Вслед за тучей арбалетных болтов из предрассветного сумрака вылетели атакующим клином шестьдесят три генуэзские галеры. Подгоняемые течением и попутным ветром, на полном ходу с оглушительным треском ломая вёсла, вспарывая обшивку и круша такелаж, вонзились в боевое построение венецианцев. Ламба Дориа рисковал: хотя эскадра его и так была в меньшинстве – Венеция выставила девяносто пять судов – полтора десятка галер он приберёг в резерве. Ничего, хватит и этого. Даже здесь, на чужой территории, в водах Адриатики у острова Курцола, под самым венецианским носом, они способны разить врага малыми силами. Ибо правда на их стороне. Никто и ничто не смеет покушаться на безраздельное господство Превосходной Владычицы морей Республики Генуя. Дорого заплатят венецианцы за желание плавать по генуэзскому Чёрному морю. Не бывать их колониям в генуэзском Крыму. Вперёд, на абордаж!.. Руби их, руби!..

…Лавируя меж устилающими палубу мёртвыми телами, адмирал Дориа добрался до кучки связанных пленников. Окинул презрительным взглядом. Всмотрелся пристальнее. Наморщил лоб, припоминая… Но ведь это же…

– Ах вот ты где! Попался, негодяй!.. Ну всё, теперь не отвертишься!..

…Осенью того же 1298 года трепещущий узник стоял перед высоким генуэзским судом.

– Подсудимый Марко Поло, вы обвиняетесь в ужасающем преступлении: распускании гнусных и клеветнических слухов о том, что Италия не является исторической родиной пасты. Поступил сигнал: видели вас похваляющимся, будто именно вы привезли сюда пасту из Китая. Признаёте ли вы себя виновным?

– Нет-нет! Конечно же нет, что вы!.. Меня подставили!.. Сейчас я вам всё-всё как на духу и без утайки расскажу. Дело, значит, так было: приходят ко мне однажды папа мой и дядя. Говорят: «Мы тут опять в Китай ненадолго, лет на десять, собираемся. Поедешь с нами?» Ну а мне чего не прогуляться? Поехал, конечно. Ехали мы, стало быть, ехали и наконец приехали. А там, в Китае, никаких китайцев-то и нет. Вместо них в Пекине хан Хубилай сидит. Синьор во всех отношениях приятный, но монгол. Он как раз Китай завоевал. Я к нему захожу, здороваюсь, представляюсь… А он мне такой: «Посол ты, о незваный гость из дальних стран!» Ну я у него двадцать лет послом и отработал.

– Подсудимый, не отклоняйтесь от темы. Нас интересует паста.

– Так а я про что? Говорю ж: там монголы сплошные были. А они кочевники, зерно не выращивают. Откуда ж у них пасте взяться? Да и потом, ну ерунда ж это полная. Вот вы хоть кого спросите: хоть древних греков с Сицилии, хоть арабов оттуда же, хоть чуть менее древних римлян… Да этрусков тех же, этрусков!.. Все враз подтвердят, что пасту они придумали…

– Что?!..

– Ой, простите, хотел сказать: мы придумали. Те, кто в Италии живёт. А ежели лет двести пятьдесят потерпите, так сможете Екатерину Медичи допросить. Её из Флоренции в качестве королевы Франции экспортируют. А вместе с ней заодно и пасту. И вилку ещё. А то уж больно смешно ей будет смотреть, как французские аристократы спагетти руками есть пытаются. Ну а дальше уж по всему миру придумка наша разойдётся.

– Ладно, допустим. Но как вы объясните причину появления касающихся вас слухов?

– Так это, как всегда и во всём, американские империалисты-капиталисты виноваты. В конце 30-х годов XX века захотят они на рынке Соединённых Штатов побольше пасты продавать. Экзотичности и романтизму своему товару добавить. Вот в рекламных целях порочащие мою репутацию слухи и распустят. Зацепятся за мой рассказ о саговой пальме, из которой индийцы лапшу делают, да и примутся на всех углах кричать: Марко Поло, дескать, такой глупый был, что пасту никогда не видел и потому пальмы от растущих прямо из земли спагетти не смог отличить. И даже кино про это снимут. Меня в нём Гэри Купер играть будет. Но вы ему не верьте. За исключением того, что я такой же, как и он, красавец, всё остальное там – наглое враньё!

– Что ж, заслушав доводы защиты, высокий генуэзский суд постановляет: признать подсудимого невиновным и приговорить к двухлетнему тюремному заключению.

– Но… Как?!.. За что?..

– Пфф!.. А как ты хотел? Быть венецианцем в Генуе – уже само по себе тяжкое преступление. Да не переживай ты так. Сидеть с комфортом будешь. Товарища тебе дадим, Рустикелло звать. Он тоже закоренелый преступник: посмел в Генуе пизанцем быть. Но безобидный, всё книжки сочиняет. Ты ему про свои путешествия расскажешь, а он и запишет. Мы, видишь ли, в скором времени, лет через двести, планируем паренька одного нашего местного отправить морской путь в Индию искать. Так ему опыт твой шибко полезно изучить будет… Ладно, хватит разговоров. Стража, увести!.. Высокий генуэзский суд объявляет экстренный перерыв на обед! Ещё не хватало, чтоб из-за всякой ерунды паста остыла.

***

– Колумб приехал, Колумб приехал!..

Генуэзцы со всех ног спешили в порт. Всем была охота послушать байки о дальних странах да поглазеть на заморские диковины.

– Ну?!.. Рассказывай! Как там Индия? Что видал, кого встречал?

– Индия – хорошо. Видел много инд… кхм-кхм!.. цев, – сказал великий мореплаватель, слегка покраснев.

– А привёз-то, привёз нам чего?..

– Привёз я вам, генуэзцы, чудо чудное, диво дивное. Зверя вкусного и питательного, porcellino d’India – «индийским поросёнком» прозывающегося.

– Сдаётся нам, Колумб, ты слишком долго плавал, – сказали генуэзцы, осмотрев зверя. – Успел позабыть, как поросята выглядят. Ты всерьёз полагаешь, что из этого хомяка-переростка можно делать прошутто? Давай-ка забирай свою свинку и увози откуда взял. В море. Там ей самое место. А нам такое больше не подкладывай. Ещё есть что?

– Вот. Трава целебная, все хвори врачующая. Табак. Его курят.

– Колумб, ты издеваешься? – спросили генуэзцы, едва справившись со всеобщим приступом кашля. – Ладно, памятник мы тебе, так уж и быть, поставим. Как выдающемуся одногорожанину. Но больше так не делай. Хоть что-то нормальное у тебя есть?

– Помидор. Вкусный. Нет, правда. Честное слово!

– Так, понятно всё. Отравить нас удумал. Слушайте, а давайте эту красную пакость неаполитанцам отдадим, а? Посмеёмся хоть.

Неаполитанцы о колумбовских шутках наслышаны не были, потому помидоры безбоязненно попробовали. Поскольку же людьми они были бедными и вместо тарелок для сервировки еды использовали хлебные лепёшки, то неожиданно для самих себя изобрели пиццу. Точнее, неаполитанскую пиццу. Хотя остальным жителям Италии слово это было вполне известно, но называли они им сладкий торт. В Неаполе же пицца превратилась в основной продукт питания. Ели её все. От бедных рыбаков – бедных настолько, что в рецепт их фирменной пиццы «Маринара» не входила рыба – до неаполитанского короля Фердинанда Бурбонского, которого можно было частенько увидеть в очереди перед пиццерией в ожидании свободного столика. Поначалу бегать туда ему приходилось инкогнито, ибо супруга его, Мария Каролина, была австрийской принцессой и плебейского, по её мнению, пристрастия мужа к заведениям общественного питания не одобряла. Но потом и она пиццу распробовала. Да так, что открыла собственную пиццерию прямо во дворце. И там за ломтём пиццы днями напролёт обсуждала со своей лучшей подругой леди Гамильтон сложные и запутанные отношения последней с британским адмиралом Нельсоном.

На беду Бурбонов, о пристрастии неаполитанцев к пицце прознал председатель совета министров Сардинского королевства граф Кавур.

– Возмутительно! – сказал он своему шефу, королю Витторио Эмануэле Второму. – Они там целыми днями сладкие торты едят, а у нас на войну с австрийцами не хватает.

– Торты, говоришь?.. Может, у них просто хлеба нету? – задумчиво пожал усами Витторио Эмануэле.

Кавур монарху возражать не стал, но втихомолку послал в Неаполь Джузеппе Гарибальди, наказав Бурбонов прогнать, а торты у них реквизировать в пользу новой, объединённой под его, Кавура, управлением, Италии. Гарибальди задачу выполнил с блеском и Неаполь у Бурбонов отобрал. Временную ставку своего верховного оккупационно-освободительно главнокомандования он расположил в пиццерии, ибо помещение иного назначения в Неаполе сыскать было затруднительно. Тут Гарибальди тоже пиццу распробовал и – вместе с подъехавшими на огонёк Кавуром и Витторио Эмануэле – принялся поглощать её в столь неумеренных количествах, что во всех бывших бурбонских владениях начался голод. Голодать неаполитанцы не любили, потому сели на пароходы и уплыли в Америку, где со спокойной душой вновь занялись привычным делом: начали открывать пиццерии. Так что о существовании пиццы в нынешнем смысле этого слова граждане Соединённых Штатов узнали практически одновременно с жителями северных регионов Италии.

В то время как неаполитанцы знакомили мир со своим изобретением, в королевской семье произошла замена. Вместо почившего Витторио Эмануэле Второго, на поле вышел его наследник, Умберто Первый. Вышел он весь в папеньку: вырастил не менее роскошные усы, родил сына, будущего короля Витторио Эмануэле Третьего, и принялся строить Италию. Супруга его, королева Маргарита, была альпинисткой, туристкой и просто красавицей. В перерывах между покорениями горных вершин она вслед за мужем неустанно колесила по всей стране, видом своим возбуждая в народе любовь к монархии. Характером же обладала столь добрым и мягкосердечным, что когда голодающий народ начинал слишком уж бунтовать, упрашивала царственного супруга поскорее послать войска и несчастных этих, чтоб не мучились, пристрелить.

– Надо же, какая симпатичная у нас королева! – сказал неаполитанский пиццайоло Раффаэле Эспозито. – Сделаю-ка я в честь неё пиццу. Добавлю туда зелёный базилик, белую моцареллу и красные томаты. Это будет символизировать наш итальянский национальный триколор. А назову – «Маргарита»!

– Так и в чём разница-то? – удивилась его жена. – Ты же именно по такому рецепту всю жизнь пиццу и делаешь.

– Это ты знаешь. Я знаю. А королеве-то откуда об этом знать? Мне ничего не стоит, а ей приятно.

Маргарите «Маргарита» действительно пришлась по душе, и она широко её разрекламировала. А заодно и пиццерию хитроумного Эспозито.

Увы, патриотической пиццей единой народ было не накормить. Король Умберто Первый умер не по своей инициативе, а от руки – точнее, револьвера – одного из подданных, полагавшего, что королевское семейство слишком много кушает. Голодающим гражданам, мол, после них ничего не остаётся. Двадцать лет спустя Маргарита, превратившаяся в королеву-бабушку, итальянцам это припомнила, убедительно порекомендовав Витторио Эмануэле Третьему принять на работу нового молодого и энергичного премьер-министра Бенито Муссолини. Он, дескать, научит этих неблагодарных монархию любить. Муссолини не подвёл и провернул аграрную реформу, в результате которой пшеничной муки стало много, а вот иных продуктов поубавилось. Итальянцам ничего не оставалось, как перейти на рацион, состоящий из пасты и пиццы чуть менее, чем полностью. Так второй ключевой элемент итальянский кухни окончательно занял по праву принадлежащее ему место.

***

Туринец Анджело Мориондо был человеком будущего. Рыцарем индустрии в сверкающих доспехах с медными заклёпками. Апологетом паровозов, пароходов, паромобилей, паролётов и бог ведает каких ещё парочудес, которые нёс с собой стремительно приближавшийся XX век. Дело его жизни – шоколадная фабрика – работала как отлаженный часовой механизм. Как наисовременнейший конвейер какого-нибудь детройтского завода. Когда же он приобрёл гостиницу с прилагавшимся к ней баром, то и там устроил всё по прогрессивному американскому образцу. Вот только кофе… На процесс его приготовления Мориондо без слёз взглянуть не мог. Воду налить, огонь развести, дождаться пока закипит… Время идёт, клиент нервничает. Нет, выдающиеся американские промышленники нас за это не похвалят. Пар! Могучий пар, толкающий многотонный поршни и вращающий гигантские турбины, должен прийти на помощь. Синьор Мориондо сел за чертежи.

На Туринской промышленной выставке 1884 года мир увидел поразительную машину. Пшшш!.. – двадцать пять секунд – кофе готов. Пшшш!… – двадцать пять секунд – кофе готов. Стремительный паровой эспрессо прибывает на первый путь!

Увы, но при жизни изобретателя неспешные патриархальные итальянцы не сумели по достоинству оценить американизированный экспресс-стиль потребления эспрессо. Зато уж потом, когда наконец-то распробовали вкус, их от него за уши стало не оттянуть.

Полвека спустя в Италии впервые высадился массовый десант настоящих американцев. Десант в буквальном смысле. Приехали они воевать с Гитлером и Муссолини. Занятие это было нервным и утомительным. Понятное дело, что вечером после боя солдаты желали отдохнуть за чашечкой кофе. Итальянцы с радостью и гордостью подносили освободителям свой любимый эспрессо. Американцы с удивлением рассматривали крошечный глоток чёрной жидкости на дне чашки. И пытались объяснить хозяевам, что их, по-видимому, не так поняли. Штука в том, что они-то тоже знали толк в хорошем кофе. Готовили его в Америке действительно быстро, в этом синьор Мориондо был прав. Однако совсем другим способом. Кофе специального, отличного от эспрессо помола пропускали через бумажный фильтр, в результате чего получался вкусный и ароматный напиток. Вот только итальянцы-то обо всём этом представления не имели.

– Слушай, чего они от нас хотят? – спрашивали они учёного соседа, с грехом пополам понимавшего английский язык.

– Толком не разберу, но вроде бы просят добавить в кофе бумаги. И воды побольше.

– Бумагу? В кофе? Ну и дикари!.. Вот что: сделаю-ка я им обычный эспрессо да плесну сверху половник кипятка. Всё равно разницы не заметят.

Разницу солдатики очень даже замечали. Но поскольку напитка иного, приготовленного по нужной рецептуре, здесь получить всё равно было невозможно, а итальянцы выглядели в своей правоте твёрдо убеждёнными, постепенно американцы и сами поверили, что это действительно и есть настоящий сaffè americano. И даже, к ужасу итальянцев, начали получать от него удовольствие.

Однако у подлинного американского метода кофеварения имелось одно неоспоримое преимущество. Его можно было легко воспроизвести в домашних условиях. Хотя благосостояние итальянцев после войны существенно выросло, но позволить себе обладание личной эспрессо-машиной они не могли никак. Уж проще и дешевле было телевизор купить. И тут на экранах свежекупленных телевизоров появился смешной мультипликационный человечек с большими усами.

– Да-да-да! – сказал он. – Очень просто сделать дома эспрессо лучше, чем в баре!

Звали его Ренато Биалетти. Не мультяшного героя, конечно же, а того, у кого он позаимствовал столь роскошные усы. Строго говоря, новый революционный тип кофеварки, «Моку», изобрёл не Ренато, а его отец, Альфонсо. Говоря ещё более строго, авторство принадлежит итальянским прачкам. Ещё в 30-х годах Биалетти-папа подсмотрел у них конструкцию самодельной стиральной машины. Дырявое корыто с бельём помещалось в другое корыто, в которое бросали золу и мыло. При реакции смеси с водой образовывался щёлок и поднималась пена, заполнявшая верхний резервуар. Этот принцип Альфонсо и перенёс в «Моку».

Особого коммерческого успеха, впрочем, она не имела. До тех пор, пока Биалетти-сын одним из первых в Италии не осознал, какие чудеса способна творить телевизионная реклама.

Реклама и немного смелости. Однажды Биалетти встречался с потенциальными заказчиками из Франции. Те на его товар смотрели скептически. Тут Ренато заприметил пробегавшего мимо Аристотеля Онассиса, самого богатого человека в мире. Он настиг греческого миллиардера в туалете, прижал к стенке и взмолился:

– Я бедный и несчастный начинающий предприниматель. Такой же, каким были когда-то и вы. Умоляю, помогите мне! Скажите им, что пользуйтесь моей кофеваркой!

Онассис не ответил ничего. Расстроенный Биалетти вернулся к французам. Тут кто-то дружески хлопнул его по спине.

– Ренато, ты ли это?!.. Твой кофе – лучший, что я пил в жизни!

Супротив рекомендации Онассиса мир устоять был не в силах. «Мока» разошлась тиражом в сто миллионов экземпляров. Третий ключевой элемент всепобеждающего учения был найден. Сдержать стремительное распространение его в умах и сердцах стало уже невозможно.

И с Апеннинского полуострова вылетели атакующим клином неисчислимые итальянские рестораны. С оглушительным успехом вонзились в боевые порядки иностранных заведений общественного питания. Ибо правда на их стороне. Никто и ничто не смеет покушаться на безраздельное господство итальянской кухни. Недорого заплатят посетители за желание отведать пасты, разделить с друзьями пиццу и насладиться чашечкой эспрессо. Не бывать им голодными. Вперёд, накрывай!.. Корми их, корми!..

Вот потому и случилось так, что уже нынешнее поколение людей планеты Земля живёт в эпоху развитого пищевого итальянизма.

Семьдесят лет спустя

Il boungiorno si vede dal mattino – «Хороший день с утра виден». Если эта поговорка верна, то день мне предстоит так себе. Остаток текущего этапа какой-то уж совсем унылый и неинтересный. Вдобавок где-то рядом проходит напряжённая автострада, грохот которой заглушает все звуки и действует на нервы. В начале этапа нового, вопреки надеждам, – никаких следов жилья или присутствия людей.

Сижу, раздражённо размышляю о том, что сейчас опять надо переться куда-то вниз, искать воду и еду. Перспектива эта мне ну вот совсем не нравится. Слышу шум приближающейся машины. Вспоминаю опыт первых дней пути, прыгаю под колёса… И в этот момент поговорка начинает стремительно опровергаться.

Франко – так зовут водителя – лет пятьдесят-шестьдесят. Он выясняет кто я, что тут делаю и в чём нуждаюсь. После чего берёт инициативу в свои руки и действует с решительностью, точностью и непреклонностью хорошего боевого офицера.

Для начала он усаживает меня в машину. Вяло сопротивляюсь. Едем к источнику воды. Судя по всему, сюда он ещё до встречи со мной и направлялся, поскольку извлекает из багажника целую батарею пластиковых бутылок и наполняет их из родника. Затем везёт меня в близлежащий городок. Сопротивляюсь значительно активнее. В городок ему самому уже явно не надо. Идём в бар. На всякий случай требуется пояснить, что их «бар», в нашем понимании, – лишь обычное кафе, и во фразе «сводить ребёнка в бар» итальянцы не увидят ничего предосудительного. Там я завтракаю, а Франко пьёт кофе. Коварно улучив момент, когда я отвлекаюсь на поедание круассана, он успевает за мой завтрак заплатить. Взвиваюсь на дыбы, но натыкаюсь на столь вежливо-недоуменный и исполненный решимости до конца отстаивать свою позицию взгляд, что теряю всяческую волю к сопротивлению.

Далее он конвоирует меня в продуктовую лавку, где громко объявляет о причинах и цели нашего визита, после чего вступает с женщиной за прилавком в оживлённую дискуссию, посвящённую вопросам количества и качества продуктов, необходимых и достаточных для поддержания мной здоровой и сбалансированной диеты. Мало-помалу к прениям подключаются все присутствующие в лавке покупатели. Наконец они приходят к консенсусу и торжественно вручают мне сформированный совместными усилиями продуктовый набор. Слава богу, по крайней мере, позволяют за него заплатить.

Вспоминаю, что мне нужны сигареты, но признаваться в этом Франко уже совсем неудобно. Однако он сам догадывается, что меня что-то беспокоит, и после короткого интенсивного допроса мы отправляемся искать табакерию. Франко не курит, поэтому процесс поиска занимает довольно продолжительное время. Мне неудобно перед ним уже с какой-то нечеловеческой силой.

Убедившись в завершённости моей экипировки, он объявляет, что собирается доставить меня на то же место, где нашёл. Пока едем, судорожно пытаюсь отыскать подобающие слова благодарности. Слова упорно не желают находиться ни на одном из известных мне языков. О чём ему честно и сообщаю. Смотрит с удивлением: за что, дескать, я вознамерился его благодарить? То, что он делает, – он делает не в качестве одолжения, а исключительно потому, что сам, по собственной инициативе, делать это полагает нужным и правильным.

Вновь оказываюсь на исходной точке. Здесь успела объявиться пара ребят с кинокамерой. Нет, они не туристы, хотя Роберто – серьёзный спортсмен, популяризатор беговых дисциплин и даже летал в Санкт-Петербург с единственной целью пробежать марафон. Они снимают про Альта Вию документальный фильм. В котором я сразу же получаю роль.

Роль такая: Роберто изображает, что идёт по Альта Вие, а я изображаю, что иду по ней в противоположную сторону. Сойдясь центра кадра, мы изображаем радость внезапной встречи, и он берёт у меня интервью, в котором я жалуюсь на отдельные недостатки маршрутной разметки и выражаю восхищение Италией и итальянцами. Сейчас мне поверил бы сам Станиславский. И не потому, что я такой уж хороший актёр.

Прощаясь, спрашиваю у Роберто: зачем, собственно, они это снимают? Отвечает, что собираются продать фильм на телевидение. Выходит, я теперь без пяти минут итальянская телезвезда.

В несколько ошалевшем от столь бурного утра состоянии преодолеваю пару километров. Как вдруг на маленьком придорожном указателе краем глаза выцепляю слово russo – «русский».

Посреди скрытой деревьями и кустами полянки покоится большой валун. Ровная и плоская вертикальная поверхность его испещрена выбоинами. Надпись на позеленевшей от времени табличке гласит:

«На этом месте в апреле 1945 года немецкими военными был расстрелян русский солдат, их пленник. Имя его осталось неизвестным».

Долго стою перед памятником. Смотрю, курю, думаю.

Кладу к подножию ломоть хлеба и сигарету, наливаю воды. Всегда крайне скептически относился к подобным ритуалам. Но сейчас это вдруг кажется… уместным и нужным, что ли… Не знаю, правильно ли сделал. Ну да ладно.

И ухожу. А он остаётся. Такие дела.

И снова вокруг безлюдье, горы, полоса моря на горизонте, сосновые перелески, холмы, камни и посёлки в долинах. Обнаруживаю неприятное: начинают опухать лодыжки и ступни. Нет, не болят – во всяком случае не более того, как и должны, с учётом проделанного пути и многочисленных ударов о камни, – а просто увеличиваются в размерах.

Маленькая придорожная парковка. Сегодня выходной день, из подъезжающих автомобилей выбираются нарядно одетые семьи и ведут выгуливать собачек и престарелых родителей вокруг каких-то живописных озёр. Об их живописности, во всяком случае, сообщает информационный стенд.

Лежу на скамейке, сняв обувь и вытянув ноги. Итальянцы косятся на меня не то чтобы неодобрительно, но с подозрением. Видать, им не очень уютно оставлять машины под присмотром босого, оборванного и небритого типа. Из вредности улыбаюсь и машу ручкой всем проходящим мимо. Не, ну а чего они?.. Бомж – тоже человек, тоже звучит гордо!

Мне с ними не по пути. Альта Виа опять уводит в гору. Ногам становится хуже, идти тяжело. С грустью понимаю, что этот этап, скорее всего, окажется последним. Хотя до обратного самолёта у меня ещё как минимум два полных дня, придётся с маршрута сходить.

Но сегодня мне этого сделать не суждено, поскольку натыкаюсь на отличное убежище. Собственно, это метеорологическая станция Итальянского Альпийского Клуба, организации, которая ныне в основном и поддерживает жизнь на Альта Вие. Здесь есть маленький ботанический сад, сарай с инструментами, баки для сбора дождевой воды, солнечные часы, указатель направлений до соседних гор и прочие интересные штуковины. Внутри закрытой на простую щеколду деревянной пристройки-укрытия обнаруживается даже бинокль для общественного пользования. Электричества вот, правда, нет. Зато свечи в изобилии. Листаю журнал посещений. Судя по нему, люди забредают сюда в среднем раз в неделю. Почти всё на итальянском, отметилась лишь парочка немцев и французов. И почему-то ещё несколько неожиданных чилийцев. Ну а теперь и я.