Читать книгу: «39 долей чистого золота», страница 7

Нумизмат выглядел совсем не так, как его представляла Таня. Это был худющий молодой парень славянской внешности, со светлыми взъерошенными волосами и такого высокого роста, что Тане пришлось задрать голову вверх, чтобы посмотреть на него. Он словно всю жизнь провел как белье на веревке, раскачиваясь в разные стороны от ветра. У него даже челюсть вытянулась и провалилась внутрь, отчего лицо стало напоминать героев современного мультфильма.

– Салют, – сказал он так, как будто они были знакомы всю жизнь. – Давай пройдемся, а то у меня от постоянного сидения болят ноги. Тут есть аллея, а дальше набережная, очень красивая. Можем взять велики и прокатиться, если хочешь, – закончил он, помолчав.

Девушка напряглась от недоумения, в голосе прослеживалась тонкая нить неуверенности. Фамильярность в разговоре по телефону точно совпала с образом человека, идущего рядом с ней, но, как правильно отреагировать на это, Таня пока не понимала.

«Что их может связывать с продавцом из «Золотой лавки»? – задавалась она вопросом. – Это явно не родственные отношения и не дружба. Возможно, они как-то взаимодействуют, перепродавая друг другу украшения».

– Я Иван, можно просто Ваня, – улыбнулся он и сделал несколько шагов вперед, изгибаясь, как страус, и глядя на девушку. – А ты сама откуда?

– Я из… – Таня показала указательным пальцем через правое плечо назад, в сторону автобусной остановки, и тут же поправилась: – Из столицы, – растерянно ответила она и улыбнулась.

– И стоило ехать сюда ради встречи со мной? У вас что, там, в столице, нет золотомонетного оценщика? Это, конечно, честь для меня, да, большая честь, в любом случае встреча с такой привлекательной молодой девушкой не может не доставить удовольствия, особенно в такой ситуации, когда ты сама позвонила, – речь лилась из него, словно струя из водосточной трубы во время ливня.

Тане оставалось только слушать и глотать поток свежей дождевой воды.

– Нет, – наконец-то вставила она свое слово, смахнув тем самым корону с головы высоченного человека и растворив в воздухе дымку тщеславия, витавшую над его головой. – Я сейчас временно живу тут, недалеко, буквально около «Золотой лавки», а эта монета…

– Так все же я угадал! – воскликнул он. – Ты была у лавки!

Таня не прокомментировала его маленькую победу, а лишь задорно улыбнулась в ответ.

Эта странная и неподходящая друг другу по росту пара прогуливалась больше двух часов. За это время они прошли аллею, парк наискосок, мост и обе стороны набережной. Таню полностью покинуло напряжение и неприязнь к незнакомцу, они весело болтали, перебивая друг друга, найдя много общих тем, и, если бы не сильное чувство голода и усталости, прогулка длилась бы еще долго.

– Тут недалеко есть кафе? Может, зайдем? – предложила она первой, не дождавшись инициативы от Ивана. – Я страшно проголодалась, с самого утра крошки во рту не было, только кофе.

– Конечно, я сам как раз собирался предложить тебе пообедать, хотел сделать это метров через триста, вон там, видишь, висит красная вывеска, это неплохой грузинский ресторан, я в нем бывал много раз, там шикарно и быстро готовят хинкали, идем? – закончил он, немного пропустив вперед Таню, в то время как она уже буквально ощутила вкус свежей баранины в бульоне и тесте.

Чем ближе они подходили к ресторану, тем более стойким становился аромат жареного шашлыка, дыма и выпечки, в желудке урчало и посасывало, заставляя ускорять шаг. Ваня открыл тяжелую деревянную дверь и пропустил Таню вперед, а затем предложил ей выбрать столик по душе. Они сели и тут же уткнулись в меню, которое уже дожидалось их на столе.

Иван заказал хинкали, салат и две чашки чая, а Таня – целый лаваш, только что вынутый из тандыра – печки для приготовления пищи, суп и запеченное филе палтуса. Иван не соврал: все, что приготовили для Тани, было так вкусно, что она ела молча, посмеиваясь периодически над шутками Ивана, которыми тот сыпал без умолку. Насытившись, Таня вспомнила про Виктора, и ей стало не по себе – чувство, словно она совершает некое предательство, проедало ее сознание, словно слабый раствор кислоты, в те мгновения, когда его светлый, как одуванчик, образ проскальзывал в ее голове.

Как только официантка убрала со стола посуду, Таня достала монету, молча положила ее на деревянную поверхность и указательным пальцем подвинула к Ивану. Он отхлебнул чай, прополоскал им рот, вызвав этим у девушки раздражение и неприязнь, мигом прошедшие через весь ее организм, проглотил остатки и, наконец, перевернул монетку и рассмотрел аверс.

– Видишь, – наклонился он и указал пальцем, – вдоль гурта, обрамленного лучевым ободком, есть круговая надпись: «1 золотник 39 долей чистого золота». Середину монеты отделяет еще один ободок, в кругу которого указан номинал «Пять рублей», а ниже, под фигурной линией, место чеканки – «СПБ» и дата – «1835 год». Доля – это устаревшая единица веса русской системы мер, равная 0.044 граммам или 39 долям, золотой рубль – 1/15 империала – денежная единица, введенная в России реформой денежного обращения конца XIX века.

Таня внимательно слушала Ивана, разглядывая при этом его лицо, пока тот увлеченно рассказывал о финансовой реформации, свободной чеканке, золотом и серебряном монометаллизме и даже о председателе совета министров Витте, который добился введения в России золотого стандарта и сильно поспособствовал притоку зарубежного капитала в нашу страну.

Все это, безусловно, очень интересно, но совсем не по делу, подобную информацию можно было бы почерпнуть из любого тематического издания, не прибегая к помощи постороннего человека. Иван продолжал рассказывать то, что знал о монете, а Таня совершенно потеряла интерес к рассказу, понимая, что он не сможет пролить ни капли света на загадочную историю монеты и все это лишь попусту потраченное время.

Иван замолчал и поднял глаза, когда почувствовал, что Таня увлечена чаем и восточными сладостями, которые ей только что принесли.

– Попробуй, – незамедлительно предложила она и указала взглядом на тарелку, поднимая ложку, наполненную медом, чтобы разорвать прозрачную коричневатую струйку, – это очень вкусно.

Ваня, сделав вид, что он этого не услышал, продолжил говорить:

– Реверс: рельефное изображение коронованного императорского орла, в одной лапе которого – скипетр, а в другой – держава, расположено также в центре, по краям – обрамление. Все стандартно. Это сувенирная монета, – сделал он свое экспертное заключение и с интересом поднес монету ближе, к самому носу. – А еще в ней есть маленькая самодельная дырка, ее практически не видно, так как она попадает в самое обрамление, скорее всего проделанная для носки на шее, рассчитана на очень тонкую нить, – добавил Иван и протянул монету хозяйке. – Больше я ничего не могу сказать о ней, это не очень ценная монета, скорее, сувенир, оставленный родственниками или еще кем-то.

«Вот это уже интересно, – думала Таня и вспоминала Виктора. – Значит, старуха носила монету не шее до тех пор, пока не узнала о скором появлении на свет Виктора».

– Мерси, – сказала девушка и подняла руку вверх, подзывая официантку.

Счет полностью оплатил Иван, хотя Таня собиралась сделать это сама, угостив молодого человека в благодарность за уделенное ей время, чему он настойчиво воспротивился, сказав, что это он благодарен за день и приятную компанию.

После того как молодые люди закончили обмен любезностями, они вышли на улицу. Солнце уже садилось, его желтые отблески стелились по зеленой траве и согревали ее перед ночным сном, словно вечерняя ванна. Таня опомнилась – ее дом находился достаточно далеко, и поспешила к автобусной остановке.

– Позволь тебя проводить, – забеспокоился Иван, прибавляя шаг и пытаясь не отставать от Тани, в то время как та выдвинулась на полкорпуса вперед.

– Хорошо, тогда не отставай! Мне надо как можно скорее попасть домой, меня там ждут, – пояснила она, и они побежали по набережной.

То ли Таня торопилась к Виктору, то ли просто хотела скорее избавиться от компании человека, явно проявляющего к ней симпатию, а может, попросту боялась оставаться в незнакомом месте, когда на улице полностью стемнеет. Билетная касса закрылась через четыре минуты после того, как девушка взяла билет, и, задрав голову вверх, она стала прощаться с высоченным, худым и очень милым молодым человеком. Вокруг были еще люди, также ожидавшие автобус, они передвигались по остановке в хаотичном порядке, словно шашки на доске, когда игра вотвот закончится.

– Может, я провожу тебя до дома? – с долей надежды в голосе спросил Иван, увидев круглые фары автобуса, появившегося из-за поворота.

– Не надо, – улыбнулась Таня. – Это уже лишнее, и к тому же скоро уже ночь, а ночью тебе не добраться обратно до дома – придется заночевать на остановке или вокзале. Я буду чувствовать себя неловко и волноваться за тебя.

– Правда?

– Да, это чистая правда, – сказала Таня и поднялась в автобус. – Прощай! И еще раз спасибо за помощь! – крикнула она.

Скрипучие двери автобуса захлопнулись, разделив мир пополам. В одной его части осталась она – симпатичная девушка, которая устало прислонила голову к окну, закуталась в серую кашемировую мягкую кофту и уснула. А другая половина мира принадлежала ему – высоченному, худющему парню, одиноко стоящему на пустой остановке в полуночной дымке, с оттенками привычной обреченности на лице.

Таня тихонько повернула ключ в двери и вошла домой. Ей страшно хотелось спать, и она постаралась не шуметь, чтобы не тревожить Виктора, прекрасно слышавшего ее через стены. Девушка быстро разделась и юркнула в постель, в то время как локаторы Виктора превзошли сами себя, и уже через несколько минут он начал постукивать в стену. Но это было безуспешно, Таня отключилась сразу, как только коснулась головой подушки.

2

Утром девушка проснулась в отличном настроении, она порхала по дому так легко и воздушно, что деревянные перекрытия не успевали издать и звука. После хорошей продолжительной тренировки Таня вошла в комнату и постучала в дверь Виктора.

– Доброе утро! – крикнула она, вертя в руке монету и исполняя какой-то цирковой трюк, стоя на одной ноге.

– Уже день, – поправил ее голос, свидетельствовавший от том, что его обладатель пребывал отнюдь не в таком хорошем настроении.

– Ты спал? У тебя сонный голос, прости, что разбудила. Может, мне зайти позже?

– Останься, – уверенно и более бодро ответил Витя.

– А у меня сегодня праздник! – похвасталась Таня и подошла ближе к двери в ожидании ответа.

– У тебя день рождения? Что же ты не сказала раньше? Я бы приготовил подарок или хотя бы встретил тебя не сонным голосом, а праздничным, а может, даже прочел бы стихи, я знаю очень много стихов, сейчас, только глотну воды.

– Мой день рождения в декабре, до него еще несколько месяцев, – пояснила Таня.

Виктор молчал, находясь в полном смятении, он перелистывал календарь в голове, размышляя о том, что за праздник может быть сегодня у Тани.

– Сегодня Восьмое марта! – объявила она.

– Сегодня июль, – уверенно возразил Виктор.

– Сегодня у меня Восьмое марта, – еще раз настойчиво повторила Таня и услышала, как Виктор за стенкой плюхнулся на кровать, отчего его голос стал глухим:

– Не понимаю вас, женщин. Как может быть Восьмое марта в июле?

– Я тебя почти не слышу, ты можешь подойти ближе? Все очень просто: Восьмое марта – это состояние души, понимаешь? Этот праздник необязательно привязывать к дате, он может наступить в любой день, застать врасплох, словно гости, которые кричат «сюрприз!» – когда ты открываешь им дверь босиком и в пижаме. Или как настигшая простуда в день выступления – все тело ломит, словно по нему проехал грузовик, а нужно собраться и выступить так, будто ты полон сил, как никогда, даже ценой своей жизни, даже если ты упадешь замертво сразу после того, как занавес опустится, и даже не успеешь насладиться зрительским рукоплесканием.

– С праздником тебя! – дослушав, произнес Виктор. – Я прочту тебе стихи, – его голос снова стал громче.

– Стихи – потом, а сейчас вот, возьми, – Таня просунула под дверь монету и дождалась, пока она полностью скроется в щелке, после чего ощутила значительное облегчение от снятой с ее плеч ответственности за сохранность вещички.

– Тебе удалось что-нибудь узнать, мисс следователь?

– Немного, – огорченно сказала Таня и подробно пересказала все о вчерашнем дне.

– Наверное, ты красавица, – добавил Виктор в конце рассказа с небольшой грустью в голосе.

– Да не особо, обычная я.

– Значит, точно очень красивая, все некрасивые женщины обычно считают себя королевами и не стесняются говорить об этом вслух на каждом шагу, видимо, таким образом компенсируя недостаток реальных комплиментов и похвал, а скромностью в таком вопросе обладают те, чья красота естественна и не оставляет окружающих людей равнодушными.

– Красота – понятие очень относительное, о ней нельзя судить однозначно: одним нравится так, а другим – эдак. И каждый прав по-своему, – вставила девушка.

Таня сравнивала Виктора и Ивана, не понимая сама, зачем это делает, – контраст между двумя молодыми людьми был разителен, но Виктор казался ей гораздо ближе и роднее, хотя она ни разу не видела его лица.

– Так как мы будем отмечать Восьмое марта? – быстро подхватил он. – Нарядим елку или, может быть, покрасим яйца в разные цвета и испечем кулич?

– Елку! Это отличная идея!

У сестры наверняка припрятана на антресолях аккуратно упакованная пластмассовая елка и сложенные в коробочку новогодние шарики, гирлянды и мишура. Таня села и закрыла глаза: в комнату ворвалась морозная свежесть, под ногами захрустел снег, новогодние гирлянды замигали разными цветами, окрашивая лица людей в синий, зеленый, красный и желтый оттенок, их лучи танцевали под ногами, ловко ускользая прочь при попытке поймать ногой. Она шла по улице и держала маму за руку, рассматривала узоры на огромных стеклах витрин, за которыми горел свет. Это был лишь фрагмент, короткая вспышка, озарившая ее сознание, вырвавшаяся из-под замка, надежно хранившего прошлые воспоминания.

– Мама наряжает живую елку, – сказал Витя, – чтобы я чувствовал ее запах, именно это дает мне ощущение праздника. Стойкий аромат ели наполняет комнату с начала последней недели декабря и постепенно накапливается. В самый канун Нового года к нему добавляется второй аромат – чищеных мандаринов, эта нюхательная смесь – одна из моих самых любимых. Потом, позже ее густоту разбавляет запах сладкого шампанского, он сопровождается шипением мелких пузырьков, кипящих в бокале. Затем бой курантов, а после уже настоящая каша из звуков и запахов: голоса маминых гостей перебивают друг друга, звяканье посуды и неумолкающий музыкальный фон. В это время я удаляюсь в свою берлогу и погружаюсь в сладостный, безмятежный, долгий сон, словно медведь, которого не способны разбудить ни несмолкающий грохот петард, ни восторженные крики детей.

– У нас всегда была искусственная елка, и у нее тоже имелся весьма стойкий фирменный аромат, его сложно описать, но я все же попробую: это смесь сухого деревянного ствола с запахом новогодней разноцветной ваты вперемешку с длинной запутанной мишурой-дождем. Эта пышная воздушная смесь лежит под елкой и вызывает особый вкус во рту в тот момент, когда в нее вставляешь руку и нащупываешь внутри твердый большой сундук с конфетами… А запах живой елки, – Таня, вздохнув, изменила интонацию, – вызывает совсем иные ассоциации в моем сознании, они переносят меня в тот день, когда я стояла перед большой темно-коричневой вытянутой ямой, в которую опускали белый прямоугольный ящик. Папа стоял за моей спиной и всхлипывал, придерживая меня за воротник темно-зеленого бархатного платья одной рукой. Я смотрела на свои черные лаковые туфли, чуть притопленные в свежей сырой глине, и вдыхала этот специфический аромат свежей ели. Ее ветви лежали кучкой, прикрывая сырую землю, и смолили густыми янтарными слезами в местах сруба, словно плакали вместе со всеми. Потом мы с папой подошли ближе и, подняв с земли комки глины, бросили их вниз, они были мокрые и холодные, падая один за другим и ударяясь, издавали глухой звук, словно кто-то барабанил в дверь. В тот день я поняла только одно – что я больше никогда не увижу маму. С тех самых пор запах свежего елового сруба без моей на то воли будто бы хватает меня за воротник темно-зеленого бархатного платья и швыряет со всей силы назад сквозь прожитые годы, в тот день, который отрубил, словно топор, кусок моей недолгой на тот момент жизни и бросил ее в ту самую темную яму.

– Если бы нам когда-нибудь пришлось встречать вместе Новый год, я бы с легкостью отказался от живой ели, обменяв ее на новые для меня ощущения этой самой ваты и мишуры, шоколадных конфет и шелеста подарочных оберток, – говорил Витя.

На самом же деле он лукавил, потому что отказаться от чего угодно он был готов не ради конфет, а только ради нее – девушки-статуэтки, замершей на одном мыске, поджав вторую ногу и скрестив тонкие красивые руки над головой, словно нежные молодые побеги.

Витя пытался представить Таню, он рисовал в своем сознании образ, близкий к своему идеалу: она была высокая и худая, ее ровная, как натянутая нить, спина плавно сужалась и переходила в вытянутую лебединую шею. Длинные, до самых пят, огненно-рыжие пряди вились по изогнутым формам тела. Бездонные, как глубины океана, зеленые грустные глаза смотрели на него, растворяя своим волшебством все преграды, стены и двери.

Виктор рисовал образ Тани в своем сознании, словно художник, творящий работу всей своей жизни, с легкостью готовый посвятить ей всего себя, оттачивая годами ее мельчайшие детали, делая их совершенными. Он, как и любой творец, будучи влюбленным в свою работу, словно детище, верит ему и отдается без остатка, свобода его фантазии безгранична, как небесная высота, мир, который не объять руками. Он может придумать ее любой – ведь разочарование его не настигнет никогда. В этом Витя видел свое преимущество перед остальными людьми.

– Ах да! – вспомнила Таня. – Я забыла сказать самое главное – в монетке есть совсем незаметное отверстие, сделанное, скорее всего, для того, чтобы носить ее на шее. Не знаю, поможет ли это тебе чем-то? Возможно, ты что-то вспомнишь, или твоя мама подскажет, видела ли она у кого-то из ваших родственников на шее подобное украшение.

– Хорошо, это полезная информация для расследования, ты молодец, – похвалил ее Витя.

– Перестань, это полный провал, дырку в монете мог заметить любой человек, даже ребенок.

– Следствие – дело непростое, – возразил Витя, – тут каждая деталь важна, мало-помалу, ниточка за ниточкой. Иногда даже самая незначительная на первый взгляд деталь может оказаться очень важной и дать ход делу. Я слушал по радио историю расследования одного дела – серийного маньяка не удавалось поймать годами, у следователей уже опустились руки, как тут вдруг у одного молодого опера появилась свежая зацепка. Путем сложных и запутанных действий он выяснил, что у маньяка оказалась аллергия на женскую парфюмерию и жертвами его были только те девушки, которые ей не пользовались. Через некоторое время маньяка поймали именно по этому признаку. Вот такая незначительная деталь оказалась крайне важной.

– Да, это действительно интересно. Я пойду перекушу, если ты не против.

– Хорошо, только приходи после, я буду ждать тебя, чтобы ты продолжила чтение.

Таня улыбнулась и поднялась с пола:

– Хорошо, увидимся.

«Я встала с одной ноги на две, через боль, слезы, собственное нежелание и усилия со стороны массажистки-аллигатора. Все вокруг, включая Мишу, родных и врачей, долго и старательно шли к этому моменту, кроме меня самой. Я продолжала быть трупом, сердце мое включалось лишь изредка при виде Андрея Сергеевича и билось так сильно, будто пыталось нагнать упущенные простои. С доктором у нас постепенно завязались дружеские отношения. Точнее, дружески-романтические, я позволяла себе открыто флиртовать с ним, а он в ответ вел себя очень сдержанно, соблюдая дистанцию врача и пациента, которая вот-вот, казалось, исчезнет. Он натягивал маску в тот момент, когда на его лице расплывалась белозубая улыбка, старательно прятал свой кокетливый взгляд за белыми листами медицинской карты и снимками моей ноги. Это стало некой игрой для меня и, возможно, для него тоже.

Мне изготовили специальные ортопедические ботинки с разной высотой подошвы, которые сровняли мои ноги и облегчали передвижение. Я сменила костыль на поддерживающую палку – это, конечно, временно, убеждали меня, но я знала, что расстаться с палкой мне предстоит нескоро. В любом случае, это был большой прогресс за последние несколько месяцев, и мне захотелось поделиться этой новостью с Андреем Сергеевичем, коему принадлежала неумолимая доля заслуги в моем лечении.

Как только я сделала первые самостоятельные шаги, сразу направилась в больницу, чтобы поделиться этой новостью с доктором. Длительные прогулки на обеих ногах мне пока не рекомендовались, но это меня не остановило, я собралась и осторожно поковыляла к трамвайной остановке, откуда можно было доехать до больницы. Моральная подготовка к тому, что окружающие будут реагировать на меня, уступая место в трамвае, дала сбой. Несколько раз я останавливалась и пыталась повернуть назад, оправдываясь тем, что я нарушаю данные мне установки, излишне нагружая ногу длительными прогулками. Жизнь уже научила меня не врать самой себе, но я снова пыталась обмануть себя, предполагая, что могу сама поверить в собственные отговорки. Врать можно другим, но при условии, что это хорошо удается и в это вранье верят, хоть и проверить свое мастерство крайне затруднительно, окружающие в большинстве подобных случаев делают вид, что верят, тем самым ответно обманывая. Получается замкнутый круг вранья, цепочка из звеньев, которой суждено однажды прерваться, но вот как и когда – остается неизвестным.

Мои опасения оказались напрасными – на остановке никого не было, а в трамвае сидели всего несколько человек с отрешенными взглядами, что казалось совершенно нормальным для будничного обеденного проезда по небольшому провинциальному городку. Я села и расстегнула куртку, преодолев первый и, наверное, самый сложный этап моего путешествия. Солнце стояло высоко и светило в окна совсем по-летнему, хотя кое-где в тени еще лежали маленькие грязные сугробики снега, слезно расползаясь по сырой свежей земле. Выйти оказалось сложнее. С непривычки я забыла, что спускаться могу только задом, и начала выставлять ногу вперед, но потом быстро опомнилась, и у меня все получилось. Некоторые моменты мне предстояло осваивать путем проб и ошибок. Следующим этапом мне предстояло пройти по улице с названием "Больничная", ведущей прямо к больнице.

"Как неудобно идти в этой деревянной обуви, – думала я, ковыляя по тротуару и стараясь не попадать палкой в щель между неаккуратно уложенной плиткой. – Можно же было сделать ботинки чуть мягче, облегчив и без того тяжелую участь страдающих таким недугом".

На углу я свернула во двор к высоким железным решетчатым воротам приемного покоя, а улица Больничная продолжила простираться прямо до пересечения с улицей Ленина.

Когда я дошла, была уже вторая половина дня, я знала, что сейчас по времени у Андрея Сергеевича обход и, возможно, у него не будет времени на меня, поскольку я уже не считаюсь его пациенткой, а только наблюдаюсь в отведенные мне дни и часы, строго по расписанию. Но, несмотря на это, я надеялась, что он будет рад меня видеть. Я поднялась по лестнице и села на стул недалеко от процедурного кабинета, чтобы перевести дух и набраться сил. Нога гудела, свистела и рычала на меня за столь изнурительный и долгий поход, видимо, ей не так сильно хотелось этой встречи, как мне, и она еще даже не предполагала, что такой же путь предстоит проделать обратно, пока ей об этом знать было ни к чему.

Ничего не изменилось с тех пор, как меня выписали, медсестры все так же пересекают коридор, перебегая из одной палаты в другую, обходя то слева, то справа неторопливых больных, медленно и с покачиванием топающих у них на пути. Все это чем-то напоминает компьютерную игру. Первым, кого я увидела из знакомых мне, была медсестра Варя, она везла большую телегу, на которую была навалена огромная куча белых простыней. Увидев меня, она улыбнулась, ее улыбка казалась неестественно большой на фоне узких вытянутых скул.

– Здравствуй! – восторженно крикнула она и, откатив телегу в сторону, присела рядом.

Мне показалось, что Варя была исполнена искреннего чувства радости за меня и мои успехи, принимая их и на свой счет, как делают многие врачи. А она была молода, глупа и эмоциональна, как английский кокер-спаниель. Это придавало ее образу отличительную харизму и делало более привлекательной. Мы поболтали минут десять, после чего она резко опомнилась и, сдвинув с места свою телегу, отправилась по делам насущным. За время нашей беседы я узнала много всего о ее парне, о подруге, с которой они не поладили, и о новой старшей медсестре, которая не спускает с нее глаз. В ответ же я успела сказать лишь о том, что у меня все хорошо и я пришла повидать… Но не успела сказать кого, видимо, ей это было не нужно.

– Андрей Сергеевич! – крикнула я, увидев, что он вышел из второй палаты и зашагал по коридору прочь от меня, как обычно, уткнувшись лицом в стопку бумаг.

Края белого халата распахнулись в стороны, а из-под него виднелись строгие черные брюки и начищенные лаковые ботинки. Он был неотразим даже сзади. Я встала и еще раз окликнула его.

– Здравствуй, дорогая! – обрадовался он, когда заметил меня, стоящую перед ним на обеих ногах. – Что тебя привело? У тебя все в порядке? – приобняв меня за плечо, поинтересовался он.

Я называла его по имени и отчеству, а он в ответ звал меня «дорогая», скорее всего оттого, что не помнил моего имени, но меня это не слишком расстраивало. Я понимала, что он у меня такой один, – а таких, как я, у него десятки в день, сотни в месяц и тысячи в год. Надеюсь, меня сейчас правильно поняли – я говорила исключительно о пациентах.

Поскольку я знала план развития событий, то сразу перешла к делу, желая быстрее удостовериться – подтвердится ли он, я все еще немного сомневалась во всем произошедшем со мной, хотя доказательств было уже предостаточно.

– Я приехала к вам сама, на автобусе, посмотрите на мои ужасные ботинки! – засмеялась я. – Они жутко неудобные, но вполне ответственные.

– И в чем же их ответственность?

– Они доставили меня к вам! И, надеюсь, так же благополучно доставят обратно!

Мы шли по коридору в сторону его кабинета и мило болтали, мое смущение незваного гостя постепенно рассеялось, и я была вполне удовлетворена своим поступком.

– Давай я тебя осмотрю, раз ты здесь, – предложил Андрей Сергеевич и усадил меня на стул. После чего снял оба ботинка, стал рассматривать больную ногу, нажимая при этом на разные точки и поворачивая ступню то влево, то вправо, отчего становилось немного больно.

– Устала?

– Нет, ничуть! – соврала я.

Ноги ломило от боли и усталости так, что хотелось поднять голову вверх, сложить губы трубочкой и завыть, как волк из мультика «Жил-был пес», но я не подавала виду, а лишь вздохнула с наслаждением, когда он закончил неприятный осмотр и начал разминать больную ногу.

– Тебе нельзя так много ходить, у тебя появилась мозоль, это очень плохо и чревато осложнениями.

– Хорошо, я буду относиться к вашей работе с большей осторожностью и вниманием. Я лишь хотела увидеть вас, только ради вас проделала такой долгий путь, больше этого не повторится, – посмотрев на него, я мигом отвернулась в сторону. – Вам, вероятно, пора бежать? Вас ждут больные, я более не хочу вас задерживать.

В полузашторенное окно бил дневной свет, освещая ровно половину кабинета. Большой железный ключ торчал в замочной скважине изнутри, но не был повернут, а из-за двери слышались шаги и стихающие разговоры медсестер в коридоре, загоняющих по палатам одиноких затерявшихся пациентов, до сих пор бродивших по коридору.

В эту минуту мы встретились взглядами, я вбирала в себя этот момент, пытаясь вытянуть из него все, что можно, все до последней капли, словно вампир, сосущий кровь своей жертвы.

– Нет, я совершенно свободен, сейчас тихий час, и моя смена только что закончилась, сегодня я дежурил в ночь.

– Тем более, вы, наверно, хотите скорее поехать домой и отдохнуть после смены.

Андрей Сергеевич привстал и снова заглянул мне в глаза, так ясно и откровенно, что мне стало не по себе, он словно читал все мои мысли, все до единой, которые мне никак не удавалось спрятать. Он знал все, точнее, думал, что знает все: зачем я пришла, чего мне хочется и какую боль мне удается терпеть ради всего этого. Рассмотрев меня, он встал и подал мне руку, а затем обнял и прошептал на ухо:

– Ты же не хочешь этого, правда?

Его губы еле-еле коснулись мочки моего уха, а затем сразу губ. Я думала, что ответить: конечно, не хочу; конечно, хочу; конечно… Мысли мои растворились, словно клубок дыма, последнее, что я успела сказать себе, было: «Перестань, просто наслаждайся этим моментом, он ведь такой важный, ты будешь помнить его всю жизнь». И я послушала себя.

Он целовал меня жадно и страстно – так, будто желал этого не меньше моего, а затем посадил на стол, сдвинув в сторону все лежавшие на нем бумаги. Он раздевал меня так же легко и непринужденно, как снимал бинты на перевязках, почти незаметно, в этом был его врачебный талант. Меня душили и переполняли чувства, нахлынувшие так резко, что я никак не могла их обуздать, словно я окунулась в ледяную воду и мое тело никак не может привыкнуть к температуре, я выныриваю из воды и делаю большой глоток воздуха, а затем снова погружаюсь в нее. Периодически мой взгляд устремлялся на замочную скважину, из которой торчал предательски не повернутый ключ, словно бомба, которая может взорваться от нажатия на дверную ручку, что придавало особое безрассудство нашему поступку.

Все закончилось. Мы лежали на столе, уставившись в потолок, и молчали.

"Надо же, – думала я, – какой-то миг, какие-то несколько минут, это ведь ничто по сравнению со всей моей жизнью, но я буду помнить их очень долго, так долго, что ни одно событие в жизни не сравнится по значимости с этим моментом, который уже прошел, прошел и больше никогда не повторится вновь".

Со стола упала ручка и звякнула об пол. Я вздрогнула и тут же посмотрела на дверь, стало слышно, как мое сердце заколотилось от испуга, и это привело меня в чувство. Мы вскочили, оделись и сели на диван так, чтобы не вызвать подозрений, если вдруг кто-то войдет в кабинет. Нога заныла с новой силой, боль пронизывала все тело насквозь, и если бы я могла позволить себе тихонько застонать, то мне стало бы легче, но я позволяю себе делать это, только когда остаюсь дома одна. Ноги тяжелели, их было сложно оторвать от пола, они прорастали в него, словно молодые побеги, испускающие корни в землю.