мои, то есть наши деньги?

– Как? А так вот, сгорели. Радуйся, что так все обернулось, лучше без денег, но на свободе, на каторге тебе «катеньки» все равно ни к чему. Ладно, я пошел. – Дмитрий двинулся к двери.

– А я как?

– Чего «как»? Сгорели твои деньги, жидкости тоже мало осталось, так что прощай, сиди и радуйся, что обошлось. – Дмитрий Васильевич покинул помещение, оставив Ивана в полной растерянности…

На некоторое время в кабинете следователя воцарилась тишина, заявитель замолчал.

– И теперь, по прошествии достаточно большого промежутка времени, вы наконец решили заявить? – нарушил молчание следователь.

– Так на этом вся эта история не закончилась! – всплеснув руками, выдал Куляев.

– Да?! – удивился Железманов. – Продолжайте.

– Шел я один раз по Соборной площади, вот Шилина встретил, стали с ним последние новости обсуждать. – Он кивнул в сторону своего товарища, который доселе не произнес ни слова. – И что же вы думаете! Нам навстречу идет этот самый Дмитрий Васильевич. Прямо около торговых рядов и повстречались. Нос к носу. Около лавки импортных товаров, я чаю собирался прикупить. А тут такая встреча! Я как его увидел, аж обомлел. Он тоже меня узнал.

– И как он отреагировал на вашу встречу? – спросил Петр Андреевич.

– Обрадовался! А потом сказал, что для меня у него есть хорошее предложение.

Дмитрий Васильевич и в самом деле изобразил бурную радость:

– Иван Григорьевич! Дорогой! Как хорошо, что я вас встретил! У меня для вас есть хорошая новость.

– Какая новость?

Тот отвел Куляева в сторонку и тихим голосом произнес:

– Знакомый мой, о котором я вам недавно рассказывал, опять мне товар свой поставил, мы можем закончить наше предприятие.

Увидев, что у Куляева алчно заблестели глаза (про чай моментально забыл), добавил:

– Вот только желательно все же сумму взять покрупнее, а то неприбыльно получается, я в прошлый раз в накладе остался: за жидкость деньги заплатил, а все потом огонь съел.