Утром возобновляю путь, ориентируясь на мачты ветрогенераторов, белеющие у подножия горы на противоположной стороне долины. Дорога до них оказывается едва ли не на порядок длиннее, чем представлялась изначально. Горы играют с чувством расстояния и перспективы злую шутку. Объекты фонового пейзажа столь масштабны, что ветряки, которые издалека мозг упорно желает воспринимать лишь в качестве слегка увеличенных копий бытовых вентиляторов, вблизи оборачиваются грандиозными сооружениями пятидесятиметровой по меньшей мере высоты.

Наконец-то знакомлюсь с хозяевами итальянских коров. Гавкать на меня они начинают уже тогда, когда до пасущегося стада остаётся ещё с километр. Собак я люблю. В общем-то, это одна из немногих вещей, которых почти совсем не боюсь. Но идти на облаивающих тебя здоровенных барбосов, не имея возможности выбрать иную дорогу, – занятие не из приятных, доложу я вам. Результатом сложных многораундовых переговоров становится двухсторонний меморандум, по условиям которого я принимаю обязательство не похищать их драгоценных коров, а они, со своей стороны, соглашаются меня не съедать.

Лезу на очередную гору. На особо крутом подъёме меня нагоняет – и обгоняет! – пара древних старушек. Узнав о цели моего путешествия, интересуются: не собираюсь ли я, случаем, дойти до словенской границы? У них, мол, есть знакомые пенсионеры, которые именно так и поступили. Учитывая, что до Словении отсюда по самым скромным прикидкам километров семьсот, в ответ могу лишь икнуть.

Лежу в траве на вершине, чувствую себя ничтожеством. И по сравнению с открывающимся отсюда пейзажем и вообще. Размышляю о том, что над итальянскими горами следовало бы повесить плакат «Молодым здесь не место». Подавляющее большинство немногочисленных туристов, которых здесь встречаю, – уже хорошо в возрасте. На пальцы голых ног – каждая на свой – рассаживаются ярко-синие бабочки. Надеюсь, их привлекает скульптурное совершенство моих ступней, а не желание отложить в них личинок или ещё какую пакость.

Хотя сейчас лишь середина дня, но усталость ощутимо накопилась, одежда настойчиво требует стирки, тело – душа, а у источника, из которого я намеревался пополнить запас воды, мирно лежит дохлая корова. Что как бы не способствует. Посему, узрев на придорожном указателе сообщение о том, что в полутора часах ходьбы есть приют, сворачиваю с маршрута и иду туда. Указатель – о чудо – не врёт.

Сегодня воскресенье, поэтому приют заполнен отправившимися в поход выходного дня итальянцами. Поход по-итальянски выглядит так: на парковку заезжает трейлер-кемпер, из его недр извлекается здоровенная палатка, которая устанавливается здесь же, прямо во дворе приюта. Перед палаткой расставляются столики, мангалы, матрасы и прочее жизненно важное походное оборудование. Походники рассаживаются в шезлонги, берут книжку и вслух читают друг другу рассказы о горах, прерываясь на то, чтобы сходить перекусить в приютовский ресторанчик. Затем вся экипировка загружается обратно в трейлер, который отбывает в направлении дома. На этом поход считается состоявшимся.

Здесь и провожу оставшуюся часть дня. К вечеру походники разъезжаются. Остаёмся вдвоём с хозяйкой. Спать в душной комнате на двухъярусной кровати не хочется, поэтому договариваюсь с ней, что могу воспользоваться ванной, помыться и постираться, а ночевать буду на улице. Она с интересом расспрашивает меня о России. Я тут числюсь в разряде экзотических народностей. Из «дальних» иностранцев – то есть тех, кто не французы, немцы или швейцарцы, – сюда, на её памяти, забредала лишь парочка американцев.

С утра возвращаюсь на Альта Вию сытым, чистым и довольным. Захожу в седловину между горами, и… Даже не успеваю осознать, как и когда это произошло. Ещё несколько минут назад на безоблачном небе сияло солнце, а пейзаж просматривался на много километров в любую сторону. Сейчас я стою в белесо-серой мгле, из которой выступают – и тут же скрываются вновь – смутные очертания ближайших камней и деревьев. Натыкаюсь на наблюдательную вышку. Пытаюсь переждать катаклизм на ней. Или хотя бы установить его границы и масштабы. Благодаря появившемуся на мгновенье просвету, выясняю, что ждать бесполезно. Это не туман. Это переползающее из одной долины в другую облако.

Подобные атмосферные явления здесь, судя по всему, не редкость. Тропа обильно, гораздо чаще обычного, усыпана знаками разметки, вешками и даже протянутыми вдоль маршрута верёвками.

Альта Виа забирает круто вверх. Мысленно уже смиряюсь с тем, что от этой горы у меня останется лишь куча фотографий в стиле «облако изнутри», когда… Когда туманная мгла исчезает столь же внезапно, как появилась. Точнее, не исчезает. Просто я над ней… хм… возношусь главою.

Контраст разителен. Бесконечное голубое небо. Кипенно-белый, простирающийся до горизонта ковёр из облаков под ногами. Изумрудная трава с островками жёлтых и фиолетовых цветов. Серые, покрытые лёгкой дымкой выступы скал… И свет. Свет. Свет. Свет. Воздух, пространство, всё мироздание – залиты ослепительным солнечным светом.

Теперь я понимаю, как люди обретают веру в бога. Нет, почему они начинают верить в какого-то конкретного из богов и зачем им это нужно, – вопрос другой, по-прежнему остающийся для меня загадкой. Речь не об этом. А вот именно о том «как». О моменте перехода между состояниями. О том, что происходит тогда, когда срабатывает в голове некий триггер: вот здесь не верил, а сейчас – раз! – и верю.

Потому что у меня такой триггер сработал. Чувствую себя полным идиотом: на вершине горы в одиночестве сидит взрослый мужик и плачет без малейшей на то причины. Но одновременно просто физически ощущаю, как вместе со слезами из меня выходит вся накопленная за годы усталость, вся боль, всё раздражение, все страхи и обиды. Наверное, это и называется катарсис. Не знаю.

Облака неспешно затягивают долины. Солнце печёт так, что невооружённым глазом видно, как обгорает на руках кожа. Покидаю вершину и вновь погружаюсь в белую полумглу.

Этот склон покрыт густым лесом. Иду под шум дождя. На самом-то деле никакого дождя нет, но листва деревьев влажная настолько, что течёт с неё, как при сильном ливне. Спуск долгий, крутой и мрачный. В конце этапа, на пересечении с автомобильной трассой, располагается смотровая площадка. Теоретически отсюда должен открываться панорамный вид на долину. Сейчас, однако, она превратилась в площадку звуковую. На краю её стоит вращающийся с бешеной скоростью, но полностью скрытый туманом ветрогенератор. И из этого тумана, откуда-то сверху, периодически вылетает лопасть размером с двухэтажный дом, стремительно проносится над головой и вновь исчезает в тумане с замогильным, пригибающим к земле звуком: «ву-у-ух, ву-у-ух, ву-у-ух!..»

Поблизости кипит работа в невидимом деревообрабатывающем цеху. Во всяком случае, мне не удаётся придумать лучшего способа объяснить происхождение раздирающего уши визга циркулярной пилы: «взззжи-и-иу, взззжи-и-иу!..»

Остаётся добавить к картине близкий у ураганному ветер: «фшиии, фшиии!..»

Замечаю смутный силуэт притормозившего автомобиля. Бегу к нему, чтобы спросить дорогу. Водитель даёт по газам так, что колёса секунды на три уходят в букс. Не могу винить его в нежелании со мной общаться. Сложно сохранять хладнокровие, когда из тумана на тебя внезапно напрыгивает длинная бесформенная фигура с оскаленными клыками (вообще-то, это я пытался изобразить приветливую улыбку, но, подозреваю, получилось не очень).

Вот по такому нерукотворному фильму ужасов и бреду весь остаток дня, шарахаясь от перебегающих дорогу оленей. Под вечер туман наконец-то сдувает. Решаю, что до темноты успею пройти ещё один маленький лесной этап километров на шесть и в его конце лягу спать. В середине пути происходят два события, вынуждающие заподозрить, что эта последняя идея была не такой уж блестящей. Во-первых, почти полностью темнеет. Во-вторых, в наступивших сумерках я обнаруживаю себя читающим плакат с надписью «Attenti ai lupi!» – «Берегитесь волков!» Вот уж спасибо. Обрадовали. Именно этого мне сегодня для полного счастья и не хватало, ага.

В некоторой панике добегаю до конца этапа. Раскладываю спальный мешок на столе в расположенной посреди полянки для пикников беседке. Выгляжу и чувствую себя основным блюдом дня. Точнее, ночи. Здешний информационный стенд тоже настоятельно рекомендует беречься волков. Ночью всё вновь затягивает туманом. Сплю в обнимку с фонариком и толстой палкой. Спится плохо.

Утром, невыспавшийся, голодный и злой, лезу на очередную гору. Начинаю осознавать, что уже сильно вымотался. Необходимость куда-либо идти, не говоря – лезть, не вызывает ничего, кроме злости. На вершине нахожу крест – непременный атрибут всех мало-мальски значимых итальянских горных вершин – и тумбу-указатель расстояний до близлежащих гор и поселений. В тумбу встроен ящик, там лежит журнал, в котором посетители горы могут оставлять жалобы и предложения. Пишу, что у них тут, конечно, очень-очень красивая страна, но в ней слишком много затрудняющих передвижение гор. И с этим неудобством уже что-нибудь надлежит сделать.

С противоположной стороны на вершину вползает турист. Он мокрый как мышь и уставший как собака. Себя в зеркало я не видел уже давно, но подозреваю, что выгляжу не лучше. Турист оказывается очередным немцем. Вероятно, местные альпини всё же исхитрились меня слегка покусать, ибо в голове незамедлительно начинает крутиться строка из Высоцкого про «а парень тот – он тоже здесь, среди стрелков из „Эдельвейс“, их надо сбросить с перевала». У немца, видать, в мозгу проигрывается нечто похожее на немецком. Разговор откровенно не клеится. Прощаюсь и оставляю позицию. В любом случае высоту я первый занял, а тебя ещё метров за пятьсот на подступах засек. В иных обстоятельствах – не прошёл бы ты у меня!

Склон, по которому спускаюсь сейчас, сильно круче и сложнее, чем противоположный. К немцу, взбиравшемуся по нему наверх, невольно проникаюсь жалостью. За недавний приступ инфантильного милитаризма становится стыдно.

Альта Виа петляет по однообразному лесистому предгорью. Недоумеваю, почему её проложили именно здесь. Что в этом может быть интересного? Как по заказу, встречаю итальянское семейство из четырёх человек с рюкзаками. Увидав меня, семейство начинает издавать радостные крики. Выясняется, что я первый турист, на которого они наткнулись за три дня пути. Знакомо, да. Глава семейства заявляет, что все остальные итальянцы – дураки, что не хотят увидеть эту красоту. И в доказательство своего утверждения разводит руки в стороны, как бы предлагая мне на эту красоту незамедлительно полюбоваться. Увы, разделить его восторги не могу. На мой взгляд, – мы стоим в довольно унылом лесу. Тут до меня доходит: то, что мне, выросшему среди лесов и болот, кажется скучным и однообразным, для них, детей моря и гор, – экзотика и новизна.

Начинаются населённые территории. Чувствуется, что перманентный итальянский экономический кризис последних лет по этим местам проехался сильно. Много заброшенных домов. Много выставленных на продажу. Рестораны, пансионы и гостиницы тоже либо закрыты, либо снабжены вывесками «продаётся». Общее ощущение запустения и не сказать чтобы бедности, но явного отсутствия благополучия.

Небольшая придорожная церковь в окружении моих любимых ветрогенераторов. Согласно информационному стенду у входа, она служила базой местным партизанам. Большинство партизан немцы поймали и убили. Кроме самого главного партизана по кличке «Тигр». А всё потому, что Тигр, в отличие от прочих партизан, имел привычку спать в обуви. И пока немцы его окружали, – всякий раз успевал от них убежать. Уж не знаю, действительно ли в этом заключался главный секрет тигриных побед, но стелы и обелиски павшим в бою партизанам на дороге встречаются регулярно. Все очень ухоженные, часто со свежими цветами у подножия.

Тем временем иду я к туристическому приюту, который ещё несколько дней назад наметил для ночёвки. От прочих приютов он отличается тем, что находится в собственности Региона Лигурия и по совместительству является научной экологической станцией. Что, смею надеяться, повышает его шансы действительно располагаться в указанной на карте точке и не быть закрытым. Надежды оправдываются. Огромная благоустроенная территория с теплицами, оранжереями, садом, огородами и даже стеклянным лекционным залом. Внутри обнаруживаю печальную пару управляющих, Симону и Фабрицио. Грустны же они, поскольку подбивают баланс. И баланс, судя по всему, не сходится.

Когда-то, на волне итальянского экономического бума 60-х годов, эти края процветали. Крестьяне возделывали землю и разводили скот, а по вечерам и на выходных сюда выбирались жители прибрежных городов узкой полосой вытянутой вдоль моря Лигурии. Побыть на природе, передохнуть в горах от жары и духоты и – предмет первостепенной заботы каждого уважающего себя итальянца – вкусно поесть. Кухня здешняя славилась издревле, а продукты были свежайшими, выращенными буквально здесь и сейчас. Число пансионов и гостиниц, тратторий и ресторанов, как старых, с богатыми традициями, переходивших по наследству из поколения в поколение, так и вновь построенных, измерялось десятками, если не сотнями.

В конце 70-х годов власти впервые задумались о прокладке Альта Вии. По ней, дескать, будут бродить любители природы, любоваться красивейшими видами и приносить в экономику региона деньги, на которые можно будет строить новые рестораны и гостиницы. И наступит полное благоденствие. В ожидании же его наступления, многие принялись скупать местную недвижимость. Кто в качестве второго дома для летнего отдыха, а кто – со спекулятивными целями, в надежде на будущий рост цены. Но чем большим спросом пользовались дома и земли, тем меньше жизненного пространства оставалось для крестьянских хозяйств. Молодёжь в поисках лучшей доли мало-помалу потянулась прочь из родных мест.

Шло время. Италия вступила в чреду политических и экономических кризисов. Бензин дорожал, зарплаты не росли. Всё меньшее число людей могло позволить себе частые вылазки в горы. Рестораны и гостиницы опустели, туристы по тропам не шли, интерес региональных властей к проблемам удалённой от моря лигурийской глубинки в целом и Альта Вии в частности постепенно угасал. Спекулятивные ожидания не оправдались, дома стояли пустыми. Нет людей, нет работы, нет денег. Исход молодёжи – да и старшего поколения – принял повальный характер.

Симона и Фабрицио влюблены в горы. Несмотря ни на что в 2004 году они купили и реконструировали приют на Альта Вие. Не тот, в котором мы сидим сейчас, другой. И пять лет самозабвенно пытались вдохнуть в него новую жизнь. Тщетно. Бой этот в одиночку не выиграть. Необходимы масштабные инвестиции в реконструкцию инфраструктуры маршрута, недостатки коей я уже успел испытать на собственной шкуре. Жизненно необходима реклама. Люди всего мира наслышаны о красотах итальянской природы. Пляжи Лигурии заполнены иностранцами. Но многие ли знают, что в каких-нибудь двадцати пяти – тридцати километрах к северу лежит совсем другая, незнакомая Италия? Италия, заслуживающая не меньшего внимания. Удивительная, прекрасная и безлюдная.

Кризис 2009 года подкосил моих сегодняшних хозяев окончательно. Тот первый приют они были вынуждены закрыть. Видимо, навсегда. Сейчас пробуют начать заново здесь, на научной станции, построенной на деньги Евросоюза. По задумке, всё это должно функционировать на самоокупаемости, за счёт ночующих и столующихся экскурсантов. За весь прошлый год, однако, на ночлег к ним забрёл едва ли десяток подобных мне покорителей Альта Вии.

Чтобы всё заработало как должно, нужны деньги. А деньги могут принести только туристы. Которые вряд ли появятся, если всё не будет работать как должно. Получается замкнутый круг, выхода из которого Симона и Фабрицио не видят. Я – тем более. Увы.

На ночь они меня оставить не могут. Расстраиваются, извиняются и сильно переживают по этому поводу, но сегодня им нужно срочно уехать по делам. Советуют идти в какое-то очень хорошее укрытие, расположенное километрах в трёх далее по маршруту. На дорогу снабжают меня огромным, с четверть автомобильного колеса, и вкуснейшим бутербродом с прошутто и сыром, а узнав, что я остался без сигарет, – отсыпают половину кисета табака для самокруток.

Вновь наползает туман. На перекрёстке, где, по словам моих новых знакомых, должно располагаться укрытие, обнаруживаю обычную поляну для пикников. Единственное, что хотя бы отдалённо напоминает пригодное для ночлега место, – некое подобие естественного шалаша, образованного ветвями густого кустарника.

Разражаюсь пространной, не воспроизводимой на печати тирадой и морально готовлюсь к ночёвке на земле, в холоде и сырости. Однако, тщательнее осмотрев окрестности, нахожу мрачную средневековую церквушку. Все двери и окна которой наглухо запечатаны, но… Через две минуты я уже мысленно извиняюсь за недавнюю вспышку гнева, ибо в торцевой стене церкви вижу открытый проём, напоминающий маленькую рукотворную пещеру.

Сегодня ночью у меня есть крыша – точнее, низкий сводчатый потолок – над головой, еда, вода из близлежащего родника в неограниченном количестве, горящий очаг с заботливо припасёнными кем-то вязанками дров и даже электрическое освещение. В стенной нише нахожу полбутылки вина (пробовать одновременно и стесняюсь и не рискую) и кофеварку (вот только самого кофе, увы, нет). Над камином куском угля начертаны слова великого генуэзского барда Фабрицио Де Андре:

Dai diamanti non nasce niente

Dal letame nascono i fior

Ничто не растёт из алмазов

Из навоза рождаются цветы

Завидуйте мне, миллиардеры, ворочающиеся на пуховых перинах президентских апартаментов хилтонов и риц-карлтонов! Здесь есть чему позавидовать. Поверьте.

Сон третий. И восходит солнце

Candy

I call my sugar Candy

Because I’m sweet on Candy

And Candy is sweet on me…

Энцо Фумагалли ненавидел эту песню. Нет, здесь, в американском лагере для военнопленных, ему очень даже нравилось. Всё лучше, чем ни за грош пропадать в окопах. Но определить его, бравого королевского солдата и умелого механика на работы в прачечную… Будь проклята война!

– Ничего, – сквозь зубы шептал Энцо, с ненавистью глядя на пузырящиеся баки с бельём, – скоро Муссолини крышка. Вернусь домой, в Италию, и больше никогда – слышите, никогда! – к стирке собственноручно не притронусь… Клянусь!

– My understanding Candy and Candy’s always handy… – надрывался из лагерного репродуктора неизменный опостылевший Нэт Кинг Коул…

…Год спустя старый Эден Фумагалли, владелец небольшой механической мастерской, изо всех сил колотил в дверь семейного сарая.

– Энцо, вылезай! Сынок, нельзя же так, мы волнуемся. Ты там целыми днями торчишь. Хоть бы погулять сходил. Смотри, погоды нынче какие на улице стоят. Девушек сколько вокруг хороших… Ну чего ты там забыл, а?..

Дверь распахнулась. Подслеповато щурясь после яркого солнца, Эден переступил через порог. На верстаке посреди сарая громоздилось нечто вроде большой кастрюли, опутанной водопроводными шлангами. Рядом стоял Энцо, слегка смущённый, но гордый как лев.

– Папа, познакомься. Её зовут Кэнди. Она умеет стирать бельё.

Тяжёлая мозолистая рука отца заботливо легла на его плечо. Голос звучал нежно и встревоженно.

– Сынок, поверь, я понимаю. Нам всем война нелегко далась. Но когда я советовал тебе жениться, то не совсем это имел в виду… Послушай меня, старика: парень ты видный да работящий, за тебя любая с радостью пойдёт. И стирать тебе будет и всё, что хошь… А пакость эту железную – ты это брось! Не принесёт она тебе добра, лишь беды и огорчения великие…

Старый механик и представить себе не мог, как сильно ошибался.

***

– Коррадино, я позвал тебя, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие: никто больше не хочет покупать наши самолёты.

– Слава богу, наконец-то!.. Неужто до этих тупиц дошло, что за вертолётами будущее?

Энрико Пиаджо, владелец одноимённого – точнее, однофамильного – самолётостроительного завода, тяжело вздохнул. Коррадино Д’Асканио был авиаинженером гениальным. А потому общение с ним порой представлялось не самой лёгкой задачей.

– Нет, ты не понял. Война закончена. У нас временно больше нет армии. Нет армии – нет военных заказов. Нет заказов – нет самолётов. Вертолётов – тем более, сам знаешь.

– Если бы эти фашистские идиоты мне тогда, в тридцатых, не срезали финансирование, то сейчас кружили бы над Лондоном и Парижем под «Полёт валькирий»!.. Слушай, а что если…

– Дирижабли тоже никому не нужны! – поспешно уточнил Пиаджо.

Д’Асканио угас.

– В общем, так: сконструируй что-нибудь простое. И дешёвое. Для широких народных масс. Велосипед там, не знаю… Или мотоцикл.

– Мото… Что?!.. Энрико, ты всерьёз хочешь, чтобы я, отец современного вертолётостроения, конструировал штуковину, на которую можно взобраться, лишь предварительно задрав ногу, как собачка перед столбом?.. На которой невозможно ездить в приличных брюках, поскольку из двигателя во все стороны хлещет масло?.. Даже не надейся! Я не-на-ви-жу мотоциклы!..

…Несколько недель спустя Пиаджо задумчиво рассматривал конструкцию, более всего напоминавшую табуретку на колёсах.

– Никакой рамы, несущий кузов, – объяснял Д’Асканио, – точечная сварка, передняя подвеска от самолёта, горизонтальный цилиндр, искровое зажигание… Ну, как в авиадвигателях… Двигатель, кстати, кожухом закрыт, брюки в безопасности. И сидеть можно не в раскоряку, а как уважающему себя пилоту подобает… Фактически это вертолёт. Только маленький. И без винта. И не летает.

– Хм… – Пиаджо потёр подбородок. – Маленький вертолёт, говоришь… Как оса, да? Знаешь, Коррадино, а ведь что-то в этом есть… Оса. Vespa. Так, пожалуй, мы его и назовём. Может статься, и выйдет из этого нечто путное…

Бывший самолётный магнат и представить себе не мог, насколько окажется прав.

***

– Последний раз тебя спрашиваю, о паршивая овца кинематографического стада. Где. Мои. Деньги?!

Выражение лица торговца шерстью Альдо Вентурини не предвещало собеседнику ничего хорошего. Было видно: ещё немного, и он повалит бедолагу на землю, выхватит большие ножницы и попытается добыть из него хотя бы клок своего излюбленного товара.

Роберто Росселлини устало прикрыл глаза, несколько секунд помолчал, затем вновь указал рукой на груду нераспечатанных бобин целлулоидной плёнки.

– В который раз вам повторяю. Вот они. Я же не виноват, что студия обанкротилась и от производства отказалась. Война ж ещё идёт, что вы хотите…

– Вот именно! Война. А я тебе предлагал: давай, дескать, подождём, пока закончат. Предлагал, нет? А ты мне что?.. «Надо торопиться, по горячим следам, историческое свидетельство, новое слово в кинодокументалистике, миллиарды лир заработаете»… Тьфу, пропасть!.. Ну и где они, мои миллиарды, а?!..

– Синьор Вентурини, я понимаю, – вы расстроены. Имеете полное право. Но послушайте: ещё есть шанс спасти ваши инвестиции. У меня есть идея. Нужно переделать фильм в художественный. Приятель мой, Феде Феллини – вы его вряд ли знаете, он начинающий только, но очень талантливый, поверьте, – обещал со сценарием помочь. Единственное… Кхм… В общем, нужно будет вложить ещё немножко денег.

– Ху… де… да т… – казалось, почтенного торговца сейчас хватит апоплексический удар. Но тут он повнимательнее вгляделся в безмятежно-серьёзное лицо Росселлини. И весь как-то сразу сник, съёжился, вроде бы даже стал меньше ростом. Синьор Вентурини побаивался сумасшедших.

– Роберто. Мальчик мой. Ты, надеюсь, шутишь, верно же? Давно ли ты был на киностудии? Ты видел, во что они Чинечитту превратили? Там теперь лагерь беженцев. Где ты собрался снимать?

– Был. Видел. Ничего страшного. Будем снимать прямо на улице.

– Гм… Допустим. А актёры? С ними что? Половина разбежалась, другая половина потребует такой гонорар, что я при всём желании не смогу – даже в том маловероятном случае, если захочу, – себе этого позволить.

– Актёры не нужны. Подходящие типажи найдём прямо там же, на улице.

– Но ведь это римская улица! В Риме, если ты вдруг забыл, люди говорят на римском диалекте. Они сами-то себя не всегда понимают!

– Не беда, мы их дублируем. С итальянского на итальянский. А может, и как есть оставим. Пусть будет фильм в жанре сурового и неприукрашенного реализма. Всё как в жизни.

– Реализм, да? Остричь меня до последней шерстяной нитки, – это вот такой у нас теперь новый реализм?

– Не преувеличивайте, синьор Вентурини. Вам всё вернётся сторицей, поверьте. Хотя… В терминологическом смысле… Да, пожалуй, согласен. Такой у нас нынче итальянский неореализм. Уж извините.

– Хорошо, о сын греха. Выбора у меня, я смотрю, всё равно нет. Дам я тебе денег. Но берегись!.. Коли что не так – везде тебя сыщу. Хоть в Швеции. Даже если ты там под какой-нибудь юбкой прятаться будешь.

Росселлини с чувством потряс торговцу руку.

– Я не сомневался, что вы сумеете меня понять. Мы, римляне, всегда можем найти общий язык. Ведь Рим – открытый всему новому и необычному город!..

***

Было бы преувеличением сказать, что вся послевоенная Италия лежала в руинах. Разрушениям и опустошению подверглись в основном южная и центральная части страны, аграрные и патриархальные. Северные регионы, и в хорошие-то времена несравнимо более развитые и благополучные, пострадали от боевых действий значительно меньше. Впрочем, им тоже было что и кого оплакивать. Война унесла около полумиллиона жизней. Неизвестно ради чего. За что, собственно, воевали-то? С одной стороны, Италия явно и несомненно принадлежала к странам, победившим фашизм. С другой же, – не менее явно входила в число самой собой побеждённых. Кем считать себя ныне, было понятно не очень. Сотни тысяч итальянских солдат прошли через лагеря военнопленных, как немецкие, так и стран антигитлеровской коалиции. Теперь они возвращались на родину, где им предстояло с нуля отстраивать новый политический, социальный и экономический фундамент государства.

Слегка обескураженные итальянцы подумали-подумали да и поступили так, как привыкли поступать в любой сложной и непонятной ситуации: начали радоваться жизни. Поскольку же некоторые проявления радости без соблюдения необходимых формальностей католическая церковь полагала греховными, число зарегистрированных браков било все исторические рекорды, а кривая рождаемости стремительно поползла вверх, тысячеголосым младенческим плачем возвестив о необходимости чем-то эту ораву кормить. Большая часть свежеиспечённых отцов семейств почесала в затылке и отправилась на поиски работы. Любой, хоть за какие-нибудь деньги. Меньшая же – углядела в ситуации на рынке труда отличную возможность для развития собственного дела. Отстраивавшемуся и приходившему в себя после долгой военной зимы миру требовались дешёвые и качественные товары. Итальянская предпринимательская жилка встретилась с итальянской дармовой рабочей силой. И за пределы страны, мало-помалу сливаясь в полноводные реки, потекли ручейки продукции мелких семейных предприятий и мастерских, постепенно выраставших в солидные корпорации. За неполные два послевоенных десятилетия объём экспорта национальной промышленности вырос в восемь раз.

По вечерам усталые и довольные итальянцы – те из них, кому посчастливилось найти работу – возвращались домой и находили там усталых и жутко недовольных итальянок, днями напролёт вынужденных обстирывать легионы совместными усилиями произведённых на свет младенцев. Стоит ли удивляться, что если в 1947 году Эден и Энцо Фумагалли у себя в сарае мастерили от силы одну кастрюлю со шлангами в день, то двадцать лет спустя с конвейера завода Candy новенькая стиральная машина слетала каждые пятнадцать секунд?

В то время как итальянцы помогали итальянкам развешивать выстиранное бельё на протянутых меж домов верёвках, мимо них в ослепительно белых брюках проезжал сосед Марио, оседлавший жужжащую как оса табуретку на колёсах. Мыслимо ли было после такого зрелища даже смотреть в сторону старенького велосипеда?!.. Не прошло и десяти лет, как сотни тысяч мотороллеров заполонили городские улицы и площади.

– Любовь моя! – жарко шептали итальянкам итальянцы, поигрывая ручками газа свежекупленных «Весп». – К чёрту стирку, к бабушке детей! Я повезу тебя в кино!

Роберто Росселлини успешно вытряс из несчастного торговца шерстью недостающую сумму, доснял свой «Рим – открытый город», получил кучу международных премий и положил начало золотой эре итальянского кинематографа.

Кино – а чуть позднее и телевидение – расширяло горизонты, манило собственными глазами увидеть и ощутить новое, неизведанное. Итальянцы сели на мотороллеры – а потом и в автомобили – и отправились путешествовать. И впервые в истории обнаружили, что живут в Италии. Которая, как вдруг выяснилось, вовсе не ограничивается рамками их родного города или посёлка. Сверху – горы, снизу – море, посередине – добрая половина мирового культурного наследия. Массовый туризм превращался в излюбленное времяпрепровождение масс.

В путешествии хорошо, ну а дома всё же лучше. Кстати, о доме. Его надо построить. Плевать, как и из чего. Кто их вообще выдумал, эти строительные нормативы? Кто сказал, что ради жилых кварталов нельзя бездумно уничтожать сельскохозяйственные земли и природоохранные территории? Кто сказал «исторический центр» и «памятник архитектуры»?.. Ничто не могло отвратить итальянцев от твёрдого намерения заиметь собственный дом. Строительные и земельные спекуляции расцветали, а спекулянты процветали.

Яркое солнце экономического бума вставало над Италией. Одних – ласкало теплом сытости и достатка. Других – обжигало пронизывающим холодом.

***

Ещё одно усилие и гружёная вагонетка достигла подъёмника. Антонио Ианнетта согнулся в приступе сухого кашля. Он догадывался, что чем-то болен. Угольная пыль разрывала лёгкие, работать с каждым днём становилось всё труднее. Надо бы отлежаться да сходить к доктору. Но как? Невыход на работу без уважительной причины – нарушение контракта. Нарушение контракта – штраф, а то, глядишь, и каталажка. А какой же из местных докторов сочтёт такую причину уважительной? Здесь-то, в Марсинелле, где на лавках и трактирах висят таблички «итальянцам вход воспрещён»?

Антонио отёр застилающий глаза пот, подставил лицо под набегавший сверху поток воздуха. С рабочим местом ему повезло: лифтовой ствол совмещался с вентиляционным, тут было посвежее. Дальше в боковых штреках температура достигала пятидесяти градусов. Напарника-бельгийца на месте не было. Видать, тоже ушёл забирать готовую к отправке вагонетку. Оно и к лучшему. Антонио предпочёл бы работать с итальянцем. С ним можно было бы хоть парой слов перекинуться. Благо соотечественников вокруг хватало. Сто сорок человек, больше половины от общего состава смены, прямо сейчас трудились в этой же шахте. И десятки тысяч – в других шахтах по всей Бельгии. Тех, кому не повезло. Кто не смог найти работу на родине. Кому надо было кормить семьи.