Читать книгу: «Три дня после смерти. История Терезы Вальдес», страница 3

Глава 3. Ателье Valdés

Солнечное утро прокралось в комнату Терезы, как незваный гость – неслышно, на цыпочках. Лучи, просачиваясь сквозь полупрозрачные занавески, рисовали на полу причудливые узоры и таяли в густом ворсе ковра. Она любила ходить босиком, ощущая тепло, как песок на пляже в детстве. В её квартире не было ни клочка голого паркета или плитки, всё было застелено плотными и мягкими коврами и даже ковролином в прихожей, чтобы первые шаги с улицы сразу тонули в тепле. Через приоткрытое окно осенний сквозняк пошевелил лёгкую занавеску, и луч света ударил ей прямо в лицо, зажмурившись, она отвернулась, а затем провела ладонью по щеке, стирая остатки сна, и медленно села на кровати. В комната было настолько тихо, что даже улицы за окном, обычно шумные, затаили дыхание. Рука сама потянулась к тумбочке, нащупала сигареты, и первая затяжка обожгла горло, но вернула ощущение реальности.

Тереза медленно выдыхала табачный дым, наблюдая, как он причудливо извивается в солнечном луче, и эта привычка прочно вошла в её жизнь с того самого момента пробуждения после долгого беспамятства. Она отчетливо помнила стерильный запах больничной палаты, непривычную легкость собственного тела после месяцев неподвижности и… его, Мигеля, сидящего у кровати с дорогой пачкой сигарет в изящных пальцах. Он тогда, не дожидаясь ответа на свой вопрос, поднес зажжённую спичку к её губам, и первый едкий дым вызвал приступ кашля, но она не стала отстраняться, ощущая, как вместе с никотином в лёгкие проникает долгожданное чувство жизни.

Подойдя к зеркалу, она уперлась в него ладонями. Стекло было холодным и запотевало от её дыхания, она смотрела в отражение сквозь быстро исчезающий туман. Бледная кожа, тени под глазами и потрескавшиеся губы, в зеркале её лицо казалось чужим. Резким движением она оттолкнулась, оставив на нём смазанные отпечатки ладоней.

– Хватит, – сказала она вполголоса и направилась в ванную.

Вода хлынула из крана сначала ледяная, потом теплее. Тереза вошла под душ, не снимая ночной рубашки. Влага быстро пропитала ткань, а пар заполнил пространство, превращая ванную в парилку, она медленно стянула мокрую одежду, и та упала с глухим шлепком.

Горячие струи обжигали кожу, но она не убавляла напор. Флакон французского геля с ароматом Bois d'Orange¹⁹ выскользнул из рук и со стуком ударился о дно ванны, а воздух сразу наполнился терпким цитрусовым ароматом с пряной нотой сандала, постепенно возвращая Терезу в приятное равновесие. Когда кожа на плечах начала розоветь от жары, она выключила кран, и тишина обрушилась на неё, глухая и звенящая. Тереза дрожала, ощущая, как с ресниц капли падают на щеки, оставляя тонкие полоски от высохших слёз.

Войдя в кухню, она без раздумий налила себе кофе и на секунду задержалась, вглядываясь в тёмную поверхность, где среди дрожащих бликов отражалось её лицо. Такое гладкое и загорелое, как в те давние дни, когда она бегала босиком по пыльным улицам своего городка. Тогда солнце оставляло на её щеках не морщины, а тёплые поцелуи, но стоило чуть повернуть чашку, и иллюзия рушилась, открывая лицо усталой женщины с бледной кожей и тенями под глазами.

Тереза, уже торопясь, застёгивала ремешок часов на тонком запястье, когда в дверь раздался резкий, требовательный звонок. Пальцы её непроизвольно замерли, челюсть сжалась в знакомом раздражении – этот навязчивый ритм, дробный и беспокойный, преследовал её уже не первый месяц. Открыв дверь, она выдавила из себя формальную улыбку, за которой скрывалось усталое раздражение. На пороге, как и ожидалось, маячила Луиса – вездесущая соседка с третьего этажа, облачённая в поношенный розовый халат, её волосы были уложены в сложную конструкцию, напоминающую причёски теледив из утренних передач.

– ¡Buenos días, Teresa!²⁰ – просияла Луиса, как будто она видела её несколько лет назад, а не позавчера. – Я только что испекла мои знаменитые magdalenas²¹ и сразу подумала, что надо угостить тебя! Ты же всё время работаешь, наверное, и не завтракаешь по-человечески!

Тереза наклонила голову, принимая тарелку. Тёплый аромат ванили и лимонной цедры пробивался сквозь ткань.

– Gracias, Luisa. Muy amable²², – её голос был ровным, вежливым, но без тепла. Всё, как всегда.

– Ой, да что ты! – Луиса шагнула вперёд, надеясь, что её пустят. – Я вчера получила новую коллекцию французского белья, прелесть! Может, заглянешь? Вдруг подберёшь что-то для своих клиенток? Я тебе сделаю хорошую скидку!

Тереза чуть крепче сжала пальцами край тарелки.

– Благодарю, но у меня всё уже налажено с поставщиками.

– Ну конечно-конечно! – засмеялась Луиса, махнув рукой. – Кто, как не ты, лучше всех разбирается! Por cierto²³… – она вдруг понизила голос, хотя в коридоре никого не было, – вчера видела тебя с Карлосом. Вы знакомы?

– Я не понимаю, о чём ты говоришь, – Тереза почувствовала, как леденеет кровь. – Извини, Luisa, я спешу. У меня заказ к десяти.

– Ах да, конечно! – Луиса наконец отступила, но продолжала сиять. – Понимаю-понимаю! Ну ладно, не буду задерживать. Обязательно попробуй magdalenas, они прямо из духовки, еще дышат!

Тереза кивнула, медленно прикрыла дверь и голос соседки растворился в шагах по коридору. Она привычным жестом переложила тёплую выпечку в пластиковый контейнер, который хранился на кухне для таких случаев. Щелчок крышки, и он исчез в глубине сумки, среди ключей, кошелька и помятой пачки сигарет.

Рука уже тянулась к дверной ручке, как вдруг остановилась.

– Чёрт, – выдохнула Тереза, взглянув вниз. Босые ноги. Туфли – тёмно-синие лодочки – стояли у дивана, где она их оставила прошлым вечером. Одной рукой натягивая туфлю, другой она нащупала маленький флакон духов в кармане сумки. Тереза нажала, но в ответ – только сухое и пустое шипение.

– Надо купить новые, – отметила она мысленно, прикидывая, по пути ли ей будет заглянуть в лавку на Gran Vía. Сумка уже тяжело легла на плечо, а контейнер стукнулся о бедро. Сегодня швеи в ателье снова будут лакомиться угощением от назойливой Луисы.

Она всегда шла в ателье пешком, это был её утренний ритуал, состоящий из четырех кварталов по узким улицам старого Мадрида. Это был самый короткий путь, на котором можно было хотя бы немного отдышаться, прежде чем снова нырнуть в ткани, выкройки, мерки и просьбы. Первая остановка – маленькая булочная, где официант принёс café solo²⁴, крепкий, как исповедальное зелье. Не потому, что хотелось, а потому, что так заведено, в бумажном стаканчике, столик у стены и снова сигарета Fortuna²⁵, без фильтра. Но в этот раз ей было необходимо нарушить привычный маршрут и заглянуть в лавку Álvarez & Hija²⁶, где последние восемь лет она покупала свои духи.

Над дверью звякнул колокольчик, и старик Матиас, не отрываясь от газеты, пробормотал:

– Buenos días, señorita Valdés.

Она поздоровалась и направилась к полке с привычным ароматом, но когда брызнула каплю на запястье и поднесла его к носу, что-то в ней отшатнулось. Запах, некогда родной, сегодня казался чужим с каким-то жёстким эхом. Эти духи появились у неё в первый день после выписки. Мигель тогда протянул изящную коробку, сказав, что она их очень любила до аварии. Тереза, конечно же, их взяла, не решаясь признаться, что не узнаёт аромат, и каждый раз, когда она пользовалась ими, ловила на себе его довольный взгляд. Он наслаждался не ароматом, а своей способностью диктовать ей даже такие мелочи. Но сегодня впервые запах вызвал у неё рвотный позыв.

– Что-то новенькое посоветуете? – спросила она, проводя пальцем вдоль ряда флаконов.

Матиас отложил газету и неспешно подошёл:

– Для вас? Хм… что-то лёгкое и сладковатое, но не приторное, – он дотянулся до верхней полки и достал узкий флакон с золотистой этикеткой. – Попробуйте Flores de Azahar²⁷. Апельсиновый цвет, мед, немного ванили… Тонкий, но стойкий.

Тереза нанесла пару капель на сгиб локтя, подождала и вдохнула. Аромат оказался тёплым, мягким и напомнил ей утро в Навалуэнге, когда апельсиновые деревья цвели под окном её детской спальни.

– Беру.

Расплатившись, она убрала флакон в сумку и вышла, а новый запах лёг на кожу, обещая перемены. До ателье оставался один квартал, она прошла его, не поднимая взгляда с асфальта. Прежде чем войти, Тереза, как всегда, посмотрела сквозь прозрачные витрины, проверяя кто находится внутри, и только потом толкнула тяжёлую дверь. Она сделала паузу, ожидая приветствий от своих работников и вдыхая запах ткани, ниток и утреннего кофе, который Сантьяго, её личный секретарь, уже разносил по комнатам.

– ¡Buenos días, jefa!²⁸ – раздалось со всех сторон.

Она протянула контейнер молодой подмастерье:

– От Луисы. Раздай в перерыве.

В дальнем углу, у раскройного стола, склонился над выкройкой её отец – дон Вальдес. Седые волосы взъерошены, на переносице очки в потёртой золотой оправе, которые он упорно отказывался менять. Его руки всегда чуть подёргивались, когда сильно нервничал.

– Papá, – она подошла и поцеловала его в лоб. – Ты снова работаешь с самого утра? Я же просила, береги себя.

Он фыркнул, но в глазах вспыхнула добрая искра:

– А кто ещё проверит ткани? Привезли вчера вечером – шёлк отвратительный. Пришлось пересматривать весь заказ сеньоры Паулы.

Сантьяго появился молниеносно, как Санчо, верный спутник Дон Кихота. Для него эта работа была спасением, потому что после восьми лет в тюрьме за убийство, совершенное в пьяной драке, мир встретил его зарешеченными взглядами и захлопнутыми дверями. Бывший заключенный, тридцать два года, шрам от ножа через всю щеку – кому такой нужен? Судьба свела его с Терезой на вокзале Чамартин, где она, случайно оставшись на ночь из-за отмененного поезда, разговорилась с ним за чашкой мутного кофе из автомата. Её удивило то, что он читал «Тень ветра» – Тереза тогда сразу приметила рваный экземпляр, торчащий из кармана рюкзака. Через два часа беседы, в которой он ни разу не попросил денег, она вдруг сказала: «Приходите завтра в ателье Вальдес». Теперь он хранил её память, будто каждая запись в блокноте была выложена из его благодарности.

– Сегодня ждём дона Рамоса к одиннадцати, а в два приедет…

– Позже, – прервав его, Тереза направилась к стеллажам. – Сначала посмотрим, что там за отвратительный шёлк.

Она провела рукой по бордовому рулону, подняла ткань к свету – нити шли неровно. Сжав край между пальцами, быстро потёрла – вместо характерного шелеста был лишь глухой звук, предательски выдающий подделку, ведь настоящий шёлк звучит иначе – звонко, с лёгким хрустом, le crisant²⁹.

– Это же для Маркесы!

Она отбросила ткань, сжала кулаки и выругалась сквозь зубы, почти беззвучно:

– Паула… сука!

Сантьяго уже стоял с телефоном, но Тереза остановила его резким движением.

– Нет. Я сама.

Злость охватила её, пока она набирала номер, но голос звучал ровно, холодно:

– Паула. Ваш шёлк не достоин даже мусорной корзины. Я только что слышала, как он умирает у меня в руках – ни намёка на crisant. Вы и правда думаете, что Вальдесы забыли, как звучит настоящая ткань?

С другого конца послышались оправдания, но Тереза не дала договорить:

– Никаких ошибок поставщика. Это ваше сознательное мошенничество. Через час вы лично будете здесь с заменой, и да, я проверю каждый сантиметр. Если хоть один рулон не запоёт… Вы знаете, что означает потерять наше ателье как клиента. Я не хочу слушать ваши оправдания.

В мастерской воцарилась глубокая тишина, настолько всепоглощающая, что даже привычный гул швейных машин внезапно стих, затаив дыхание. Сеньор Вальдес стоял неподвижно, его проницательный взгляд скользил по Терезе, и в глубине его глаз, обычно таких строгих и оценивающих, вспыхнула искра неподдельного одобрения, а уголки его губ дрогнули в едва уловимой улыбке, выдававшей редкое для него чувство – гордость.

Тереза Вальдес закрыла глаза на мгновение, делая глубокий вдох. В воздухе витал нежный аромат её новых духов, смешиваясь с запахом свежего льна и шелка, напоминая ей о тихих утренних часах, когда мастерская была пуста, а первые лучи солнца мягко ложились на раскроенные ткани. Когда-то до того, как Мигель запустил свои руки в их дело, ателье Вальдес было скромным семейным предприятием. Клиентами были друзья, соседи, знакомые с ближних улиц, те, кто ценил качественный крой, внимательный подход и тепло человеческих рук. Они не шили для королей и знати, не гремели на всю Испанию, но денег хватало на жизнь, на хорошие ткани и на уютные воскресные обеды в кругу близких. Теперь же их мастерская превратилась в место, куда приезжали важные персоны. Заказы сыпались один за другим, деньги текли рекой, но вместе с ними пришли спешка, нервы и бесконечные требования.

Внезапно дверь с легким скрипом распахнулась, нарушив умиротворение, и на пороге стояла Сара, на её юном лице читалась тревога, а губы были слегка прикушены от волнения. За ней, с достоинством поправляя кружевные перчатки, вошла её мать – женщина с безупречной осанкой и холодноватым взглядом. Стоило Саре увидеть Терезу, как её лицо мгновенно преобразилось, засияв радостью и облегчением, словно в этой мастерской она нашла долгожданное решение своей проблемы.

– ¡Señorita Valdés! Я… кажется, немного поправилась. Эти бесконечные банкеты…

Тереза молча подошла к висящему на манекене платью – изысканное французское кружево с тончайшим растительным узором, сотканное вручную, мягко ниспадало на итальянский шелк тёплого сливочного оттенка, который за десятилетия приобрёл благородную патину времени. Десятки жемчужин, аккуратно нашитых вдоль корсажа и рассыпанных по подолу, мерцали приглушенным блеском, словно храня память о давно отзвучавшем свадебном марше. Это платье разительно отличалось от привычных заказов. В последние годы невесты приходили с вырезками из глянцевых журналов, тыкая пальцами в фотографии голливудских знаменитостей, требуя точных копий последних модных тенденций. Но сегодня перед Терезой висела семейная реликвия, свадебное платье матери невесты, бережно сохраненное, пожелтевшее от времени, но не утратившее своего изысканного достоинства.

– Не волнуйтесь, ведь это платье от Вальдес – здесь всё предусмотрено.

Она расстегнула несколько скрытых крючков на спинке, добавляя пару лишних сантиметров.

– Видите? Два сантиметра запаса и, при необходимости, сделаем больше.

Сара восхитилась:

– Вы волшебница!

Тереза улыбнулась и вспомнила, что мать всегда говорила ей: «Настоящий мастер всегда оставляет место для человеческих слабостей».

Сара кружилась перед зеркалом, ее глаза блестели от радости.

– Я чувствую себя принцессой!

Тереза заметила, что ткань немного натянулась на бёдрах.

– Один момент, – она взяла булавку с подушечки на запястье и ловко ослабила шов на боковой складке.

– Теперь всё идеально, – прошептала она, поглаживая шёлк, тот лёг безупречно.

Лаура, одна из портних, наблюдая за примеркой, восхищённо покачала головой:

– Jefa, вы и корову смогли бы вписать в платье балерины!

В мастерской раздался дружный смех, даже мать невесты улыбнулась.

– А когда же ваша свадьба? – не отставала Лаура, пока Сара крутилась перед зеркалом.

Тереза сделала вид, что поправляет складки на подоле, но её взгляд невольно скользнул к стене, где в резных рамах висели пожелтевшие фотографии, немые свидетельства славы ателье Вальдес. Там застыли во времени их главные триумфы: дон Рикардо Дельгадо, алькальд³⁰ Мадрида, в безупречном смокинге, сшитом её отцом в 1978-м – первый крупный заказ после того, как Мигель взял бразды правления в свои руки, и Маркиза де лос Велес, парящая в облаке шёлка на королевском приёме 1983 года, и… Антонио де ла Крус, тореро, что появился в ателье весной 1984-го, заказав костюм для особой корриды. С первого взгляда на Терезу он потерял голову и после этого находил любые поводы вернуться – то пуговицу пришить, то подкладку сменить.

Каждую победу на арене он посвящал ей, принося красные розы, которые Тереза тайком выбрасывала, боясь взгляда Мигеля. Но это не помогло, в конце концов, она получила его фотографию, и последний заказ Антонио был выполнен безупречно, в кроваво-красных и золотых тонах. Когда Тереза принесла готовый костюм, он взял её за руку и прошептал: «Выходи за меня». Через три дня Мигель молча положил перед ней газету со снимком, где Антонио с разорванной грудью лежал на песке арены, а на нём был тот самый костюм.

– Все мои женихи там, – тихо сказала Тереза, указав взглядом на стену с фотографиями, но перед глазами всплыло уже другое воспоминание: письмо от Изабель, пришедшее шесть лет назад. Конверт из Барселоны, изящный шрифт на плотной бумаге. «Дорогая Тереза, я выхожу замуж! Приезжай, пожалуйста, мне так важно, чтобы ты была рядом…». Она тогда долго держала его в руках, вспоминая, как они с Изабель, две шестнадцатилетние девчонки, смеющиеся и полные надежд, спорили, кто первая выйдет замуж. Всё казалось таким простым, но Тереза так и не поехала, вежливо отказавшись, сослалась на работу.

Изабель теперь жила в Барселоне, замужем за стоматологом, имела троих детей. Они писали друг другу раз в год, это были аккуратные открытки на Рождество и вежливые фразы о погоде, детях, скидках в магазинах.

– Señorita Valdés? – встревоженный голос Сары вернул её в реальность.

– Простите… свадьбы всегда возвращают меня к юности, – сказала она, ощущая, как в висках стягивается боль.

Сара ещё раз повернулась к зеркалу, и жемчужные бусины на фате заиграли светом.

– Это именно то, о чём я мечтала, – прошептала она, нежно касаясь кружева.

– Вы великолепны, – отозвалась Тереза, отступая на шаг.

– Спасибо вам за всё! Надеюсь, скоро и вы примерите свадебное платье! – тихо сказала Сара, спускаясь с подиума.

Тереза согласилась и поблагодарила за заказ, не поднимая взгляда, сверяясь с заметками в блокноте.

Дверь едва успела закрыться за счастливой невестой, как тут же снова распахнулась с оглушительным стуком. На пороге появилась Паула, запыхавшаяся, с двумя помощниками, тащившими тяжёлые коробки.

– Тереза, прошу прощения, это недоразумение! – начала она на бегу, но Тереза подняла руку, пресекая поток оправданий.

– Проверьте сами, – сказала она, протягивая отрез ткани.

Паула, краснея, сжала край, и в мастерской прозвучал ясный, почти торжественный crisant.

– Вот так и должно быть, – сказала Тереза и, не глядя на неё, повернулась к Сантьяго:

– Отправь это в работу, а те… – взгляд в сторону некачественных рулонов, – пусть забирают.

Паула не ответила, но понимала, что потеряна не только сделка, а утрачено доверие, которое уже не вернуть.

Пока Тереза прощалась с одной клиенткой и общалась с другой, Хоакин Вальдес стоял у стены ателье, рассматривая старую фотографию. На ней Анхела, его жена, держит за руку пятилетнюю Терезу в немного помятом белом платье, а солнце заливает их лица, и даже он – строгий и замкнутый – тогда позволил себе улыбнуться. Одно прикосновение к стеклу возвращало туда, где всё казалось живым…

Навалуэнга, октябрь 1947 года

Поезд из Мадрида прибыл на рассвете, выплюнув единственного пассажира на пустынный перрон. Хоакин, кутаясь в поношенный пиджак, вдохнул терпкий запах овечьего навоза. В правом кармане у него были документы на имя Хосе Вальдеса, сапожника из Кастельона. Бумаги были фальшивыми, но сделанными настолько искусно, что даже отпечатки пальцев на них казались настоящими. В рюкзаке, между молотками и колодками, он спрятал единственный сувенир из прежней жизни – французскую зажигалку с гравировкой À la liberté³¹.

Он вернулся после восьми лет скитаний, сначала через горы в сороковом, потом через лагеря, подполье и чужие войны и снова ступил на испанскую землю, но это была уже не та Испания, которую он знал. Страна, которую он когда-то покинул беженцем, теперь встречала его молчаливыми взглядами и подозрительным шепотом Город был тихим и пустынным, только у фонтана на главной площади старуха в чёрном набирала воду, настороженно косясь на незнакомца. Хоакин понял этот взгляд – чужаков здесь не ждали. – Где можно найти жильё? – спросил он, стараясь говорить с кастильским акцентом, как учили в Барселоне.

Старуха медленно выпрямилась, оценивая его долгим взглядом с головы до ног.

– У сеньоры Кончиты есть комната. Улица Олива, дом с синей дверью, но она не любит… – взгляд старухи задержался на его руках, слишком крепких, слишком точных, не похожих на руки сапожника, – …шумных постояльцев.

Первые недели он жил, не привлекая внимания, уходил до того, как соседи проснутся, и возвращался, когда все уже спали. Комната над харчевней обходилась дорого, но имела отдельный вход – чёрная лестница во дворе вела прямо на второй этаж. По утрам он занимал угол у рынка, раскладывая инструменты на кусок брезента. Первыми к нему тянулись нищие, они не задавали вопросов, расплачивались монетами, хлебом или сушёной фасолью.

Однажды вечером, когда он чинил подметку старику-пастуху, над ним легла тень.

– Говорят, ты из Кастельона? – гражданский гвардеец в потертом мундире внимательно следил за его движениями. – У моего шурина там мастерская была, говорит, что все сапожники друг друга знают.

Хоакин не поднял головы, продолжая свою работу, но внутри появился страх, что сейчас он поднимет голову, а к его лбу приставлен пистолет.

– Работал на фабрике Торрес. Там триста человек в цеху.

– Завтра принесу сапоги. Посмотрим, что умеет фабричный, – гвардеец ещё немного понаблюдал за его работой, а затем ушел. Хоакин выдохнул, отпуская накопившееся напряжение.

Дождь начался тяжёлыми каплями, моментально покрывая улицы мокрыми пятнами. Хоакин начал торопливо складывать инструменты, а вода всё быстрее скапливалась у ног в мутные лужи. Он уже собирался уходить, когда заметил девушку. Она тщетно пыталась накрыть корзину с бельём, уклоняясь от потоков воды.

– Позвольте, – его голос прозвучал громко на фоне ливня. Он снял брезент, которым прикрывал свой рабочий уголок и протянул ей. Невысокая девушка с тёмными волосами, выбивающимися из-под платка, на мгновение замерла.

– Вы промокнете, – сказала она, но всё же приняла укрытие.

– Кожа воды не боится, – он кивнул на свой фартук, на котором дождь оставлял лишь быстро исчезающие тёмные следы. – А вот бельё…

Она рассмеялась, и в этом смехе было неожиданное тепло, пробивающееся солнечными лучами сквозь темные тучи.

– Вы новый сапожник? – спросила она, поправляя мокрую прядь волос. – Весь город говорит о вас.

– Только плохое, надеюсь? – он нахмурился, но губы непроизвольно поднялись.

– Что вы! – она сделала шаг ближе, под навес крыши. – Дон Эмилиано хвалит вашу работу. Говорит, сравнивал ваши швы с работой мастеров из Кордовы. Они безупречны.

Плечи Хоакина напряглись, он не должен был привлекать столько внимания к себе, но в её взгляде не было недоверия, только невинная открытость, которая готова была пустить его в свой круг.

– Анхела Дорес, – представилась она, слегка склоняя голову. – Мой отец держит портновскую мастерскую на площади.

– Хосе Вальдес, – сказал он привычно, а затем, после короткой паузы, добавил: – Но друзья зовут Хоакин.

Дождь превращал улочки Навалуэнги в мутные ручейки, но под низким навесом царил особый мир, пахнущий кожей, воском и древесной смолой. Капли со звоном стучали по козырьку, создавая уютную завесу от всего остального мира.

– Вы работаете с таким нажимом. Вы сражаетесь с кожей, а не шьёте её, – сказала Анхела, дотронувшись до деревянного края стола, где осталась глубокая царапина от шила. Хоакин застыл, ведь никто раньше не замечал, что его движения выдавали его сильнее, чем слова.

– Фабричная привычка, – усмехнулся он, отворачиваясь. – Там счёт идёт на секунды.

Анхела не возразила и только покачала головой, принимая это объяснение без осуждения.

– Завтра верну брезент, – сказала она, уже шагая в дождь. – И принесу пару башмаков.

Он провожал её силуэт взглядом, пока он не растворился в серой пелене. Лишь тогда Хоакин заметил, что на столе осталась шпилька – простая, жестяная с чуть загнутым концом. Поднимая её, он ощутил на пальцах слабое тепло. На следующий день, когда Анхела появилась с брезентом, он без слов протянул шпильку. Она улыбнулась и воткнула её в волосы.

– Как узнали, что моя?

– В этом городе никто такие не носит, – ответил он, и это была правда – женщины в Навалуэнге выбирали гребни, а не такие простые, почти дерзкие вещи. Анхела рассмеялась легко и свободно, а Хоакин вдруг понял, что хочет слышать этот смех снова, Эта мысль испугала его не меньше, чем когда-то свист пуль над окопами.

* * *

Резкий звонок у входа вырвал Хоакина из воспоминаний. За стеклом мелькнула знакомая фигура старика Молинареса. Он, как всегда, был одет в клетчатый пиджак и уже нетерпеливо постукивал тростью по дверному косяку. Хоакин снял очки, протер их краем жилета и аккуратно убрал в кожаный футляр с выцветшим тиснением.

– На сегодня хватит, – пробормотал он, застёгивая верхнюю пуговицу рубашки.

– Только не проиграй, а то снова будешь ворчать весь вечер, – пошутила Тереза, ловко поймав упавшую булавку и одновременно поправляя отцу галстук. Хоакин улыбнулся, а за дверью снова раздался нетерпеливый стук тростью.

– Этот старый жулик… – начал он, вспоминая поражение за шахматной доской.

Перед уходом он поцеловал дочь в щёку, от её кожи исходил едва уловимый аромат, не резкий, к которому он привык, а что-то новое, мягкое и тёплое, но он не стал спрашивать о произошедших изменениях.

– Если заглянет этот мошенник Сантино, скажи ему, что я уехал проверять его фабрику лично, – сказал он Терезе на ходу, хватая трость с серебряным набалдашником. Это был подарок от Мигеля, из тех времён, когда они ещё делали вид, что дружат. Она знала, что «проверка фабрики» – это три часа за шахматами с Молинаресом и бутылкой хереса, и наблюдала, как отец выпрямляет спину, прежде чем открыть дверь, превращаясь из задумчивого старика в дона Вальдеса, уважаемого мастера, чьё мнение о ткани значило больше, чем заключения экспертов из Мадрида.

Дверь едва успела закрыться за ним, когда в проёме снова мелькнула тень. Без стука, ровно в четыре, вошёл Хуанито. Ему было лет четырнадцать, не больше, но держался он с неестественной для его возраста сосредоточенностью. Смуглую кожу оттеняли короткие тёмные волосы, аккуратно зачёсанные назад. Весь его внешний образ подчёркивал важность его работы, рубашка с тщательно закатанными рукавами, брюки, хотя и не первой свежести, но сидели аккуратно. Его шаги были точны, будто отмерены маятником. В руках он сжимал плотный желтоватый конверт, края которого помялись от напряжения его пальцев.

– Señorita Valdés… – голос Хуанито прозвучал тише обычного, почти шёпотом, и Тереза обернулась.

– Хуанито? – она нахмурилась. – Что ты…

И тут она вспомнила.

– Завтра Хуанито принесёт новый заказ, – слова дона Мигеля, сказанные на прощание прошлой ночью, всплыли в памяти, и в животе мгновенно потяжелело, а следом накатил холод. Хуанито, почувствовав это, шагнул ближе и осторожно вложил конверт прямо ей в руки.

– От Дона Мигеля, – прошептал он, не поднимая взгляда. – Он сказал… вы ждёте.

Тереза медленно провела языком по пересохшим губам.

– Да. Конечно.

Хуанито переминался с ноги на ногу, явно торопясь уйти.

– Мне нужно… – буркнул он и качнул головой в сторону двери.

– Иди, – коротко ответил она.

Его исчезновение было столь молниеносным, как и появление. Машинки и голоса не переставали звучать, поэтому никто не обратил внимания на визит Хуанито. Он часто приносил посылки, подарки от клиентов, вырезки и фото с пожеланиями модников, что хотели платья или костюмы «вот как здесь», без шума и афиширования.

Дверь кабинета закрылась за ней грохотом замка с массивной латунной системой, установленной после ограбления в прошлом году, внутри было холоднее, чем во всём ателье. Она дёрнула за шнур жалюзи с золотистым отливом, и полоски света упали на стол, похожие на рябь экрана старого телевизора с плохой антенной. Рука сама потянулась к сигаретам, и пламя на миг высветило её лицо в полумраке.

– Я могла бы выбросить этот конверт в пылающую печь, где бумага мгновенно свернулась бы в черный пепел, или швырнуть его в реку, чтобы течение унесло послание туда, где никто и никогда не сможет его прочесть. Но во мне есть другая часть – та, что не подчиняется логике, знает, что будет дальше, и всё равно открывает.

Тереза немного покрутила конверт в руке, исследуя на ощупь, что внутри, затем надорвала край, и фотография соскользнула на стол. Мужчина. Около сорока лет. Широкое, высеченное лицо и подбородок с лёгкой щетиной. Губы сжаты вокруг сигары, а дым застыл в полупрозрачном облаке, но взгляд… его светлые, почти прозрачные глаза смотрели прямо в камеру.

– Знакомые глаза, – промелькнуло в голове и тут же исчезло. Фон не выделялся, показывая лишь очертания венецианской арки и потрескавшиеся ступени. Тереза перевернула фото, на обороте аккуратным почерком было написано Calle del Forno, Venezia³². Следом за фотографией из конверта выпала записка, написанная лично Мигелем, его угловатым, но безупречно каллиграфическим почерком «Энрико Кавалли, Венеция. Торговец судовым оборудованием». Она закурила ещё одну сигарету и подошла к зеркалу, висящему в самом дальнем углу её кабинета. Она им почти не пользовалась, но в такие моменты отражение в нём было единственным слушателем, хранившим её тайны.

– Два часа назад я поправляла складки на свадебном платье, сейчас я держу фотографию Энрико Кавалли, где он улыбается, не подозревая, что ему уже вынесен приговор.

Она поднесла фотографию к зеркалу и прижала её одним краем к отражению.

– Если приложить его вот так, то создаётся ощущение, что он стоит у меня за спиной и смотрит на меня в отражение, так же как я смотрю в отражение моих клиентов.

Мысли уже начинали размываться, растворяясь в дыму, когда в кабинете раздался звонок.

– Signorina Valdés? – тонкий голос с лёгким итальянским акцентом приветствовал ее на той стороне.

– Слушаю.

– Buongiorno³³. Говорит Анна Капеллини, личный секретарь синьора Энрико Кавалли. Он подтверждает встречу завтра в 16:00, отель «Даниэли», Венеция. Номер 309, последний этаж. Полная конфиденциальность. И синьор хотел бы, чтобы вы сняли мерки лично, костюм нужен к церемонии вручения премии San Marco per il Commercio e la Cultura³⁴…

– Я в курсе, – перебила Тереза, не отрывая взгляда от глаз мужчины на фото, боясь, что он мог услышать её.

– Molto bene³⁵. Ещё одно уточнение, синьор Кавалли просил, чтобы внутренний карман был вместительным. Вы понимаете, разумеется, его деликатную необходимость.

– Передайте, что я умею шить карманы, в которых прячутся даже империи.