Читать книгу: «39 долей чистого золота», страница 8

– Может быть, вы сделаете мне обезболивающий укол? – жалобно спросила я Андрея Сергеевича, пребывавшего в полном недоумении от произошедшего.

Наконец-то мы поменялись ролями: ему достался мой растерянный наивный взгляд, а мне – спокойствие и безразличие, присущие ему, теперь он не знал, как себя вести и что говорить, ему было неудобно и страшно, а мне же, наоборот, все равно, словно борцу, который уже сошел с ринга победителем.

– Я не могу, – ответил он с сожалением. – Делать уколы можно только в рамках лечения, а сегодня ты уже не являешься моей пациенткой, это было бы грубым нарушением. Не первым сегодня, – добавил он через паузу.

– Где одно, там и второе, уже не страшно, – закрыв глаза, сказала я.

– Нет, давай лучше я отвезу тебя домой, и ты вызовешь дежурного врача, который сделает тебе укол.

Андрей Сергеевич дал мне больничные тапки, потому как снова надеть свою обувь мне не удалось, и мы вышли из кабинета. Всю дорогу мы молчали, я смотрела в окно, прислонившись к нему лбом, а он вел машину и курил сигарету, стряхивая пепел на ходу в приоткрытое окно автомобиля. Мы не говорили, потому что говорить нам обоим было не о чем. Будто наши жизненные пути вели друг к другу только ради тех нескольких минут, а сразу после разошлись в разные стороны, и даже эта совместная поездка домой казалась уже лишней.

– Проводить тебя? – спросил он, когда мы подъехали.

–Не стоит, – ответила я и отстегнула ремень безопасности.

Мне не хотелось более задерживать его. На миг я замерла и посмотрела на него, а он на меня, погладив меня рукой по голове.

– До свидания! – сказала я и поторопилась выйти, потому что мне казалось, что он хочет мне что-то сказать и, если я задержусь хоть на минуту, он сделает это.

Я и сама лучше него знала, что больше не стоит приезжать в больницу просто так и отвлекать его от работы. Все было понятно без слов.

– Пока! – ответил он, когда я закрывала дверь автомобиля.

В этот особенный день я преодолела некую ступень своей жизни и перешла на следующую, а пока я это делала, моя сестра в этой же больнице, в это же время, родила сына».

3

Весь следующий день Таня решила посвятить прогулке. Сразу после позднего завтрака она отправилась изучать местные достопримечательности, в программу вошло посещение небольшого исторического музея, памятника культуры, пиццерии и парка, того самого, который описывала хозяйка дневника, он находился ближе всего к дому и остался на десерт этого дня.

Музеям отводилось особое место в жизни девушки, посещались они достаточно регулярно, но совсем не так, как у «нормальных людей». Таня вглядывалась в экспонат, сохранившийся с давних времен, часами, представляя историю этой вещи, постепенно восстанавливая хронологию жизни, которой та жила, людей, запахи, погоду и даже голоса, доносившиеся из прошлого. Все это было плодом ее воображения, работу которого время от времени прерывали люди из реальной жизни, внезапно вторгшиеся в сознание девушки.

Этот день стал немного другим, Тане все больше хотелось запомнить то, что она увидела, чтобы рассказать Виктору, что находится в его городе и как это выглядит, стать его глазами в мир, который он не видит.

В ее душе постепенно рос комок из смешанных чувств, в него вошли жалость и ответственность, привязанность и страх перед завтрашним днем. Комок все время крутился, ни на минуту не давая забыть о себе, и становился все больше с каждым днем. «Может быть, это и есть то, что люди называют любовью», – признавалась себе Таня.

Когда Таня добралась до пруда, небо стянулось и потемнело, где-то вдалеке беззвучно сверкала молния, освещая небо вспышкой света, словно око открывает свои веки на миг и освещает землю, предупреждая о надвигающейся грозе. Несмотря на разгар лета, ветер дул очень холодный и злой, он поднимал с земли опавшие листья вперемешку с мусором и сметал их с дороги, будто дворник, выполняющий свою работу.

Пруд был ровно таким, как описывался в дневнике, утки пересекали его вдоль и поперек, оставляя за собой волнистые борозды. Лавочки опустели, последние, даже самые отчаянные, посетители парка направлялись прочь быстрым шагом, когда крупные небесные капли стали падать на воду и создавать на ней рябь. Таня села под большой раскидистый дуб и прислонилась спиной к его могучему стволу, максимально укрывшись от дождя. Бежать домой было уже бессмысленно, и она решила переждать грозу в надежде, что густые раскидистые ветви дуба защитят ее от небесной воды. Шум дождя становился все громче, молния уже не была глухой, ее раскаты гремели прямо над головой, проливая из тучи тысячи литров небесной воды на землю. Дерево не спасало, по его стволу текла дождевая вода, сквозь листья пробивались крупные холодные капли, а ветер дул с такой силой, будто принял девушку за мусор, который нужно немедленно смести в сторону. Под ногами образовалась лужа, и холодная вода затопила обувь.

Трясясь словно осиновый лист, Таня встала и решительно направилась к дому, она обхватывала себя за плечи, терла съежившуюся от холода кожу и что-то бормотала синими мокрыми губами. Дома ее спасла бы горячая ванна, но воду, как назло, отключили для профилактики, и единственным способом согреться был горячий чай и толстое пуховое одеяло. Свернувшись калачиком, Таня пролежала в постели до самого вечера, озноб усиливался, на лбу выступили капли пота, во рту пересохло. Периодически девушка проваливалась в сон от высокой температуры, ее посещали странные видения, и тогда она испуганно открывала глаза и переворачивалась на другой бок. Шум дождя стих, в комнате стало темно, Таня стащила все одеяла, что были в доме, и навалила их друг на друга, не оставляя попытки согреться. В тишине еле-еле были слышны стуки, доносящиеся из-за стены, это Витя звал ее таким образом. Он не понимал, почему Тани нет так долго, он даже предположил, что она уехала, не сказав ему ни слова. Он грустил, и она это чувствовала. «Нужно сходить к нему, – думала Таня, – сказать, что я просто приболела и скоро, совсем скоро поправлюсь и продолжу чтение». Но сил, чтобы встать, не было, голова кружилась, как только Таня пыталась оторвать ее от подушки, а к горлу подступала отвратительная, мерзкая тошнота.

Вдруг послышалась музыка. Сначала очень отдаленно, это были отдельные ноты, немного знакомые, но совсем не узнаваемые. Таня открыла глаза – слепая темнота, даже ни один лучик лунного света не пробрался к ней. Музыка стала громче и отчетливее – это очень знакомая мелодия, Таня стала подпевать ей и тут же почувствовала, как внутри разлилось тепло, тело стало легким и невесомым, словно превратилось в пушинку, вылетевшую из-под одеяла. Пушинка летела вверх, все выше и выше, такой легкости девушка не чувствовала ни разу в жизни. В душе дрогнуло, музыка приблизилась настолько, что казалось, вот-вот будет виден ее источник, в темноте появилось белое пятно, Таня напевала мелодию, не понимая, откуда она знает ее. Белое пятно стало увеличиваться и превратилось в музыкальную шкатулку, она была открыта, посреди танцевала маленькая хрустальная балерина, она выполняла свои механические движения в такт, подняв руки вверх, а рядом с ней, в шкатулке, лежал перстень с большим розовым камнем.

«Это мамина шкатулка!» – воскликнула девушка, продолжающая парить вокруг нее, словно в невесомости. Эта удивительная мелодия вспомнилась ей из детства, она слышала ее каждый раз, когда мама открывала шкатулку с драгоценностями и надевала их. Тане стало радостно и вместе с тем грустно, она крутилась вокруг, пытаясь уцепиться за край шкатулки, но ей это не удавалось. А перстень, что лежал внутри, Таня когда-то давным-давно взяла без спросу и уронила в колодец недалеко от дома, в чем так и не призналась никому до сих пор. Это было словно напоминание о том нехорошем дне.

Музыка начала стихать, шкатулка удаляться вниз, а тело снова потяжелело, и к нему вернулась чувствительность. Таня открыла глаза – в окно било утреннее солнце, щебетали птицы, а слабый теплый ветерок трепал занавеску.

Безумное чувство голода заставило Таню подняться с кровати и силой привело на кухню. Озноб прошел, осталась небольшая тяжесть в голове и сильный продолжительный кашель. После завтрака она тут же направилась к Виктору:

– Ау!

Ответом была тишина, свет в комнате не загорался, Таня подошла ближе к двери Вити и, споткнувшись обо что-то, постучала.

– Я чуть не упала, может, ты включишь свет?

За дверью не было никаких признаков жизни.

– Ты обиделся и поэтому молчишь? – предположила она через паузу.

Ответа снова не последовало, и даже скрипучая кровать Виктора, стоявшая прямо за стеной, предательски молчала.

Таня вернулась через пару часов, но в комнате ничего не изменилось. «Он никогда не отлучался так надолго, – нахмурилась взволнованная Таня. – Вдруг с ним что-то случилось? Вдруг, пока я спала, его мать и отчим напились и причинили ему вред?» Впервые сердце девушки испытывало подобную тревогу, это происходило само по себе, и, пытаясь отвлечься, Таня занялась тренировкой.

Время тянулось медленно, каждые двадцать минут Таня проверяла, не горит ли свет в комнате, параллельно пытаясь внушить себе, что это совсем не ее дело. И вообще, все это не должно иметь такого большого значения.

Наконец свет загорелся!

– Где ты был? – возмущенно вскрикнула Таня, собираясь сильно обидеться, будто имея право на такую дерзость.

– Нигде, – грубо отозвался Виктор.

– Как это «нигде»? Я жду тебя целый день, волнуюсь, между прочим, я даже предположила…

– А я ждал тебя почти целую неделю и тоже много чего предположил, – перебил Витя.

Таня хлопала ртом и глазами от возмущения и никак не могла сообразить, что ответить, а потом быстро выпалила:

– Во-первых, я болела и действительно не могла сообщить тебе об этом, потому что все это время провела под одеялом. Во-вторых, ты обычно всегда тут, твое отсутствие застало меня врасплох, понимаешь?

– Череда взаимных претензий – это не то, на что стоит тратить время, уж поверь мне, – сказал Виктор. – Вот послушай, ты знаешь эту мелодию?

Но Таня так просто не сдавалась.

– Я ухожу! – крикнула она. – И больше не смей стучать мне в стену!

Таня начала жалеть о сказанном, не успев закрыть за собой дверь. Она села на прохладный деревянный пол в коридоре, поджала ноги и тихонько заплакала, внимательно слушая при этом, не стучит ли Витя ей в стену. Уже через полчаса ей стало стыдно, а спустя еще несколько минут она начала ненавидеть себя за глупую обиду.

– Прости, – сказала она тихонько, подойдя к его двери. – Что там за мелодия?

– Сейчас, минуту, я включу.

– Я поступила глупо и неправильно, – начала она, – ты совсем не должен объясняться передо мной, а с моей стороны было неправильным молчать несколько дней и не реагировать на твои стуки.

– Ты все правильно сделала, не переживай, теперь ты знаешь, как это.

– Что «это»? – не поняла Таня.

– Делать неправильно, теперь ты знаешь, как это – «делать неправильно», – еще раз повторил Витя.

Таня снова пришла в ярость, но, стиснув зубы, решила промолчать, чтобы не нарубить дров снова. Она молча взяла дневник, села на разбросанные по полу подушки и начала с досадой листать страницы в поиске нужной.

– Оу! – воскликнула она. – Конечно, я знаю эту мелодию, я протанцевала под нее перед зеркалом не один час, правда, это было давно, еще в школе.

Девушка встала и повторила несколько движений.

– Ты классно танцуешь! – засмущавшись, заметил Витя.

– Ты слышишь?

– Нет, я чувствую колебание пола, продолжай.

Таня танцевала, на ней были белая длинная растянутая майка и черные лосины до колен, она с легкостью касалась пола босыми ногами, и каждое прикосновение отзывалось в сердце юноши, заставляя биться сильнее. Витя же представлял ее совсем по-другому: рыжие раскидистые волосы вздымались при прыжке и рассыпались по плечам в момент приземления.

– Я знаю, почему птицы в полете не боятся упасть, – заговорила Таня, когда мелодия стихла.

– Потому что они не думают об этом?

– Нет, хотя версия хорошая! – засмеялась она. – Еще варианты?

Виктор задумался и предположил самую нелепую версию:

– Может, они принимают перед полетом успокоительное? Или они просто очень смелые, и чувство страха им вообще не свойственно.

– Свойственно, конечно! Попробуй подойди к птичке!

– А с чего ты решила, что им не страшно? Может, им еще как страшно, и они именно по этой причине какают на лету.

Таня рассмеялась.

– Им не страшно, потому что они не чувствуют своего тела, оно невесомое, а соответственно, оно не может упасть и разбиться, понимаешь?

Виктор призадумался и повторил свой вопрос более настойчиво:

– С чего ты это взяла? Ты нашла учебник по биологии и прочла раздел «Строение тела птицы»? А как же тогда самолеты? Они что, тоже невесомые?

– При чем тут самолеты? Во-первых, они падают, и даже очень активно, а во-вторых, мы говорим о чувстве страха перед полетом.

– Самолеты не падают уже больше тридцати лет, – заявил с уверенностью Витя, на что Таня не отреагировала, а просто задумалась, слегка склонив голову. «Он думает, что самолеты не падают уже тридцать лет, – повторила она его слова про себя, – очень странно. Неужели он совсем не смотрит телевизор? Не далее, как полмесяца назад очередной рухнул прямо в открытое море. Может, у него к самолетам особое отношение, и мама решила скрыть от него этот факт?» – продолжала размышлять Таня.

– Ну ладно, я сдаюсь, расскажи мне о своих новых познаниях.

– Я видела сон.

– А, понятно! Ты общалась во сне с говорящей птицей, и она раскрыла тебе все свои секреты?

– Нет – холодно! – и Таня продолжила полушепотом: – Я была ей, я летала, и мне совсем не было страшно, потому что мое тело не весило ни грамма. А когда я стала просыпаться, то мое тело снова обрело вес, и после этого я подумала: так вот что мешает человеку взлететь – вес его тела.

– Интересная теория, а куда ты летала?

– К маме, – тихо ответила она.

– Ты, наверное, сильно грустишь без нее, да?

– Очень.

Витя понял, что пора переключиться на более позитивную волну, а погрустить лучше в какой-нибудь другой день, когда для этого будет вразумительный повод:

– А знаешь, я совсем не боюсь летать! Я с удовольствием полетел бы куда угодно!

Тане тут же захотелось пообещать, что когда-нибудь они вместе обязательно полетят в путешествие, и она воскликнула:

– А куда бы ты хотел полететь?

– Я пока еще не летал, поэтому могу с трудом ответить, куда бы мне хотелось. Я знаю точно, что хотел бы почувствовать море, услышать его величественный шум своими собственными ушами, попробовать на вкус его соленые брызги и вдохнуть полной грудью его холодный ночной воздух.

– Море много где есть, это вообще не проблема.

– А ты? Куда бы хотела поехать?

Таня помедлила с ответом.

– Я бы хотела в Париж, – сделав глубокий вдох, сказала она, и в ее голове заиграла старая французская песня.

– Романтично, наверное, каждая девушка мечтает хоть раз в жизни покорить эту самую, забыл, как она называется, башню.

– Эйфелева, – придя в себя, ответила Таня.

– Именно!

– Свое название она получила в честь Гюстава Эйфеля, который спроектировал ее и попросту назвал «300метровой башней». В детстве я верила, что если забраться на нее, то все самые сокровенные мечты обязательно сбудутся.

– А сейчас веришь?

– И сейчас верю – это ведь и есть мечта, – улыбнулась Таня.

– Тогда договорились! Сначала на море, а потом сразу на башню или наоборот?

– Как скажешь, – ответила Таня, с грустью осознавая нереальность задуманных планов. Она в целом не прочь была помечтать, но вот давать пустые надежды Виктору ей совсем не хотелось.

– Ты хочешь узнать, что было дальше? – спросила Таня, взяв в руки дневник старушки.

Виктор уселся ближе к двери, и Таня продолжила.

«Жизнь продолжалась. Одна из самых трудных и важных ступеней моей скомканной, спутанной судьбы была пройдена. Иногда я сама не понимала, кто я, в каком времени живу, что происходит вокруг и как вообще на все это реагировать. Однажды я даже решила обратиться к доктору с этой проблемой. Разумеется, я не планировала рассказывать ему все как есть на самом деле, это было бы глупо и бесполезно, я лишь поведала о своих запутанных мыслях, тревогах и волнениях – с целью получить дозу успокоительных лекарств, но доктор выписал мне лишь травяные настойки и сказал, что все это следствие сотрясения мозга, которое я получила при ударе.

– Надо просто подождать, это пройдет, скоро все встанет на свои места, – успокоил меня психиатр.

– А что же делать с головной болью? – поинтересовалась я в конце приема.

Но доктор снова разочаровал меня своим ответом, посоветовав примочки и дурацкие отвары, которые совсем не помогают, словно я старая безнадежная бабка, за которой смерть ходит тенью и вот-вот накроет своим черным размашистым плащом.

Медсестра-массажистка продолжала приходить ко мне раз в неделю, чтобы сделать больно. После сеанса мы пили чай и задушевно болтали обо всем. Однажды она рассказала мне, что ее муж раньше занимался гончарным мастерством, он давал уроки всем желающим и со временем даже открыл свою мастерскую. Поначалу дело шло хорошо, а потом люди стали терять интерес, и мастерскую пришлось закрыть, но она до сих пор существует в подвале их дома.

– Хорошо бы сделать из нее что-то полезное, например, массажный кабинет, – поделилась она своими мыслями и шумно отхлебнула горячий чай.

– Так сделайте, – я тоже отхлебнула, но беззвучно.

– Мы всё спорим об этом, там же станки, печь и большое количество поделок и горшков, все бы это на помойку, да и ремонт там нужно сделать. А кому всем этим заниматься, вот скажи? Мужу моему совсем не до этого, я работаю, у меня то в больнице смена, то по домам хожу, вон вас сколько, переломанных. А этим всем надо заниматься, да еще как.

– Верно, – заметила я.

Весь вечер я думала о том, что рассказала Александра Алексеевна про гончарную мастерскую. Мне кажется, что это могло бы увлечь меня, и где-то внутри, в безмолвной душевной пустоте, загорелся огонек новой надежды ожить. Сначала я решила дождаться ее следующего визита, чтобы расспросить о мастерской, но вскоре приняла решение ускорить процесс и позвонила ей домой вечером.

На мой звонок она отреагировала очень положительно и пригласила зайти к ним в гости, чтобы познакомиться с ее семьей. Она проживала с мужем и племянником – сыном ее сестры, которая временно пребывала в длительной командировке.

Я приковыляла на следующий день, когда они оба были дома. Первое, что сделала Александра Алексеевна, – осмотрела мою ногу со всех сторон, объяснив это тем, что почувствовала ответственность за мое столь долгое перемещение по улице, не подозревая, что я часто гуляю и прохожу гораздо большие расстояния. Ее забота казалась мне излишней, но, тем не менее, доставляла мне радость и согревала душу. В этот день я впервые обратила внимание на то, что люди стали воспринимать меня по-другому, нежели раньше: серьезнее, добрее или, может, жалостливее относиться ко мне. Я давненько не слышала отказов в свой адрес или какого-либо грубого отношения. Хотя я и ненавидела чувство жалости, но раз оно стало неизбежно присутствовать в моей жизни, пришлось принять его как должное и наслаждаться его преимуществами.

Муж моей массажистки оказался очень добрым и положительным человеком, он выглядел гораздо старше своей супруги, очень худощавый, с седыми пышными волосами и такой же белой седой щетиной – отпусти ее чуть длиннее, и можно смело работать Дедом Морозом в новогодние праздники.

Мы пили чай, кофе, ели пышные кефирные оладушки и разговаривали обо всем так же, как обычно на массажных сеансах. Василий Петрович, хозяин гончарной мастерской, вдвойне обрадовался, узнав о цели моего визита. Он слегка подпрыгнул на стуле, когда услышал, что мне бы очень хотелось посетить его подвал и, возможно, при обоюдном согласии поучиться гончарному делу. Весь вечер он рассказывал, показывал и цитировал, ерзая при этом на стуле. Александра Алексеевна в какой-то момент потеряла нить нашей беседы и принялась за свою вечернюю работу – поливку и уход за комнатными растениями, которые рядами выстраивались на широких, длинных эркерных подоконниках.

Мы все обсудили и договорились о дне, когда посетим мастерскую, меня сразу предупредили, что там нужно будет немало потрудиться, чтобы запустить процесс, поскольку мастерская находится в полном запустении уже несколько лет. Меня этот факт совсем не пугал, а даже наоборот, за последнее время я страшно устала от своей непригодности, и любая, даже самая грязная работа пришлась бы мне на тот момент по душе. Я мечтала оживить себя, гончарную мастерскую и ее не менее старого хозяина.

В этот день, вернувшись домой, я чувствовала себя гораздо лучше, нога почти не устала, я могла пройти еще столько же и даже больше, она словно начала расхаживаться, и тогда я поняла, что все раны и болячки живут в голове, а не в теле и лечить их нужно именно там».