Читать книгу: «Дураки с холма», страница 3

Костик

 В Дураковке насчитывалось три прогона – так в деревне называли пустые пространства между домами. Официально считалось, что все они выполняют противопожарную функцию, но для меня каждый из прогонов таил в себе гораздо больше.

Первый прогон находился между домами Алексеевых и Гуся. Трава там почти всегда была вытоптана: каждый день утром и вечером дядя Леня проводил через прогон единственную деревенскую корову, протяжно командуя ей: «Стоять! Идти!» Корова меланхолично брела вперед, брякала тяжелой цепью и оставляла «мины-ловушки».

В ответвлении этого прогона старшее поколение деревенских ребят обустроило шалаш, куда тайком от взрослых бегало курить и целоваться. Мы же постоянно играли в прогоне в войну. Со стороны Алексеевых у подножия столетней липы валялся деревянный короб, который мы использовали в качестве дота, а в шалаше старших обычно окапывался снайпер, которого крайне трудно было оттуда выбить. На крайний случай из прогона всегда можно было отступить к полю: там у проселочной дороги росла высоченная трава.

Второй деревенский прогон располагался почти напротив первого – между домами дяди Лени и покосившимся обиталищем Паука. Пространство это, выгороженное высушенными на солнце досками, выводило на дальние зада, куда мне в первое время ходить запрещалось. Прогон у дяди Лени закрывался воротами, которые, впрочем, всегда стояли открытыми. Этот прогон считался в деревне самым официальным и просматривался со всех сторон.

Был в деревне и третий прогон – между нашим домом и Большим Лешей. Пройдя сквозь него, можно было выйти к единственному пруду на ближних задах. Пруд этот все называли маленьким, хотя полдеревни ходило на него рыбачить: там всегда водились карасики и бычки.

Этот прогон отличался от двух предыдущих: много лет назад в нем стоял дом дяди Лени Кочетова. Хозяин дома любил выпить, поэтому каждый вечер за картами у него собирались веселые и шумные компании. В один из таких вечеров сын дяди Лени вышел с друзьями покурить и бросил окурок на двор, где стоял большой скирд сена. Из искры возгорелось пламя, и начался пожар такой силы, что огонь по воздуху перелетал в сад прабабушки. Все остались живы, но дом дяди Лени превратился в пепелище.

Новый дом, на строительство которого Кочетовы получили от колхоза компенсацию кирпичами, построили напротив единственного деревенского колодца. Дед вспоминал, что прежде там стоял Дом колхозника, а в дореволюционные времена была мануфактура, где занимались выделыванием деревянных перодержателей.

К моему детству в третьем прогоне не осталось ничего, что напоминало бы о старом доме дяди Лени: ветер колыхал тимофеевку, по одну сторону торчал наш собственный забор, а по другую виднелись серые слеги забора Большого Лехи, у которого постоянно голосил радиоприемник:

Обгоняя безумие ветров хмельных,

Эскадрон моих мыслей шальных…

Никому меня не удержать,

Мои мысли умчат меня вдаль!

***

И вот неожиданно по периметру третьего прогона кто-то незнакомый вкопал в землю новенькие железные столбы, окрашенные небесно-голубой краской. Вид этих столбов отличался от всех знакомых мне в деревне заборов. Между столбами еще не успели натянуть сетку, потому издалека они походили на трубы таинственного подземного завода, из которых вот-вот повалит дым. Я взял один из своих любимых молотков и отправился проверить, что за неизвестные сооружения выросли на границе нашего участка.

При ударе по столбам звук получался глухой, но мелодичный. Я продолжал стучать и слушать, как звон уносится к облакам.

Тут появился незнакомый мальчик и недовольно спросил:

– Ты почему стучишь по моим столбам?

– Я здесь рядом живу, – попытался объяснить я, не прекращая своего занятия.

– А мы здесь тоже теперь живем! – ответил он, слегка картавя.

– Как тебя зовут? – поинтересовался я.

– Костя, а тебя?

– Меня Андрей, – сообщил я, опуская молоток и решая, что уже вдоволь настучался.

Костик смерил меня взглядом и задал вопрос, который казался простым, но в детстве среди мальчиков играл едва ли не важнейшую роль:

– А сколько тебе лет?

– Пять, – выпалил я.

– И мне тоже пять, – незнакомец немного помолчал и продолжил, – но в августе исполнится шесть.

– Понятно, – сказал я и вновь замолотил по столбам Костика. Мне шесть лет должно было исполниться только следующей зимой.

Костик отличался от прочих жителей деревни не только забором. Большая часть местных обитала на участках с послевоенными одноэтажными домами, доставшимися им от родственников, а у него белорусские рабочие с нуля возвели большущий двухэтажный дом.

Еще в прогоне появились синий вагончик, похожий на укороченную версию тех, что ездят по московскому метро, и сварной металлический гараж, где отец Костика хранил инструменты.

Семья у Костика была большой: кроме папы и мамы, было две бабушки и маленькая сестренка Саша. Она еще толком не научилась говорить, но все кругом уже кивали головами и судачили, что девочка будет с характером. Значения этих слов я до конца не понимал, но мне они сразу не понравились. Мне казалось, что с девчонок вполне хватит и того, что с ними нельзя драться…

Костик был интересным собеседником, но это не мешало нам постоянно ссориться и выяснять, у кого теперь в деревне третий дом, что больше – триллиард или секстиллион, и, конечно, кто из нас главнее и круче.

***

Каждый вечер нас с Костиком заставляли ездить на дальний конец деревни пить козье молоко у тети Аллы. Мужа ее звали Игорем, и он был большим приятелем нашего Коли. Игоря я считал настоящим фермером: из всех обитателей Дураковки только у него одного были козы, индоутки и собственный трактор. В те времена слово «фермер» взрослые произносили постоянно, но кто это такой и чем он отличается от колхозника, никто толком объяснить не мог.

– Это вроде крестьянина, только американского, – рассказывал мне отец, работавший в ту пору в «Сельхозброке».

К дураковскому фермеру мы с Костиком отправлялись примерно через час после ужина. На конце деревни недалеко от дома Игоря росло большое дерево, под которым стоял строительный вагончик, Леха и Серый утверждали, что внутри него обитают черти. Не обращая пристального внимания на дьявольскую постройку, мы открывали калитку Игоря и ждали, пока его жена нальет нам по паре кружек козьего молока. Выпив свою порцию, мы садились на велосипеды и, продолжая болтать, разъезжались по домам.

У Игоря в доме жил внук, но он почти никогда не выходил за пределы участка и старался поменьше с нами разговаривать даже через забор, чаще он с осторожностью наблюдал с деревянного насеста.

– Да ему с козами интереснее, чем с людьми! – посмеивались Леха и Серый.

У этого странного парня на задах и правда было целое хозяйство: сено, козы, пожарный пруд с индоутками и, конечно, трактор дедушки. Фермеры не только зарабатывали, но и умели экономить. Тетя Алла постоянно сдавала сараи сезонным рабочим, а Игорь, у которого, единственного на всю округу, имелся сварочный аппарат, подключал его не к сети, а при помощи самодельного крюка цеплял прямо на линию электропередач. Для этого ему приходилось надевать специальные кошки и карабкаться на столб, но зато сварка шла мимо счетчика.

Пока жена Игоря доила козу, я пытался переброситься парой слов с их внуком:

– А почему ты никогда не выходишь на улицу поиграть с нами? – поинтересовался я.

– Д-д-да мне родители не разрешают, – сказал он, сильно заикаясь.

– А тебе дома одному не скучно сидеть?

– Н-н-нет, я п-п-помогаю дедушке и бабушке с хозяйством, – ответил он и тут же скрылся между сараями.

***

Однажды, когда я ждал Костика, он вышел и сообщил, что сегодня пить молоко к Игорю с нами поедет его маленькая сестра Сашка.

– Как это Сашка? – стал недоумевать я. – Она же девчонка!

– Ну и что? Она – моя сестра! – отрезал Костик.

Новый порядок мне не понравился категорически, но делать было нечего, потащились через всю деревню втроем. Из-за Сашки пришлось ехать в два раза медленнее: Костик вез сестру на багажнике. Несколько раз я нарочно уносился вперед, но потом вынужденно возвращался к Костику.

У калитки он пропустил Сашку, и меня это буквально взбесило:

– По старшинству она должна быть последней! – заорал я, отталкивая сестру Костика в сторону.

– По старшинству первый – я, и я ее пропускаю вперед! – вступился брат за сестру.

– А я, значит, должен идти последним? – обиделся я.

– Значит, должен, девочкам надо уступать! – не унимался Костик.

Видя, что ругаться бесполезно, я оттолкнул Костика с дороги и первым полез в калитку.

– Не имеешь права! – кричал он мне в спину.

– А мне плевать на право, тебя и твою сестру! – огрызнулся я, быстро выдул свою порцию молока и уехал домой в одиночестве, не обращая внимания на возмущение Костика, обзывавшего меня ублюдком.

– Мам, а кто хуже, ублюдок или дебил?

– Да оба слова не очень хорошие, но ублюдок, наверное, все-таки хуже.

– Понятно, – запомнил я и решил не давать Костику спуска.

***

В детстве знать, кто старше и главнее, было чрезвычайно важно, поэтому, чтобы постоянно не ссориться, мы с ребятами договорились, что на собственных участках впереди, независимо от возраста, всегда идет хозяин. Правило это всем казалось разумным и нерушимым. До определенного момента.

Как-то зайдя на участок Костика, я не захотел пропускать его вперед:

– Ты на моем участке и должен идти после меня! – возмутился он.

Мне порядком надоели постоянные споры с Костиком, поэтому я сказал:

– На этом месте был прогон, а тебя и твоей сестры тут никогда не было, поэтому я иду не по твоему дурацкому участку, а через общий прогон к пруду!

Леха и Серый, стоявшие тут же, переглянулись и неожиданно меня поддержали:

– Точно, здесь всегда было свободное место, Андрюха верно говорит, – закивали братья.

Теперь уже пришла пора взбеситься Костику. Но бесись – не бесись, а против троих в компании из четырех человек ничего не попишешь. Победа в очередном споре осталась за мной.

Но и поражения, конечно, случались ничуть не реже.

Леха и Серый

С Серым и Лехой я был знаком, как мне кажется, с первого сознательного приезда в деревню. Наши мамы дружили с детства, деревня была маленькой, лето – длинным, поэтому особенного выбора, с кем смотреть «Ну, погоди!», все равно не было.

Вскоре выяснилось, что и в городе мы живем недалеко друг от друга: мой дом находился на Кубанской, а братья жили через железную дорогу, в Печатниках. Родители пару раз водили нас по тихой улице в Люблинский парк, а моя бабушка с тех пор стала называть Леху и Серого люблинскими.

Дружить с братьями-одногодками совсем не то же самое, что водить знакомство с единственным ребенком в семье. Леха и Серый были двойняшками, но многие, видя внешнее сходство ребят, ошибочно принимали их за близнецов. На самом деле они были совершенно разными. Серый родился на несколько минут раньше и был повыше ростом, тембр голос у него был ниже, а манеры, на первый взгляд, грубее. Леха же представлялся мне миролюбивой и немного мечтательной натурой, не лишенной хитринки.

Внешнее сходство братьев объяснялось даже не чертами лица, а очками, которые в детстве оба были вынуждены носить для исправления зрения. И хотя очки в юном возрасте – почти наверняка клеймо ботаника, Леху и Серого дразнить я не решался: братья были старше на три года и смотрели на меня свысока.

Вообще в деревне разница в возрасте хотя и не явно, но преследовала меня постоянно: все вокруг были старше и пользовались этим правом на полную катушку.

– Я – начальник-безомтехник! – гордо заявлял я, появляясь перед братьями с любимым саквояжем.

– Да какой ты начальник, посмотри на себя! – начинали посмеиваться они, опираясь на рули новеньких двухколесных «Дружков».

Все вещи у братьев были одинаковыми и приобретали свой характер по мере использования. Деревянный карабин Серого, выструганный отцом, вскоре стал более обшарпанным, чем точно такая же винтовка у Лехи. Подобное происходило и с другими предметами: у Серого все старилось быстрее, но ломалось позже. Леха же относился к вещам бережнее, но и расставался с прошлым гораздо легче.

Пока я в сопровождении родителей и бабушек учился кататься на четырехколесном «Дружке» возле дома, Леха и Серый уже успевали намотать несколько кругов от одного конца деревни до другого. Противопоставить что-то братьям мне было непросто: они были смелее, самостоятельнее, а главное – увереннее в собственной правоте.

– У нас с Лехой коричневые пояса по каратэ! – любил напоминать мне Серый, напрягая руки в витиеватой стойке. – А у отца вообще черный, и еще он владеет ушу и тхэквондо.

Иными словами, драться с братьями было себе дороже. Но мне это и в голову не приходило, дома учили не нападать первым, но всегда уметь дать сдачи. Не имея физических сил постоять за себя против старших, в случае обиды я бежал жаловаться на братьев к бабушкам Лиде и Рае. И если первая всегда старалась успокоить меня, то вторая нередко тут же вылетала на улицу и обрушивала праведный гнев на моих обидчиков. Сам я при этом не присутствовал и быстро забывал о мелких неурядицах.

Но Серый и Леха не забывали.

Как-то вечером, гуляя вдоль забора, я увидел, что со стороны колодца приближаются лиловые велики братьев. На сей раз между их юркими «Дружками» ползла черная громада спортивного велосипеда их отца – дяди Володи.

Сжимая бараньи рога руля, перемотанного синей изолентой, дядя Володя притормозил на дороге напротив меня. Серый и Леха на фоне велосипеда отца казались мне лилипутами. Чувствуя, что встреча не сулит ничего хорошего, я вжался в забор.

– Значит так, будешь еще на них ябедничать своим бабкам, я тебе сам уши надеру! – напористым голосом предупредил меня дядя Володя.

– Хорошо, больше не буду, – выдавил я.

Карательная группа степенно развернулась и направилась к своему дому, стоявшему на другом конце деревни. «Страшный», – подумал я, попутно пытаясь вспомнить, был ли на дяде Володе черный пояс, о котором так часто упоминал Серый.

***

Временами в доме братьев появлялся дядя Горе. Это был субтильный брюнет с пушистыми черными усами, напоминавший Жана Рошфора из французских комедий. В деревню он приезжал на белой «четверке», которая постоянно оставляла по себе какие-то курьезные воспоминания: то поломанный фрагмент забора, то снесенную вишню, а то и поврежденный курятник, возведенный усилиями дяди Володи.

Дядя Горе, приходившийся родным братом маме Лехи и Серого, только что женился на преуспевающей бухгалтерше – Мартыновне. В эпоху перемен Мартыновну на некоторое время выбросило на верхушку нового общества. Деньги потекли рекой, а дома начался капитальный евроремонт, закончившийся установкой колонн неизвестного ордера. Но дядю Горе разница между дорическим и ионическим ордерами не слишком занимала. Главное, что новая жена разделяла его главный интерес – спиртное.

– Здорово, пацаны! – говорил он, появляясь из калитки с двухлитровой бутылочкой «Очаковского».

Вместе с дядей Горе отец Лехи и Серого частенько ходил в лес за грибами и ягодами. Однажды они так разомлели на природе, что дядя Горе ничком повалился в муравейник и попросил дядю Володю покрепче вдавить его внутрь. Просьбу эту отец Лехи и Серого с удовольствием исполнил.

Когда в окрестностях деревни колхозники высаживали картошку, для местных это был такой же праздник, как для нас, детей, обнаружить поле с горохом. Под покровом сумерек половина деревни отправлялась копать казенную картошку. Говорили, что дело это крайне опасное, но сдержаться было сложно: государственная картошка отчего-то каждый год урождалась крупнее собственной.

Однажды за картошкой на белой «четверке» отправились и дядя Горе с дядей Володей. Подобравшись к полю, они резко включили дальний свет, после чего дядя Володя громогласно объявил:

– А теперь, все расхитители колхозной собственности, выходи по одному!

Необстрелянные дачники, не реже деревенских ходившие в картофельные рейды, в страхе побросали выкопанные клубни и пустились наутек.

– Даже копать не пришлось! – радовался потом дядя Володя.

***

Вскоре Мартыновна родила дяде Горе маленькую Леночку. Но времени на ребенка у новоиспеченных родителей было немного, поэтому девочку на все лето оставляли на попечение бабушке Лехи и Серого.

Леночку мы не любили: шептались, что она жадная, как все евреи, а еще нам не нравилось, что она маленькая, но уже толстая – в Мартыновну. Sandbag – так перевел я на английский ее прозвище. В окружении ярких игрушек Леночка целыми днями сидела на скамейке у Лехи и Серого. Мама с папой приезжали к ней только на выходные и буквально заваливали новыми куклами и разноцветными флакончиками причудливых форм.

– Лучше бы поесть привезли, – ворчали Леха и Серый, намекая, что едят они с Ленкой со стола бабушки.

Леночка вскоре подружилась с сестренкой Костика Сашкой. В деревне девочек их возраста больше не было, поэтому в моменты ссор обе как могли боролись с одиночеством: Сашка безвылазно сидела дома, а Леночка выходила сидеть на скамейку под липами.

***

Еще по соседству с братьями жила Танька. Кроме нее в розовом доме обитал жизнерадостный дед, приветствовавший всех знакомых и незнакомых поднятием обеих рук, и худая бабка в очках, которую деревенские называли Тараторкой. Рассказывали, что эта семья неместная и уже много лет снимает дом у дальних родственников Крота. Леха и Серый уверяли, что Тараторка – натуральная ведьма, но с Танькой отношения все равно поддерживали: она была детдомовской и прямой родней ведьме не приходилась.

Однажды Танька поставила на улице оранжевую палатку, в которую всех нас позвала играть. Моя мама, хоть и опасалась, что это другой конец деревни, скрипя сердце все-таки отпустила меня к старшим ребятам. В палатке чего только не было: игрушки, яркие гуашевые краски, какая-то еда и много такого, чего я до этого ни разу в жизни не видел. Сидеть внутри было интересно, но немного тревожно: со всех сторон нависали оранжевые стены, и глазам не было покоя. Танька периодически орала на Леху и Серого, а я просто сидел и наблюдал за спорами старших.

Братья что-то не поделили и начали драться. Сцеплялись они всегда со страшным ожесточением. Когда у кого-нибудь слетали очки, это служило своеобразной командой «брейк», после которой соперники расходились в стороны. Но не на этот раз.

– У меня очки упали, дурак! – сдавленно прохрипел Серый, над которым Леха на краткий момент взял вверх.

– А ну прекратите! – заорала на обоих Танька.

Леха слез с Серого, но тот изловчился и со всего размаху заехал младшему ногой по спине. Леха грохнулся на землю, ругнулся, и драка продолжилась с перевесом в пользу Серого. Начинался ливень, появилась моя мама с зонтиком и увела меня домой.

– Знаешь, тут, говорят, на задах бегает огромная черная собака, лучше посиди пока дома, – посоветовала она мне за ужином. Я вспомнил духоту оранжевых стен, раскрасневшихся от натуги Леху с Серым, окрики Таньки и… промолчал.

Братья по оружию

Познакомились Костик с Серым и Лехой при моем посредничестве.

В один из знойных июньских деньков Коля достал нам с чердака две старых скрипучих раскладушки и разложил их под липой. Мы с Костиком блаженно растянулись в теньке и принялись обсуждать конструктор «Лего».

Костик, зная мою любовь к сельскохозяйственной теме, стал заливать, что видел в «Детском мире» огромный набор, где в поле работает настоящий комбайн, есть здание элеватора, а рядом стоит несколько тракторов с плугами, боронами и сеялкой. Естественно, с кучей человечков-фермеров. Слушал я с большим недоверием, но в глубине души уже начал волноваться, как бы все это не оказалось правдой.

По бетонным плитам мимо нас с бешеной скоростью проносились легковые автомобили и тяжелые самосвалы, все ехали на строящиеся дачи: Колхозные и Горелые. На другом конце деревни тарахтел трактор Игоря, а на колодец чапал кудрявый Чуркин, точь-в-точь тракторист из советского фильма. Бабушка готовила обед на терраске, а мы с Костиком продолжали интереснейшую болтовню.

И вот, позвякивая на кочках велосипедными звонками, к нам подлетели Леха и Серый.

Мои старые друзья и новый приятель обменялись именами и цифрами возрастов. Говорили про то, какой у кого дом и какого цвета пояс по карате. Естественно, что через пару дней между нами началось противостояние.

– Вас теперь двое, как и нас, – поставил ультиматум Серый, – поэтому будем драться на палках в центре деревни.

– Хорошо, завтра после обеда, – согласились мы с Костиком.

Леха и Серый удалились готовиться к битве, а мы с Костиком пошли ко мне на терраску есть мороженое. Было оно в пластмассовом контейнере, разделенном на две половинки: в одной была горка ванильного, а в другой – такая же горка, но клубничного. Погружая внутрь пластмассовую ложку, я представлял, как будто мы с Костиком работаем экскаваторщиками на карьере, полным мороженого.

– А где нам палки-то достать? – вернул меня к реальности Костик. – Может, оторвем сухие ветки от липы?

– Не надо, – замотал я головой, – лучше попросим Колю сделать.

Пошли на зада к Коле, который как раз сгибал прутики для помидорных парников. Помидоры у нас каждый год урождались зелеными и кислыми, но зато назывались красиво – «дамские пальчики».

– Андрей Михалыч, Константин, что такое случилось? – поднимая глаза от работы, спросил Коля.

– Коль, а ты можешь нам сделать палки? – попросил я.

– А зачем они вам? – поставил он в тупик.

– Для игры в рыцарей надо! – тут же нашелся Костик.

– Ну раз для игры, то сделаю.

Сходив за сарай, Коля принес две тоненьких реечки, отпилил от них все лишнее и, хорошенько ошкурив, вручил нам:

– Теперь заноз от них не насажаете, а то зачем они вам нужны?

Занозы в детстве и правда были настоящим бичом: достаточно было поиграть с какой-нибудь деревяшкой, как под кожей на фалангах появлялись коротенькие черные палочки. Занозы эти наши родители старались вынимать как можно скорее, чтобы не было нагноений.

– А если загноится, что произойдет? – спрашивал я маму.

– Заражение крови может случиться.

– А тогда что?

– А тогда можно умереть, – объяснила мне мама.

Процедура вытаскивания заноз была крайне неприятной: кто-нибудь из взрослых начинал сдавливать тебе подушечки пальцев до тех пор, пока черная палочка постепенно не выходила наружу. К сожалению, обычно она крепко сидела под кожей, поэтому взрослые доставали иголку и корябали ей до тех пор, пока заноза не вынималась целиком. После этого рану обрабатывали колючим йодом или зеленкой, изредка – благословенной перекисью водорода, которая не щипала и оттого считалась приятным лекарством.

Секретом безболезненного удаления заноз у нас в доме обладала одна баба Рая.

– Не бойся, иголкой я тебя колоть не стану, – говорила она, доставая странный металлический клювик, напоминавший пинцет. Створки у клювика были соединены миниатюрным болтиком. Позже я узнал, что такая штука называется рейсфедер и используется в черчении. У мамы и папы в готовальнях таких было множество, но занозы они ими никогда не доставали.

Рейки у Коли получились просто отменные, мы тут же принялись фехтовать. На небе не было ни облачка, и солнце вовсю жарило нам бейсболки.

После обеда мы с Костиком, как и договорились, отправились к центру деревни. Родители велели нам быть осторожнее на дороге, поэтому на всякий случай мы шли не по плитам, а пятились вдоль алексеевского забора. Выглянули из-за ограды колодца, а с другого конца деревни уже идут Леха, Серый и какой-то белобрысый парень, повыше их ростом. Все трое вышагивали по центру дороги и тащили огромные дубины.

Мы с Костиком медленно вышли на центр деревни, покрепче ухватили рейки двумя руками и выставили их вперед на манер мечей. Один взмах дубины братьев – и моя рейка с треском переломилась. Я на секунду опешил и… разразился слезами. Ревел я самозабвенно, не обращая внимания ни на сверстника, ни на ребят постарше, ни на то, что за нашей баталией со скамейки наблюдает хромой Паук. Плакал я не сколько от страха перед дубинами и противником, сколько от обиды за то, что хорошую палку, в которую Коля вложил столько труда, переломили одним махом. Терпеть, когда ломают игрушки, было выше моих сил.

– Вы что делаете, не видите, что он плачет? – вступился за меня Костик, не обращая внимания на угрожающие покачивания дубин.

– А чего реветь-то? – недоумевал Серый.

– Зачем вы сломали мне рейку?! – рыдал я по дороге домой.

Этим наша война с братьями и закончилась, мы стали играть вчетвером. Временами к нам присоединялся и белобрысый мальчик – Гриб. На самом деле звали его Паша, и, будучи двоюродным братом Лехи и Серого, жил он на второй половине их дома. Появлялся в деревне нечасто, но всегда был очень громким. К моему удивлению, Леха и Серый почти всегда его слушались.

***

Песочниц в нашей деревне не было, но почти перед каждым домом имелась куча песка, предназначенного для строительных нужд. У моего дома их было сразу две: нелегальный раскоп под дорожными плитами и небольшая горка у забора. У Костика высокая квадратная песочница была аккуратно выгорожена досками. У Лехи с Серым песка не было, но перед их калиткой располагалась большая россыпь битого кирпича. Откуда она взялась, я не знал, но играть в этой «кирпичнице» было труднее, чем на мягком песке, камни постоянно впивались тебе в коленки, а игры всегда сопровождались разрушениями.

Мы с Костиком больше любили что-нибудь строить или возиться со спецтехникой, а у Лехи с Серым основными игрушками были солдатики и боевые киборги.

– Мой робот-слон – самый сильный и бронированный, – известил нас Серый, водружая монстра на большой кусок кирпича и торжественно поднимая игрушечные лапки.

– Ни фига подобного, мой киборг-горилла гораздо круче, – безапелляционно парировал Гриб, сталкивая слона вниз и тут же вступая в бластерную перестрелку с роботом-акулой Лехи. Кирпичная крошка полетела во все стороны. Я в это время крутил в руках неуклюжего робота-жирафа с бестолково торчащей головой. Рога на ней больше походили на радиоантенны, чем на нормальное оружие. Игрушка мне не нравилась, но, поскольку все хорошие роботы принадлежали Лехе и Серому, приходилось воевать тем, что дают.

– Может, лучше в машинки? – робко предложил Костик.

– Да ну, скучно, давайте продолжим в роботов, – хором ответили братья.

Даже если мы играли в моей песочнице, Серого и Леху не слишком увлекало строительство дорог и рытье гаражей, они постоянно устраивали автомобильные аварии, взрывы бензовозов или погони на тракторах. В песочнице у Костика особое удовольствие братья находили в том, чтобы возвести гигантскую крепость, а потом разнести ее вдребезги. Нередко построенное с величайшим трудом укрепление разрушалось ногами в отместку за неосторожно сказанное слово.

Серый еще очень любил играть в минёра: закапывал руку в песок, а мы должны были аккуратно ее очистить, не задев пальцев. В противном случае срабатывал «детонатор», и случалась маленькая песчаная буря.

***

Еще одним хобби Серого была ловля насекомых и ящериц, он их совершенно не боялся и постоянно брал в руки гигантских жуков, фиолетовых червяков и кузнечиков, вооруженных хитиновыми «саблями». Находил он их всюду: в песочнице, во время раскопок, в траве по звуку, а иногда, идя по дороге, мог неожиданно закричать: «Всем стоять!» – после чего аккуратно поднимал с земли жуткого вида гусеницу. Вдоволь наигравшись с ней, он так же внезапно мог выкинуть ее в кусты или просто раздавить. Особенно несладко приходилась оводам и слепням: те нередко улетали от Серого с сухой травинкой в попе. «Чтобы больше не кусались!» – пояснял он.

Сам я ловить насекомых побаивался. Когда Леха, Серый и Костик похвастались передо мной банкой глянцевых жуков, я попытался поймать на нашем фундаменте хотя бы одного маленького, но ничего путного из этого не получилось. В результате черного жучка мне изловил дед. Жук был небольшой, но довольно прыткий. Мы посадили его в банку, и некоторое время я наблюдал, как он безуспешно пытается выкарабкаться наружу. Насекомое не могло уцепиться за отвесные стенки стеклянной банки и постоянно сползало на дно. Под вечер я про жука совершенно забыл.

Тогда ко мне подошла мама и сказала:

– Ты знаешь, твой жук в банке очень плачет, может быть, выпустим его?

Я представил себе маленького черного жучка, запертого в банке, и мне вдруг так стало его жаль, что я попросил поскорее отпустить его на волю. С тех пор, хоть я и не перестал опасаться насекомых, но нередко они вызывали у меня чувство симпатии: каково им, таким маленьким, в нашем огромном мире?

***

Уставая от активных игр с Лехой и Серым, мы с Костиком тайком договаривались поиграть во что-нибудь спокойное, встречались на общих задах и незаметно от всех удалялись к кому-нибудь домой. Во время таких игр из ящиков доставались лучшие машинки, солдатики и «Лего».

Но и наши совместные игры не всегда были безобидными. Однажды мы заметили, как местный почтальон принес Алексеевым газету и положил ее в почтовый ящик рядом с колодцем. На всю деревню было два почтовых ящика: старый и новый. Первый висел на дереве возле колодца и уже давно не использовался: его синяя дверца для выемки писем была постоянно открыта, а внутри, сколько мы себя помнили, царили ржавчина и пауки. Новый ящик, в котором было с десяток пронумерованных отсеков, на двух тоненьких ножках торчал из земли неподалеку. Нам с Костиком чрезвычайно нравилось раскрывать его отделения: на каждом имелась скважина под ключ, но почти никто из деревенских газет не выписывал, поэтому большая часть ящиков открывалась свободно. К нашему удивлению, алексеевский ящик со свежей газетой тоже оказался не заперт.

– А давай ее сопрем! – неожиданно предложил Костик.

Слово это считалось запретным, но идея мне чрезвычайно понравилась.

– Давай! – согласился я.

Схватив газету, мы, давясь от смеха, понеслись ко мне на скамейку. Пошуршали страницами, но, не найдя ничего интересного в скучной взрослой газете, бросили ее под лавочку.

– А круто, что мы с тобой газету украли! – серьезным тоном проговорил Костик.

Слово «круто» вызвало у меня ассоциацию с черными очками и образом Шварценеггера из фильма про киборга-убийцу. И хотя воровство алексеевской газеты и Терминатор были совсем не похожи, что-то в словах Костика определенно было…

Я уже хотел согласиться, но тут из калитки появилась бабушка, подсела к нам на скамейку и, уж не знаю как, заметила газету:

– А это откуда? – спросила она, доставая и осматривая злополучный листок, – и новая.

– Нашли с Костиком, – соврал я, а Костик закусил губу.

– А где такую газету новую нашли?

Пришлось признаться, что в почтовом ящике у колодца.

– Она же ведь Алексеевых, зачем же вы взяли чужое?