Читать книгу: «39 долей чистого золота», страница 10

Это было взаимно, хоть у меня и была семья, мы не были близки по духу. Я не вправе говорить о них плохо или каким-то образом осуждать их поведение, наоборот, моя семья приняла меня без доли сомнения, они ухаживали и заботились обо мне столько, сколько это было необходимо, и я очень благодарна им, но они не обязаны любить меня, и за это их нельзя винить. Однажды один очень умный человек сказал: «Люди любят только тех, кого они сами выбирают», – и был абсолютно прав, попав в ядро бесчисленных проблем большинства людей, не сумевших обрести гармонию в отношениях с близкими. Это очень сложно понять вот так – с ходу, поэтому я напишу об этом чуть позже.

После трех кусков вкуснейшей пиццы с сыром, двух рогаликов с заварным кремом и одного куска рулета с чаем я отправилась к соседкам, чтобы подарить им свои поделки. После такого внушительного чаепития мое умиротворенное настроение вряд ли можно было разрушить отказом принять мои подарки. Александра Алексеевна подсказала, где они живут, и пожелала мне удачи. Она с ними давно не в ладу, еще с тех времен, когда ее муж активно проводил занятия в гончарной мастерской.

Дверь открыла та, что постарше, потолще и более недовольная, чем вторая. Хотя я предпочла бы поменять их местами. Ну не суть, перед смертью, как говорится, не надышишься.

– Здравствуйте, – улыбнулась я.

Без единой эмоции она осмотрела меня с ног до головы. Я тоже в ответ осмотрела ее и, не дождавшись ее приветствия, продолжила:

– Прошу прощения за беспокойство, это мои первые работы, я хотела бы подарить вам одну из них в качестве извинений за беспокойство, доставленное вам мастерской.

Она с опаской осмотрела горшок и медленно, с недоверием протянула к нему руку. Ее зрачки скакали, словно пинг-понг шарик на столе: с горшка на меня и обратно. Молча она осмотрела его, после чего, протиснув сквозь маленькую щель между губ «спасибо», с циничным безразличием взяла горшок и закрыла дверь.

Я выдохнула. Все прошло лучше, чем я ожидала. Поднявшись выше, к следующей претендентке на получение «золотого горшка» за лучшую женскую роль в подъезде, я услышала через дверь разговор и сразу поняла, что он обо мне. Не буду описывать все слово в слово – это не самое приятное, что мне доводилось слышать о себе, скажу лишь то, что меня называли хромой, а мою работу емкостью для рассады.

Вообще, одно из самых неожиданных и неприятных ощущений человек способен получить, когда слышит, как его обсуждают за спиной. Казалось бы, это очень интересно – услышать, что о тебе думают другие. Отнюдь, это зачастую может быть совсем не ожидаемое чудо, а напротив, даже если к человеку в целом относятся неплохо. Всему причина в том, что обсуждать достоинства человека, хвалить его и поощрять никому не интересно, это делается в глаза, а за спиной обычно происходит обратное.

Так что, если вы вдруг понимаете, что невольно стали слушателем обсуждения собственной персоны, бегите немедленно! Все, что вам нужно знать, вам обязательно скажут в лицо.

Я громко постучала в дверь и прервала оживленную беседу по телефону.

– Здравствуйте, – сказала я и протянула горшок. – Это вам.

В отличие от предыдущей женщины, эта поздоровалась, улыбнулась и, немного присев, протянула руки к горшку. В ней было больше искренности, чувствительности и радости от такого хоть маленького, но все же подарка.

Выполнив такую непростую, с психологической точки зрения, задачу, я еще раз вздохнула полной грудью и присела на низкий, широкий каменный подоконник между пятым и четвертым этажами. На улице моросил дождь, его косые мелкие капли были хорошо заметны в свете оранжевого фонаря, словно кто-то поливает его из душа. Одинокий замерзший пес бродил вдоль дороги, вынюхивая что-то на асфальте, он неспешно брел вперед, то и дело поднимая морду вверх и прислушиваясь к звукам пустынной улицы. На спине у него было темное пятно, отдаленно напоминающее форму сердца, оно шевелилось при ходьбе, будто живое. Наверное, думала я, ему так же грустно, как мне. Моя палка-помогалка упала на холодный кафельный пол, издав резкий, низкий по тональности звук, который мигом привел меня в чувство. Нужно идти домой, вручать оставшиеся подарки.

Сестра быстрыми, короткими перебежками перемещалась по кухне с ребенком на руках и что-то выкрикивала в комнату мужу. Она поздоровалась со мной и спросила, как дела, лицо ее было при этом абсолютно отрешенным и погруженным в пучину бытовых проблем, а взгляд устремлен в какую-то страшную бездну возмутительных и нерешаемых вопросов. На лице отражалась бытовая усталость в виде бледности и синяков под глазами.

– Я принесла тебе подарок! – сказала я, войдя в кухню, и стала ждать, когда она повернется в мою сторону.

– Какая прелесть, как мне нравится! – дежурно сказала сестра, бросив полвзгляда на горшок, который находился у меня в руках.

Впрочем, ей было совершенно все равно, какого он цвета, мне кажется, она даже не заметила это, хоть и произнесла еще несколько дежурных фраз:

– Ты такая молодец! Ты умница, я верила в тебя с самого начала. У тебя все получится, все будет так, как ты хочешь!

При этом на ее лице растянулась дежурная улыбка, после чего взгляд ее вновь утонул в глубине проблемы, решаемой с мужем через стенку.

Я еще раз протянула ей горшок – реакции не последовало, тогда я поставила его на свободное место и удалилась в свою комнату.

Нет, что вы! Я не обиделась ни разу. Это совершенно нормальная реакция, другой в целом я и не ожидала: горшок понравился, меня похвалили, вдохновили и пожелали успеха в дальнейших начинаниях, что еще можно ожидать?!

Но грусть все же закралась в мою постель, когда я плотно закуталась в ватное одеяло и погасила свет. Соленая слеза выступила капелькой из правого глаза, не удержавшись, скатилась по щеке и исчезла в мягкой перьевой подушке…»

6

«Следующим утром я упаковала последний, красный, горшок, предназначавшийся для Миши, и отправилась к нему, решив не предупреждать о своем визите, а сделать сюрприз. В этот день у него был выходной, и с большой долей вероятности он проводил его дома.

– Привет! – сказала я, когда после настойчивого и долгого стука дверь наконец открылась и в пыльной темноте появился полуобнаженный силуэт.

– О как! – удивленно произнес Миша, потирая глаза. – Какими судьбами? Тебя опять надо носить?

– Нет, – с улыбкой ответила я, помотав головой. – Я принесла тебе кое-что, ты не занят?

Миша отступил в сторону и раскрыл дверь шире, приглашая меня войти.

– У тебя очень душно и пыльно, не помешало бы проветрить. – Я поставила трость, без нее доковыляла до окна и распахнула шторы, в то время как Миша закрыл дверь и взглядом проводил меня, рассматривая мою ногу.

– А ты уже намного лучше ходишь и выглядишь тоже, – заметил он, когда я повернулась к нему с сияющей улыбкой на лице в лучах дневного солнечного света, пролившегося в комнату.

– Спасибо!

– Я оденусь сейчас, извини, одну минуту!

Я одобрительно махнула и прошла на кухню.

– Хочешь чай или кофе, поставь пока чайник, я сейчас, – крикнул он из комнаты.

– Не торопись, – ответила я и начала рассматривать магнитики, которые висели у него на холодильнике: Канада, Нью-Йорк, Абхазия, Испания, Воронеж, Стамбул, Крит, Мадагаскар…

– Ты был на Мадагаскаре?

– Нет, в Нью-Йорке тоже не был и в Испании не был, испанский твои привезли, а остальные уже не помню откуда, кто-то налепил.

Миша появился на кухне, одетый в джинсы, черную футболку с белым номером «71» во всю грудь и белых спортивных носках.

– Как живешь? – спросила я первая.

Он застеснялся, а потом рассказал мне о своей новой девушке, с которой они уже целый месяц встречаются по выходным и здорово проводят время. Я рассказала про гончарную мастерскую, мастера, Александру Алексеевну и свои успехи в новом деле. Мой рассказ был скомканным, я перескакивала с одного на другое, наверное, потому, что информации накопилось очень много, а Миша – это тот человек, которому мне искренне хотелось все рассказать.

– Осенью я буду поступать в художественное училище, – с гордостью добавила я. – Буду рисовать картины.

– О как! – сказала Миша.

«О как» – это слово-паразит в его лексиконе, от которого ему нужно было немедленно избавиться, иначе он создавал впечатление мальчика-дебила, но почему-то я не сказала ему об этом.

Нам было о чем поговорить, за то время, что мы не виделись, произошло столько всего, что нам потребовалось несколько часов, чтобы поделиться новостями друг с другом. Я даже забыла, зачем пришла к нему, а вспомнила только тогда, когда он сам спросил:

– Что это? – мотнув головой в сторону горшка.

– Это горшок, моя поделка для тебя. Может, он тебе и не пригодится, но я все же решила вручить тебе одну из своих первых работ. – Я встала, взяла свой подарок и торжественно вложила его в руки Мише, сидевшему за кухонным столом.

Он рассматривал мой подарок не как обыватель, а как мастер – оценивающе, потом закурил сигарету, подвинул к себе пепельницу с другого конца стола, стряхнул в нее пепел и сказал:

– А ты молодец! Я раньше, не поверишь, тоже увлекался этим делом, мой отец занимался строительством глубинных колодцев и всегда привозил мне очень хорошую глину. Я даже как-то заработал на этом, продавая свои работы, правда, немного.

– Я тоже хочу продавать! – воскликнула я. – У меня уже есть несколько идей! Во-первых, я буду делать керамическую посуду и раскрашивать ее, у меня несколько набросков, это будут наборы, состоящие из двенадцати и более предметов, такие, которые создадут единую стилистику на кухне. Также я буду делать разные поделки, вазы и подсвечники – их я тоже уже набросала на бумаге. Я очень хочу показать тебе свою мастерскую, она недалеко, пойдем?

Мише было неохота выходить на улицу, но после моих недолгих уговоров он все же согласился. Погода была отличная, если еще утром дул небольшой прохладный ветерок, то во второй половине дня стало совсем безветренно и тепло. Солнце уже по-летнему било в спину, согревая ее своим теплом так, что мне даже захотелось снять кофту и остаться в одной майке. Я заколола волосы наверх и подставила солнцу свои белесые плечи, которые уже через некоторое время приобрели красноватый оттенок. Первый летний загар всегда становится красный, щиплет и слезает достаточно быстро.

Мы дошли до мастерской, Миша все тщательно осмотрел, предложил мне несколько идей по улучшению моего хозяйства, организации труда и обустройству мастерской, какие – не буду перечислять, чтобы не нагонять скуку техническими тонкостями.

После мастерской мы отправились в парк, чтобы завершить наш день вкусным сливочным мороженым: я взяла крем-брюле в вафельном стаканчике, оно было очень сладким и таяло так быстро, что мне не удавалось от него оторваться, чтобы что-то сказать. Пришлось есть молча – со стороны это выглядело так: дорвалась до мороженого, как будто в жизни не ела. И все же, несмотря на мои старания, несколько капель я упустила – две на юбку, и одна скатилась по руке до самого локтя. Мне было вкусно, так вкусно, что, не успев догрызть вафельный стаканчик, я сказала:

– Еще хочу!

И с удовольствием съела еще одно. Миша тоже съел два, точнее, полтора – первое, клубничное, он уронил на середине, а со вторым, фисташковым, был уже аккуратнее и крепко сжимал его в руке.

Мы гуляли в парке вокруг пруда, дошли до нашего упавшего дерева, которое, словно длинный змей, лежало вдоль берега. Это был дуб, обычно дубы очень крепкие и способны выстоять при любом ветре, но этого беднягу что-то сломило, и теперь он служил лавочкой для тех, кому хотелось посидеть у воды. Мы плюхнулись на него и прислонились друг к другу спиной, мне было неудобно, потому что Миша гораздо тяжелей меня, я давила на его спину со всех сил, пытаясь пересилить его вес, но ничего не получалось – я пыжилась, а он смеялся. Потом он взял меня на руки, как раньше, посадил на спину и побежал к воде, он смеялся и кричал, что мне пора искупаться, я тоже визжала и хрюкала от смеха так, что даже утки поторопились переплыть на другой берег пруда. Признаюсь, я даже в какой-то момент испугалась, что могу надуть в штаны от смеха.

– Ты всю рыбу распугаешь! – сквозь смех кричала я, глядя на недовольного нашим вызывающим поведением рыбака.

– Распугаю, распугаю! – кричал Миша в ответ и снова подбегал к берегу, в шутку сталкивая меня в воду.

Мне было хорошо, просто хорошо – и все. Набесившись, мы сели отдохнуть. Миша закурил, а я стала оглядываться по сторонам в поисках своей палки-помогалки, которая давно ускользнула из моего поля зрения.

– Помнишь, как мы сидели тут в прошлом году? – спросил Миша. – Ты тогда еще не могла ходить, я принес тебя из дома. Как же я тебя таскал, ты такая тяжелая, у меня даже спину заломило, – добавил он, усмехнувшись.

– В тот день, когда ты пришел ко мне в костюме, как на собственную свадьбу?

– Помню, конечно.

Я нашла свою палку и перегнулась назад, чтобы дотянуться до нее.

– Именно. Как много изменилось с того дня, а вроде прошел всего год или чуть меньше.

– Чуть больше, – заметила я.

– Верно, – Миша покачал головой.

Мы посидели еще какое-то время, солнце попрощалось с этим великолепным днем и скрылось за невидимой амбразурой горизонта, в то время как на моей красноватой от загара коже выступили первые мурашки. Мы неспешно брели домой. Миша, засунув руки в карманы, пинал какой-то небольшой сверток из газеты, будто играя в футбол, а я, закутавшись в кофту, ковыляла, переваливаясь с ноги на ногу, с определенной долей тяжести и усталости.

– Пока! – сказал Миша, когда мы подошли к дому.

Он проводил меня и тут же пошел прочь быстрым шагом. Я тоже поспешила домой, уж больно хотелось поскорее вытянуть свои разные ноги на кровати, а уж затем подумать обо всем, что принес мне этот прекрасный день».

Таня замолчала. Во рту пересохло, она пошевелила губами и почувствовала, как режет в глазах.

– Я была в этом парке, – сказала она и удалилась на кухню за стаканом воды.

– Где? – спросил Витя, когда Таня вошла в комнату.

– В этом парке, который она описывает, он недалеко, буквально в десяти минутах ходьбы.

– Ты не говорила.

– Я много, о чем не говорила, – грубовато констатировала Таня. – Я была там уже несколько раз, это практически единственное место в городе, где можно хорошо провести время в одиночестве, даже несмотря на то, что народу там всегда хватает. Там ничего не изменилось, те же утки, те же лавки, может, только слегка модернизированы.

Таня поставила стакан и, потерев глаза, легла на старушкину кровать. Она осматривала комнату из лежачего положения будто ее глазами и представляла тот самый день, о котором только что прочла.

– А как она умерла? – спросила Таня.

– От старости, скорее всего. Может, еще что-то стало причиной – типа инфаркта или инсульта, я точно не знаю.

– А где? – Таня поводила глазами по потолку.

Витя знал, где она умерла, но не стал говорить, потому что понял, что Таня сейчас лежит на ее кровати, он слышал, как скрипели пружины, когда она плюхнулась на нее, и попросту не хотел доставлять ей дискомфорт, а еще меньше он хотел, чтобы она и вовсе ушла.

– Не здесь, в больнице. Точно не здесь, – повторил он, будто заранее убеждая Таню не волноваться.

– А мне кажется, она умерла на этой кровати, – сказала девушка, оказавшись не такой мнительной, как подумал Витя.

– Нееет, – еще раз подтвердил он.

Таня закрыла глаза и положила руки на живот.

– Я полежу немного, – успела сказать она перед тем, как погрузиться в сон.

Утром Витя сидел на своем месте, не шевелясь и вслушиваясь в то, что происходит за дверью. Кровать скрипнула в половине двенадцатого.

– Ну ты и спишь! – сказал он. – Настоящая соня.

Таня села на край кровати и в недоумении огляделась, затем зевнула и произнесла хриплым, сонным голосом:

– Доброе утро, я в душ.

Это было впервые, когда девушка ночевала в смежной комнате. Таня налила ванну и, погрузившись под воду с головой, оставив на поверхности только нос, словно поплавок, задумалась об этом. Черные волосы расплылись под водой, словно чернильное пятно, мелкие пузырьки вырывались изо рта и торопливо поднимались на поверхность, растворяясь на водяной глади. Чтение дневника сидя на полу перед дверью так утомило ее, что она отключилась, дотронувшись до подушки. С одной стороны, Тане нравилось все, что происходило с ней: Витя, интригующее чтиво, отсутствие людей вокруг, которые указывали бы, что и как нужно делать, но, с другой стороны, что-то глубоко внутри тревожило ее, будто кричало, махало руками и пыталось открыть ей глаза. Но пока Таня не могла найти этому мучительному чувству объяснения, она продолжала плыть по течению, которое несло ее в некую неизвестную бездну.

После ванны значительно полегчало. Девушка оделась в тренировочную одежду: черную майку, лосины и старенькие, стоптанные пуанты, сделала несколько упражнений, затем сварила черный ароматный кофе, выпила его и продолжила тренировку. Только после хороших, на ее собственный взгляд, занятий она могла чувствовать себя спокойно и уверенно – это будто наркотик, без которого ей становилось плохо и тревожно.

После обеда Таня отправилась на прогулку. Воздух пах плодами шиповника, он отцвел, его лепестки отпали, и им на смену пришли твердые красные набухшие сердцевинки, наполненные волосатыми желтыми косточками, их было там так много, что, раскрывая плод, они прямо-таки высыпались из него. Шиповник был еще твердым, хотя на вид достаточно привлекательным, полностью он созревал и становился сладким только осенью, перед самыми холодами.

Таня потянулась и, завязав свисающий с кеда шнурок, отправилась на прогулку. Небо было затянуто белыми, плотными, словно взбитые сливки, облаками, они парили высоко, скручиваясь в огромные небесные сливочные круги так аппетитно, что слюна поменяла вкус и в желудке засвербела пустота.

Таня купила пиццу в полюбившейся ей пиццерии, кефир в бутылке и несколько красных ароматных яблок, сложила все в рюкзак и отправилась к пруду, перекусывая по дороге куском пиццы, который успела отломить. Небесные сливки растворились в высокой ширине, их густота рассеялась, и они стали больше напоминать мыльную пену, через крупные пузырьки которой просматривались голубая гладь.

В парке, на удивление, было безлюдно, Таня удобно устроилась, разложилась и приступила к трапезе, она обожала есть на улице. Это была одна из слабостей, перед которыми она не могла устоять, да и не хотела, порой ей удавалась сделать это даже в холодное время года, например, по дороге домой или из дома, пробираясь сквозь шумную городскую толпу. Откусив край пиццы, она прищурилась и остановила взгляд на другом конце пруда – у самой воды лежало изогнутое дерево, будто гигантский змей неподвижно замер в ожидании жертвы. На несколько секунд Таня перестала жевать, замерев от удивления. Еще некоторое время девушка смотрела на противоположную сторону, а потом встала и, вытянув голову вперед, пошла туда.

Дерево. Дуб. Достаточно молодой, упал, наверное, от сильного ветра, или, возможно, что-то еще оказало на него давление. Таня рассмотрела каждый сантиметр этой загадочной змеи, поковырялась в местах надлома и, установив, что оно лежит тут не более двух, трех, ну максимум пяти лет, быстрым шагом направилась домой.

Не разуваясь, она вошла в смежную комнату, схватила дневник, осмотрела его с внешней стороны, пролистала в одну сторону, затем в другую, но, не обнаружив ничего, что могло бы стать хоть какой-то зацепкой, раскрыла на той странице, где описывалось дерево у пруда:

«Мы гуляли в парке вокруг пруда, дошли до нашего упавшего дерева, которое, словно длинный змей, лежало вдоль берега. Это был дуб, обычно дубы очень крепкие и способны выстоять при любом ветре, но этого беднягу что-то сломило, и теперь он служил лавочкой для тех, кому хотелось посидеть у воды, мы плюхнулись на него и прислонились друг к другу спиной, мне было неудобно…»

Виктора в данный момент не оказалось на его обычном месте, чему Таня была рада, так как объяснить ему то, чего ей понять самой не удавалось, было бы сложно. Таня села на кровать, положила дневник на коленки и закрыла лицо руками:

– Я схожу с ума. Таких совпадений просто не бывает. Не бывает! Старушка примерно семьдесят – семьдесят пять лет назад описала дерево, которое лежит там сейчас в совершенно свежем состоянии. Оно должно было давным-давно превратиться в труху, ну или хотя бы полностью высохнуть…

За стенкой послышался шум, Таня тихонько встала и молниеносно выскочила из комнаты, оставив дневник лежать на кровати раскрытым. Она снова отправилась к пруду, села на дерево, лежавшее вдоль воды, и закрыла глаза.

«Всему есть объяснение, но иногда мы просто не знаем его и пугаемся этого незнания», – вспоминала девушка слова отца, сказанные ей когда-то. От этого ей полегчало, но все же большой знак вопроса продолжал висеть в ее голове.

В следующий визит Таня была такой озадаченной, что Виктор почувствовал это даже через стенку. Ее потухший голос заставлял его волноваться, но на все расспросы Таня отвечала только одно – что она устала и хочет сменить обстановку.

– Конечно, – ответил он, – тебе это нужно.

– Послушай, – после долгого молчания она начала раскрываться, будто цветок, – ты уверен, что это все именно так, как ты говоришь?

– Что именно?

– Эта бабка действительно жила тут до твоего рождения?

– Конечно! А что вызывает у тебя сомнения?

– Ты уверен, что это ее дневники?

– Да, уверен!

Таня не знала, как еще задать вопрос, чтобы не сдать все карты. Самой правдоподобной версией была та, что мать Виктора специально подложила эти дневники, может быть, они написаны вовсе не этой старухой, только так можно объяснить дерево-змею. Других версий у нее пока не было.

– А знаешь, – сказал Витя, подойдя ближе к двери, – мама выгнала его! Выгнала, и на этот раз навсегда. Она не пьет уже несколько дней, убралась и готовит мне каждый день мои любимые блюда. Вчера мы весь вечер провели вместе, она читала мне книгу про пиратов, ту, что я люблю слушать с детства, и я даже уснул в ее спальне. Я больше не чувствую запах грязного белья и алкоголя, не слышу крики, не чувствую, как мама плачет по ночам.

– Я очень рада за тебя, Витя. Очень! – Тане стало так жалко Виктора, что на глаза навернулись слезы, а в носу защипало, она зажала рот рукой, чтобы случайно не всхлипнуть вслух, а затем вздохнула и проморгалась.

По ее мнению, которое она, конечно, не высказала бы ни за что на свете, такие люди, как мать Виктора, не меняются, это очередное прозрение, которое, возможно, продлится какое-то время, но вряд ли затянется надолго.

Следующие несколько дней Витя практически не появлялся в комнате, он заходил лишь поздороваться и поделиться впечатлениями, которые он получал от общения с матерью. Тане было немного грустно, но она, вопреки своему эгоизму, никак не проявляла этого, отвечая на его приветствие радостным голосом и желая хорошего дня. Витя чувствовал все, что она пыталась спрятать под маской, сидя за дверью, но даже такая надежная маскировка не могла утаить от него ее истинных чувств.

– Завтра мама идет на работу, я буду ждать тебя тут, приходи пораньше, у нас будет целый день, чтобы побыть вместе, – сказал Витя, прислонившись губами к щели между стеной и дверными петлями.

Он приложил ладонь к двери, и Таня, несмотря на то, что не обладала такими острыми чувствами слуха и осязания, как Виктор, почувствовала это. Его ладонь была такой горячей, что дверь моментально нагрелась и тепло передалось на ее сторону.

– С кем ты говоришь? – спросила мама Виктора.

Витя тут же отошел от двери на шаг:

– С Таней, она наша соседка.

– Там никого нет, – смело заявила мама и подошла к двери. – Нет там никого, сынок.

Она взяла его за руки и потянула на себя, а затем подвела к кровати и посадила.

– Есть! Там живет девушка, она очень хорошая! Сейчас я вас познакомлю.

– Таня, отзовись! Ты тут?

Никто не ответил.

– Она была тут, за дверью, только что.

Таня слушала их разговор и старалась не дышать, чтобы ни в коем случае не издать ни малейшего звука.

– Эта дверь закрашена уже много лет, сынок, там никого нет, ты же знаешь. Их сын уехал в Санкт-Петербург и очень давно тут не появлялся, старики умерли еще до твоего рождения, – успокаивала мама своего сына. – Вот дадут нам новое жилье, у нас будут соседи, ты будешь дружить с ними, потерпи немного, уже скоро мы переедем, хочешь, завтра я схожу и посмотрю, как строят наш новый дом, а потом тебе все расскажу, – ее преувеличенное, даже приторное внимание казалось жалкой попыткой наверстать упущенное.

– Нет! – закричал Витя. – Ты не понимаешь! Там есть девушка, она приехала на лето, и мы с ней подружились.

Витя стал настукивать в стену свою мелодию, которой он обычно звал Таню. Он злился и плакал оттого, что Таня молчала, а мама продолжала успокаивать его, уверенно считая девушку лишь фантазией сына.

Несмотря на его страдания, Таня не подала признаков жизни, а ушла, лишь дождавшись, когда они удалятся из комнаты. Почему она не отозвалась – вопрос, который в этот вечер они оба задавали сами себе. Виктор непременно решил выяснить это у Тани завтра, когда по плану у них будет целый день для общения.

Но завтра не наступило. Точнее, оно, конечно, наступило, но совсем не такое, каким обещало быть. Уже ночью в только что приобретенные покой и спокойствие, воцарившиеся в доме Виктора, ворвался мамин сожитель: он ломал дверь, кричал, бросался с ножом и обещал всех убить в случае, если его не пустят. Он избивал мать в то время, когда Виктор лежал, не шевелясь, на спине в своей кровати, парализованный собственным бессилием, а Таня, которая слышала все это через стену, закрывала голову подушкой, пытаясь приглушить адские звуки насилия. Ближе к утру крики стихли, и девушке удалось уснуть.

– Я думал, ты раньше придешь, – сказал Витя, когда услышал шаги и почувствовал аромат кофе. – Который сейчас час?

– Почти час дня, – Таня села на свое привычное место рядом с дверью Вити. – Извини, я спала.

После этих слов образовалась небольшая пауза, Таня поставила кружку на пол и потянулась, чтобы взять дневник.

– Извини, что так вышло ночью.

– Ты не должен извиняться, ты же не виноват в этом! – возмутилась девушка. – Это, конечно, не мое дело, но все же я спрошу: – Почему ты не вызвал полицию? Ты живешь и терпишь это, зачем? Почему ты не просишь помощи извне?

– В этом нет никакого толка, его заберут, подержат пару дней, а после он снова придет и тогда уже точно устроит резню, а этого я не хочу. Мать сама его пускает, если бы она хотела, то все бы уже изменилось, она сама выбрала этот путь.

– Она выбрала его для себя, но ты-то его не выбирал! Ты можешь все изменить.

– Нет, не могу.

– Как скажешь! – Таню раздражало его бездействие, но она дала себе честное слово не лезть не в свое дело.

Вновь образовалась пауза, которую первым прервал Витя:

– Так что там тебя смущало в старухе?

Таня вспомнила, на чем остановился рассказ, и отвлеклась от мыслей, как изменить чужую судьбу, которые не покидали ее с сегодняшней ночи.

– Меня смущало? – протяжно повторила она. – А, ничего, проехали.

Она взяла дневник и открыла нужную страничку, решив, что сейчас грузить этим Витю совсем ни к чему.

– А почему ты не отозвалась, когда я был с мамой? Молчала, как партизанка, и она решила, что ты моя фантазия.

– Не знаю, честно. Может, я постеснялась, а может, не захотела знакомиться с человеком, чье поведение вызывает у меня неприятные чувства, – честно призналась Таня.

– Я понял, ладно. Просто я и так полный неудачник, а тут еще и виртуальная подружка, мама наверно решила, что я схожу с ума.

Таня не ответила, а лишь покачала головой и закатила глаза.